Джордж Сильвер, джентльмен

 

Мода на такое элегантное и нарядное вооружение, как итальянская рапира с кинжалом, и соответствующую ему манеру боя колющими ударами пришла и в Англию, а вслед за ней на наших берегах стали появляться и итальянские авантюристы из числа людей, знакомых с оружием, но никак не мастеров искусства, которому собрались учить. И то подумать: будь они действительно великими мастерами, какой был бы им резон ехать в такую даль в те времена, когда путешествия были столь долгими, трудными и дорогими, если бы они могли прекрасно зарабатывать своими уроками и дома?

В то время бытовало мнение, что, раз англичанам закон и обычаи запрещают участвовать в личных поединках, то и искусство фехтования этому народу совершенно незнакомо. Некий маркиз (чье имя мы намеренно оставим неразглашенным) приплыл в Лондон с возвышенной целью научить невежественных настоящему искусству постоять за себя. Имя этого благородного господина абсолютно ничего не говорило далеким от фехтования англичанам, и для того, чтобы хоть как-то представиться общественности, ему пришлось обратиться к одному музыканту, которому когда-то оказал услугу некий родственник синьора. Среди учеников этого музыканта был один джентльмен из числа подобных Джорджу Сильверу-младшему, страстный любитель всякого рода оружия и, соответственно, неплохой мастер владения им. Музыкант порекомендовал ему своего друга в качестве учителя, на что наш джентльмен ответил:

— Прекрасно! Но мне надо знать, чему он может меня научить; если он победит меня, то конечно же мне стоит у него поучиться, чтобы понять, как ему это удалось.

— Это не проблема, — ответил музыкант, — ведь он собирается открыть школу неподалеку от Лейчестер-сквера, где будет фехтовать с любым, кто согласится скрестить с ним шпаги, по гинее за раунд.

Отметив, что он знает не одну школу фехтования, где можно поработать с разными мастерами и подешевле, наш джентльмен все же выразил готовность посмотреть, что там за маркиз такой. Договорились о встрече. Заручившись разрешением одного мастера фехтования на то, чтобы привести в его школу постороннего, наш джентльмен принялся за исполнение долга гостеприимства — пригласил итальянца на обед, обхаживал его, как только мог, а когда все сигары были выкурены, а кофе — выпит, привел его в дом того мастера фехтования, где уже собралось довольно много учеников. Сперва наш джентльмен со своим гостем взялись за учебные шпаги, и великий маркиз совершенно не оправдал надежд хозяина. Откровенно говоря, он проиграл вчистую. Тогда гость объяснил, что его конек — не шпага, что лучше всего он владеет саблей, и достал пару сабель, привезенных с собой; одну из них, старую и гнутую, он протянул партнеру, а вторую, почти новую, оставил себе, но даже с таким преимуществом выступил не лучше, чем на шпагах. Потом он провел ряд поединков с различными учениками школы, уровень мастерства которых был не особенно высок, но так никого и не смог одолеть.

Неподалеку от Лейчестер-сквера так и не открылось никакой школы, и пребывание маркиза в Лондоне завершилось гораздо раньше, чем он планировал.

Однако мы отвлеклись. Итальянцы, приезжавшие в Англию в елизаветинское время, имели перед своими современными собратьями преимущество в том, что их хорошо представляли общественности. Кроме того, они заявляли себя мастерами владения рапирой и кинжалом, на что в те времена была просто безумная мода, особенно при королевском дворе. Поэтому заморских мастеров неизменно ждал теплый прием, а местные молодые люди никогда не оставляли их без работы, так что в весьма сжатые сроки эти господа просто преображались. Об одном из них, по имени Рокко, мы уже рассказывали, а кроме него, были Иеронимо, инструктор из школы синьора Рокко, и Винченцо Савиоло, обессмертивший свое имя, написав трактат о владении рапирой.

Не стоит полагать, что англичане были такими уж варварами, чтобы вообще не уметь владеть оружием, но любимым их вооружением оставался меч со щитом-баклером, реже — «длинный меч»; историческим является тот факт, что король Генрих VIII объединил ведущих преподавателей фехтования в корпорацию, которая, к сожалению, просуществовала недолго. В стране было много своих знаменитых учителей владения оружием, и они, как и ученики их, в большинстве своем с неприязнью восприняли новомодное «итальянизированное» фехтование; эти люди явно не имели большого опыта ни в чем, кроме своего специфического занятия, и не оставили после себя никаких письменных свидетельств. Но, к счастью для потомков, среди них были два брата, Джордж и Тоби Сильвер. Оба они были страстными любителями оружия, англичанами до мозга костей и ярыми противниками второсортных фехтовальных трюков итальянцев, которых с таким энтузиазмом принял свет и чье обучение грозило полностью искоренить старый добрый английский обычай биться с мечом и баклером, когда бойцы обменивались честными рубяще-сметающими ударами, а не колющими тычками с лягушачьим подпрыгиванием.

Нам из этой пары больше интересен старший брат, Джордж, поскольку он увековечил себя ценными письменными трудами. В 1599 году он опубликовал свои «Парадоксы защиты», которые представляли собой в основном нападки на порочное учение модных в ту пору итальянцев, но это несомненно ему следует простить за то, что вслед за «Парадоксами» из-под его пера вышло дополнение — «Краткие инструкции к моим Парадоксам защиты». Эта часть его работы, самая ценная, так и не была опубликована при жизни, оставшись в виде рукописи, которая, к счастью, попала в Британский музей. Возможно, виной тому то, что вскоре после завершения этой работы Джордж Сильвер умер; по крайней мере, семнадцать лет спустя, на момент издания Джозефом Суэтнамом «Школы защиты», он точно был мертв, и даже имя его уже было исковеркано, поскольку Суэтнам отмечает, что, мол, «Джордж Гиллер крайне уважительно отзывался о короткой шпаге и кинжале», чего Джордж Сильвер совершенно точно не делал ни в «Парадоксах», ни в «Кратких инструкциях». Суэтнам вообще, кажется, был склонен путать имена, поскольку в той же самой главе он советует читателям «спросить Августина Бэджера, который сам высочайшего мнения о коротком мече, поскольку крайне часто пользовался этим оружием на поле боя и победил в большем количестве труднейших боев, чем кто-либо другой из тех, кого я знаю». Описание этого Бэджера полностью совпадает с тем, что мы знаем об Остине Бэггере, который за несколько лет до того отправил в отставку синьора Рокко, а по контексту, в котором Суэтнам упоминает этих двоих, ясно, что на момент написания книги Остин Бэггер был еще жив и не переставал развлекаться своими «труднейшими боями», а Джордж Сильвер уже отдал свой долг природе.

Те, кто возьмет на себя труд прочесть его работы, ныне полностью доступные благодаря усилиям капитана Мэттью, признают в Сильвере отца английского фехтования, хотя сам он на себя такой роли не брал, желая лишь записать то, чему его самого учили. Это первый исконно английский автор, предложивший общественности в печатном виде уроки фехтования, и это был первый автор в мире, кто формально изложил четкие инструкции по парированию и ответным ударам. В главе «О различных преимуществах, которые дает удар из защитного положения» он приводит описание множества ответных ударов — не менее шести из защиты, которая нам известна под названием «высокая терция», три — из «высокой секунды», пять — из «высокой примы», восемь — из терции и еще восемь — из кварты. А глава «Некоторые захваты и сближения для боя на одиночных коротких мечах» полна полезных инструкций о том, как себя вести, находясь в ближнем бою с противником.

Практиками боя Джордж Сильвер и его брат Тоби были не хуже, чем наставниками. Первый рассказывает прелестную историю о том, как они бросали вызов итальянцам Винченца и Иеронимо. Синьор Рокко после истории с Остином Бэггером исчез из вида, а место его занял инструктор школы синьора, взяв в партнеры Савиоло. «Затем, — пишет Джордж, — появились Винченцо и Иеронимо, они учили фехтованию на рапирах при дворе, в Лондоне, и по всей стране, и занимались этим уже лет семь-восемь. Эти двое итальянских фехтовальщиков часто говаривали (особенно Винченцо), что англичане — сильные мужчины, но в них нет хитрости и они слишком сильно отступают в бою, а это уже оскорбление. Так что, узнав о таком оскорблении, мы с моим братом Тоби Сильвером бросили им обоим вызов, где им предлагалось сразиться на одиночных рапирах, рапирах с кинжалом, одиночных мечах, мечах и малых щитах, мечах и баклерах, двуручных мечах, шестах, боевых топорах и мавританских копьях в Белл-Совейдж, на помосте, чтобы тот, кто слишком сильно отступит, будь то англичанин или итальянец, рисковал сломать себе шею. Мы заказали в печать сотню объявлений с вызовом и выехали из Саутуока в Тауэр, оттуда — через Лондон в Вестминстер, и в назначенный час были на месте со всем перечисленным оружием, на расстоянии полета стрелы от фехтовальной школы итальянцев. К ним приходило множество людей, им показывали напечатанные объявления с вызовом, говорили, что Сильверы уже на месте и ждут, и все оружие у них с собой, и что вокруг полно зрителей, что надо идти сражаться, или они покроют себя позором… Однако, как итальянцев ни упрашивали, эти храбрецы так и не явились».

 

Конец Иеронимо

 

«Иеронимо вообще-то не был трусом, он действительно стал бы сражаться, что однажды и сделал. Он лежал в постели с любовницей. Жил на свете некий Чиз, очень опасный тип, в бою — истинный англичанин, ибо сражался мечом и кинжалом, а с рапирой вообще не умел обращаться. Чиз этот был с Иеронимо в ссоре, и внезапно нагрянул к нему/верхом на коне, когда тот был с любовницей, и стал кричать Иеронимо, чтобы тот вылезал из постели, угрожай, что иначе достанет его и там. Иеронимо выскочил и, схватив рапиру и кинжал, встал в свою любимую стойку, которую они с Винченцо рекомендовали всем своим ученикам, считая лучшей для самого смертного боя, пригодной как для атаки на противника, так и для ожидания, пока он сам подойдет. На отработку этой стойки он потратил, должно быть, много времени, но, несмотря на всю сноровку Иеронимо, Чиз двумя ударами проткнул его и сразил наповал».

В своих трудах Джордж Сильвер нигде не выказывает никакой личной вражды по отношению к самим учителям фехтования, но подробно объясняет, почему он столь неодобрительно относится к их порочному обучению и оружию, которое они насаждают. И он был прав в конечном итоге. Длинная рапира — оружие для частных поединков, оружие дуэлянта, а не солдата, и лет через пятьдесят после исчезновения из вида автора трудов она выходит из моды. А мудрые наставления «Кратких инструкций» снискали Сильверу бесспорное право именоваться отцом отечественного фехтования.

 

Глава 19

Правление Ришелье

 

Царствование Генриха Великого изобиловало кровавыми стычками по частным поводам; их нельзя даже называть дуэлями, поскольку дуэль — это поединок двух соперников, а в этих побоищах редко когда принимало участие меньше четырех человек, хотя суть конфликта, действительно, касалась только двоих. Говорят, что за период правления этого монарха в частных столкновениях полегло больше французских дворян, чем за все время гражданских войн, предшествовавших его восхождению на трон. Мы не ставим перед собой цели написать историю дуэлей, как таковых, это уже много раз делали до нас, мы хотим лишь привлечь внимание читателя к различным видам шпаг, используемых в тот или иной период, и изложить реальные, не выдуманные, примеры применения этих шпаг. Наверное, мы уже чересчур много рассказали о частных стычках XVI века, так что пора перейти к следующей эпохе, когда на троне Франции воцарился Людовик XIII, но страной правил его великий министр Арман дю Плесси, ужасный кардинал Ришелье. В этот период борьба с дуэлями обострилась донельзя, но и сам характер дуэли изменился, и не в лучшую сторону. В прежние времена сражающиеся хотя бы смутно представляли, из-за чего они, собственно, дерутся, но «другие времена — другие нравы». Теперь в порядке вещей стало, что если члены компании, направляющейся на бой, озадачены проблемой своей немногочисленности, то они могут остановить первого попавшегося прохожего и позвать его с собой, не важно, знаком он им или нет, и этикет запрещал ему отказываться, а напротив, требовал, чтобы он принял участие в бою по неизвестному поводу на стороне незнакомых людей и бился насмерть с человеком, о котором раньше даже ничего не слышал. Замечательным примером такого рода является случай из ранней карьеры д'Артаньяна, подробности которого мы приводим по его мемуарам, а не по художественному описанию Дюма из «Трех мушкетеров». Надо заметить, что в жизни д'Артаньяну на момент появления в Париже было не более шестнадцати лет, хотя парнишкой он был, конечно, храбрым и воинственным.

 

Мушкетеры

 

Отважный маленький беарнец, шестнадцатилетний д'Артаньян, приезжает в Париж и является в гостиницу мушкетеров короля, у которых главный — великий месье де Тревилль, тоже родом из Беарна, за несколько лет до того прибыл в Париж точно так же, как и наш юный храбрец, и своей смелостью и верностью королю, — не говоря уж о компетентности в области оружия и прочих вещей, в которых его величество лично не разбирался, — добился столь большого уважения, что был удостоен звания капитана мушкетеров короля, доверенной королевской охраны. В былые дни месье де Тревилль был близким другом д'Артаньяна-старшего, отца юноши, поэтому наш молодой человек уверен в предстоящем ему теплом приеме.

В передней ожидают аудиенции несколько мушкетеров, и среди них — три брата, Атос, Портос и Арамис. Они неразлучны. Если одному надо позавтракать, а у кого-то из остальных двоих есть чем — на троих им хватает. Если один заводит тайную любовную интрижку, то у него всегда есть наготове два друга, которые помогут залезть в окно к даме, а в случае появления помехи в виде родственника предмета страсти — две рапиры для того, чтобы его урезонить. Если одному из них предстоит серьезное дело, ему нет нужды просить о помощи прохожих на улице. Своей драчливостью эти трое заработали себе в Беарне неплохую репутацию, из-за которой де Тревилль вызвал их в Париж и записал в свою роту. Он сделал так, поскольку мушкетеры короля постоянно ссорились с гвардейцами кардинала Ришелье, агенты которого рыскали по всей Франции в постоянных поисках самых отчаянных головорезов для пополнения гвардии. Молодой д'Артаньян обращается к Портосу, который, расспросив его о том, кто он такой, когда и зачем приехал в Париж, завершает процесс удовлетворения своего любопытства словами:

— Твое имя мне очень хорошо знакомо! Мой отец часто рассказывал, что знавал больших храбрецов из вашей семьи. Тебе следует хорошо постараться, чтобы быть достойным их, или придется вернуться в огород отца.

Мальчик оказался чрезвычайно чувствительным в вопросах чести, да и отец перед отъездом советовал ему беречь честь пуще глаза. Поэтому он хмурится и резко бросает Портосу:

— А что это ты так со мной разговариваешь? Если моя смелость вызывает у тебя сомнения, давай выйдем на улицу, и я тебе продемонстрирую ее во всей красе!

Портос — огромный сильный мужчина, добродушный по характеру, совершенно не имеет желания затевать ссору с шестнадцатилетними мальчиками. Со смехом он советует молодому человеку быть храбрым, но не таким вспыльчивым, и говорит, что, будучи не только земляком, но и близким соседом по дому, он с гораздо большим удовольствием взял бы мальчишку под свою опеку, чем обнажил бы на него шпагу; но раз уж тот столь неразумен, что ему обязательно надо на кого-то задраться, то такую возможность Портос ему предоставит гораздо раньше, чем юноше кажется. Из дома де Тревилля они выходят одновременно, и д'Артаньян готов обнажить шпагу, как только они окажутся на улице, но в дверях Портос говорит ему:

— Ступай на некотором отдалении от меня, как будто знать меня не знаешь.

Мальчик так и делает, недоумевая, чего же хочет его предполагаемый противник. Портос идет по рю де Вожирар, пока не доходит до гостиницы «Эгийон», где у дверей встречается с господином по имени Жюссак. Манера, с которой они приветствуют друг друга, не оставляет у д'Артаньяна сомнений, что они — близкие друзья. Обернувшись через несколько шагов, чтобы посмотреть, идет ли Портос за ним, юноша с удивлением видит, что, сойдя с крыльца гостиницы и выйдя на середину улицы, чтобы швейцар не мог их слышать, те двое разительно меняют манеру общения. Теперь в их голосах слышно ожесточение и оба чем-то недовольны, а Портос в ходе разговора несколько раз указывает на д'Артаньяна, чем окончательно сбивает последнего с толку.

Вот, наконец, разговор окончен; Портос подходит к своему юному другу и говорит:

— Да уж, пришлось мне ради тебя поругаться с этим парнем! Через час нам с ними биться в Пре-о-Клер, трое на трое, а увидев, как горячо ты ищешь повода скрестить с кем-нибудь рапиры, я решил, что надо бы взять и тебя с собой на нашей стороне, но не стал тебе пока говорить, чтобы не разочаровывать, если бы не получилось; поэтому сначала я пришел сюда и предупредил месье де Жюссака, что нас будет четверо, а не трое, и попросил его тоже привести с собой четвертого — на твою долю. Теперь, наверное, надо бы объяснить тебе, в чем суть дела. Я тут ни при чем, сама ссора вышла между моим старшим братом Атосом и месье де Жюссаком, это человек кардинала. На днях моему брату случилось заявить в компании, что мушкетеры короля всякий раз оказывались круче гвардейцев его высокопреосвященства, когда выпадало скрестить с ними шпаги. Ну вот, а Жюссак оказался с этим заявлением не согласен, так что теперь нам предстоит драться.

Юный д'Артаньян ужасно польщен, он горячо благодарит Портоса за оказанную честь и обещает проявить себя наилучшим образом, чтобы заслужить своей доблестью доброе имя. Так они вместе добираются до Пре-о-Клер, где их уже ждут Атос и Арамис. Увидев полнощекое лицо и молодой вид новоприбывшего, они отводят Портоса в сторону и спрашивают его, что все это значит. Он рассказывает, и Атос набрасывается на него:

— Какого черта ты наделал? И что теперь — ты же знаешь Жюссака, несмотря на то что он видел твоего маленького друга, все равно ведь приведет какого-нибудь громилу из гвардейцев кардинала, тот уложит беднягу одним ударом, а потом получится четверо на троих?

Но поскольку Портос уже договорился, обратного хода нет, мушкетерам приходится делать хорошую мину. Они учтиво принимают молодого человека и в цветастых выражениях благодарят его за то, что он пришел на помощь совершенно незнакомым людям, — хотя очевидно, что все эти благодарности произносятся через силу.

Но вернемся к месье де Жюссаку. Его положение не из легких. Менее чем за час ему необходимо найти бойца, подходящего для того, чтобы скрестить рапиры с д'Артаньяном. Будучи солдатом, даже более чем — он на самом деле капитан, — Жюссак как-то давно не бывал в обществе маленьких мальчиков и теперь не может вспомнить ни одного юноши, которого прилично было бы привести на предстоящую вечеринку. Поэтому он доверяет свою проблему братьям Бискара и Каюсаку, двум бойцам кардинала, которых и выбрал на сегодня секундантами. Те сразу же называют кандидатуру своего третьего брата, Ротонди, планирующего в общем-то церковную карьеру. Он вот-вот собирается постричься в монахи, но, когда к нему обращаются за помощью, он согласен отбросить свои религиозные предрассудки, если больше никого не удается найти. Однако, к его счастью, в этот момент появляется один из друзей Бискара, и его сразу же представляют Жюссаку. Его имя — Бернажу. Это не рядовой солдат — он капитан в наваррском полку, высокий, красивый и подтянутый. Жюссак вкратце обрисовывает ему ситуацию, и тот, обрадовавшись, предлагает свою шпагу к услугам гвардейцев, к бесконечному облегчению Ротонди с его духовными помыслами.

Итак, все утряслось ко всеобщему удовлетворению, и гвардейцы приходят на площадку, где их уже ждут мушкетеры. Жюссак, Каюсак и Бискара сразу же вступают в бой с тремя мушкетерами, оставив могучего Бернажу лицом к лицу с мальчишкой. Смерив противника взглядом и покрутив свои роскошные усы, тот со смехом поворачивается к Жюссаку:

— Это что? Ты шутить надо мной вздумал? Ты меня зачем сюда привел — учить ребенка фехтованию? Или, может, ты хочешь, чтобы я уехал отсюда с репутацией людоеда, который развлекается пожиранием всяких чертовых сопляков?

«Всякие чертовы сопляки» задевают д'Артаньяна до глубины души, и он поднимает рапиру с криком:

— Сейчас я покажу, на что способны всякие чертовы сопляки из тех краев, откуда я родом, когда с ними так разговаривают!

Бернажу приходится тоже обнажить рапиру для обороны, поскольку разъяренный юноша, которого отец явно не обделил в смысле обучения фехтованию, с яростью набрасывается на него. Могучий капитан, желая показать молодому человеку всю серьезность ситуации, наносит несколько сильных ударов, но тот все их удачно парирует, а ответным ударом протыкает противника справа. Отшатнувшись, тот падает. Опечалившись, что нанес столь серьезную рану человеку, которого впервые видит, д'Артаньян бросается к нему, чтобы помочь, но Бернажу, неверно истолковав его намерения, выставляет навстречу ему острие шпаги. Д'Артаньян останавливается и кричит, что не так глуп, чтобы напороться на выставленную шпагу лежащего человека, но вот если тот шпагу отбросит, то юноша сделает все, чтобы ему помочь, — что тот и делает, рассудив, что мальчик не лжет, а юный д'Артаньян, вынув из кармана ножницы, отрезает от одежды раненого кусок ткани и перевязывает этой тканью рану.

Однако это проявление великодушия чуть было не стоило жизни Атосу, а может быть — и его братьям, поскольку Жюссак тем временем ранил мушкетера в правую руку, держащую шпагу, и усилил натиск, когда тому пришлось защищаться левой рукой. Увидев это, д'Артаньян подпрыгивает к ним, кричит Жюссаку:

— Месье, обернитесь! Я не хочу убивать вас сзади! — и тут же бросается на него.

Атос, чуть оправившись, бросается на выручку своему юному спасителю, не желая оставлять его один на один со столь опасным противником. Перед лицом численного перевеса противника Жюссак пытается встать бок о бок к Бискара, чтобы получилось хотя бы двое на трое; но, заметив это, д'Артаньян отсекает его, после чего тот вынужден сдаться, высвободив таким образом Атоса и д'Артаньяна на помощь Портосу и Арамису, чьи противники тоже быстро оказываются обезвреженными и отправляются домой весьма смущенными. Теперь все оставшиеся обращают свое внимание на Бернажу. Ослабев от кровопотери, тот уже не стоит на ногах; пока мушкетеры стараются поддержать в нем силы, д'Артаньян, как самый молодой, бросается за каретой месье де Жюссака, куда и кладут раненого. Его отвозят домой, и только шесть недель спустя он вновь способен подняться на ноги; доблесть и великодушие молодого беарнца произвели на него такое впечатление, что их драка оказалась началом дружбы, продлившейся всю жизнь.