Алгоритм написания изложения для учащихся

 

1. При первом прочтении слушайте текст внимательно. Обратите внимание, какой тип речи свойственен ему, особенности какого стиля речи вам необходимо передать. Сформулируйте для себя тему и главную мысль текста

2. Когда текст читается второй раз, вы можете сделать какие-нибудь пометки: опорные слова и сочетания слов, содержание прямой речи и т.д.

3. Теперь вам необходимо изложить текст. Сначала запишите его так, как он вам запомнился. Потом загляните в записи, сделанные во время второго прочтения, и внесите необходимые изменения, дополнения.

4. Прочитайте, что у вас получилось; при этом следите за тем, чтобы высказывание было последовательным, логичным, чтобы не было предложений, смысл которых тяжело или вообще невозможно понять (неправильно построенное предложение, пропущено слово, неудачный порядок слов и т.д.). Если необходимо, перестраивайте предложения, заменяйте или переставляйте слова.

5. Прочитайте текст ещё раз, обращая внимание на то, удачно ли вы поделили его на абзацы. При последующем прочтении проверьте написание слов и постановку знаков препинания. Важно осмыслить, для чего необходим тот или иной знак препинания (что он разделяет или выделяет) и какой знак должен стоять в каждом конкретном случае (если вы не уверены, лучше перестроить предложение таким образом, чтобы знак препинания не вызывал у вас сомнений).

6. Несколько минут отдохните, а потом переписывайте работу на чистовик. Старайтесь не делать исправлений, пишите разборчиво.

7. Перечитайте текст ещё раз. Сверьте чистовик с черновиком (не пропустили ли вы какое-нибудь слово, знак препинания). Если позволяет время, немного отдохните и потом ещё раз прочитайте свою работу так, как читали черновик.

 

 

ТЕКСТЫ ИЗЛОЖЕНИЙ

 

Трава

 

Существует точное человеческое наблюдение: воздух мы замечаем тогда, когда его начинает не хватать. Чтобы сделать это выражение совсем точным, надо бы вместо слова «замечать» употребить слово «дорожить». Действительно, мы не дорожим воздухом и не думаем о нем, пока нормально и беспрепятственно дышим. Но все же мы его замечаем. Даже и наслаждаемся, когда потянет с юга теплой влагой, когда промыт он майским дождем, когда облагорожен грозовыми разрядами.

Не всегда ведь мы дышим равнодушно и буднично. Бывают сладчайшие, драгоценные, памятные на всю жизнь глотки воздуха. По обыденности, по нашей незамечаемости нет, пожалуй, у воздуха никого на земле ближе, чем трава.

Мы привыкли, что мир зеленый. Ходим, мнем, затаптываем в грязь, сдираем гусеницами и колесами, срезаем лопатами, соскабливаем ножами бульдозеров, наглухо захлопываем бетонными плитами, заливаем горячим асфальтом, заваливаем железным, цементным, пластмассовым, кирпичным, бумажным, тряпичным хламом. Льем на траву бензин, мазут, керосин, кислоты и щелочи.

Высыпать машину заводского шлака и накрыть и отгородить от солнца траву? Подумаешь! Сколько там травы? Десять квадратных метров. Не человека же засыпаем, траву. Вырастет в другом месте.

Однажды, когда кончилась зима и антифриз в машине был уже не нужен, я открыл краник, и вся жидкость из радиатора вылилась на землю, там, где стояла машина — на лужайке под окнами нашего деревенского дома. Антифриз растекся продолговатой лужей, потом его смыло дождями, но на земле, оказывается, получился сильный ожог. Среди плотной мелкой травки, растущей на лужайке, образовалось зловещее черное пятно. Три года земля не могла залечить место ожога, и только потом уж плешина снова затянулась зеленой травой.

Под окном, конечно, заметно. Я жалел, что поступил неосторожно, испортил лужайку. Но ведь это под собственным окном! Каждый день ходишь мимо, видишь и вспоминаешь. Если же где-нибудь подальше от глаз, в овраге, на лесной опушке, в придорожной канаве, да, господи, мало ли на земле травы? Жалко ли ее? Ну высыпали шлак (железные обрезки, щебень, бой-стекло, бетонное крошево), ну придавили несколько миллионов травинок. Неужели такому высшему, по сравнению с травами, существу, как человек, думать и заботиться о таком ничтожестве, как травинка?

Трава? Она и есть трава. Ее много. Она везде: в лесу, в поле, в степи, на горах, даже в пустыне. Разве что вот в пустыне ее поменьше. Начинаешь замечать, что, оказывается, может быть так: земля есть, а травы нет. Страшное, жуткое, безнадежное зрелище! Представляю себе человека в безграничной, бестравной пустыне, какой может оказаться после какой-нибудь космической или не космической катастрофы наша земля, обнаружившего на обугленной поверхности планеты единственный зеленый росточек, пробивающийся из мрака к солнцу.

Глоток воздуха, когда человек задыхается. Зеленая живая травинка, когда человек совсем отрезан от природы. А вообще-то — трава. Скобли ее ножами бульдозеров, заваливай мусором, обливай нефтью, топчи, губи, презирай...

А между тем ласкать глаз человека, вливать тихую радость в его душу, смягчать его нрав, приносить успокоение и отдых — вот одно из назначений всякого растения, и в особенности цветка.

(458 слов)

По В. Солоухину

 

Яков Вилимович Брюс

Это рассказ о потомке шотландских королей, российском графе Якове Вилимовиче Брюсе. 18 февраля 1721 года один из ближайших сподвижников Петра I, герой Полтавы Яков Вилимович Брюс стал графом Российской империи.

Девиз Брюса был столь же оригинален, как и он сам. Брюс избрал себе девизом одно лишь слово: «Были». Почему? Да потому, что он был не только генерал и администратор, более всего он прославился как чернокнижник и звездочет, колдун и маг и с высот своих великих знаний видел, что жизнь человека не более чем миг. Его почитали чем-то вроде российского доктора Фауста и говорили, что он столь учен потому, что давно уже продал душу дьяволу.

О Брюсе говорили: «Ты вот возьми, насыпь на стол гороха и спроси его, Брюса, сколько? А он взглянет — и не ошибется ни на одну горошину. А спроси его, сколько раз повернется колесо, когда поедешь от Тешевич до Киева? Он тебе и это скажет. Да что! Он на небо взглянет и тут же скажет, сколько есть звезд на небесах!»

О Брюсе говорили: «Он знал все травы тайные, камни чудные и составы из них разные делал, и даже живую воду».

Брюса считали чародеем и волшебником, а на самом деле он был хорошо образованным человеком, пытавшимся разгадать вечные тайны мироздания: феномен жизни и смерти, причины возникновения мира, загадку бытия.

Брюс нигде не учился и всего добился самообразованием. К концу жизни он изучил полдюжины языков и перевел множество книг: сочинения знаменитого Христиана Гюйгенса и «Фортификацию» Кугорна, трактаты по механике и многое иное. Он составил русско-голландский и голландско-русский словари, написал первый русский учебник по геометрии и составил, как утверждали, знаменитый «Брюсов календарь», по которому можно было предсказывать погоду и события на два десятилетия вперед.

Брюс составил одну из лучших географических карт России и один из первых астрономических атласов.

Своей славе мага и чародея Брюс обязан тому, что во все свои странствия и походы он брал подзорную трубу и ночами подолгу глядел на звезды. А когда в 1701 году в Москве, в Сухаревой башне, была открыта Навигационная школа, то на крыше башни в светлые лунные ночи можно было часто видеть темный силуэт человека, глядящего в небо.

Брюс стал и первым начальником Артиллерийской школы, созданной в том же 1701 году и размещенной в Сухаревой башне.

Но Брюс не был ни астрологом, ни алхимиком, ни чародеем. Он был ученым –последователем Коперника и Ньютона. Он был военным, инженером и артиллеристом, чьи пушки разгромили артиллерию шведов под Полтавой. Он был дипломатом, подписавшим Ништадтский мир, которым закончилась великая Северная война, длившаяся двадцать один год и давшая России и выходы к морю, и такие территории, какие не приносила ни одна из предшествующих победоносных войн.

В 1726 году Брюс вышел в отставку в чине генерал-фельдмаршала и поселился в имении Глинки под Москвой, целиком посвятив себя ученым занятиям. Там он и умер 19 апреля 1735 года.

(456 слов)

По В. Балязину

 

Весенний остров

Пароход миновал Осиновский порог, и сразу Енисей сделался шире, раздольней, а высота берегов пошла на убыль. Чем шире становился Енисей, тем положе делались берега, утихало течение, река усмирялась, катила воды без шума и суеты. Я один стоял на носу парохода и, счастливо успокоенный, смотрел на родную реку, вдыхал прохладу белой ночи. Нос парохода время от времени так глубоко зарывался в воду, что брызги долетали до меня. Я слизывал с губ капли и ругал себя за то, что так долго не был на своей родине, суетился, работал, хворал и ездил по чужим краям. Зачем?

Пароход шел по Енисею, разрезая, как студень, реку, светлую ночь и тишину ее. Все на пароходе спали. Не спал лишь сам пароход, рулевой не спал, и я тоже не спал.

Я ждал солнце. Оно с час назад укатилось в лес и зависло в вершинах его. Туман поднялся над рекою, выступил по логам и распадкам, окурил берега. Он был недолговечен и пуглив, этот летний туман, и пароходу идти не мешал. Вот-вот после короткой дремы оттолкнется солнце от острых вершин леса, взойдет над синими хребтами и спугнет туманы. Они потянутся под срез тенистых берегов, заползут в гущу леса и там падут росою на травы и листья, на пески и прибрежные камни. И кончится так и не начавшаяся ночь.

Утром я увидел впереди остров. В середине его навалом грудились скалы, меж скал темнели кедрачи, местами выгоревшие, а по низу острова кипел вершинами лес.

Берега яркие, в сочной зелени — так бывает здесь в конце весны и в начале лета, когда бушует всюду разнотравье, полыхают непостижимо яркие цветы Сибири. В середине лета, к сенокосу, цветы осыпаются и листья на деревьях блекнут.

Но на подоле острова живая лента зелени! Это только что распустившийся гусятник и низенький хвощ. За ними синяя полоса, окропленная розовыми и огненными брызгами. Цветут колокольчики, жарки, кукушкины слезки, дикий мак. Везде по Сибири они отцвели и семя уронили, а тут еще цветут вовсю.

— Весна на острове! Весна!

Я побежал на корму парохода, я торопился. Остров все удалялся, удалялся, а мне хотелось насмотреться на нечаянно встреченную весну.

Остров зарябил птичьим косяком, задрожал в солнечном блике, свалился на ребро и затонул вдали.

Я долго стоял на палубе и отыскивал глазами такой же остров. Встречалось много островов, одиноких и цепью, но весеннего больше не попадалось. Тот остров оставался долго под водою, и когда обсохли его берега, то всюду уже было лето и все отцвело, а он не мог без весны – и забушевал, зацвел яркой радугой среди реки, и ничто не могло сдержать торжества природы.

Она радовалась, буйствовала, не соблюдая никаких сроков.

Вспоминая о весеннем острове, я думаю и о нас, людях. Ведь к каждому человеку поздно или рано приходит своя весна. В каком облике, в каком цвете – не важно. Главное, что она приходит.

(452 слова)

По В. Астафьеву

 

 

Легенда о Коломне

Кто создает легенды? Ответ известен – народ. Конечно, легенду создает какое-то определенное лицо, а при передаче от одного лица другому она обрастает новыми подробностями, новыми поворотами сюжета, меняется внимание к отдельным ее моментам.

Народ совершенствует ее, завершает как художественное произведение. Удачная, интересная легенда никогда не имеет определенного автора. И все же известны случаи, когда легенду создает определенное лицо.

Одну из таких легенд создал известный русский писатель и историк Н.М. Карамзин. Он очень любил путешествовать и из каждого путешествия писал друзьям письма. Так, в результате путешествия по Европе появилось его интересное сочинение «Письма русского путешественника».

Осенью 1803 года Карамзин путешествовал по Подмосковью и свои впечатления, как обычно, излагал в форме писем. В дождливый сентябрьский день приехал он в Коломну.

Карамзин многое знал об истории этих мест и даже о происхождении некоторых названий. Он знал, что происхождение и значение названия Коломна не выяснено, и решил сочинить легенду, которую и изложил в письме из Коломны. «Желаете ли знать, – писал он, – когда и кем построен сей город? Никто вам этого не скажет. Летописи в первый раз упоминают о нем в конце XII века».

Затем он пишет, что поскольку неизвестно, кто основал этот город, то название его «для забавы можно произвести от славной итальянской фамилии Колонна». Известно, что папа Вонифатий VIII преследовал всех представителей рода Колонна, которые искали убежища в разных странах. Это факт достоверный. Карамзин пишет, что один из представителей этого рода, возможно, бежал в Россию, получил у великих русских князей землю при впадении Москвы-реки в Оку, основал город и назвал его своим именем – Колонна. Шутка Карамзина попала на страницы журнала «Вестник Европы» и обсуждалась там серьезными литераторами как вполне реальная версия. При этом никому не приходило в голову, что в истории неизвестен факт приезда из Италии в Москву никакого Колонны. Правда, русская история к тому времени была изучена недостаточно. Особенно горячо эта легенда была воспринята в самой Коломне. Кто-то переложил ее на летописный стиль, она переписывалась как отрывок из некоего летописца и заканчивалась так: «Коломна — сей город, некоторых летописцев по уверению, построен вышедшим из Италии знатным человеком, нарицаемым Карлом Колонною, около 1147 года».

Эта легенда, красиво написанная, висела в рамке почти в каждом купеческом доме на почетном месте. Шутка Карамзина сделала свое дело, и изображение колонны было включено в герб города Коломны, учрежденный тогда же.

Есть научные гипотезы и версии о происхождении и значении этого названия. Таких версий несколько. Наиболее убедительной, хотя и не окончательной, можно считать такую. Название Коломна восходит к финскому слову. До прихода славян на этой территории проживали финские племена, они-то, вероятно, и оставили это название. Оно значит «поселение около кладбища».

Географических объектов, имеющих названия с таким корнем, довольно много, и почти все они расположены к северо-западу от Москвы: озеро Коломно и село Коломна (в Тверской области), болото Коломенское, неоднократно река Коломенка и другие.

(459 слов)

По Г. Смолицкой

 

О выборе цели

Когда человек сознательно выбирает себе в жизни какую-то определенную цель, жизненную задачу, он вместе с тем невольно дает себе оценку. По тому, ради чего человек живет, можно судить и о его самооценке – низкой или высокой.

Если человек рассчитывает приобрести все элементарные материальные блага, он и оценивает себя на уровне этих материальных благ: как владельца машины последней марки, как хозяина дорогой роскошной дачи, как часть своего мебельного гарнитура.

Если человек живет, чтобы приносить людям добро, облегчать их страдания при болезни, давать людям радость, то он оценивает себя на уровне этой человечности. Он ставит себе цель, достойную человека.

Только жизненно необходимая цель позволяет человеку прожить свою жизнь с достоинством и получить от нее настоящую радость. Да, радость!

Подумайте, если человек ставит себе задачей увеличивать в жизни добро, приносить людям счастье, то какие неудачи могут его постигнуть?

Не тому помочь, кому следовало бы? Но много ли не нуждаются в помощи? Если ты врач, то, может быть, поставил больному неправильный диагноз? Такое бывает у самых лучших врачей. Но в сумме ты все-таки помог больше, чем не помог. От ошибок никто не застрахован. Но самая главная ошибка – роковая – неправильно выбранная главная задача в жизни. Не повысили в должности – огорчение. Не успел купить марку для своей коллекции – огорчение. У кого-то лучшая, чем у тебя, мебель или лучшая машина – опять огорчение, и еще какое!

Ставя себе задачей карьеру или приобретательство, человек испытывает гораздо больше огорчений, чем радостей, и рискует потерять все. А что может потерять человек, который радовался каждому своему доброму делу? Важно только, чтобы добро, которое человек делает, было бы его внутренней потребностью, шло от умного сердца, а не только от головы, не было бы одним только «принципом».

Поэтому главной жизненной задачей должна быть обязательно задача шире, чем просто личностная, она не должна быть замкнута только на собственных удачах и неудачах. Она должна диктоваться добротой к людям, любовью к семье, к своему городу, к своему народу, стране, ко всей вселенной.

Означает ли это, что человек должен жить как аскет, не заботиться о себе, ничего не приобретать и не радоваться простому повышению в должности? Отнюдь нет! Человек, который совсем не думает о себе, – явление ненормальное и неприятное: в этом есть какой-то надлом, какое-то показное преувеличение в себе своей доброты, бескорыстия, значительности, в этом есть какое-то своеобразное презрение к остальным людям, стремление выделиться.

Поэтому я говорю лишь о главной жизненной задаче. А эту главную жизненную задачу не надо подчеркивать в глазах остальных людей. И одеваться надо хорошо (это уважение к окружающим), но не обязательно лучше других. И библиотеку себе надо составлять, но не обязательно большую, чем у соседа. И машину хорошо приобрести для себя и семьи – это удобно. Только не надо превращать второстепенное в первостепенное и не надо, чтобы главная цель жизни изнуряла себя там, где это не нужно.

(452 слова)

По Д. Лихачеву

 

В доме Чехова

О Чехове сказано как будто все. Но пока еще мало сказано о том, что оставил Чехов нам в наследство в наших характерах и как Чехов своим существованием определил сегодня жизнь тех, кому он дорог. Почти ничего не сказано о «чувстве Чехова» – всегда живого и милого нам человека, о чувстве сильном и благородном.

И вот я решил статьи не писать, а обратиться к своим записям. Может быть, там где-нибудь и проскользнет то «чувство Чехова», которое я не могу еще точно определить. Записи эти очень короткие. Например: «1950 год. Я один в доме. Мохнатая собачка лает внизу. По традиции ее зовут Каштанкой».

Память получила легкий толчок и начинает восстанавливать прошлое.

Это было осенью 1950 года. Я пришел в ялтинский дом Чехова к Марии Павловне. Ее не было, она ушла куда-то по соседству, а я остался ждать ее в доме. Старая работница провела меня на террасу.

Стояла та обманчивая и удивительная ялтинская осень, когда нельзя понять, доцветает ли весна или расцветает прозрачная осень. За балюстрадой горел на солнце во всей своей девственной белизне куст каких-то цветов.

Цветы уже осыпались от каждого веяния или, вернее, дыхания воздуха. Я знал, что этот куст был посажен Антоном Павловичем, и боялся прикоснуться к нему, хотя мне и хотелось сорвать на память пусть самую ничтожную веточку. Наконец я решился, протянул руку к кусту и тотчас же отдернул ее: снизу, из сада, на меня залаяла мохнатая рыжая собачка по имени Каштанка. Она отбрасывала задними лапами землю и лаяла совершенно так, как описывал это Чехов.

Я невольно рассмеялся. Собачка села, расставила уши и прислушалась. Солнце просвечивало ее желтые добрые глаза.

Было тихо, тепло. Синий солнечный дым подымался к небу со стороны моря, как широкий занавес, и за этим занавесом мощно и мужественно, в три тона, протрубил пароход.

Я услышал в комнатах голос Марии Павловны, и вдруг у меня сердце сжалось с такой силой, что я с трудом сдержал слезы. О чем? О том, что жизнь неумолима, что, хотя бы некоторым людям, без которых мы почти не можем жить, она должна бы дать если не бессмертие, то долгую жизнь, чтобы мы всегда ощущали у себя на плече их легкую руку.

Я тут же постарался отогнать эти мысли, но горечь не проходила. Разум говорил одно, а сердце – другое. Мне казалось, что в то мгновение я отдал бы половину своей жизни, чтобы услышать за дверью спокойные шаги и покашливание давным-давно ушедшего отсюда хозяина этого дома. Давным-давно! Со дня его смерти прошло сорок шесть лет. Этот срок казался мне одновременно и ничтожным, и невыносимо огромным.

Пришла Мария Павловна, заговорила о Левитане, рассказала, что была влюблена в него, и, рассказывая, покраснела от смущения, как девочка.

Сам не знаю почему, но, выслушав Марию Павловну, я сказал:

— У каждого, должно быть, была своя «Дама с собачкой». А если не было, то обязательно будет.

Мария Павловна снисходительно улыбнулась и ничего не ответила.

(465 слов)

По К. Паустовскому

 

 

Родина

Каждый из нас носит в себе любовь к родине в двух ее образах. Есть Родина – огромная страна. Эту Родину мы любим сознательной любовью и сознательно внушаем нашим детям любовь к ней.

Но у каждого из нас есть еще другая родина, которую никто нас любить не учил. И нужды учить нет. Мы и так ее любим, причем бессознательной любовью. Эта родина – маленькая точка на карте, место, где я родился и провел детство. Объективно говоря, не хуже и не лучше тысяч других мест, но для меня – единственное, особенное и ничем не заменимое. Образ этой родины, ее запахи, ее звуки человек помнит до гробовой доски, даже если он с детства туда не возвращался. Но вернуться тянет всю жизнь. Вдали от нее все, что с ней связано, волнует.

Упомянули родной городок по радио – и радостно слышать. Услышал в толпе родной говорок – и готов броситься на шею земляку, человеку, ничем более не примечательному. А уж если с ним разговоришься, начнешь расспрашивать, вспоминать родные места – все для него готов сделать.

Неужели любовь к родине – инстинкт? Это действительно так. Выяснено это было в опытах на перелетных птицах. Брали птиц в разном возрасте – еще не вылупившихся и только что вылупившихся птенцов, слетков, покинувших гнездо, молодых, живущих с родителями, молодых чуть постарше, взрослых – и перевозили с места, где были их родительские гнезда, в другое.

На новом месте пернатых подопытных задерживали до начала осенней миграции на зимовки, окольцовывали и отпускали. А весной ждали по обоим адресам. Оказалось, что, слетав на зимовки, взрослые птицы возвращались «домой», причем поведение молодых зависело от возраста в момент опыта. Если их перевозили по достижении некоторого критического возраста, они возвращались к «родным пенатам», то есть туда, откуда их увезли. Если же не достигали этого рубежа, они возвращались туда, где их выпустили. Значит, у птиц привязанность к определенному месту на земле образуется в детстве, в каком-то критическом возрасте. Где они в этом возрасте окажутся, там и будет их родина, на которую они станут возвращаться всю жизнь.

Видимо, этот же механизм действует и у детей в возрасте старше двух и младше двенадцати лет.

Наша маленькая родина всегда прекрасна, где бы ни вырос человек – в тундре, в пустыне или на берегу моря, на островке или в городе, ибо она запечатлевается в нашем мозгу и окрашивается всеми теми положительными эмоциями, что так свойственны детству.

Но многие виды животных имеют и еще один, уже врожденный образ – образ подходящей для вида экологической среды. При возможности выбора выросший в изоляции олень предпочтет лес, а сайгак – открытые пространства.

Исходная среда человека – всхолмленные берега озер и рек в саванне. И для нас до сих пор самый приятный ландшафт – слабовсхолмленный, где деревья и кустарники чередуются с открытыми пространствами, а вблизи есть река или озеро.

Заметьте, что люди безжалостно вырубают леса вокруг поселений в лесной зоне, но упорно сажают деревья вокруг поселений в степи.

(458 слов)

По В. Дольнику

Приручение собаки

Собака была первым животным, прирученным человеком, и произошло это очень и очень давно. Само слово «собака» во многих языках гораздо старше, чем слова, обозначающие диких родственников собаки. Древний человек нашел имя сначала своему четвероногому другу. А диких хищников он называл «большими собаками» (львов, волков) и «малыми собаками» (лисиц).

Огромный материал для изучения далекого прошлого дают археологические раскопки, наблюдения антропологов, труды палеонтологов по изучению животных и растений, существовавших тысячи лет назад.

Человек далекого прошлого, живший, скажем, сто тысяч лет назад, не был ни богатырем, ни великаном, как его иногда представляют себе. Жизнь не баловала нашего далекого предка: он страдал от голода и холода, его мучили различные болезни.

Человек боялся не только хищников – он боялся многого. Мы не знаем, какие мысли роились в голове древнего человека, какие образы возникали, но знаем, что очень часто им владел страх, особенно по ночам. Первобытный человек боялся темноты не потому, что он думал о злых силах, прячущихся во мраке, а потому, что исчезало привычное очертание окружающего мира. Страх был очень силен, настолько силен, что навсегда запечатлелся в мозгу человека и сохранился до сегодняшних дней.

Но был у человека и вполне реальный страх: он боялся темноты еще и потому, что именно ночью выходили на охоту его враги – могучие хищники, и как раз ночью человек был особенно беспомощен перед ними. С ужасом вглядывался он в темноту, с трепетом прислушивался к ночным звукам. Если хищник нападал неожиданно, человек был бессилен.

Только люди не очень опасались волков, волки же не очень боялись людей и нередко подходили к стоянкам первобытного человека достаточно близко. Нельзя сказать, чтобы эти звери и люди испытывали друг к другу полное доверие, но и большого страха друг перед другом у них не было. Волки не нападали на людей, потому что вокруг было еще достаточно зверей и птиц. По этой же причине люди не охотились и на волков, разве что в крайнем случае, когда охота оказывалась особенно неудачной.

Но вот люди стали замечать: в какой-то момент волки начинали проявлять беспокойство, а вслед за этим всегда появлялся опасный хищник. Человек осознавал, что рычание или лай волков совпадали с появлением пещерного медведя или саблезубого тигра. Получив такое предупреждение от волков, человек успевал подготовиться к встрече с врагом или скрыться в надежном месте.

Сколько сотен или тысяч лет прошло с того времени, когда человек сообразил, что волки его сторожат, до того момента, когда он решил оставить при себе этих сторожей, мы, конечно, не знаем. Видимо, много, очень много лет жили люди и волки на расстоянии, очень медленно сближались и очень трудно понимали выгодность сближения. Но тем не менее оно происходило.

И вот наступило время, когда волкам уже не надо было бродить вокруг стоянок людей, а людям украдкой разбрасывать мясо, волк вошел в пещеру и растянулся у костра. Так вполне могло быть. И одна из существующих сейчас гипотез относительно приручения собак именно такова: сначала шло взаимное ознакомление, возникало доверие, отдельные животные приручались, а затем и одомашнивались.

(475 слов)

По Ю. Дмитриеву

 

Синий камень Памира

Этот рассказ посвящен лазуриту, этому замечательному камню цвета неба, красочная история которого проходит через всю культуру в течение почти семи тысячелетий истории человека и его техники.

Природа исключительно скупа на синие камни, и редкость синего цвета в нашей земле как бы противопоставлена тому обилию синих тонов, которые она нам дает, особенно на юге, в разнообразных красках неба и моря. Как будто стихия земли не хочет подражать другим двум стихиям: ни синему небу, ни синему морю, – находясь с ними в вечной вражде.

Через всю длинную историю культуры проходил один камень – яркий синий лазурит Афганской земли, и сложными путями караванов попадал он в далекий Египет, Китай, Рим и Византию.

Через афганских и бухарских купцов скупались отдельные куски афганского камня, и шел он как особая ценность для украшений дворцов растущего Петербурга, и не мог с ним состязаться светлый пятнистый лазурит берегов Байкала.

Между тем уже давно ходили в Средней Азии легенды, что где-то в высотах Памира имеется камень лазурит, как его называли персы, что где-то там между синеющими снегами ледников и темно-синим небом Памира встречается на недоступных вершинах «Крыши мира» этот яркий синий самоцвет.

Об этом писали даже английские путешественники начала XVIII века, посещавшие с опасностью для жизни запретные месторождения Афганской земли; об этом говорили под секретом и старые таджики, заходившие во время охоты на труднодоступные вершины гор.

Все указывало, что месторождение синего камня должно быть где-то в верховьях бурной реки Шах-Дары, куда и отправились молодые геологи. Путь был исключительно труден. Узкая обрывистая тропа шла над левым берегом реки и после перевала, высотой почти три тысячи пятьсот метров, привела к небольшому кишлаку. Оставив здесь лошадей, группа на следующий день начала подниматься вверх по одному из потоков, который носил название Ляджуар-Дары, то есть реки лазурита. Носильщики, измученные дорогой, отказались идти дальше по хаотическому нагромождению камней. Началась борьба за синий камень.

И вот на темно-синем фоне чистого памирского неба, на высоте почти пяти тысяч метров, открылась белая поляна могучего ледника, покрытая громадными обломками, свалившимися с почти отвесной скалы из мрамора. Среди белоснежного мрамора в виде отдельных жил и гнезд виднелись большие куски лазурита, то кричаще синего цвета, то нежно-голубые, то с красивыми переходами в фиолетовые и зеленые тона.

Так впервые были открыты памирские месторождения настоящего темно-синего лазурита.

Да, геологи открыли их для науки, но местные жители знали о них еще раньше. Один из проводников рассказывал, что об этих месторождениях узнал он еще от своего отца.

На следующий год после этого открытия с громадным трудом была прорублена и проложена верблюжья тропа, и по ней из осыпи было вывезено шесть тонн прекрасного материала, изделиями из которого мог гордиться наш трест «Русские самоцветы». Дивный синий камень «Крыши мира» пополнил наши музеи.

Теперь мы знаем лазоревый камень Памира.

Как будто бы темно-синее небо пятикилометровых горных высот запечатлелось в этом замечательном камне, с которым Древний Восток связал так много таинственных легенд.

(462 слова)

По В. Пескову