Очерк IV от родовой общины до монархии

 

"Мы не поклоняемся теории неизбежного исторического прогресса, по которой следует признать лучшим все, что случилось позже, и в каждом историческом перевороте видеть какую-то необходимость и нормальность". Н. И.Костомаров

Мы рассмотрели процесс становления индивидуального духа в русской народности, как он совершался под непосредственным водительством Божественных существ. Этим первые века нашей истории напоминают историю духовного развития древних греков. Но если греческая культура, породив мыслящее сознание и тем, дав миру автономную, самоопределяющуюся индивидуальность, исполнила свое предназначение, то русская культура в свой начальный период прошла лишь некоего рода подготовление. Было в ней и другое отличие от греческой культуры. Оно состояло в ином характере самих духовных сил, явление которых, или их откровения в среде русского народа породили индивидуальность, обладающую не абстрактным, а образным мышлением, опирающимся в значительной мере не на физический, а на эфирный мозг. Таков был, можно сказать, внутренний процесс русского национального развития. Соответствующий ему внешний процесс являет собой довольно богатый и чрезвычайно своеобразный опыт общественной жизни, который, в конце концов, завершился возникновением самодовлеющего монархического государства. Был ли этот результат неизбежен - составляло большой и серьезный вопрос русской историографии XIX века, и таковым он остается и по сию пору.

Древние греки прошли через различные формы общественной жизни, не дав ни одной из них закрепиться надолго. Создание римского гражданского права подвело итог общественно-политическому опыту греков. Римом была создана форма государственности, опиравшаяся на правосознание души рассудочной и способная продолжительное время противостоять бурным натискам инстинктов души ощущающей. Уйдя с крушением Римской Империи надолго в небытие, эта форма затем возродилась вновь и, впитав в себя развитый англосаксонским миром принцип парламентаризма, ныне легко угадывается как прообраз в основе целого ряда либерально-демократических общественных устройств.

Социальный опыт восточных славян, через который они прошли с Х по XV века, мог бы и их, причем раньше других европейских народов, привести к той форме правления, образец которой мы видим в современной Англии.

Это произошло бы в том случае, если бы в русской жизни возобладал норманно-княжеский элемент. Но к нему присоединилось действие целого ряда иных факторов, и все это в своей совокупности обусловливало в течение целого ряда столетий сложную игру различных духовных и общественных сил, в которой просматривается альтернатива иного исторического пути, чем тот, каким пошла Россия; то есть мы хотим сказать, что тот итог, к которому при великом московском князе Василии III свелось все дело, не был единственно возможным.

Говорить об этом совсем не просто, поскольку большинство историков прямо или косвенно склоняются к мнению, что с возникновением монархии осуществилось некое предназначение России. Не менее полутора столетий отстаивается та точка зрения, согласно которой монархический образ правления следует признать внутренне присущим самому духу русского народа. Главным во всей аргументации в пользу такого мнения является непосредственно сам взгляд на монархию, как его, не без доли метафизики, формулируют монархисты. Вот как по этому вопросу высказывается Карамзин. Он пишет Александру I: "Россия пред святым алтарем вручила самодержавие твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание твоей власти: иной не имеешь. Можешь всё, но не можешь законно ограничить ее". В подобном духе писал и Катков. Уже в наше время афористично и со всей определенностью формулу самодержавия дает Л.Тихомиров: "Царская власть - это как бы воплощенная душа нации, отдавшая свои судьбы в руки Божьей воли". ⁹³

Если подобным образом смотреть на сущность монархии, тогда оправдано все, что привело к ней в России. Ну, а если вопрос поставить иначе и спросить себя: а имеются ли в действительности какие-либо реальные основания для такого взгляда, да к тому же в новейшей эпохе? Следуя призыву Н.И.Костомарова не уподобляться Скалозубу в подходе к истории, находившему, что пожар Москвы служит ей к украшению, зададимся другим вопросом: а послужило ли подавление Москвой Новгорода и Пскова, "сугубое" реформирование Петра и многое тому подобное к украшению России? - Было бы опрометчиво тут же ответить на подобный вопрос утвердительно. Ведь даже сама государственность как единственно возможная - согласно Д.И.Иловайскому - доселе форма общественной жизни исторических народов, не является бесспорно необходимой, если речь идет об исторических путях, которыми могла пойти Россия. Об этом проникновенно пишет П.Иванов в книге "Тайна святых", посвященной истории духовной жизни Европы и России. "В основе жизни русского народа-церкви, - читаем мы в ней, - и его великого будущего лежат не события, которые, по общему признанию, создали так называемую государственность, а затем мощь Российской Империи, а явления силы и славы Божией в русском народе".⁹⁴

Итак, перед нами два полярно расходящихся взгляда, один отстаивает харизматического (по Максу Веберу) правителя, другой - народ, несущий в себе Божественное предназначение. Если же обратиться к самой истории, то мы не найдем в ней ни единого свидетельства в пользу тезиса о том, что Душа русской нации каким-либо образом воплотилась в царскую власть. Напротив, читая о том, как совершенно заурядный великий князь московский Василий III с определенного момента вдруг начинает "наливаться" самодержавной многозначительностью, получаешь самое тривиальное впечатление. Ну, а вслед за Василием III все уже идет по традиции, и в ней не на что опереться, кроме как на то, о чем говорит Карамзин, а именно: обосновывая право на нераздельную власть наследника, сослаться на существование подобного положения вещей и во времена его предка; постепенно же крепнет впечатление, что так было испокон веков.

Что касается неизбежности государственной формы национального бытия, то приняв это за аксиому, мы должны будем согласиться с Д.И.Иловайским и в том, что в государствах свою жизнь и движение народ проявляет в отдельных представителях, сам же составляет некую этнографическую почву. Это так и было с момента возвышения Московского царства, но не ранее. В более древней истории имеются примеры совсем иного рода. В период Киевской Руси мы находим княжескую власть вынужденной постоянно угождать дружине, считаться с ее интересами, ибо у той, как оказывается, была своя голова на плечах. "Ты сам собою это, князь, замыслил, - заявляют дружинники князю Владимиру Мстиславовичу (XII в.), - так мы не едем за тобою, мы ничего не знали".

Однако, скажут иные, дружина - это не народ; народ же безмолвствовал. Да, действительно, киевские поляне были тихие, покладистые люди. Но дружинники того времени, - это. было целое сословие довольно простых людей, получавших от князя содержание за свою военную службу. Можно взять и обыкновенный народ. Летописец города Владимира, говоря о междоусобице, возникшей после смерти Андрея Боголюбского, сообщает нам следующее: "Не сумели ростовцы и суздальцы правды Божией исправить, думали, что если они старшие, то и могут делать все по-своему; но люди новые, мизинные (т.е. маленькие, простые) владимирские уразумели, где правда, стали за нее крепко держаться и сказали себе: либо Михалка князя себе добудем, либо головы свои положим за Св. Богородицу..."*. Можно еще вспомнить новгородскую "Судную грамоту", где в первой статье было записано: "судите всех равно, как боярина, так и житьего (земледельца, снабжавшего продуктами городское население), так и молодчего человека (ремесленника)".

* Нужда в князе в ту эпоху, о чем речь еще будет идти впереди, возникла лишь как в военном специалисте, способном вести войну.

Таковы факты русской истории, не укладывающиеся в русло ее традиционного истолкования. Их много, и они говорят о чем-то другом. О чем? - На этот вопрос ответа пока не найдено. Русская историческая мысль не обошла их вниманием, но в ней, наравне с блестками подчас совершенно изумительных по своей глубине догадок, многое остается недосказанным, а иное сказано "чересчур", так, что не основывается ни на чем. И вот здесь-то и находится та сфера, где следовало бы восполнить "недоимки" и сократить передержки, о которых говорит В.О.Ключевский (см. примечание 4). Их нужно искать в самой русской исторической мысли, учась непредвзято читать книгу истории. Уже в ранний период русской культурно-исторической жизни предопределение в ней уступило место индивидуальному творчеству, деятельности как отдельных личностей, так и народных масс. И не частное это мнение Н.И.Костомарова, когда он говорит, что Новгород мог бороться за свою свободу до тех пор, пока в народных понятиях всей остальной Руси единодержавие не стало нормальным порядком.

Роковую роль в насаждении единодержавных представлений в среде русского народа сыграло монголо-татарское иго, хотя первые претензии на единовластие были заявлены в самой русской среде еще до нашествия. Правда, тогда они не получили поддержки ни у большинства князей, ни у народа. Показательны в этой связи действия владимиро-суздальского князя Андрея Боголюбского (1111-1174)* и новгородского князя Мстислава Мстиславовича. Первый из них, стремясь к единовластию, не остановился перед тем, чтобы беспощадно разрушить "матерь русских городов" Киев (впоследствии он был жестоко низвергнут своим же окружением).

* Его мать была половчанка.

Иной характер носили действия экспансивного Мстислава Мстиславовича, прозванного "удалым" (ум. в 1228 г.). По поводу этого князя Костомаров пишет: "Можно сказать, что подвиги Мстислава Удалого приостановили рождающееся единодержавие, поставили границы верховной соединительной власти и утвердили федеративный порядок. Для прочности его недоставало того, чему зародыш положил еще Владимир Мономах - общего сейма князей и земель. Может быть обстоятельства выработали бы это учреждение, народ новыми опытами дозрел бы до уразумения средств к поддержке начал общего союзного отечества. Но тут нагрянули татары".⁹⁵ Но только ли татары виноваты в том, что древняя Русь не смогла сформировать присущих ей форм национальной жизни? Для ответа на этот вопрос нужно пойти еще дальше назад, вернуться к нашей предыстории и попробовать вникнуть в ее иносказательный смысл. Антропософия предоставляет богатые к этому средства.

У истоков русской истории

Покинув области Карпат и Дуная, славяне стали расселяться на огромной Восточно-Европейской равнине, о которой Геродот писал, что нет на ней ничего примечательного, кроме рек ее - великих и многочисленных. Почти единственным свидетельством об этом периоде их жизни является написанная в XII веке. Начальная летопись. В ней дана общая конфигурация расселения славянства: "Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по всей земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели. Так, одни, придя, сели на реке именем Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи. А вот еще те же славяне: белые хорваты и сербы, и хорутане. Когда волохи напали на славян дунайских, и поселились среди них, и притесняли их, то славяне эти пришли и сели на Висле и прозвались ляхами, а от тех ляхов пошли поляки, другие ляхи - лутичи, иные - мазовшане, иные - поморяне.

Также и эти славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие - древлянами, потому что сели в лесах, а еще другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, по имени Полота, от нее и получили название полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, прозвались своим именем - славянами, и построили город, и назвали его Новгород. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по имени его и грамота назвалась славянскою".

Таков этот древний документ, и нету другого, подобного ему, по которому можно было бы проверить подлинность сообщаемых им фактов, совершенно исключительных по своему значению для истории славянских народов. В то же время, принимать их в прямом смысле, то есть видеть в них то, что теперь называют историческими документами, было бы ошибкой, ибо с одинаковой непосредственностью летопись рассказывает о расселении как славян, так и всего человечества после всемирного потопа. "Чудесному" и "реальному", в нашем понимании, в Начальной летописи придается одинаковое значение. И в то же время, содержание ее не вымысел. Оно даже более достоверно, чем многие позднейшие документы. Только понимать летопись следует не тривиально. Нужно суметь проникнуть в ее глубину, в тайный смысл, а сделать это не так просто.

Мы начнем с того, что займемся не столько отдельными фактами, изложенными в Начальной летописи, сколько выраженными посредством их тенденциями. Прежде всего мы с несомненностью можем заключить, что на Дунае и Карпатах славяне жили более тесной общностью, чем при последующем расселении, но это не была сплошная этнографическая масса. В ней в скрытом виде существовали какие-то изначальные различия, возникновение которых, видимо, уходит во времена, когда славяне еще обитали в Азии. Эти различия обнаружились во время расселения славян на северо-востоке Европы и были они двух родов. Один из них обусловил дифференциацию племен, образовавших позднее в своей совокупности русскую нацию, где, несмотря на различия, доминировало ощущение, что все они составляют один народ; другой род различий привел к образованию славянских народов.

В некоторый исходный период балкано-карпатский регион вмещает в себя представителей всех славянских племен, заключает в себе, как об этом писал болгарский историк XIX в. Марин Дринов, все славянство "в миниатюре". Но если не касаться внутреннего смысла этого периода, а обратиться только к его внешней стороне, то можно сказать, что одни лишь географические условия были основой совместного пребывания всех славян в тот период. Даже ведение войн не могло сплотить их в единый союз. Имеются смутные сведения о том, что однажды такой союз будто бы был создан (так называемый союз дулебов), но вскоре распался. Более достоверные свидетельства говорят о том, что лишь на короткое время, например, для набега на Византию, ряд племен (далеко не все) объединялся, а затем все снова расходились порознь.* Когда же началось расселение, то обнаружился весь центробежный характер тенденций, дремавших внутри славянства: разошлись по разным землям не только племена, но даже отдельные роды или семьи. "Были ведь два брата у ляхов, - пишет Нестор, автор Начальной летописи, - Радим, а другой - Вятко; и пришли и сели: Радим на Соже, и от него прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим по Оке, от него получили свое название вятичи".

* В этом нет оснований сомневаться, ибо и тысячу лет спустя то же самое проделывали запорожские казаки. По весне они сходились в одно войско для похода на турок, а возвратясь назад, каждый снова жил по своему усмотрению, не терпя никакой власти над собой.

С помощью Духовной науки мы можем понять один род тенденций, влекших славян к раздельному бытию. Он был обусловлен действием высоких духовных существ, Архангелов, формировавших из различных славянских племен будущие народы. Другой род разделения обнаруживает некие изначально свойственные славянам качества, такие как нелюбовь к верховной власти, тяга к обособлению в небольших, тесно сплоченных группах, погруженных, говоря современным языком, в частную жизнь, безо всякого желания заниматься вопросами межплеменных или тем более международных отношений.

Таким образом, формирование славянских народов отмечено своеобразными чертами с самых первых шагов. Ведь в общем ходе эволюции народы слагались из союзов племен, племена возникали путем соединения родов. Со славянами все произошло как будто бы наоборот. До какого-то времени в их среде шло родо- и племеобразование, а потом все это распалось. По мере расселения отдельные семьи оседали по берегам рек новой земли хотя и в пределах своего племени, но на значительном расстоянии одна от другой. Эта особенность славян сохранилась поныне, и выражается она в тяге к хуторному бытию.**

** Она, правда, не осталась повсеместной. Возвышение Центральной, или Московской Руси обнаружило в славянах иное свойство - любовь к совместной жизни. Желание обособляться ослабевает и у западных славян: чехов, моравов.

Но что кроется за этим как будто бы попятным движением? Родовой быт, как мы уже об этом не раз говорили, обусловливает групповое сознание. Родовая общность представляет собой одну коллективную индивидуальность, одно групповое "я", персонифицированное в умершем предке, через которого духовные существа говорят к роду. Когда роды соединяются в племя, то роль предков, их почитание постепенно стирается и отдельное существо из Иерархии Ангелов непосредственно становится групповым "я" племени. Ангелы, в свою очередь, сводят племена в народ, ставят их под водительство Архангела, или Духа народа.

Родовой быт давал возможность отдельному человеку осознать до определенных пределов свое самобытие. Оно стояло в тесной связи с кровным родством и, с одной стороны, было нераздельно связано с цепью предшествующих поколений, а с другой - имело свое продолжение в потомках.***

*** Некий рецидив родового быта мы встречаем в наше время в материалистическом жизпевоззрении, когда оно говорит о бессмертии как о памяти, которую грядущие поколения сохранят о ныне живущих.

Когда древний израильтянин говорил: "Я и отец Авраам - одно", - то это была не идеология, а непосредственное выражение его наличной экзистенции. Своеобразное выражение родового быта мы находим в греческом полисе, где групповое "я" персонифицированно в Божестве, а не в человеческом существе, благодаря чему сильно ослаблялись кровно-родственные связи и отдельному человеку открывались врата к индивидуальному сознанию, что и случилось во времена Сократа и Платона.

Когда же мы обращаемся к славянам, то здесь, наравне со всем тем, что свойственно другим народам на доиндивидуальных стадиях бытия, мы встречаем нечто принципиально отличное, нечто такое, что в условиях их родоплеменного быта оказывается родственным проявлениям не группового, а индивидуального сознания. Понять этот феномен можно лишь на основе того, что было уже сказано нами об атлантическом происхождении арийских народов, от корня которых происходят славяне, и об особом действии в русском народе Импульса Христа.

Что в родоплеменной фазе своего бытия славяне отличались от других народов, - об этом свидетельствуют древние авторы. Например, византийский писатель VI в. Маврикий Стратег пишет о славянах: "Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране.... К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково и, оказывая им знаки своего расположения (при переходе их) из одного места в другое, охраняют их в случае надобности, так что, если бы оказалось, что по нерадению того, кто принимает у себя иноземца, последний потерпел ущерб, принимавший его раньше начинает войну, считая своим долгом отомстить за чужеземца. Находящихся у них в плену они не держат в рабстве, как прочие племена, в течение неограниченного времени, но предлагают им на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси или остаться на положении свободных и друзей". Говоря об отношении славян к военному делу, тот же автор продолжает: "Не имея над собой главы и враждуя друг с другом, они не признают военного строя".

А вот свидетельство другого византийца, Прокопия Кесарийского, современника Маврикия: "Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве, и потому у них счастье и несчастье в жизни считается общим делом.... Они считают, что один только Бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды.... Они почитают реки и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания. Живут они в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они часто меняют места жительства.... Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них очень белый".

Если попытаться как-то суммировать все то характерное, что видели у древних славян окружавшие их современники, то можно выделить две главные особенности. Первой из них будет большая пластичность, подвижность и раскованность душевного элемента, на чем, собственно говоря, основано все то предназначение славян, которому суждено исполниться не в современной, а только в следующей, шестой культурной эпохе. В тесной связи с этой чертой находится и вторая, которой обусловлено все непостоянство и даже определенная, скажем, "издерганность" исторических судеб славян на протяжении вот уже целого тысячелетия, где стремление к порывистому творению перемежается с жаждой разрушения еще недосозданного. По мнению Н.И.Костомарова, это свойство русской души объясняется перевесом личностного начала в ней над групповым. "Развитие личного произвола, - пишет он, - свобода, неопределенность форм были отличительными чертами южнорусского общества в древние периоды. И так оно явилось впоследствии".⁹⁶

Историческому материализму свойственно порой впадать в сентиментальность и прославлять свободолюбие диких народов. У нас же нет никаких оснований разделять подобное настроение. Исторический опыт почти всех народов показывает, что родоплеменной фазе присуще групповое сознание. Борьба племени за свое существование может вестись с большим мужеством, но это будет групповое, медиумическое мужество, подобное тому действию, которое вызывает в отдельном человеке инстинкт самосохранения. Даже история античной Греции дает примеры того, сколь неличностно было мужество ее героев. Для этого достаточно почитать Гомера. Личность - это всегда плод продолжительного культурного развития. И только древнеевропейские племена составляют исключение из этого правила.* Однако это не исключение из законов развития.

* Нельзя не заметить при этом, сколь ложен был национал-социализм, пытавшийся на арийской основе утвердить групповое сознание.

Только особое воспитание, пройденное теми жителями Атлантиды, которые стояли вблизи Оракула Юпитера, позволило Импульсу Христа, действовавшему до Мистерии Голгофы из сферы Солнца, внести в их души частицу Своей индивидуализирующей силы. В дальнейшем эта сила проявилась в них как некая данность, создававшая отличные от имевшихся у других народов предпосылки к развитию; но она не была их личным достоянием в том смысле, в каком она становится теперь для тех, кто в условиях современного жизненного опыта обращается ко Христу. Все человечество повзрослело в отношении индивидуального сознания, и потому, желая осуществлять в себе высшее развитие, европеец теперь находится в одинаковом положении почти с любым жителем Земли. Вообще, арийство европейцев - это вопрос, более актуальный для прошлого, чем для настоящего, уже не говоря о будущем. Но без него, обращаясь к прошлому, нельзя понять истоков европейской культуры, а также тех существенных, уже введенных в развитие предпосылок, из которых разовьется шестая, славяно-германская культура. Чтобы эти предпосылки не угасли, требуется постоянное действие Христа в среде русского народа. Задача же отдельных людей состоит в том, чтобы внести это действие в свет индивидуального сознания. К такой задаче русская народность готовилась ведущими ее добрыми духами от начала тех времен, когда составляющие ее племена вступили в Европу. Поэтому уже родовой быт славян был иным, нежели у более древних народов.

Чувствовал ли себя отдельный член славянской семьи-рода как одно со своим предком? Нет, конечно, никаких оснований говорить об этом чувстве в ветхозаветном смысле. * Однако родовые связи были все же довольно крепкими. Их природа особенно проявлялась в женщинах. Иностранцам они казались чрезвычайно благочестивыми. Маврикий Стратег пишет о них так: "Скромность их (славянских) женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считает смерть своего мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь". Некоторые историки объясняют такое поведение славянских женщин их порабощенным положением. Однако тогда не понятно, почему Маврикий говорит, что они убивали себя добровольно. Уж ему-то, жителю мест с тысячелетними традициями рабовладения, как было не разглядеть, происходило ли это на основе рабства или чего-то иного.

* В древнем израильском народе мы находим идеальное выражение родового быта, где в кровнородственную основу входят непосредственно действия той Божественной силы, что заключила с пародом завет. Авраам, Моисей и другие были велики тем, что через них говорил не Ангел и даже не Архангел, а Элохим, Дух Формы. Быть как одно с Авраамом - для простого израильтянина означало прийти в отношение с Духом Формы! Со Христом же человек может прийти в отношение только через самого себя.

У варварских народов часто встречался обычай хоронить вместе с умершим господином и его жен и слуг, однако о добровольном убиении себя при этом речь не идет, напротив - плач и стенания сопровождали этот ритуал. Нет, дело тут заключается в другом. Здесь выражается та особенность славянской души, которая состоит в ее неспособности достаточно крепко держаться на собственных ногах и в ее подвижности, пластичности, в силу которой она может сливаться с другой душой, переживать другого как себя. Лишь в сильной личности такая способность служит ко благу. Но не таковы были древние славяне, а в особенности женщины. Пластичность вообще более свойственна женской, чем мужской природе. Поэтому в ту древнюю эпоху, когда основа самосознающей личности была еще в зачатке, именно в женщинах с особой силой проявлялась суть славянского родового начала. Все эти вещи нет нужды обстоятельно доказывать, ибо они встречаются и по сию пору.

Древняя славянская семья, или род создавали, так сказать, некие тепличные условия для индивидуального бытия. Отдельный член рода не столько тяготился оковами кровного родства, сколько находил в нем определенное пространство, где мог развиваться без страха, опираясь на своих ближних, постоянно чувствуя их охранительное присутствие. Эта особенность русской семьи сохранилась во все последующие века, о чем можно прочесть во множестве романов, биографий и автобиографий. С какой теплотой и задушевностью говорится в них о поре детства. Стоит только вспомнить семью Бережковых в романе И.А.Гончарова "Обрыв", детство самого Гончарова, "Детство" Л.Н.Толстого, где, например, есть такое замечательное место (глава XV): "Воспоминания эти (о поре детства) возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений.... Матап говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу!... Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло. - Ты опять заснешь, Николенька, - говорит мне шатап: - Ты бы лучше шел наверх. - Я не хочу спать, mаmаn, - ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам".

Нам, может быть, возразят, что подобные примеры есть и на Западе. Но нет, там другое. И доказательством этому служит проблема отчуждения, которой мучается современный Запад и которую совсем еще мало в сравнении с ним знает Россия. Однако есть у нас примеры и иного рода. Когда развитие Центральной Руси обострило становление индивидуального я-сознания, ввело его в широкие круги не только городского, но и сельского населения, в особенности Московской, Тверской и целого ряда соседних с ними губерний, то там, как нигде в мире, встали коллизии семейной жизни, раздел, разлад, раздор. Яркую панораму этого мы находим отраженной в драматургии А.Н.Островского, в живописи, например, у В.М. Максимова (в его картине "Раздел").

Несомненно, родо-семейная жизнь имеет и свои отрицательные стороны, ибо "простор", предоставляемый ею индивидуальному развитию, довольно узок; человек просто обязан ее перерасти. Но для нас сейчас важно другое, а именно то, что славянская семейная общность так выводила человека в широкий мир, что и в нем он уже не к родственно близким людям стремился основать отношения по типу тех, в которых был воспитан в семье. Сошлемся и здесь на литературные примеры, которые мы находим в повестях Н.С.Лескова "Кадетский монастырь" и "Инженерный корпус". И опять-таки, хотя примеры мы берем из XIX века, своей сутью они отражают очень древние привычки и традиции. Ну, а что касается самого содержания жизни, то оно, несомненно, в далеком прошлом было иным.

Древняя славянская семья представляла собой родовую общину, которая была свойственна быту как восточных, так и западных славян, а также германцев. Все члены такой семьи носили имя ее главы, этим же именем называлось и место, где они жили. Сыновья, женившись, не покидали отчего дома, дочери уходили жить в семью мужа. По мере разрастания семьи часть ее отделялась и основывала новое поселение. Численность семьи вероятно достигала нескольких десятков человек. Руководил ею или отец, или старший в семье. В кругу своих сородичей этот человек, как правило, совмещал в себе и роль царька, и роль жреца. Он стоял в непосредственной ясновидческой связи с духами природы, и потому ведал сельскохозяйственными работами, охотой и вообще всем кругом жизнеобеспечения. Далее, он мог общаться с умершими предками и с их помощью осуществлял водительство родом в социальных условиях своего времени. Умерший предок, пращур, или щур* почитался как некоего рода семейное божество, как защитник и покровитель. Ему совершались жертвоприношения в связи с годовыми праздниками, а также и ежедневно - домашние требы.

* Отсюда происходит слово "чур", которое, крестясь, произносят как заклинание от нечистой силы. "Чур меня!" - значит: пращур, предок мой, охрани меня! Чура ошибочно отождествляют с домовым, который является существом, сотканным из астральных излучений совместного семейного быта. С распадением рода, семьи он постепенно растворяется в астральном мире.

Кроме предков, славяне чтили еще иных духовных охранителей, носивших имя Род (этим же словом обозначается и человеческое сообщество - "род"). Это были существа из Иерархии Ангелов. Они выступали как групповые души тех более широких общностей, которые слагались в результате разветвления исходного рода или семьи. Предок почитался в семье, и когда часть ее отделялась, то в новой семье некоторое время чтился первоначальный предок, а затем на его место вставал свой. Происходило это так потому, что почитание носило совершенно конкретный характер, то есть умерший оказывал самую непосредственную помощь живущим, сам же он был чаще всего совершенно обыкновенным человеком, и за порогом смерти его связь с Землей не могла длиться особенно долго. Иное дело Род, в нем чувствовало свое единство целое содружество семей. Переживание Рода давало еще больший простор индивидуальному, поскольку человек тогда вставал под высокое иерархическое водительство, ведшее его к индивидуальной связи с Ангелом. В таких условиях, естественно, актуализировалась карма: рядом с Родом постепенно оплотневал в астральных субстанциях его теневой двойник, носивший название "родимец", что позже стало означать просто "черт".*

* Такого родимца-двойника переживает Иван Карамазов.

Поскольку славяне в определенной мере чувствовали также и племенную связь - поляне отличали себя от древлян и т.д., - то мы и здесь должны видеть действие Ангельских существ. Некогда, в балкано-карпатский период и до прихода в Европу, родообразующее действие их было сильнее. С приходом славян на Восточно-Европейскую равнину оно стало ослабевать и затем исчезло совсем, возродившись через некоторое время в более узких, родовых общностях. Но и почитание родов было со временем также утрачено по мере возрастания индивидуализирующей деятельности Духов народов.

Культ предков никогда не исчезал у славян полностью. Ныне он живет в обычае в день поминовения усопших собираться на могилах умерших и совершать там трапезу; в иных случаях пищу просто оставляют на могиле. У сербов и поныне многие семьи чтут своего святого - защитника дома, только теперь это христианский святой.

Местом культа предков в древности были бани. Эти места тогда служили не только для омовения. В банях происходили роды, да и сама процедура мытья в них заслуживает внимания. Из Начальной летописи мы узнаем, что апостол Андрей, посетивший славянские земли, по своем возвращении в Рим рассказывал: "Удивительное видел я в Славянской земле на пути своем сюда. Видел бани деревянные, и разожгут их докрасна, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья молодые и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это всякий день, никем же не мучимые, но сами себя мучают, и то свершают омовение себе, а не мученье". Конечно, такая процедура имела целью не мытье, а нечто другое, а именно, стремление расшатать связь оболочек и выделить астральное и отчасти эфирное тело из физического, чтобы пережить сверхчувственный опыт. Ведь этого можно достичь даже сегодня, подвергая себя воздействию высоких температур, чего, впрочем, делать не следует, поскольку для современных людей это крайне опасно. В древности же, когда связи оболочек были более пластичными, славяне таким способом практиковали своеобразную "йогу". Жить без сверхчувственных переживаний они не могли, поскольку, подобно древним индусам, сильно тяготились майей физической реальности. И вот, чтобы усилить эти переживания (а в какой-то мере они были у них постоянно), приходилось столь своеобразно обрабатывать, дабы поубавить его бремя, собственное физическое тело - это "наказание Господнее" для славян всех времен.

Будучи, так сказать, на "ты" с духовным миром, славяне не имели особого страха перед смертью. Об этом свидетельствует Ибн-Руст, арабский писатель Х века: "При сжигании покойников предаются шумному веселью, выражая тем радость свою милости, оказанной ему (покойнику) Богом".

В окружающей природе славяне различали добрых и злых духов. Поэтому не всякое место годилось для жилья. Руководствовались непосредственным опытом, и этот опыт говорил, что наиболее духовно чистая атмосфера вдоль рек, и эфирное тело чувствует себя свободнее там, где много воды. В лесной чащобе тоже бывает вода - болота, но там обитают злые духи; чтобы жить с ними, человеку нужно обладать большей бессознательностью, ибо в самосознании человека они видят свою угрозу и ополчаются на него. Кто там живет, должен им служить - это колдуны, чародеи, способные творить как добро, так и зло, поскольку не имеют своей воли.

О языческих верованиях восточных славян сохранилось мало свидетельств, поскольку они были уничтожены в последующие столетия христианами, видевшими в языческом прошлом сплошной грех и заблуждение. Широко распространено мнение, что их религиозная жизнь была совершенно разобщенной. Богу поклонялись на вершинах холмов, идолов не ставили, жертвоприношения приносились бескровные, глава семьи был одновременно и жрец, и далее этого дело не шло. Но если все действительно обстояло так, то откуда взялись общие для всех славян представления о Богах? Почему в их пантеоне Богов прослеживается связь с северо-германскими Богами, а там, в свою очередь, - с греческими?

Центр религиозной жизни древних германцев образовывали Мистерии друидов, возникшие задолго до того, как германцы пришли в Европу. Эти Мистерии стоят у колыбели последующей европейской культуры. Известно, что на востоке Европы, в Прионежье имелись аналогичные друидическим Мистерии троттов. Оба вида Мистерий восходят к третьему, а отчасти даже ко второму послеатлантическому периоду, к эпохе Заратустры, когда на всей территории Европы жило кельтское население. Позже население стало меняться, а Мистерии оставались. О верованиях племен в то время, когда они жили в Сибири, сказать ничего определенного нельзя.

В Европе же их религиозная жизнь стала, главным образом, определяться тем, что несли в себе указанные Мистерии, впитавшие в себя прежние верования пришлых племен, поскольку между теми и другими, вероятно, имелось определенное родство, по крайней мере, в общих чертах, иначе такого полного заимствования произойти бы не могло.

Таким образом, правомерно предположить, что в течение ряда тысячелетий на огромной территории, простиравшейся от Британских островов до Алтая, существовали весьма родственные религиозные верования. Интересные свидетельства об этом сохранились у литовцев. Это славянское племя приняло Христианство позже всех - в 1387 году, поэтому его язычество хорошо известно. Особым почитанием у литовцев пользовался Перкун (Перун у восточных славян), громовержец. Его представляли себе с молотом или со стрелой в руках, и он имеет много общих черт с германским Тором. Божество моря звалось Атримнос. Это было существо в виде свернувшейся кольцами гигантской змеи, которая в "Старшей Эдде" называется Миттгарт*. Богом подземного царства был Поклус - старик с бледным лицом и повязанной тряпкою головой. Его имя того же происхождения, что и русское "пекло" (ад). Среди природных духов, как у литовцев, так и у русских, мы находим Леля и Ладо. У литовцев, подобно германцам, священным деревом Бога грома был дуб. В дубовых рощах сооружались святилища. В храмах Перкуна перед его идолом постоянно горел священный огонь. Имелось также главное святилище, при котором жил верховный жрец, называвшийся криве-кривейто. Ему подчинялось целое сословие жрецов и жриц. Одни из них совершали жертвоприношения, другие исполняли функции хранителей храмов (кревы). В позднейшие времена культы пришли в упадок, и в отдельных случаях в них стали совершаться человеческие жертвоприношения, для чего использовали пленных. Однако их не следует рассматривать лишь как черномагические манипуляции. В те отдаленные времена у людей была непосредственная связь с духовным миром. Оттуда они получали все указания для устройства земной жизни, и без них просто не могли существовать. Но постепенно эта связь стала ослабевать, поскольку крепло личностное начало с его опорой на физический мозг как инструмент мышления. Жертвоприношения позволяли продлить эту связь, проникнуть в тайны Провидения и окружающей природы. Делать это становилось все труднее и труднее, и подчас обстоятельства складывались так, что жрец оказывался перед выбором: либо узнать волю богов, либо обречь весь род на смерть. Случалось иногда, что в жертвенное пламя, во всеочищающую силу которого верили неколебимо,** вступал сам верховный жрец.

* Родство между славянскими и германскими божествами является одним из существеннейших доказательств того, что эти народы некогда жили вместе.

** Вспомним о массовых самосожжениях раскольников при Петре I.

 

Говоря все это, мы не пытаемся оправдать человеческие жертвоприношения. Ведь из сообщений Р.Штайнера известно, что уже перед Мистерией Голгофы демоны слетались к жертвенникам и делали людей одержимыми.⁹⁷ Но наравне с этим еще в конце первого тысячелетия можно было встретить остатки древнего правомерного духовного водительства, которое открывалось людям как Один, Тор или Бальдур. Конечно, эти Боги не нуждались в человеческих жертвоприношениях, но там, где они все же совершались, не следует видеть нечто подобное ритуальным убийствам, которые испанцы застали у древних обитателей американского континента.

Власть верховного жреца у литовцев простиралась на все племя и носила не только культовый, но и административный характер. Таковой она, вероятно, была и у других славян и даже в германских племенах, о чем свидетельствует этимология соответствующих названий. В XIII в. такие вожди у литовцев назывались кунигами. Это слово заимствовано из древне-верхненемецкого kuning производного от kuni, что означает "род". В прагерманском языке это kuningaz, от него заимствовано праславянское къnędzь. А далее мы находим: болгарское "кнез", что означает "старейшина"; "князь" в сербо-хорватском называется knęs, в словенском - knêz; древнечешское knĕz, словацкое knâz и польское ksiadz означают "священник"; в нижнелужицком knjez - это и "господин" и "священник".

* Отсюда же и новонемсцкос könig, король.

По мере развития межродового общения у славян стали слагаться некие объединения, но не племенного, а совсем иного характера. На годовые празднества, для взаимного обмена товарами, для заключения браков и т.п. члены отдельных родов съезжались в одно место, которое у русских называлось погостом (от слова "гостить").** В погостах постепенно слагалось свое смешанное население, и они превращались в небольшие города. Это были своего рода русские "Каны Галилейские", где родовые связи постепенно сменялись связями социальными. Менялась и роль кунига в таких поселениях, что создавало определенные проблемы. Дело в том, что отдавая приоритет духовной реальности, славянские жрецы мало заботились об укреплении своей внешней власти. Их духовная власть покоилась на сверхчувственной реальности, и если в ком-либо из соплеменников авторитет этой власти ослабевал, то жрецу не было до этого дела, поскольку на все была воля Богов.*** Языческий мир Европы вообще никогда не знал той острой религиозной борьбы, которая пришла сюда в более поздние времена. Административная власть жреца также покоилась на его духовном авторитете, и ее принципы были отнюдь не социального происхождения. Ей подчинялись без принуждения, ибо через князя-жреца говорили сами Боги.

** Впоследствии, с XVIII века, "погостом" в Центральной России стали называть кладбище с церковью. Ныне это слово стало просто синонимом "кладбища" и постепенно исчезает из употребления.

*** Нечто подобное мы встречаем в античном мире, где запрещалось только одно - оскорблять Богов.

С подобного рода русским кунигом мы встречаемся в летописном описании похода князя Игоря за данью к древлянам. Его звали Мал. За него предлагали древляне Ольге выйти замуж после того, как убили ее мужа Игоря, пожелавшего взять с них двойную дань. Интересно обращение древлян к Ольге: "Мужа твоего мы убили, так как муж твой, как волк, расхищал и грабил, а наши князья хорошие, потому что ввели порядок в Древлянской земле, - пойди замуж за князя нашего за Мала". Из этих слов мы видим, что древлянам были присущи моральные представления, свойственные христианскому миру. Не культ силы, не хитрость, а доброта, честность выдвигаются на первый план, и способность организовать гармоничное совместное бытие людей на физическом плане. Все это никак не могло прийти к язычникам-древлянам из культурно-исторического опыта (он был у них невелик и иной, полученный от Византии), а только непосредственно из сверхчувственного мира в виде моральных интуиции, пережитых их жрецами-кунигами. Ничего подобного мы не встречаем у греков, где сильный всегда был прав, ибо высшая сила вершила дела его десницей. Совсем иной мир Богов инспирировал славян.

Но и еще нечто видим мы в словах древлян, сказанных ими киевской княгине, а именно - полную беспомощность славян перед новыми социальными условиями, подступавшими к ним. Об этом красноречиво говорит дальнейшая судьба древлян. Лукавая Ольга начинает вторить их речам и заманивает в ловушку делегацию из лучших представителей древлянского племени. Велев сбросить их в яму, Ольга спрашивает: "Хороша ли вам честь?" А они отвечают: "Пуще нам Игоревой смерти!" После этого Ольге удается выманить у древлян еще одно посольство, и тех она убивает. Но древлянам все это еще не наука, и, устояв против продолжительной осады Ольгина войска, они опять попадаются на ее хитрость и проигрывают войну. Ольга просит их дать в качестве откупа по воробью и голубю со двора, а затем велит своим воинам привязать к птицам горящую паклю и отпустить их. Те полетели к своим дворам и весь город древлян загорелся. Что и говорить, куда как далеко им до хитроумного Одиссея!

Итак, вот та исходная конфигурация славянской психологии в период, который заканчивается приходом к ним варягов. Основные ее черты сводятся к тому, что в среде славян имеет место глубочайшее неприятие всего того, что в западноевропейской истории повело к выработке твердой государственной власти. Истоки этого коренились еще в их древнейшем прошлом, а позже - в характере их общинно-родового быта. Глава каждого отдельного рода-семьи не терпел над собой никакой светской власти. И подобное настроение насаждалось всем членам рода по отношению к неродственным по крови.* Но родовой быт основывался на духовном опыте родоначальника, поэтому отдельный член рода совсем не чувствовал себя твердо за его пределами, он постоянно нуждался в опоре на групповую душевность. В то же время славяне были далеки от того группового медиумизма, благодаря которому Восток "единым махом" бросал на Европу, подобно урагану, орды таких азиатских завоевателей, как гунны, монголо-татары.

* Византийский император Маврикий пишет о славянах: "... они не терпят властителей и живут в несогласии друг с другом. Независимость они любят больше всего и не дают обратить себя в подданство". А Прокопий говорит, что честь отдельной семьи для них дороже всего, и свои дела они обсуждают сообща.

С расселением на огромных территориях Восточно-Европейской равнины ослабело значение племенных жрецов, их храмы приобрели роль неких оракулов, к которым по мере нужды представители отдельных родов обращались лишь за советом. Роль родоначальников при этом возросла, но когда стали возникать городские поселения, то в них уже требовалось нечто совершенно иное, нечто такое, чем не обладали ни племенные, ни родовые жрецы. Чтобы сочетать интересы различных родов, сошедшихся в городской общине, более подходил третейский суд, который бы не задевал родовое самолюбие. Но так это было лишь там, где терялась связь с духовным. В иных случаях и городские общины славян вели совместную жизнь в полной уверенности, что для этого не требуется никакой верховной власти.

Однако, если бы более раннее развитие славян пошло по пути слияния родов в племена и племенные союзы под властью верховного жречества, то уже в свой балкано-карпатский период славяне пришли бы к теократическим монархиям, типичным для третьего, древне-египетского культурного периода. Поэтому в развитии был сделан "зигзаг": от племенных союзов возникло некое "попятное" движение, славяне распались на отдельные семьи, на малые родовые общины, от которых развитие пошло к созданию свободных городских общин; и хотя впоследствии монархия все же возникла, в начальный период для этого не имелось никаких предпосылок.

Тонкая, можно сказать, филигранная выработка социального начала в восточных славянах характеризует руку того Мастера, который, как Дух Народа, подготавливал их к вступлению в исторический процесс. Он уберегал их от того, что, как мы теперь знаем, в Европе привело к материальной культуре. Но он же постепенно уводил их и от тех сверхчувственных грез, в которых и поныне пребывает Восток.

Не всегда нужные силы и субстанции находились в среде самих восточнославянских племен. Тогда они привлекались извне. Одним из таких внешних включений были варяги, или норманны. Начальная летопись утверждает, что славяне позвали их сами, говоря: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами!". Эта фраза доставила немало нравственных мук тем из русских историков, которые в создании единодержавного государства видели нашу главную национальную заслугу. Какие только софизмы и трюизмы не были измышлены, дабы дать "достойную" мотивировку этому "унизительному", на их взгляд, призыву. В.О.Ключевский объявляет, например, что славяне позвали норманнов к себе как охранников, просто наняв их на службу. Чего стоит такое заявление, мы уже видели на примере того, как обошлась варяжская по происхождению княгиня Ольга с древлянами. В то же время никто из историков с их верой в написанную букву, не посмел усомниться в подлинности летописного текста. И вот уже совсем с другой стороны узнаем мы, как в действительности обстояло дело. Р.Штайнер, основываясь на сверхчувственных источниках познания, сообщает в лекции от 14 марта 1915 г. (ИПН 159), что норманнов славяне к себе не звали, они вторглись к ним как завоеватели, а летописец наш, обладая даром ясновидения, не всегда различал, где встает земной план, где духовный, где прошлое, где будущее. Призыв к Европе о помощи раздастся от восточных славян, говорит Р.Штайнер, только в будущем, когда в их земле воцарится хаос. Летописец пророчески прозрел это, находясь в имагинативном слое истории, где события текут в обратном порядке. Поэтому Начальная летопись лишь отчасти содержит в себе исторические факты, а в большей мере - сверхчувственный опыт. От этого, правда, она нисколько не утрачивает своей ценности. Наоборот, в ней приобретает вес каждое слово. И если историк-позитивист спросит нас: так что же, вернемся к сказочкам об истории? то на это мы ответим, что сказочки об истории пишет как раз он, позитивист. Мифология же, предания, понятые в их глубинном, а не материалистическом смысле, напротив, позволяют проникнуть к пониманию самой действительной истории, которая всегда ткется и протекает одновременно на плане физическом и духовном.

Норманны пришли в Россию тем путем, которым они ходили и прежде, не задерживаясь в этой стране. Назывался он путем "из варяг в греки" и пролегал от Балтийского моря в Византию. Начальная летопись описывает путешествие апостола Андрея в Россию, когда он прошел этим путем, но в обратном направлении. Сначала он учил в Синопе и оттуда отправился в Корсунь (Херсон), расположенную неподалеку от устья Днепра, а затем вверх по Днепру поднялся до того места, где возник Киев. Будто бы сказал он ученикам своим: "На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и воздвигнет Бог много церквей... И взошел на горы эти, и благословил их, и поставил крест, и помолился Богу...". Далее ап. Андрей пришел к славянам, которые жили там, где позже возник Новгород, а от них - в страну варяжскую, потом в Рим и, наконец, снова вернулся в Синоп.

По тому пути, которым прошел ап.Андрей, в Россию пришла весть о Мистерии Голгофы, пришло Христианство, по нему же пролег тот душевный ствол, что утвердил в славянах переживание единой души, погашая на севере, в финнах, переживание тройственной души. С другой стороны, с севера, вдоль этого пути излился импульс, который был способен внести свет познания в единое, но смутное переживание Мистерии Голгофы. Импульс норманнов также действовал погашающе на переживание финнами тройственной души. Выражая это переживание, финны произвели то слово, которое затем стало именем восточных славян. Его происхождение столь сложно, что нет ничего удивительного в том, что внешняя наука так и не смогла решить этой загадки. Благодаря духовнонаучным исследованиям Р.Штайнера мы знаем теперь, откуда взялось наше имя. Финский народ внутренне переживал нашествие норманнов как некий потоп, в котором тонуло его переживание тройственной души. Чтобы понять это ощущение, необходимо обладать некоторыми эвритмическими познаниями о языке. Тогда станет ясно, почему это ощущалось финнами как катящийся звук "р-р-р", облекающийся в то, что звучит как "У-у-о". "Это было у финнов, - говорит Р.Штайнер, - боязнью того, что дышало в "ррууо" и заканчивалось, как всегда, через "т"... Как проникновение в человеческую душу древнего Иеговы выражалось через "с", через еврейское "schin", так и это переживание, проникая в душу, выражалось в звуке "с"... Все это далее стягивалось в душе в "ц"... Так возникло ощущение (этого потока) "рутси", "руотси"... И поскольку славяне связали себя с тем, что проникло сверху вниз (т.е. с норманнами), и было названо финнами этим именем, то и себя они стали называть рутси, а позднее это превратилось в имя русские". ⁹⁸

Вторжение норманнов в славянские области имело глубокое, можно сказать, провиденциальное значение. Понять это - значит разобраться во многом, что, оставаясь непонятным, особенно в новейшие времена, порождает большие социальные трагедии. Но прежде чем понять, нужно разгрести огромные завалы предрассудков, которые накапливались веками и уже вползли в инстинкты. Мы позволим себе снова обратиться за доказательством к Р.Штайнеру. Лишь злонамеренный ум способен обвинить его в каком-либо "германофильстве". В самом деле, сказанное им о русских намного превосходит все то положительное, что они когда-либо слышали не только от иностранцев, но даже от самих русских, причем многое было сказано во время мировой войны! Позиция Р.Штайнера была общечеловеческой, и сам он в наибольшей мере отвечал высказанным им же словам: "Всякий человек, родись он хоть в Азии, должен нести в себе чисто человеческое всех трех частей: Востока, Середины и Запада".

Рассматривая культурно-историческое развитие Европы, Р.Штайнер говорит о глубоком влиянии, оказанном на это развитие скандинавскими народами. В то время, как на юге Европы углублялся духовный декаданс, на севере "... люди были предрасположены принимать божественные учения, чувствовать их, и сами Боги, т.е. существа высших Иерархий, еще странствовали между ними". Совершая походы на юг,* "... дети Богов шли к детям мира и несли им совершенно определенным образом то, чему они научились у своих Богов".⁹⁹ Свои учения они несли в метаморфизированной форме, при этом те народы, что позже стали норвежцами, обладали активным элементом воли и привили эту активность надломленной латинской культуре.¹⁰⁰ Но то, что было присуще южно-скандинавскому элементу и устремилось на восток, оно при этом как бы отвлекалось в сторону, не развивало никакой активности. Р.Штайнер говорит об этом следующим образом: "Северные Боги, я бы сказал, когда они посылали свои импульсы на запад, развивали, прежде всего, свою волевую природу. Когда же северные Боги посылали существо своей природы на восток, то они разворачивали более свою рассудочную или свою разумную сущность".¹⁰¹

* Мы уже говорили ранее, что в древности войны часто служили средством передачи различных культурно-исторических импульсов.

>

Общий характер северных и вообще германских народов основывался на том воззрении, что "... кровные, наследственные связи должны действовать социальным образом. Действовал родовой социальный институт...

Это стояло в острейшем противоречии, например, с тем, что исходило от романо-юридической политической сути... вносившей повсюду абстрактные связи, учреждавшей повсюду договоры и т.п.".¹⁰² С другой стороны "... северные германские народы, с их вполне развитым "я" должны были пройти то развитие, которое обитатели древней Индии прошли в своего рода приглушенности, т.е. не обладая при этом своим "я".¹⁰³ Особое отношение к "я" составляет характерную черту всей немецкой сути, и потому она действует в среде человечества как фермент. "Взгляните на запад до Америки и на восток до России, - говорит в другом месте Р.Штайнер, - и вы увидите, как повсюду немецкая народность действует как фермент. Она идет в эти чужие области... поскольку "я" свойственно колебание в разные стороны... Посмотрите, как вся русская культура проникнута немецкой сутью, как сотни тысяч немцев переехали туда в течение сравнительно короткого времени, как они наложили печать на народное существо до бесконечных глубин".¹⁰⁴

Все это действительно так, и ничего унизительного в этом для русской нации нет. Но понять это, как мы уже говорили, мешают предрассудки. Р.Штайнер предостерегал от них. Он, например, говорил, что немцев отождествляют с монархией Габсбургов, хотя они страдали от нее не меньше итальянцев, "... только немцев при этом еще ненавидят те, вместе с кем они страдали. И так обстоит во всем. Полностью отсутствует понимание национальной сущности немцев, которые для Европы были закваской, но ни в малейшей степени - национальным существом или, тем более, национально агрессивным.... То, чем является немецкий народ, не предрасположено к образованию какого-либо единства. Немцы утратили бы свои лучшие свойства, если бы захотели образовать абстрактное единство, народное единство".¹⁰⁵

Нас далеко увело бы от темы выяснение того, почему немцы все же пришли к единому государству. Скажем только, что их внешняя судьба была во многом похожа на судьбу России. Сейчас же нам важно другое. Исходя из сказанного, мы можем понять, почему так легко норманны ассимилировались в среде славянских народов. С ними к славянам пришла идея национального государства, но сами они стали лишь неким ферментом, не образовав никакого противовеса туземному развитию славян. Принесенное ими было созвучно основному настроению наших древних предков, которые не испытывали никакой нужды в создании централизованной державы. На этом они стояли всегда. И это также подчеркивает Р.Штайнер: "Кто понимает русскую сущность, а именно религиозно, тот всегда будет вынужден признать, что стремление в действительно нужный момент отрешиться от царизма является для нее чем-то само собой разумеющимся".¹⁰⁶

В развитии всегда есть альтернативы. Были они и в начале нашего исторического пути. Норманнское влияние на Руси продолжалось вплоть до монголо-татарского нашествия, где его удалось, наконец, заглушить. Но что было бы, если бы оно продлилось далее? Если бы это влияние сохранилось в России, скажем, до XVII в., то ее общественная структура стала бы подобной английской.*¹⁰⁷ Это особенно хорошо видно на одном моменте истории Польши. В 1572 году Польша на короткое время превратилась в дворянскую республику. Король избирался шляхтой и был лишен всякой власти. Избрание было единогласным, поскольку существовало право вето. Все распалось потому, что поляки не смогли согласовать отдельные интересы. В России же нечто подобное проявилось в самом начале укрепления власти московских царей, особенно при Иване III. Но здесь возобладало единодержавие, и намерение бояр (боярской думы) хотя бы ограничить власть царя было в дальнейшем (при Иване IV) жестоко подавлено.

* Возражением здесь не может служить тот факт, что в самой Средней Европе развитие сложилось иначе. Импульс, который несли в себе германские племена, излился из центра Европы в направлениях на юг, северо-запад и восток. В самой Средней Европе осталось менее всего от немецкой сути, и это, к тому же, испытало на себе сильнейшее влияние романского элемента. (См. об этом лекции Р.Штайнера от 24.07.1915, 18.12.1916, 22.01.1917).

Если бы в Россию не пришло византийское влияние с его аксиомой, что "народы, которые не имеют властелина, а управляются сами собою, - варвары", а к нему не добавилось бы татаро-монгольского влияния, то в России не возникло бы абсолютной монархии.

Ну, а что хотело проявиться из самого русского начала? Н.И.Костомаров замечает по этому поводу: "Удельно-вечевой уклад не дошел до своего полного развития, не осуществил своего идеала... Что-то хотело выйти и не вышло, что-то готовилось и не доделалось!... Все здесь темно, все основано на догадках". Но изучение удельно-вечевого мира, продолжает он, "... составляет насущную потребность разумного знания нашей истории и важнейшую подмогу для уразумения нашего настоящего и, скажу более, для наших практических целей и в настоящем, и в будущем".¹⁰⁸ Эта мысль Костомарова мало в ком нашла поддержку, особенно в среде историков. Возобладал другой взгляд, что только единая крепкая власть спасла Россию. При этом много пишут о страданиях России от внешних нашествий. И это правда. В то же время, какой народ от них не страдал? Однако почему, например, Германия столь долго существовала в виде отдельных маленьких княжеств и не только не была поглощена другими народами, но взрастила величайшие плоды культуры?* Правда, в эпоху наполеоновских войн она не смогла противостоять французам. А кто другой мог им противостоять? И велика ли заслуга именно самодержавия в борьбе с ними? История показывает, что нет. Но всегда здесь проявляется все тот же психологический феномен: бывает как будто бы легче, когда не чужие, а свои мучают своих. Хотя достойна ли историка подобная психологическая аномалия?

* Те возражения, которые могут быть сделаны на это, исходя из опыта конца XIX-XX веков, только к этому времени и должны быть отнесены. Кроме того, мы не утверждаем, что народам следовало оставаться совершенно разрозненными, никак не организованными племенами. Речь у нас идет о других, не деспотических, более отвечающих внутренней природе народов, а следовательно и более эффективных формах их организации, самоорганизации.

Однако вернемся еще раз к Начальной летописи. В ней говорится, что норманны пришли в северную Русь и вскоре переместились оттуда на юг. Два рюриковых боярина, Аскольд и Дир, попросились в поход на Царьград. Плывя по Днепру, они увидели Киев и сели в нем, "стали владеть землею полян". По смерти Рюрика родственник его Олег пошел тем же путем и, придя в Киев, убил Аскольда и Дира и посадил на их место Игоря, сына Рюрика. С тех пор норманнские князья обосновались в южной Руси, обложив данью окрестные племена, в том числе и "варягов от Новгорода", которую те исправно платили "до самой смерти Ярослава". В этом рассказе не все ясно с одного прочтения. Почему, например, норманнские князья оставили северную Русь, словно "провалились" с севера на юг вплоть до Киева? Ведь там ими было уже основано несколько городов. Будучи завоевателями, они могли бы просто держать все в своих руках и править как в Новгороде, так и в Киеве. Но нет, наложив дань в общем-то "на своих" в чужой стране, князья уходят с севера, а Олег к тому же говорит: "Да будет (Киев) матерью городам русским!" Позже, когда новгородцы просят у Святослава, сына Игорева, дать им князя, он отвечает: "А бы пошел кто к вам" (а кто к вам пойдет!). Нет, дело здесь, конечно, не в теплом климате (норманны были северяне) и не в экономических связях с Византией, ибо не владели еще норманны политэкономией, иначе не ушли бы они из столь удобно расположенного для торговли с Европой Новгорода, который к тому же стоял невдалеке от моря, что омывало также и их страну. Причина была в природе ушедшего на восток норманнского импульса, в том сверхчувственном водительстве, о котором мы говорили, а также в самом славянском населении. Северные славяне сильно отличались от южных. Они не только знали, но и настаивали на том, что для устроения совместной жизни верховная власть им не нужна. Лучше решать все сообща, на вече. Сохранилось свидетельство, что уже при Рюрике в Новгороде был бунт против норманнов, его предводителя звали Вадим. Однако и совсем обходиться без князя новгородцы не могли, особенно во время войны, на которую выступали скорее толпой, чем армией, а побеждали не уменьем, а числом. Со временем устанавливается положение, которого хотят сами новгородцы: князя к ним назначают, но он ограничен в правах и может вообще быть изгнан и заменен другим. Норманнам это не нравится, но они вынуждены уступить.

На юге все складывается иначе. Там глубоко пустил корни родовой институт. Уже до норманнов главенство в роде переходит от брата к брату по старшинству. Этот же принцип правления вводится и норманнами. По нраву им и общее настроение, в котором живут поляне, склонные к рассудительности, уважению прав старшинства и проч.

Такова внешняя картина начального периода нашей истории, но более значительной является ее внутренняя сторона. Шестая культурная эпоха явится наиболее полным выражением всего того, что заложено в духовно