Эмпиристская и рационалистическая концепции

Научного познания

Возникающая в XVII в. современная наука противопоставляет знание, опирающееся на опыт и наблюдения, бесконечным философским и теологическим спорам, которые продолжались много веков, но так и не привели к какому-то положительному результату.

В рукописях Гука был найден текст, в котором следующим образом формулировалась программа деятельности Общества: «Развивать посредством опытов естествознание и полезные искусства, мануфактуры, практическую механику, машины, изобретения, не вмешиваясь в богословие, метафизику, мораль, политику, грамматику, риторику и логику». Гук ставил также задачу проверки всех созданных ранее естественнонаучных, математических и механических систем, теорий и гипотез. Следовало ничего не принимать на веру, но все проверять опытом. Выдвигалось требование не допускать, кроме как за редким исключением и с особого разрешения Общества и его президента, докладов и дебатов по вопросам, по которым еще не проделано достаточно опытов и наблюдений. Предлагалось ставить и разбирать опыты, рассматривая их истинность и полезность, изучать и обсуждать редкости природы и искусства и при этом всегда размышлять, какую тут можно извлечь пользу.

Деятельность Общества вполне соответствовала таким замыслам Гука. Его члены на своих заседаниях публично проводят всевозможные опыты: наблюдают горение и роль воздуха в горении; исследуют роль крови в организме собаки; изучают действие ядов и противоядий; рассматривают в микроскоп микроорганизмы; наблюдают, что произойдет с животным, помещенным под стеклянный колпак, из-под которого выкачан весь воздух, и т. п.

Коллективное экспериментирование – основной вид деятельности Лондонского королевского общества в XVII в. да и позднее. Члены Общества поклонялись Бэкону и превозносили коллективные опыты. Они считали, что в таком случае легче избежать ошибок. Считалось важным не увлекаться диспутами, а разрешать все спорные вопросы опытами и наблюдениями. Один посетитель заседаний Общества в 1663 г. рассказывал, что там «собираются по средам, чтобы делать бесконечное количество опытов, о которых еще не углубляются в рассуждения, а только докладывают о них, что знают, и секретарь записывает... Секретарь записывает результаты независимо от того, удался ли опыт или нет, ибо это тоже ценно – освободиться от заблуждений, исходящих из ошибочных предпосылок».

В первые годы существования Общества теоретические доклады на заседаниях практически полностью отсутствовали. Положение изменилось только в те годы, когда президентом Общества был И. Ньютон (1703-1727).

Философское осмысление специфики «эмпирической» науки, с одной стороны, и «чистой» науки – с другой, привело к возникновению двух концепций научного познания – эмпиризма и теоретизма. Основателем первой в Новое время был Бэкон, второй – Декарт. Эти концепции различаются в двух основных пунктах.

Первый из них относится к решению вопроса об источниках, или началах, научного познания. Второй связан с проблемой вывода, посредством которого из этих начал получаются все остальные знания, которые мы будем называть производными.

Бэкон, идеолог «эмпирической» науки, считал единственным источником научного знания опыт, т. е. началами познания, с его точки зрения, могут быть лишь данные, полученные в результате опытных, эмпирических исследований. Все «знания извлекаются из отдельных фактов природы и искусства (под искусством понимаются техника и экспериментальная деятельность), как мед из полевых и садовых цветов». Общую цель предпринятого им «великого восстановления наук» Бэкон видит в том, чтобы «наконец после стольких веков существования мира философия и науки более не были висящими в воздухе, а опирались на прочные основания разнородного и притом хорошо взвешенного опыта»⁹. Наука не может довольствоваться отдельными или немногочисленными опытами. Эмпирические исследования должны вестись методически, регулярно и с широким размахом. Полную совокупность опытных данных о природе, этот своеобразный кладезь эмпирических знаний, Бэкон именует естественной историей.

Из входящих в нее опытных данных теоретические положения (научные законы, или «аксиомы», как в соответствии с определенной традицией чаще называет их Бэкон). получаются с помощью методов индукции, индуктивного обобщения опытных данных. Точнее говоря, обобщение опытных данных само по себе дает лишь «аксиомы» низшего уровня. Дальнейшая задача состоит в том, чтобы эти последние с помощью тех же методов индукции преобразовать в «аксиомы» более общие – среднего уровня и т. д. Завершается этот процесс установлением высших, наиболее общих «аксиом». Бэкон считал, что научный разум должен «восходить по истинной лестнице, по непрерывным, а не прерывающимся ступеням – от частностей (результатов опытов) к меньшим аксиомам и затем к средним, одна выше другой, и наконец к самым общим. Ибо самые низшие аксиомы немногим отличаются от голого опыта... Средние же аксиомы истинны, тверды и жизненны, от них зависят человеческие дела и судьбы. А над ними, наконец, расположены наиболее общие аксиомы – не абстрактные, но правильно ограниченные этими средними аксиомами». Итак, в целом теория имеет вид пирамиды, состоящей из слоев «аксиом» возрастающей степени общности.

С точки же зрения Декарта, процесс научного исследования имеет как бы зеркально противоположный вид. Для него идеалом науки является математика. Декарт началами познания считал наиболее общие положения, которые устанавливаются ученым в акте интеллектуальной интуиции. Затем от этих начал с помощью методов дедукции нисходят ко все менее общим теоретическим положениям. Иначе говоря, получается такая же иерархическая теоретическая система, но строится она в обратном порядке. Декарт в своих собственных конкретных исследованиях (и притом не только математических, но и естественнонаучных) пользовался именно этим методом: «Порядок, которого я в этом держался, был таков. Прежде всего я старался отыскать вообще принципы, или первопричины, всего того, что есть или может быть в мире, не принимая во внимание для этой цели ничего, кроме одного бога, который его создал, и выводя их только из некоторых зачатков истин, присущих от природы нашим душам. Затем я исследовал, каковы первые и самые обычные следствия, какие из этих причин можно вывести, и мне кажется, что я этим способом нашел небеса, звезды, Землю, а на Земле – воду, воздух, огонь, минералы и некоторые другие подобные вещи, наиболее общие из всех и наиболее простые, а следовательно, и самые легкие для познания». Наконец, от этих «первых следствий» мысль нисходила к следствиям более частным и обнаруживала многообразные формы и виды предметов и явлений, бесчисленные единичные тела и вещи. Обратим внимание на то, что и в данном случае фактически имеют место три уровня «аксиом» (научных законов): высший («принципы, или первопричины»), средний («первые и самые обычные следствия») и низший («частные следствия»). Уже из этого краткого обзора видна принципиальная противоположность двух концепций научного познания.

Создавая теорию научного познания, и Бэкон и Декарт видели свою главную задачу в нахождении абсолютно надежного метода. Это должно было решить важную нравственную задачу по своеобразной демократизации науки, превращению научного исследования из элитарной деятельности, посильной лишь для особо одаренных личностей, в технологически простое производство знаний, доступное практически любому человеку. «Наш... путь открытия наук,-говорил Бэкон,-таков, что он немногое оставляет остроте и силе дарований, но почти уравнивает их. Подобно тому как для проведения прямой линии или описания совершенного круга много значат твердость, умелость и испытанность руки, если действовать только рукой,-мало или совсем ничего не значит, если пользоваться циркулем и линейкой. Так обстоит и с нашим методом».

Формулируя свой метод в работе «Правила для руководства ума», Декарт хотел добиться того, «чтобы всякий, кто проникся этим методом, как бы ни был посредственен его ум, увидел, что нет ничего скрытого от него более, чем от других, и что в дальнейшем от него не будет скрыто ничего вследствие несовершенства его ума или недостатка опытности».

При всей своей важности эта нравственная проблема, однако, решается как бы во вторую очередь. Непосредственной целью метода считается решение другой – познавательной – задачи. Метод должен был позволить делать научные открытия организованным, закономерным, методическим образом. И лишь на этой базе, как полагали, можно преодолеть и нравственную проблему. Проводя еще раз аналогию с линейкой и циркулем, Бэкон уточнял: «Наш путь открытия знаний почти уравнивает дарования и мало что оставляет их превосходству, ибо он все проводит посредством самых определенных правил и доказательств». В этом отношении намерения Декарта и Бэкона совпадают.

Декарт писал: «При изучении природы различных умов я замечал, что едва ли существуют настолько глупые и тупые люди, которые не были бы способны ни усваивать хороших мнений, ни подниматься до высших знаний, если только их направлять по должному пути. Это можно доказать следующим образом: если начала ясны и из них ничего не выводится иначе, как при посредстве очевиднейших рассуждений, то никто не лишен разума настолько, чтобы не понять тех следствий, которые отсюда вытекают»³⁰. В последней фразе Декарт в сущности обрисовывает свой метод в целом, правда, делает это в очень сжатой и недостаточно четкой форме. Попробуем представить его в более развернутом и расчлененном виде.

Условно декартовский метод можно разделить на две основные части. В первой определяются те средства, с помощью которых исследователь получал бы гарантированно истинные начала познания.

Таким средством, по Декарту, нельзя считать обычный разум, применяемый стихийно и бесконтрольно. Дело в том, что «вследствие известного недостатка, свойственного человеческому уму» люди имеют склонность начинать познание со сложных и трудных вещей. И хотя при этом они нередко затрачивают огромные усилия, в результате вместо знаний получают лишь смутные представления. «Поэтому лучше не заниматься совсем, нежели заниматься исследованием настолько трудных вещей, что, будучи не в силах отличить в них истинное от ложного, мы вынуждены допускать в качестве достоверного сомнительное. Мы отвергаем... все познания, являющиеся только вероятными, и полагаем, что можно доверять только совершенно достоверным и не допускающим никакого сомнения».

Начала не могут быть получены и посредством опыта или чувств. Не только и не столько потому, что «опыт часто вводит нас в заблуждение», а «чувства нас иногда обманывают». Просто чувства-это как бы вторичная инстанция, зависимая от разума.

Средством получения истинных начал, утверждал Декарт, может быть лишь интеллектуальная интуиция. Начала, как мы помним, суть наиболее простые идеи. Простота проявляется в их ясности и отчетливости. Эти-то качества и позволяют разуму непосредственно усматривать истинность начал, ибо «все воспринимаемое нами весьма ясно и вполне отчетливо – истинно...». Правда, одной интуиции мало. Ведь начала надо распознать среди множества тех знаний, которые уже издавна известны людям. На помощь приходит другое средство – методологическое сомнение. Тогда и получается в целом тот способ, «каким эти начала отыскиваются: именно, должно отбросить все то, в чем я могу усомниться; все, чего нельзя подобным образом отбросить, и есть самое яснейшее и очевиднейшее изо всего, что доступно человеческому познанию».

После этого вступает в дело вторая часть метода, которая указывает надежные средства порождения производных знаний. По Декарту, оно должно осуществляться с помощью таких познавательных механизмов, которые позволяют преобразовывать знание не более или менее вероятным, но исключительно необходимым образом. Несомненная истинность начал должна гарантированно передаваться производным знаниям. Как известно, таким механизмом является дедуктивный вывод. Его-то Декарт и объявил единственным способом развертывания знания из начал.

Таков в целом декартовский метод открытия: посредством интеллектуальной интуиции и сомнения выявляются начала познания, из которых с помощью дедуктивного вывода получаются их конкретные следствия – производные знания. Чрезвычайно важно, что в результате применения подобного метода должны получаться знания не просто новые, но сразу же и истинные. Ведь средства установления начал познания гарантируют их абсолютную истинность, а средства преобразования начал в производные знания гарантируют передачу этой истинности от первых к последним. Тем самым процесс открытия новых знаний оказывается одновременно и процессом их обоснования, понимаемого как установление их истинности.

Аналогичная картина у Бэкона. Он констатирует, что «...в развитии и расширении наук не достигнуто более или менее значительного прогресса...». Это объясняется тем, что «до сих пор игнорируется необходимость существования особой науки об изобретении и создании новых наук». На роль «особой науки» он и предлагает свой метод. В нем должны быть две части.

Первая часть, так же как и у Декарта, призвана определить средства для получения истинных начал познания.

Прежде, сокрушается Бэкон, в основу познания обычно клали сведения, извлеченные либо из «предоставленного самому себе» разума, либо из обычных чувств, либо даже из «мрака преданий».

Однако неконтролируемый разум полон «самоуверенности (не желающей считаться с самыми реальными вещами)». Обычно люди, «бросив поверхностный взгляд на вещи, примеры и опыт, тотчас же погружались «в свои чисто умозрительные размышления». В результате этого и возникли «те нелепые и как бы обезьяньи изображения мира, которые созданы в философиях вымыслом людей...». Бэкону также чужды «философы, безгранично доверяющие чувственным восприятиям». «Недостаточность чувств двояка: они или отказывают нам в своей помощи, или обманывают нас». И здесь приговор суров: «Непосредственному восприятию чувств самому по себе мы не придаем много значения...».

Лишь специально организованный опыт способен предоставить нам истинные начала, поэтому-то Бэкон и объявил его единственным источником научного знания. Какие же требования в данном случае выдвигает метод? Во-первых, опыт в науке должен предприниматься для решения исключительно исследовательских задач. Во-вторых, он ставится целесообразно, разумно, в соответствии с определенными правилами. Наконец, в-третьих, он должен осуществляться на основе активного преобразования изучаемого предмета с помощью специальных орудий, т. е. быть материальным экспериментом. В нем конечно же используются чувства, однако в этом контексте они качественно преобразуются, утрачивая свои обычные дефекты.

Такой способностью эксперименты обладают потому, что они ставят изучаемые объекты в особые, неестественные, как бы неудобные для них условия и тем самым заставляют их раскрыть свои потаенные, дотоле неизвестные человеку свойства. «Ведь подобно тому как характер какого-нибудь человека познается лучше всего лишь тогда, когда он приходит в раздражение, так и природа, если ее раздражить и потревожить с помощью искусства, раскрывается яснее, чем когда ее предоставляют самой себе». Выполнение всех этих требований метода позволяет гарантированно получать истинные начала познания.

Во второй части бэконовского метода (как у Декарта) формулируются средства надежного преобразования начал в производные знания.

Бэкон отвергает такие традиционные средства, как силлогизм. Силлогизм не подходит потому, что он в принципе не приспособлен для обобщения опытных данных, которые не могут быть его началами (посылками). В роли исходных в нем, как правило, используются предложения, полученные чисто умозрительным путем, а такие знания, по Бэкону, началами служить не должны.

«Для построения аксиом, – утверждал Бэкон,-должна быть придумана форма индукции»⁵⁰, «которая производила бы в опыте разделение и отбор и путем должных исключений и отбрасываний делала бы необходимые выводы. Бэкон «придумал» такую индукцию. Она понимается как абсолютно надежное транслирующее устройство, с необходимостью передающее производному знанию (аксиомам) и эмпирическое содержание, и свойство истинности оснований познания. Тем самым и у Бэкона применение его метода предполагает получение не просто нового, но вместе с тем сразу же и истинного знания.

Итак, и Декарт, и Бэкон пытаются создать методы, которые призваны обеспечить абсолютную истинность начал и необходимую передачу ее от начал к производным знаниям. Тем самым начала оказываются не только источниками нового знания, но и основаниями его истинности.

Бэкон и Декарт характеризовали свои методы как относительные и отнюдь не обязательные для всех ученых. По Бэкону, «только пустой и ограниченный ум способен считать, что можно создать и предложить некое с самого начала совершенное искусство научных открытий, которое затем остается только применять в научных исследованиях. Но люди должны твердо знать, что подлинное и надежное искусство открытия растет и развивается вместе с самими открытиями...». «...Я,-писал Декарт,-намерен здесь не обучать методу, которому должен следовать каждый для хорошего управления своим разумом, но только показать, каким образом я сам старался управлять своим собственным».

Но парадоксом является то, что оба мыслителя, приложившие столько усилий для создания метода получения нового знания, не смогли по достоинству оценить ряд крупнейших научных открытий, сделанных их современниками. Буквально в то самое время, когда Бэкон писал свои основные философские произведения, Кеплер открыл три закона движения планет. Бэкон не только не отдал должное этим открытиям, но даже сетовал на то, что они не раскрывают истинный характер этих явлений.

Познакомившись с галилеевскими «Беседами и математическими доказательствами, касающимися двух новых отраслей науки», где была изложена первая теория «эмпирической» науки – теория механики – и тем самым начата собственно история этой науки, Декарт не нашел в них ничего интересного. Он упрекал Галилея в том, что, «не исследуя первых причин природы, он искал только объяснений некоторых отдельных явлений и тем самым строил без основания»³.

Ситуация поистине парадоксальная: Бэкон, которого считают настоящим родоначальником – всей современной экспериментирующей науки и Декарт, который вполне заслуживает того же титула, прошли мимо великих открытий, положивших начало этой науке.

Действительно, реальные пути научных исследований куда более сложны, чем их образы в бэко-новской и декартовской схемах. Это верно уже по отношению к науке XVII в.

Вопреки мнению Бэкона при открытии законов, даже если оно совершается путем обработки опытных данных, роль научного разума, как правило, не ограничивается простым и прямым обобщением, суммированием этих данных. Его деятельность весьма активна и конструктивна. Он руководствуется многообразными и подчас довольно сложными приемами и методами, причем некоторые из них разрабатываются по ходу самого открытия. В силу этого, а также и других обстоятельств разум вносит вполне определенный вклад и в само содержание открываемых законов.

Эти несоответствия между реальными научных исследований и методологическими схемами Бэкона и Декарта привели к тому, что уже ближайшие их последователи вынуждены были отказаться от жесткости и однонаправленности первоначальных схем.

В аспекте нашей темы значительный интерес представляет концепция последователя Бэкона, английского философа Милля.

В целом Милль верен позициям своего предшественника, полагая, что основным способом открытия и обоснования научных законов является индуктивное выведение их из опытных данных. Однако при всем своем пристрастии к этому способу он вынужден признать, что в некоторых ситуациях методы индукции оказываются неэффективными. С их помощью невозможно открыть законы таких событий, которые являются следствием ряда причин, т. е. событий, достаточно сложных по своему происхождению и характеру. Для этих случаев Милль допускает противоположный по своей направленности способ исследования: сначала устанавливаются производные знания (научные законы), а затем от них нисходят к началам (опытным данным).

Но как это возможно? Благодаря чему, посредством какой познавательной способности можно сразу, минуя опыт, установить закон? «...Мы,-утверждал Милль,-можем выдумать или вообразить» его. Фактически получается, что вопреки Бэкону Милль признает возможность открывать научные законы не только на основе экспериментальных исследований, но и путем чисто умственных операций, а стало быть, признает и два существенно различных типа обоснования – опытное и разумное. Однако субъективно он отдает предпочтение опыту. С его точки зрения, «выдумать или вообразить» – значит построить гипотезу, а не получить уже готовый, полноценный закон. Для превращения гипотезы в такой закон ее необходимо обосновать с помощью опытных данных. В целом Милль следующим образом характеризует этот способ исследования: «...мы начинаем с какого-нибудь предположения (хотя бы и ложного) для того, чтобы посмотреть, какие следствия будут из него вытекать; а наблюдая то, насколько эти следствия отличаются от действительных явлений, мы узнаем, какие поправки надо сделать в нашем предположении».

Итак, Милль допускает и такой способ исследования, при которомразум «выдумывает» научный закон, т. е. по сути дела открывает или по крайней мере приоткрывает его человеку. Но пока это лишь гипотеза, ибо разум не может придать своему изобретению свойства истинности, т. е. обосновать его. Это способен сделать только опыт. Но гипотеза имеет вид закона (универсального положения) и потому не может быть непосредственно сопоставлена с данными опытов. Поэтому приходится сначала дедуктивно выводить из нее единичные следствия и лишь их проверять в опыте. В XX в. этот способ научного познания назвали гипотетико-дедуктивным методом.

Позднее картина была значительно упрощена, но в целом метод истолковывался однозначно и фактически по Миллю.

Процесс формирования научного закона (создания теории) был разделен на два основных этапа. На первом выдвигается гипотеза о законе. Ответ на вопрос о том, как происходит это выдвижение, обычно по-миллевски прост – путем изобретения, придумывания и т. п.

На втором этапе осуществляется эмпирическое обоснование гипотезы. Хотя рассматриваемая концепция отошла от первоначальной формы эмпиризма (что выражается в отказе от классических индуктивных методов), она тем не менее осталась принципиально эмпиристской. Гипотеза может стать знанием лишь тогда и настолько, когда и насколько подтверждается опытом, а это можно осуществить только путем дедуцирования из нее таких следствий, которые допускают опытную проверку и проходят ее.

Наконец, отметим еще одну особенность данной концепции: открытие нового объявляется относящимся к субъективной составляющей научного познания, а обоснования – к объективной. В процессе решения той или иной проблемы, говорил К. Гемпель, ученый дает волю своему воображению, на его творческое мышление могут оказывать влияние даже такие понятия, которые сомнительны с научной точки зрения. «Однако научная объективность гарантируется благодаря тому принципу, что хотя гипотезы и теории в науке могут быть свободно изобретены и предложены, но приняты в корпус научного знания они могут быть лишь в том случае, если прошли критическое исследование, которое включает в себя, в частности, проверку соответствующих предположений посредством тщательных наблюдений и экспериментов».

Таким образом, представители логического эмпиризма отличают открытие от обоснования. Открытие относится к происхождению, генезису и изобретению научных теорий и гипотез. Обоснование относится к их оценке, испытанию и подтверждению. Открытие доступно лишь описанию и лишь в психологии и истории, изучающих науку. Обоснование же составляет объект философии науки и эпистемологии. Открытие субъективно. Обоснование объективно. Обоснование отвечает на вопрос, составляют ли факты-каким бы способом они ни были отобраны – объективную эмпирическую основу для гипотезы. Открытие связано с предшествующим воспитанием, культурой, социальной позицией, психологической структурой, личностным интересом и т. д. Все это субъективно, ибо не дает возможности рационально детерминировать открытие как нечто хорошо обоснованное.

Итак, гносеологические концепции, идущие от Бэкона и Декарта в своей изначальной форме с необходимостью содержали идею нерасторжимого единства и даже тождества открытия и обоснования. Начала познания – эти не нуждающиеся ни в каких предпосылках, абсолютно истинные знания – считались не каким-то конечным результатом в трудных и долгих странствиях в поисках истины, но – действительным началом, исходным пунктом всего познавательного процесса.

В своей же последующей, модифицированной форме гносеологическая концепция включала в себя принцип разъятости открытия и обоснования.