Руководящих идей в каждой цивилизации всегда бывает очень немного. — Крайняя медленность их возникновения и исчезновения. — Идеи влияют на поведение только после того, как преобразовались в чувства. — Они участвуют тогда в образовании характера. — Благодаря медленности развития идей, цивилизации обладают известной устойчивостью. — Как устанавливаются идеи. — Действие рассуждений на массы совершенно ничтожно. — Влияние утверждения и престижа. — Роль убежденных и апостолов. — Искажение, испытываемое идеями, когда они спускаются в массы. — Общепринятая идея действует скоро на все элементы цивилизации. — Благодаря общности идей люди каждого века имеют известный запас средних понятий, который делает их очень сходными в их мыслях и в их делах. — Иго обычая и общественного мнения. — Оно уменьшается только в критические эпохи истории, когда старые идеи потеряли свое влияние и еще не заменены новыми. — Эта критическая эпоха — единственная, когда оспаривание мнений может быть терпимо. — Догматы держатся только под условием отсутствия критики. — Народы не могут изменить своих идей и своих догматов, не будучи тотчас же вынуждаемы переменить свою цивилизацию.
Показав, что психологические черты рас обладают большой устойчивостью и что из этих черт вытекает история народов, мы прибавили, что психологические элементы могли, подобно анатомическим, под конец преобразоваться медленными наследственными накоплениями. Большей частью от этих изменений зависит развитие цивилизации.
Факторы, способные вызывать психологические перемены, весьма разнообразны. К числу их относятся: потребности, борьба за существование, действие известной среды, успехи знаний и промышленности, воспитание, верования и проч. Я посвятил их изучению уже целый том[12] и не буду трактовать теперь об этом предмете подробно, а возвращаюсь к нему лишь с тем, чтобы показать механизм их действия, которому и будут посвящены настоящая и следующие главы.
Изучение различных цивилизаций, следовавших друг за другом от начала мира, показывает, что руководящая роль в их развитии всегда принадлежала очень незначительному числу основных идей. Если бы история народов сводилась к истории их идей, то она никогда бы не была очень длинной. Когда какая-нибудь цивилизация успела создать в век или в два основные идеи в области искусств, наук, литературы и философии, то можно рассматривать ее как исключительно блестящую.
Нам уже известно, что ход какой-нибудь цивилизации вытекает, главным образом, из характера, т. е. из наследственных чувств народа, у которого эта цивилизация проявилась. Мы видели также, что эти наследственные чувства имеют большую прочность, но что они могут под конец измениться под влиянием различных факторов. В ряду между этими факторами последними следует поставить влияние идей.
Но идеи могут оказать настоящее действие на душу народов только, когда они, после очень медленной выработки, спустились из подвижных сфер мысли в ту устойчивую и бессознательную область чувств, где вырабатываются мотивы наших поступков. Они составляют тогда некоторым образом часть характера и могут влиять на поведение.
Когда идеи подверглись уже этой медленной выработке, сила их очень значительна, потому что разум перестает иметь власть над ними.
Убежденный человек, над которым господствует какая-нибудь идея, религиозная или другая, неприступен для рассуждений, как бы основательны они ни были. Все, что он может попробовать, это ввести путем искусственных мыслительных приемов и, часто, путем очень больших искажений опровергающую ее мысль в круг господствующих над ним понятий.
Если идеи могут оказать влияние только после того, как они медленно спустились из сознательных сфер в сферу бессознательного, то не трудно понять, с какой медленностью они должны изменяться, а также — почему руководящие идеи какой-нибудь цивилизации столь немногочисленны и требуют так много времени для своего развития. Нам нужно радоваться, что это так, ибо в противном случае цивилизации не могли бы иметь никакой прочности. Счастье также, что новые идеи могут в конце концов заставить принять себя, ибо если бы старые идеи остались совершенно неподвижными, то цивилизации не могли бы совершать никакого прогресса. Ввиду медленности наших психических изменений нужно много человеческих поколений, чтобы дать восторжествовать новым идеям и еще много человеческих поколений, чтобы заставить их исчезнуть. Наиболее цивилизованные народы — те, руководящие идеи которых сумели держаться на равном расстоянии от изменчивости и устойчивости. История устлана останками тех, которые не были в состоянии сохранить этого равновесия.
Итак, легко понять, почему при изучении истории народов более всего поражает не богатство или новизна их идей, но, напротив, крайняя бедность этих идей, медленность их изменений и власть, какую они имеют. Цивилизации являются результатами некоторых основных идей; когда же случайно изменяются эти идеи, то и питаемые ими цивилизации осуждены скоро измениться.
Средние века жили двумя основными идеями: религиозной и феодальной. Из этих двух идей вытекало их искусство, литература и их понятия о жизни. В эпоху Возрождения обе эти идеи немного изменяются; идеал, найденный в древнем греко-латинском мире, воспринимается Европой, и скоро понятие о жизни, искусство, философия и литература начинают преобразовываться. Потом начинает колебаться авторитет предания, научные истины заменяют собой постепенно откровенную истину, и снова преобразовывается цивилизация. В настоящее время старые религиозные идеи явно окончательно потеряли большую часть своей власти и, вследствие этого одного, все общественные учреждения, опиравшиеся на нее, угрожают рухнуть.
История происхождения идей, их господства, отживания, преобразований и исчезновения может быть убедительно изложена только, когда подтверждаешь ее многочисленными примерами. Если бы мы могли входить в детали, то показали бы, что каждый элемент цивилизации: философия, религия, искусство, литература и т. д., подчинен очень небольшому числу руководящих идей, развитие которых чрезвычайно медленно. Сами науки не избегают этого закона. Вся физика вытекает из идеи сохранения энергии, вся биология — из идеи трансформизма (изменяемости), вся медицина — из идеи действия бесконечно малых, и история этих идей показывает, что хотя последние обращаются к самым просвещенным умам, но устанавливаются они только мало-помалу и с трудом. В наше время, когда все идет так быстро, и притом в сфере исследований, где не говорят уже ни страсти, ни интересы, для установления основной научной идеи требуется не меньше двадцати пяти лет. Наиболее ясные, наиболее легкие для доказательства идеи, которые должны были давать меньше всего поводов для споров (например, идея кровообращения), потребовали не меньше времени.
Будет ли это научная, художественная, философская, религиозная, одним словом, какая бы то ни была идея, распространение ее совершается всегда одинаковым способом. Нужно, чтобы она сначала была принята небольшим числом апостолов, которым сила их веры или авторитет их имени дают большой престиж. Они действуют тогда более внушением, чем доказательствами. Не в достоинстве какого-нибудь доказательства следует искать существенные элементы механизма убеждения. Внушают свои идеи престижем, которым обладают, или обращаясь к страстям, но нельзя произвести никакого влияния, если обращаться только к разуму. Массы не дают себя никогда убеждать доказательствами, но только утверждениями, и авторитет этих утверждений зависит от того обаяния, каким пользуется тот, кто их высказывает.
Когда апостолы успели уже убедить небольшой кружок своих учеников и образовали таким образом новых апостолов, новая идея начинает входить в область спорного. Она сначала поднимает против себя всеобщую оппозицию, потому что сильно задевает много старых и установленных вещей. Апостолы, ее защищающие, естественно, возбуждаются этой оппозицией, убеждающей их только в их превосходстве над остальными людьми, и они защищают с энергией новую идею не потому, что она истинна, чаще всего они ничего этого не знают, но просто потому, что они ее приняли. Новая идея тогда все больше и больше обсуждается, т. е. в действительности, принимается без оговорок одними и отвергается без оговорок другими. Обмениваются утверждениями и отрицаниями и очень немногими аргументами, так как они не могут служить единственными мотивами принятия или отвержения какой-нибудь идеи для громадного большинства людей, как мотивы чувства, в которых рассуждения не могут играть никакой роли.
Благодаря этим всегда страстным дебатам, идея прогрессирует очень медленно. Новые поколения, видя, что она оспаривается, склонны принять ее в силу одного того, что она оспаривается. Для молодежи, всегда жаждущей независимости, полная оппозиция принятым идеям представляет самую доступную для нее форму проявлять свою оригинальность.
Итак, идея продолжает расти и скоро она уже не будет нуждаться ни в какой поддержке. Ее распространение теперь станет совершаться повсюду одним только действием подражания, путем заражения, способностью, которой люди вообще одарены в той же степени, как и человекообразные обезьяны.
С того времени, как вмешался механизм заражения, идея вступает в фазу, приводящую ее быстро к успеху. Общественное мнение принимает ее скоро. Она приобретает тогда проникающую и непреодолимую силу, покоряющую ей все умы, создавая, вместе с тем, специальную атмосферу, общую манеру мышления. Как тонкая пыль, проникающая всюду, она проскальзывает во все понятия и умственные продукты известной эпохи. Идея и выводы из нее составляют тогда часть того запаса наследственных банальностей, который навязывается нам воспитанием. Она восторжествовала и вошла в область чувства, что впредь ее ограждает на долгое время от всяких посягательств.
Из различных идей, руководящих цивилизацией, одни, относящиеся, например, к искусству или к философии, остаются в высших слоях; другие, особенно относящиеся к религиозным и политическим понятиям, спускаются иногда в глубину масс. Последние доходят туда обыкновенно сильно искаженными, но когда им уже удалось туда проникнуть, то власть, какую они имеют над первобытными, неспособными к рассуждению умами, громадна. Идея представляет собой тогда что-то непобедимое, и ее следствия распространяются со стремительностью потока, которого не может удержать никакая плотина. Тогда-то и вспыхивают те великие события, которые создают исторические перевороты и которые могут совершить одни только массы. Не учеными, не художниками и не философами основывались новые религии, управлявшие миром, ни те громадные империи, которые простирались от одного полушария до другого, ни те великие религиозные и политические революции, которые перевернули Европу, но людьми, достаточно поглощенными известной идеей, чтобы пожертвовать своей жизнью для ее распространения. С этим очень ничтожным в теории, но очень сильным на практике, багажом кочевники аравийских пустынь завоевали часть древнего греко-римского мира и основали одну из величайших империй, какие когда-либо знала история. С подобным же нравственным багажом, преданностью идее героические солдаты Конвента победоносно отражали коалицию вооруженной Европы.
Сильное убеждение непобедимо, пока оно не встретилось с таким же сильным убеждением: последнее может бороться против первого с шансами на победу. У веры нет другого более серьезного врага, чем вера. Она уверена в победе, когда физическая сила, которую против нее выставляют, служит слабым чувствам и ослабленным верованиям. Но если она находится лицом к лицу со столь же сильной верой, то борьба становится очень оживленной и успех тогда решается случайными обстоятельствами, большей частью нравственного порядка, каковы дух дисциплины и лучшая организация. При более близком знакомстве с историей арабов, о которой только что шла речь, мы заметили бы, что в своих первых победах, а эти победы всегда и самые трудные, и самые важные, они встретили морально очень слабых противников, хотя их военная организация была достаточно высока. Сначала арабы направили свое оружие против Сирии. Там они нашли только византийские войска, образованные из наемников, мало расположенных жертвовать собой для какого бы то ни было дела. Воодушевленные живой верой, удесятерившей их силы, они рассеяли эти отряды без идеала так же легко, как некогда горсть греков, воодушевленных любовью к отечеству, рассеяла многочисленные полчища Ксеркса. Исход их предприятия был бы совершенно другой, если бы несколькими веками раньше они столкнулись с римскими когортами. История доказывает многочисленными примерами, что когда сталкиваются между собой одинаково могущественные моральные силы, то одерживают верх всегда лучше организованные. Вандейцы, наверное, имели очень живую веру; это были очень сильно убежденные люди; с другой стороны и солдаты Конвента имели также очень стойкие убеждения, но так как они были в военном отношении лучше организованы, то и одержали верх. В религии, как и в политике, успех всегда принадлежит верующим, но никогда — скептикам, и если в настоящее время кажется, что будущее принадлежит социалистам, несмотря на явную незрелость их учений, то лишь потому, что только они горячо верят в спасительность своих идеалов. Современные правящие классы потеряли веру в плодотворность своей деятельности. Они не верят ни во что, даже в возможность защищаться от угрожающей волны варваров, окружающих их ее всех сторон.
Когда после более или менее долгого периода блужданий, переделок, пропаганды какая-нибудь идея приобрела определенную форму и проникла в душу масс, то она образует догмат, т. е. одну из тех абсолютных истин, которые уже не оспариваются. Она составляет тогда часть тех общих верований, на которых держится существование народов. Ее универсальный характер позволяет ей тогда играть преобладающую роль. Великие исторические эпохи, такие как век Августа или век Людовика XIV, — те, в которых идеи, выйдя из периода блужданий и обсуждения, утвердились и стали верховными властительницами мысли людей. Они становятся тогда светящими маяками и все, что им приходится освещать своим светом, принимает их окраску.
С того времени, как новая идея водворилась в мире, она кладет свою печать на малейшие элементы цивилизации; но чтобы эта идея могла произвести все свои следствия, всегда нужно, чтобы она проникла в душу масс. С интеллектуальных вершин, где идея часто зарождалась, она спускается от слоя к слою, беспрестанно изменяясь и преобразуясь, пока не примет формы, доступной для народной души, которая ей и подготовит торжество. Она может быть тогда выражена в нескольких словах, а иногда даже в одном слове, но это слово вызывает яркие образы, то обольстительные, то страшные, и, следовательно, всегда производящие сильное впечатление. Таковы рай и ад в средние века — короткие слова, имеющие магическую силу отвечать на все и для простых душ объяснять все. Слово социализм представляет собой для современного рабочего одну из магических синтетических формул, способных властвовать над душами. Она вызывает, в зависимости от среды, в которую проникала, различные образы, но обычно сильно действующие, несмотря на их всегда зачаточные формы.
У французского теоретика слово «социализм» вызывает представление о каком-то рае, где люди равные, справедливые, добрые, и все, ставшие работниками, будут наслаждаться под покровительством государства идеальным счастьем. Для немецкого рабочего вызванный образ представляется в виде накуренного трактира, где правительство предлагает даром каждому приходящему громадные пирамиды сосисок с кислой капустой и бесконечное число кружек пива. Понятно, что ни один из таких мечтателей о кислой капусте и равенстве не потрудился узнать действительную сумму вещей, подлежащих разделу, или число участников в дележе. Особенность этой идеи заключается в том, что она внушается в безусловной форме, против которой бессильны всякие возражения.
Когда идея постепенно преобразовалась в чувство и сделалась догматом, торжество ее обеспечено на долгий период и всякие попытки поколебать ее были бы напрасны. Несомненно, что и новая идея подвергнется, в конце концов, участи идеи, которую ей удалось заместить. Эта идея состарится и придет в упадок; но, прежде чем стать совершенно негодной, ей придется испытать целый ряд регрессивных изменений и странных искажений, для осуществления которых потребуется много поколений. Прежде чем окончательно умереть, она будет долгое время составлять часть старых наследственных идей, которые называют предрассудками, но которые мы, однако, уважаем. Старая идея даже тогда, когда она не более, как слово, звук, мираж, облачат магической властью, способной еще подчинять нас своему влиянию.
Так держится это старое наследие отживших идей, мнений, условностей, которые мы благоговейно принимаем, хотя они не выдержали бы малейшего прикосновения критики, если бы нам вздумалось исследовать их. Но много ли людей, способных разобраться в своих собственных мнениях, и много ли найдется таких мнений, которые могли бы устоять даже после самого поверхностного исследования?
Лучше не браться за это страшное исследование. К счастью, мы мало к тому и склонны. Критический дух составляет высшее, очень редкое качество, между тем как подражательный ум представляет собой весьма распространенную способность: громадное большинство людей принимает без критики все установившиеся идеи, какие ему доставляет общественное мнение и передает воспитание.
Таким-то образом, через наследственность, воспитание, среду, подражание и общественное мнение люди каждого века и каждой расы получают известную сумму средних понятий, которые делают их похожими друг на друга, и притом до такой степени, что когда они уже лежат под тяжестью веков, то по их художественным, философским и литературным произведениям мы узнаем эпоху, в которую они жили. Конечно, нельзя сказать, чтобы они составляли точные копии друг с друга; но то, что было у них общего — одинаковые способы чувствования и мышления — необходимо приводило к очень родственным произведениям.
Нужно радоваться тому, что дело обстоит так, а не иначе; ибо как раз эта сеть общих традиций, идей, чувств, верований, способов мышления составляет душу народа. Мы видели, что эта душа тем устойчивее, чем крепче указанная сеть. В действительности, она и только она одна сохраняет нации, не имея возможности разорваться без того, чтобы не распались тотчас же эти нации. Она составляет разом и их настоящую силу, и их настоящего властелина. Иногда представляют себе азиатских монархов в виде деспотов, которые ничем не руководствуются, кроме своих фантазий. Напротив, эти фантазии заключены в чрезвычайно тесные пределы. В особенности на Востоке сеть традиций очень крепка. Религиозные традиции, столь поколебленные у нас, там сохранили свою силу, и самый своенравный деспот никогда не оскорбит традиций и общественного мнения — этих двух властелинов, которые, как он знает, значительно сильнее его самого.
Современный цивилизованный человек живет в одну из тех критических эпох истории, когда, вследствие того, что старые идеи, от которых происходит его цивилизация, потеряли свою власть, а новые еще не образовались, критика терпима. Ему нужно перенестись мысленно в эпохи древних цивилизаций или только на два или три века назад, чтобы понять, чем было тогда иго обычая и общественного мнения, и чтобы знать, сколько нравственного мужества надо было иметь новатору, чтобы напасть на эти две силы. Греки, которые, по мнению невежественных краснобаев, наслаждались такой свободой, в действительности были подчинены игу общественного мнения и обычая. Каждый гражданин был окружен сетью безусловно ненарушимых верований; никто не смел и думать об оспаривании общепринятых идей и подчинялся им без протеста. Греческий мир не знал ни религиозной свободы, ни свободы частной жизни, ни какой бы то ни было свободы вообще. Афинский закон не позволял даже гражданину жить вдали от народных собраний или не участвовать в религиозных национальных празднествах. Мнимая свобода античного мира была только бессознательной и, следовательно, совершенной формой полного порабощения гражданина игу идей города. В состоянии всеобщей войны, среди которой жил тогдашний мир, общество, члены которого обладали бы свободой мысли и действия, не просуществовало бы ни одного дня. Веком упадка всегда начинался для богов, учреждений и догматов тот день, когда они подвергались критике.
Так как в современных цивилизациях старые идеи, служившие основанием для обычая и общественного мнения, почти уничтожены, то власть их над душами стала очень слаба. Они вошли в тот фазис обветшания, когда старая идея уже переходит в состояние предрассудка. Пока их заменят новые идеи, в умах царствовать будет анархия. Только благодаря этой анархии и может быть терпима критика. Писатели, мыслители и философы должны благословлять настоящий век и спешить воспользоваться им, ибо мы больше его не увидим. Это, может быть, век упадка, но это один из тех редких моментов в истории мира, когда выражение мысли свободно. Новые догматы, которые в скором времени родятся, не могут, в действительности, иначе утвердиться, как только под условием недопущения никакой критики, и быть так же нетерпимыми, как те, которые им предшествовали.
Современный человек ищет еще идей, которые могли бы служить основанием для будущего социального строя, и тут кроется опасность для него. Важны в истории народов и глубоко влияют на их судьбу не революции, не войны — следы их опустошений скоро изглаживаются, — но перемены в основных идеях. Они не могут совершиться без того, чтобы одновременно все элементы цивилизации не были осуждены на преобразование. Настоящие революции, действительно опасные для существования известного народа, — это те, которые касаются его мысли.
Не столько опасно для какого-нибудь народа принятие новых идей, сколько непрерывная проба идей, на что он неминуемо обречен, прежде чем найти ту из них, на которой он мог бы прочно обосновать новое социальное здание, предназначенное заменять старое. Впрочем, идея опасна не потому что она ошибочна, а потому что нужны долговременные опыты, чтобы узнать, могут ли новые идеи приспособиться к потребностям обществ, которые их принимают. К несчастью, степень их полезности может стать ясной для толпы только посредством опыта...
История нам часто показывает, во что обходились пробы недоступных для известной эпохи идей, но не в истории человек черпает свои уроки. Карл Великий тщетно пытался восстановить Римскую Империю. Идея универсализма не была тогда осуществима, и его дело погибло вместе с ним, как должны были позже погибнуть дела Кромвеля и Наполеона. Филипп II бесплодно истратил свой гений и силу Испании, тогда еще господствовавшей, на борьбу с духом свободного исследования, который под именем протестантизма распространялся в Европе. Все его усилия против новой идеи успели только ввергнуть Испанию в состояние разорения и упадка, из которого она уже никогда не поднималась. В наши дни химерические идеи коронованного мечтателя[13], вдохновленного неизлечимым сентиментализмом своей расы, создали единство Италии и Германии и стоили Франции двух провинций и мира на долгое время.
Та, столь глубоко ложная идея, что количество составляет силу армий, покрыла Европу своего рода вооруженной национальной обороной и ведет ее к неизбежному разорению. Социалистические идеи о труде, капитале, преобразовании частной собственности в государственную доконают те народы, которые избегнут гибели от постоянных армий и банкротства.
Национальный принцип, столь дорогой некогда государственным деятелям и составлявший единственное основание их политики, может быть еще приведен в числе тех руководящих идей, вредное влияние которых пришлось испытать цивилизованному миру. Его осуществление привело Европу к самым гибельным войнам, поставило ее под оружие и постепенно приведет все современные государства к разорению и упадку. Единственный разумный мотив, который можно было привести для защиты этого принципа, был тот, что самые большие и самые населенные страны, вместе с тем, и наиболее защищены от нападений. Втайне думали также, что они наиболее способны к завоеваниям. Но, в настоящее время, оказывается, что как раз самые маленькие и наименее населенные страны — Португалия, Греция, Швейцария, Бельгия, Швеция, мелкие Балканские княжества — менее всего могут бояться нападений. Идея объединения разорила, некогда столь счастливую, Италию до того, что в настоящее время она находится накануне революции и банкротства. Ежегодный бюджет расходов всех итальянских государств, который до осуществления итальянского объединения доходил до 550 миллионов, в настоящее время достиг 2 миллиардов.
Но не во власти людей остановить ход идей, когда они уже проникли в душу; тогда нужно, чтобы их эволюция завершилась. Защитниками их чаще всего являются те, которые намечены их первыми жертвами. По отношению к идеям, мы только бараны, покорно идущие за вожатым, ведущим нас на бойню. Преклонимся пред силой идеи. Когда она уже достигла известного периода своего развития, то нет уже ни рассуждений, ни доказательств, которые могли бы ее победить. Чтобы народы могли освободиться из-под ига какой-нибудь идеи, нужны века или насильственные революции, а иногда и то, и другое. Человечеству остается только считать химеры, которые оно себе вымышляло и жертвой которых последовательно становилось.
ГЛАВА II
