Глава 27. Камень трезвости — аметист

Серый ангел

Злобин сосредоточенно поглощал борщ, как принимают необходимое лекарство. И тяжесть, нараставшая в желудке, не приносила удовлетворения. Еда сейчас была для него не удовольствием, а просто калориями, белками, жирами и прочими составляющими, которые необходимо ввести в организм, как бензин в бак машины. На обед домой он приехал из принципа. Официальный обеденный перерыв потратил на дознание в морге и два допроса в отделении милиции и посчитал своим законным правом провести час в спокойной обстановке.

Но если в родных стенах можно отдохнуть телом, то голову отключать Злобин не научился, что он считал своим самым большим недостатком. Занимаясь домашними делами, он продолжал вести дела, спящие в этот момент в его сейфе. По рассказам подследственных, он знал, что в камере они занимаются тем же, только, естественно, просчитывают ходы, уводящие от ответственности, а не подводящие под статью, чем была занята голова Злобина.

В кухню вошла жена, села напротив и, подперев кулаком щеку, стала смотреть, как он ест.

— Второе будешь, Андрюша? — спросила она. — Есть гречка с котлетой.

Злобин отодвинул пустую тарелку. Прислушался к себе, аппетита не было. Но жену обижать не хотел.

— Вера, только чуть-чуть. Мне уже пора бежать.

Жена повернулась к плите.

Худенькая, как тростинка, студентка мединститута Верочка, за которой ухаживал будущий юрист Злобин, с годами округлилась, и тело вошло в полную гармонию с характером, мягким и спокойным. Круглое, с крупными, но правильными чертами лицо Веры светилось добротой, что умные мужчины ценят выше, чем классическую красоту. Злобин не раз втайне поздравлял себя с удачным выбором — кандидаток в жены было немало. Только Вера сумела уравновесить взрывной и упрямый, в казачью родню, характер Злобина, и в семье царили мир и покой. Они уже давно установили правило: о работе дома — ни слова. Когда под одной крышей живут следователь прокуратуры и врач-онколог, обсуждение производственных проблем в семейном кругу уюта в доме не прибавят. Не успеешь оглянуться, как атмосфера в доме пропитается духом каталажки и больничной палаты.

— Я брюки и рубашку уже замочила, Андрюша. В комнате возьмешь другие.

Злобин по интонации понял, что Вера из последних, сил крепится, чтобы не нарушить табу на разговоры о работе. Про одежду, вымазанную в морге, она напомнила не. случайно.

Поковырял вилкой котлету.

— Как Зинаида Львовна? — спросил он, первым нарушив табу.

Жена полчаса назад вернулась из квартиры Коганов, где бомбой взорвалось известие о гибели Черномора. У плохих новостей длинные ноги, а у сердобольных кумушек — длинные языки. Злобин еще осматривал место происшествия, а жене Когана уже сообщили новость.

— Плохо, Андрюша. Как узнала, что с мужем беда, она словно заледенела. Пришлось «скорую» вызвать. Увезли Зинаиду Львовну в кардиологию. — Вера промокнула глаза уголком фартука. — Боюсь, уйдет она, — тише добавила она.

— Как — уйдет? — нахмурился Злобин.

— Врачи не говорят про больных «умер», а только — «ушел». Так принято.

— Странно. — Злобин покачал головой. — Вроде бы вы тоже рядом со смертью каждый день находитесь, а так уважительно… у нас пацаны еще толком бриться не умеют, а послушаешь: «трупешник», «замочили», «бытовуха с мокрухой». Почему так?

— Не знаю, Андрюша. — Она помедлила, как делала это всякий раз, когда боялась словом ранить человека. — Врачи белый халат носят, чтобы грязь не прилипала. А вы — в серой форме, чтобы она не так была заметна. Может, в этом все дело?

Вера стала пальцем собирать со стола хлебные крошки. Злобин подумал, что она прячет глаза, чтобы он не видел слез.

— У меня еще неделя отпуска, я к Зинаиде Львовне каждый день ходить буду. Нельзя ее сейчас одну оставлять.

— Хорошо. — Злобин механически жевал, не ощущая вкуса.

Вера помяла пальцами хлебный катышек, не поднимая глаз спросила:

— Ты найдешь его, Андрюша?

Злобин хотел бросить что-нибудь резкое типа «не лезь в мои дела», но сдержался. Понял, что окриком постарается скрыть свое бессилие.

Он все время пытался проанализировать странную, не укладывающуюся ни в какие рациональные схемы смерть Черномора. И не мог убедить себя, что это не безнадежный глухарь, что есть шансы найти того, кто холодно и профессионально одним ударом пальцев пробил аорту Черномору. Из головы Злобина никак не выходил странный визит профессора Мещерякова. Появился, как черт из табакерки, еще больше все запутав своей научной чертовщиной. Или, наоборот, обнажив подоплеку событий последних суток до предельной ясности?

«Допустим, грушника Гусева убили с помощью пси-оружия, а Черномора убили, зачищая следы. Что из этого следует? А следует тот же глухарь, только вид сбоку. Эту версию мне раскрутить не дадут, хоть тресни».

Злобин люто ненавидел дела, в которых было двойное дно. Убей Черномора дегенерат Колян, синий от татуировок и сизый от бормотухи, было бы невыносимо горько, но — объяснимо. А когда убивают вот так — по плану, выработанному в умных головах людей, не страдающих от голода и холода, из каких-то заумных расчетов, в которых человеческая жизнь ничего не значит, такие дела Злобин ненавидел. Потому что знал: добраться до лощеных, умных и самовлюбленных нелюдей, которые отдают приказы, ему никогда не позволят.

Злобин нахмурился и отодвинул тарелку.

— Извини, Андрюша, я не то сказала. — Вера поджала губы, чтобы не заплакать. Слезы уже стояли в ее темных глазах.

Она убрала тарелку со стола, поставила в раковину. Кухня была крохотная, единственный плюс — дотянуться до мойки или холодильника можно было не вставая.

Злобин потянулся за пачкой сигарет. Вера придвинула тарелку с куском яблочного пирога.

— Лучше поешь, Андрюша.

— Не хочу, — пробурчал Злобин.

— Поешь. — Она мягко улыбнулась, что на ее языке означало крайнюю степень настойчивости. — Мужчина при стрессе должен есть, пусть даже через силу.

— Это еще почему?

Вера повернулась и щелкнула включателем, электрочайника.

— Есть две реакции на стресс — отказ от пищи и жуткий аппетит, — пояснила она. — Как врач говорю: лучше есть. Во-первых, ничто так не успокаивает, как полный желудок. А во-вторых, будут силы преодолеть стресс.

— Голодный зверь опаснее, — возразил Злобин.

— Зверь — да, но не человек. Голодный человек жалок и беспомощен. Голод при стрессе только усугубляет страдания, а мужчина должен преодолевать трудности, а не страдать от них. Ты согласен?

Злобин насупился, но взял кусок пирога.

Вера налила кипяток в большую кружку, прозванную в семье хозяйской: кроме Злобина ею никто не пользовался.

Злобин следил за вьющейся струйкой густой заварки, вливающейся в кружку и постепенно окрашивающей воду в коричневый цвет, и вспоминал фокус, показанный ему Мещеряковым.

— Вера, ты в чудеса веришь? — Вопрос вырвался сам собой, о чем Злобин тут же пожалел.

Жена с тревогой в глазах посмотрела на Злобина, интуитивно догадавшись, что вопрос как-то связан с работой мужа.

— Я восемь лет подряд наблюдала чудо. — Она поставила перед Злобиным чашку. — Завотделением однажды привел старичка. На профессора из старых фильмов похожего. Благообразный такой, с седой бородкой. Глаза лучистые и добрые. Я как раз женщину к выписке готовила. Неоперабельный рак в тридцать лет. Уже румянец во всю щеку.. — Она тяжело вздохнула. — Месяца два оставалось, дальше — агония. Старичок присел на край ее постели, взял за руку. Спросил, что ее так гнетет. А женщина уже смирилась с диагнозом, только боялась, что дочка-второклассница без матери останется. Об одном мечтала: чтобы дочка школу окончила и в институт поступила. А старичок заглянул ей в глаза и улыбнулся. Сказал, что рано помирать, если такое дело ее на земле держит. Лба ее коснулся и сказал: «Поступит дочка, тогда и уйдешь». Вера замолчала, отвернувшись к окну.

— Ну а где же чудо? — не выдержал Злобин.

— Ровно восемь лет прожила. Катя, ее дочка, у нас в кардиологии сейчас медсестрой работает. Учится на вечернем отделении мединститута.

— Вот это да! — Злобин чуть не выронил пирог. — Действительно чудеса.

— Старичок сказал: помощь свыше приходит тогда, когда ты сам уже не в силах помочь. Только надо биться до самого конца, пока не падешь духом от бессилия. Только тогда произойдет то, что написано: «Блаженны падшие духом, ибо утешатся». Чудо — это не везение, а утешение. Просто оно приходит, когда ты его уже не ждешь, поэтому и воспринимается как чудо.

— Странные мысли у твоего профессора!

— А он и не был профессором. Халат для солидности надевал. Больные врачам привыкли доверять, а не святым. Как наш завотделением с ним познакомился, не знаю. Но старичок тот святым был. Самым настоящим.

Злобин сделал большой глоток чая. Вера всегда подмешивала какие-то травы, каждый раз другие. Сейчас из кружки поднимался мятный запах с примесью какой-то душистой горечи.

«Дурак я, дурак! На сколько себя обокрал. Все боялся, что начнем друг на друга ушатами служебную грязь лить. А оказалось, можно по-людски поговорить о работе так, что на сердце легче становится».

Он накрыл ее пальцы своей ладонью, нежно сжал. Вера посмотрела на него с благодарностью и мягко улыбнулась.

Резкая трель телефонного звонка рассыпала тишину. Злобин болезненно поморщился, словно в кожу впились тысячи стеклянных иголок.

— Черт, не дадут поесть спокойно!

— Андрюша, рабочий день еще же не кончился, — мягко возразила Вера.

Удержала, положив руку ему на плечо, и сама пошла за телефоном.

— Если Дятел, скажи, я уже вышел! — крикнул вслед Злобин. Общаться с прокурором сразу же после обеда посчитал вредным для здоровья. Ничего хорошего услышать не рассчитывал. Самой худшей из новостей могло быть распоряжение передать дело Гусева в областную прокуратуру.

Злобин суеверно сжал кулак. «Господи, помоги! Дай еще сутки», — мысленно взмолился он.

Вера вернулась, неся телефон. Длинный шнур тянулся по полу.

— Какой-то мужчина. Голос незнакомый. Очень мягкий и интеллигентный, — предупредила она, протянув трубку.

Злобин недоуменно пожал плечами. В прокуратуре мягких голосов не было и особой интеллигентностью никто не страдал.

— Слушаю, Злобин, — строгим, «служебным» голосом представился он.

Иногда звук, запах, свет, проникший в сегодняшний день из далекого прошлого, заставляют время остановиться, и оно, словно срикошетив от невидимого препятствия, летит назад, в тот день, что прячешь в самом дальнем уголке памяти.

После первых же слов незнакомца Злобину вдруг почудилось, что травяной отвар в кружке пахнет талым снегом…

Обратный ход времени

Москва, октябрь 1993 года

Зима в Москве не время года, а сезонное обострение хронической болезни. Озноб, лихорадка и полный упадок сил. И тоска такая, что хоть вешайся. А в голове та же хмарь, что гнилой ватой забила небо.

Этой зимой Злобин с ужасом осознал, что окончательно спился.

Как всякий, кому жизнь прижала хвост, Злобин малодушно списал все на обстоятельства. «А как тут не пить!» — с апломбом заявляет тот, у кого еще хватает ума оправдывать себя. На следующем этапе они уже просто пьют. Молча и по-свински.

Если честно, обстоятельства, в которые попал Злобин вынести в трезвом виде было невозможно.

Перед следственной группой, в которую командировали Злобина, поставили задачу вогнать в рамки закона кровавый бардак у Белого дома и расстрел в Останкине. У историков это получается легче. Сказали победители, что штурм Зимнего дворца и арест законного правительства есть не государственное преступление, а благородный поступок лучших людей России, радеющих за счастье народное, — щелкнули пятками и написали. А у прокурорских мозга иначе устроены: им подавай состав преступления и доказательства вины. Как ни крути, а даже обывателю, далекому от юриспруденции, в этом деле было ясно — виноваты обе стороны. Только президент победил, а парламент проиграл. И теперь победитель приказал оформить сей позорный факт по закону. Наверно, перед потомками стало стыдно.

Средневековые князья для своих разборок, порой тянувшихся по сотне лет, любили привлекать отряды наемников-ландскнехтов. Чужаки не имели личных пристрастий, в дворцовых интригах не разбирались, дрались куда лучше, чем закормленная княжеская дружина, перекупить их можно было только оптом, а это не всякому было по карману. По исторической традиции, на расследование громких дел с явной политической окраской, Генпрокуратура бросала сводный отряд следователей-варягов из провинциальных прокуратур. Для многих это был единственный в жизни шанс получить московскую прописку со всеми вытекающими из нее жизненными благами, поэтому работали не разгибаясь и лишних вопросов не задавали.

А вопросы проклевывались, как гвоздь в сапоге. И не заметить невозможно, и победному маршу мешают. Например, почему единственный труп погибшего внутри телецентра в Останкине лежал в глухом коридоре, куда никак не могла залететь пуля, выпущенная с внешней стороны здания? И на кого повесить трупы, собранные внутри и по периметру Белого дома, если баллистики отстреляли все стволы, захваченные у оборонявшихся, и контрольные образцы не совпадали с пулями, извлеченными из тел погибших? Получалось, что оборонявшиеся ни в кого не попали.

Последней каплей стал заказ на сто расстрельных статей для арестованных, которые должны были обеспечить варяги. В Кремле, очевидно, крепко выпили за победу, если забыли, что сами пришли к власти в результате переворота. А может, трезво рассудили, что надо навсегда отбить у конкурентов тягу к переворотам, показательно казнив сто человек. Не всех, взятых в плен с оружием в руках, а ровно сто. Круглая цифра легче запоминается.

Узнав об этом, Злобин сорвался с тормозов. Пил он всегда. Как все, за компанию или для разрядки. А в Москве стал пить до черного отупения. Если бы не работа, пил бы круглые сутки. А так приходилось терпеть до вечера. Именно — терпеть, считая минуты до конца службы.

Кризис наступил в пятницу. Это он хорошо запомнил, потому что выезжал на следственный эксперимент и так промочил ноги, что к концу дня уже тряс озноб. Кто-то предложил «принять для сугреву» прямо в машине. Злобину хватило ста граммов. В себя пришел в гостиничном номере. Оказалось, воскресным утром.

В номере стоял тягучий смрад вчерашней ударной пьянки. На столе засыхала растерзанная закуска, густо посыпанная пеплом. Окурки мокли в жирных тарелках. Пустые бутылки выстроились в углу. Пластмассовая бутыль «Очаковского» мерзла на подоконнике. Желтой жидкости в ней осталось меньше трети. Наверное, кто-то сердобольный оставил на опохмелку.

Кто именно, Злобин не знал. Потому что не мог вспомнить, с кем и сколько выпил. Благо дело, что в ведомственной гостинице чужих не было. А свои расслаблялись таким же образом каждый вечер.

За окном медленно занимался зимний день. Серые тени вытягивались по полу. Злобин лежал, не имея ни сил, ни желания пошевелиться.

И тогда он познал, что такое смертная тоска. Бывает такое прояснение сознания, когда заколыхнется сердце и словно ледяной ветер пройдет насквозь. И слова приговора слышишь внутри себя, как глас свыше. Строгий и непреклонный. Потом можешь опять врать себе, юлить и прятать страх за усмешкой, но ничего уже изменить не сможешь. Как говорят летчики, точка возврата пройдена, назад ходу нет, остается только лететь вперед, чтобы, когда кончится топливо, штопором уйти вниз.

Злобин отчетливо понял: что-то сломалось внутри. Какая-то очень важная деталька, маленькая и хрупкая. Не выдержала нагрузки и хрустнула. Он не раз наблюдал, как за месяц-другой человек превращается в больное животное. Всегда хорохорился, что его здоровья хватит до конца жизни. Оказалось, нет. До конца дней теперь придется страдать. То от водки, то без водки. В кодирование, торпедирование и прочие ухищрения он не верил. Это лишь отсрочка приговора, который уже не изменить.

Сердце дрябло колыхалось в груди. На висках выступила липкая испарина. Свет, сочащийся сквозь не задернутые шторы, больно жег глаза.

Злобин с отвращением смотрел на бутылку, в которой осталось на два пальца водки. Надо было встать, влить в себя теплую водку, подождать, пока отпустит ломота в теле. Добавить пивка. И попробовать жить дальше.

Дверь беззвучно отворилась. На пороге возник статный высокий мужчина. Постоял, оглядывая комнату. Потом вошел и молча сел в кресло, распахнул пальто, разбросав в стороны черные полы. Под пальто находился такой же черный добротный костюм, кипенно-белая рубашка и галстук цвета красного вина. От одежды пришельца исходил запах морозного воздуха и легкий аромат горького одеколона. Свет из окна заискрился на жестком седом ежике волос. Брови у мужчины были такие же серебристые и жесткие.

Злобин, поморщившись от боли в виске, подобрался, спустил ноги с кровати.

Пришелец с неудовольствием осмотрел загаженный стол и поднял немигающий взгляд на Злобина.

На вид мужчине было лет шестьдесят. Узкое лицо, здоровый цвет кожи, ясные глаза. Никаких признаков увядания, если не считать глубоких морщин на лбу и уходящих клиньями от носа к резко очерченному рту. Почему-то Злобину захотелось обратиться к нему «господин», хотя это слово только входило в моду и еще резало слух. Было в мужчине что-то благородно-властное. Не барственность и показная крутизна. А именно привычка к власти.

— Восемь утра. Я вас не разбудил, Андрей Ильич? — Голос у мужчины оказался низким грудным баритоном. Говорил он тихо, но явственно слышались властные нотки. Чуть громче и отрывистей — получится приказ, который исполнишь не раздумывая.

Злобину пришлось напрячь всю волю, чтобы справиться с гипнотической волной, исходившей от этого человека. Застегнул до горла змейку на спортивной куртке. Оказывается, завалился спать прямо в одежде.

— Может, для начала представитесь? — с вызовом спросил он.

Мужчина забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Злобин невольно перевел взгляд на его руки. И острый лучик камня на перстне мужчины воткнулся в зрачок.

— Это аметист. Камень трезвости, — произнес мужчина.

Злобин уже не мог оторвать глаз от светло-сиреневой искорки на пальце мужчины.

Глухо, словно из тумана, до него долетал голос.

— Как бы вы отнеслись к человеку, который нагло заявляется к вам в дом, гадит в нем и выносит все ценное? Как бы вы отнеслись к тому, кто навязчиво стал бы мешать вам заниматься важным делом? Или к тому, кто ударил вас в печень и по голове до полной потери сознания? Как бы вы отреагировали, если бы он стал измываться над вашей семьей? Стал бы распускать о вас мерзкие слухи и ссорить с друзьями?

От сверлящего взгляда незнакомца сначала вспенилась такая волна ярости, что Злобин до хруста сжал кулаки. А потом дикая боль обручем стиснула голову. Слова, как раскаленные гвозди, вколачивались в череп и жалили в самый мозг. Воздух раздвинул ребра, наполнив легкие до отказа. А выдохнуть Злобин никак не мог, горло пережал спазм. Сердце сжалось в крохотный комок, судорожно задрожало, как мышонок, угодивший в ловушку.

Вдруг давящий голос пропал. И пытка кончилась. Волна покоя окатила Злобина, мягко толкнула в грудь, и он расслабленно откинулся к стене.

Он сунул руку под куртку и размазал горячую испарину по груди, там, где бешено колотилось сердце.

— А теперь подумайте, что этот человек — вы сами, — вбил последний гвоздь человек в черном.

Злобин невольно охнул. Показалось, ледяной стерженек прошил грудь и вошел в сердце. Мужчина не спускал с него неподвижного, давящего взгляда.

— Что, собственно, произошло, Андрей Ильич? Вам заказали сто человек. — Губы мужчины презрительно дрогнули. — Эка невидаль! Барин куражится. Делайте свое дело честно, а эту проблему решат другие. Только честно, ч иначе у нас будет меньше шансов восстановить справедливость. Которую я понимаю как некий изначальный баланс добра и зла.

— Кто вы такой? — спросил Злобин. Ни под одну из известных ему категорий людей седовласый мужчина в черном не подходил.

— Меня зовут Навигатор, — представился гость.

Странное слово он произнес так естественно, словно фамилию Иванов.

— Тот, кто прокладывает курс? — усмехнулся Злобин.

— Для вас я тот, кто не дает заблудиться, — без тени улыбки ответил Навигатор.

С той же тревожной ясностью Злобин вдруг осознал, что одна жизнь, которая тянулась до сих пор, покатилась в темную пропасть, и началась новая. Странная и еще непривычная. И еще он вдруг понял, что окончательно излечился от смертельной болезни. Хрупкая деталька внутри опять встала на свое место. И жизненная сила стала медленно заполнять изможденное тело.

Ни тогда, ни после Злобин не изводил себя вопросом, как долго за ним наблюдали. Главное, пришли вовремя.

Фактически в последнюю минуту.

Он ожидал, что вербовка (а именно так называлась на профессиональном языке беседа с Навигатором), как и полагается, станет началом бурной карьеры. В глубине души он удивился, когда пришлось вернуться в Калининград на прежнюю должность следователя по особо важным делам. Бригаду следователей по расследованию «октябрьских событий» вскоре распустили за ненадобностью. Только что избранная Дума в пику победителю Ельцину приняла постановление об амнистии всех: режиссеров, главных героев и статистов кровавого фарса.

Баланс добра и зла был восстановлен, и жизнь, преодолев запруду, потекла дальше. В этом, как понял Злобин, и состояла задача Ордена, взявшего его под крыло.

* * *

Злобин большими глотками выпил чай. Посмаковал мятную горечь. Отодвинул кружку.

До встречи с человеком, назвавшим себя Странником, оставался час, но за это время нужно было успеть провернуть очень важное дело. Злобин прикидывал в уме возможные варианты, но решил остановиться на самом простом.

Вера вошла в кухню. По заведенному правилу старалась не присутствовать при телефонных разговорах мужа. Молча собрала посуду со стола. Встала у мойки спиной к Злобину. Сквозь шум льющейся из крана воды услышала, что Злобин крутит диск телефона. Оглянулась, но он жестом разрешил ей не уходить.

— Эрнест Янович на месте? — спросил Злобин в трубку. — Злобин из прокуратуры… Вот тебе раз! И когда?.. Надо же… Ну, извините, девушка. До свидания.

Вера через плечо посмотрела на напряженно молчащего мужа. Злобин, задумавшись, похлопывал трубкой по раскрытой ладони.

— Верочка, отвлекись на секунду, — позвал он жену. Вера закрыла кран, вытерла руки о фартук.

— Что-то случилось, Андрюша? Злобин придвинул к ней телефон.

— Мне нужно кое-что проверить. Можешь узнать, с каким диагнозом госпитализирован Эрнест Янович Крамер? Его привезли в твою больницу.

— Господи, а с ним что? — Вера опустилась на стул.

— Подозреваю, приступ хитрости. Но положили в кардиологию. В регистратуре я светиться не хочу.

— Ой, так я у Кати узнаю, сегодня ее смена. И повод есть, спрошу, как там Зинаида Львовна себя чувствует.

— Молодец. Беру тебя к себе на полставки. — Злобин погладил ее по руке, мысленно поклявшись, что жену в оперативных играх использует первый и последний раз в жизни.

Вера стала набирать номер, а Злобин пошел в комнату одеваться.

Вернулся, с удовольствием ощущая на себе свежую выглаженную одежду. Открыл дверь в ванную, стал причесываться, глядя в зеркало. Краем уха прислушивался к разговору жены. Она живо обсуждала самочувствие жены Черномора, его трагическую смерть и общий беспредел в стране.

Злобин нетерпеливо посмотрел на часы. Вера кивнула и скороговоркой произнесла в трубку:

— Ой, Катька, тут в двери звонят. Наверное, муж на обед приехал. Вечером позвоню.

Она положила трубку.

— Андрюшенька, не смотри волком, я все узнала. Твой Крамер лежит в отдельной палате с диагнозом аритмия. «Скорую» к нему посылал сам начальник отделения. Катю попросил лишних вопросов не задавать и к больному без необходимости не подходить. Вести его будет лично.

— Вот лис старый, — усмехнулся Злобин. — Даже болеет по блату. Спасибо, Верочка, ты меня выручила.

Машинально проверил, на месте ли удостоверение, погладив ладонью нагрудный карман.

Вера эту привычку хорошо знала: мужу пора уходить. Проводила до дверей.

— Тебя к ужину ждать? — спросила она.

— Не знаю. Буду задерживаться — позвоню. Злобин помахал рукой и, не дожидаясь лифта, побежал вниз по лестнице.

Глава 28. Аритмия-2

Эрнест Янович блаженно щурился, как пригревшийся кот.

Одноместная палата деньгами элитных пациентов и стараниями персонала превратилась в райский уголок. Лишь чересчур высокая кровать на колесиках напоминала о больнице. Да еще панель для подключения различных медицинских приборов. В остальном обстановка соответствовала понятиям об уюте тех, кто способен его оплатить в наше трудное время.

Жертвы этого времени помещались в палатах, отделенных от элитного бокса двойными стеклянными дверями и невидимой, но непреодолимой стеной нищеты. В общих палатах болели на общих основаниях, с принесенными из дома лекарствами и одноразовыми шприцами, дурно пахнущей едой в стеклянных банках, утками под кроватями и детективами в тумбочках. Чтобы запах болезни и нищеты не мешал восстанавливать здоровье элитных пациентов, воздух в боксе время от времени освежался щедрой струёй цветочного дезодоранта.

«Надо будет послать за цветами. Большой букет гладиолусов вполне подойдет», — решил Эрнест Янович, критически осмотрев бледно-бежевые стены.

Свет, просеянный сквозь жалюзи, приятно ласкал глаз. Обстановка была лаконичной и стильной, скопированной из американских фильмов. В таких же палатах долго и с комфортом умирают старые мафиози.

Умирать Эрнест Янович, естественно, не собирался. И по примеру своих заокеанских коллег решил заняться делами. Потянулся к прикроватному столику за мобильным телефоном.

В дверь вежливо постучали.

— Прошу, — усталым голосом разрешил Эрнест Янович, откидываясь на подушки.

Вошел главврач отделения, Давид Михайлович. Хитро блеснув глазками, почесал большой нос.

— Эрнестик, как устроился? — поинтересовался он. В палате работал кондиционер, температура держалась на отметке двадцать градусов, и Крамер лежал в халате поверх неразобранной постели.

— Спасибо, Давид. Я всегда говорил, болеть надо у своих.

— Вообще-то лучше не болеть.

— Но если надо поболеть, то лучше это сделать у своих. — Крамер заговорщицки подмигнул врачу, показав в улыбке жемчугового блеска керамические зубы.

— Две новости, Эрнест. — Давид Михайлович не стал садиться в кресло.

— Эту хохму я знаю, — поторопил его Крамер. — Начинай с плохой. За мое сердце не бойся. Давид Михайлович шутку не поддержал.

— В больнице ЧП. Кто-то убил старого Когана. Ты должен его помнить, патологоанатомом работал. Жену его прямо перед тобой привезли. Микроочаговый инфаркт.

— Так-так-так. — Эрнест Янович изобразил на лице заинтересованность. — И что говорит наша славная милиция?

— Слышал, что арестовали пьяницу санитара.

— Как всегда. — Эрнест Янович кисло поморщился.

— Я еще слышал. — Давид Михайлович бросил взгляд на дверь. — Слух прошел, что из морга похитили что-то. Якобы это и было мотивом.

— М-да? — Эрнест Янович изогнул бровь. — Оч-чень интересно. — В его голове, как в компьютере, моментально прошла обработка информации. Пересечений с известными фактами криминальной активности в области память не выявила. — Спасибо, Давид. На досуге погадаю этот ребус. Детективов не читаю, телевизор не люблю. Одна радость у старика — загадки отгадывать.

Давид Михайлович погрозил ему пальцем и игриво подмигнул.

— Врать врачу нехорошо, Эрнест. Не успел лечь на больничную койку, а к тебе уже красотки в очередь стоят. Это вторая новость.

— Кто? — насторожился адвокат.

— Он еще и не знает! Эрнест, побереги здоровье, в нашем возрасте излишества вредны.

— Кто? — повторил Крамер.

— Даже у меня таких сестричек нет. Ноги — во! — Давид Михайлович поднял ладонь на уровень плеча. — И остальная анатомия в полном порядке. Глазки — печать порока. — Давид Михайлович сладострастно причмокнул.

Крамер изогнул бровь.

— М-да? Оч-чень интересно, — протянул он. Давид Михайлович потоптался на месте.

— Мне пропустить ее, или ты серьезно болен? — спросил он.

— Зачем же разочаровывать даму, — улыбнулся Крамер. — Пусть проведает старика.

Давид Михайлович вышел из палаты.

Улыбка сошла с лица адвоката. Он с напряжением смотрел на дверь.

В палату нашкодившей кошкой прошмыгнула Алла. Замерла в двух шагах от кровати.

— Здрасьте, Эрнест Янович, — потупившись, прошептала она.

Крамер медленно ощупал ее взглядом. Указал на кресло рядом с собой.

Алла села, оказавшись ниже лежащего адвоката, одернула короткую юбочку.

— Задержалась, девочка. Я ждал тебя еще утром.

— Так получилось. — Алла виновато потупилась.

— Вернее, ничего у тебя не получилось, я прав? — Эрнест Янович приподнялся на локте, чтобы лучше видеть. Аллу. — Только дураки решают проблемы сами. Умные платят деньги адвокатам, — процедил он. — Как ты меня нашла?

— Приехала в офис. Всего на полчасика опоздала. Секретарь сказала, куда вас увезли. Эрнест Янович, я так испугалась за вас. Чуть сердце не выпрыгнуло. — Алла прижала ладонь к груди. — Правда, правда!

— Подай телефон! — перебил ее адвокат. Алла засуетилась, подхватила телефон и вложила его в протянутую руку адвоката.

Эрнест Янович набрал номер офиса.

— Голубушка, это я, — ласково проворковал он. — Спасибо, уже лучше. Закрой офис и иди домой… Да, на сегодня все. Утром получишь инструкции, кому звонить и кому что отвечать. Все!

Он отключил связь, небрежно уронил трубку в руку Аллы.

— Теперь займемся твоим вопросом.

Алла покорно сложила руки на сжатых коленках. В низком кресле под сверлящим взглядом адвоката она чувствовала себя неуютно.

— Если пришла просить за Гарика, то это бесполезно. — Крамер презрительно скривил губы. — Этот босяк сядет. Вопрос закрыт. Но что-то мне подсказывает, девочка, что тебя не очень-то заботит будущее твоего сожителя. Я прав?

Алла смахнула невидимую слезинку, всхлипнула и начала говорить.

Эрнест Янович слушал с каменным лицом. Ничего не выдавало, что в голове адвоката идет лихорадочная работа. И результаты ее никоим образом его не радовали.

То, что Алла, оправившись от испуга и теплового удара в бане, прибежала не к банкиру Дубанову, а к нему, адвокату Крамеру, известному всем своей способностью распутывать любые узлы, было положительным фактом. Дальше шли сплошные проблемы. Во-первых, шустрые московские мальчики решили хапнуть аэропорт через «Балтийский народный банк». Во-вторых, дефолт, слухи о котором ходили давно, в свете первого пункта, становился весьма вероятным. В-третьих, Дубанову оставалось жить меньше суток, а потом власть в банке сменится. Обо всем этом требовалось немедленно проинформировать серьезных людей для выработки согласованной позиции.

Эрнест Янович тут же начал подбирать кандидатуры для тайного совещания (все серьезные в палату не поместятся), но остановился, решив сначала обдумать личные проблемы.

«Если верить Алле, эмиссар финансовой группы „Алеф“ Корзун оказался обыкновенным зажравшимся жлобом. И к тому же трусом, коль скоро позволил какому-то гопнику с пистолетом вырвать у себя информацию и деньги», — пришел к выводу Крамер, слушая сбивчивый рассказ Аллы о происшествии в бане.

— Погоди, что сказал этот Корзун о цели своего приезда? — Крамер, подняв ладонь, остановил Аллу. — Дословно.

— Я толком не расслышала. Как я поняла, он хотел узнать, что продают Музыкантский с Гариком и откуда они это взяли. — Алла от волнения запыхалась, то и дело промокала пальчиком ложбинку на груди.

— Продолжай, — разрешил Крамер.

«Ничего ты не поняла, кукла длинноногая. Это я узнал от серьезных людей в Москве, что мальчики из „Алефа“ бешено скупают старинные изделия из янтаря, и переслал им фото коллекции Дымова. А твой Корзун все испортил. Вместо того чтобы найти прямой выход на меня, решил в разведчика поиграть. Вот пусть теперь покрутится, как уж на сковородке. Знать его не желаю!»

Он решил так построить обсуждение ситуации с серьезными людьми, чтобы они сами пришли к выводу о необходимости проучить наглеца. Скорая и неизбежная смерть Корзуна лишь еще больше укрепит авторитет Эрнеста Яновича в глазах партнеров. Если Корзун всплывет через пару дней в заливе, это будет хорошим сигналом московским мальчикам, что на местах есть люди, с которыми принято считаться.

— Погоди! — опять прервал Аллу адвокат. — А кто этот Гусев?

— Первый раз слышу. — Алла пожала плечиком. — Кажется, тоже москвич.

«Вот и повод, — усмехнулся Крамер. — Кто такой этот Гусев, почему его смерть повлекла за собой смерть Корзуна, пусть потом московские сами меж собой разбираются. Наше дело — со стороны посмотреть. А гопника Елисеева, что посмел меня напугать, я сам завалю».

Он бросил взгляд на телефон. Стоило набрать шесть цифр — и за жизнь гопника и его банды не дадут и копейки.

«Неправильно. Заплатить-таки придется, — поправил себя Эрнест Янович. — Даром сейчас только бюджетники работают».

Он перевел взгляд на Аллу. Как-то само собой получилось, что он потерял всякий интерес к тому, что она говорила, и с сальным блеском в глазах стал наблюдать за двумя черными бусинками, трущимися под ее кофточкой.

Алла, почувствовав на себе его взгляд, осеклась. Удивленно захлопала глазами.

— Я все понял, девочка, — устало протянул Крамер. — Ты правильно сделала, что обратилась за помощью ко мне. Дубанов — пшик. Про твоего вислобрюхого Гарика вообще молчу. Какой из него теперь спонсор и защитник! Или ты еще надеешься на этого Корзуна? — Адвокат изогнул бровь.

— Ну что вы, Эрнест Янович. — Алла слабо улыбнулась.

— Тебе нужен защитник, Аллочка, — назидательно продолжил адвокат, не отрывая взгляда от влажных губ Аллы. — Но бесплатные юридические услуги полагаются неимущим гражданам. А у тебя многое есть. Природа одарила тебя щедро.

Он сделал паузу, предоставляя Алле самой догадаться о форме и порядке оплаты.

Алла с секунду колебалась или делала вид, что колеблется, а потом на ее губах заиграла кошачья улыбочка.

— Эрнест Янович, мне очень нужна ваша помощь. От грудных ноток ее голоса в паху у Крамера стало жарко, адвокат нетерпеливо поелозил коленками.

— Что-то устал я. — Крамер откинулся на подушку. — Скованность какая-то во всем теле. Слышал, ты хорошо делаешь массаж. Помоги мне, а я подумаю, чем можно тебе помочь.

Он небрежным жестом откинул полу шелкового халата.

— Какой предпочитаете массаж, Эрнест Янович? — проворковала Алла, отведя глаза от худых волосатых ног адвоката.

— Тайский, деточка.

Алла с застывшей улыбкой на губах стала расстегивать пуговки на кофточке.

Серый ангел

Злобин без стука распахнул дверь палаты. Замер на пороге, пораженный открывшимся ему зрелищем. Давид Михайлович выглянул из-за его спины и тихо ойкнул.

— И это вы называете «больной отдыхает после процедур»? — усмехнулся Злобин.

Давид Михайлович смущенно засопел и, пятясь задом, выскочил из бокса.

— Злобин, вы вторгаетесь в частную жизнь! — взвизгнул Эрнест Янович, отталкивая от себя Аллу. Сразу оторвать ее не хватило сил. Алла боком соскользнула с высокой кровати и шлепнулась на пол. Эрнест Янович судорожно принялся поправлять халат, а Алла, опешив от неожиданности, даже не пыталась прикрыться.

— Разве это жизнь! — Злобин плотно закрыл за собой дверь. — Сплошное убожество.

Он быстро оценил обстановку И сразу же пошел в атаку.

— Аллочка, спасибо. Можешь одеться.

Алла не вставая потянулась за кофточкой, висевшей на подлокотнике кресла.

— Я сказал — одеться, а не на полу валяться! — подстегнул ее Злобин.

Алла вскочила на ноги. Одной рукой прижала к груди кофточку, другой судорожно стала отдергивать узкую юбку, пытаясь растянуть ее до минимально приличной длины.

Эрнест Янович тяжело засопел, морщинистое лицо пошло багровыми пятнами.

Злобин легко подтолкнул Аллу в угол, сам плюхнулся в кресло.

— Не возбуждайтесь, Крамер. В вашем возрасте это вредно, инфаркт можно заработать, — с усмешкой предупредил он.

— У меня аритмия. — Крамер поджал губы.

— Тем более беречь себя надо. — Злобин закинул голову, посмотрел на стоящую за креслом Аллу. — Оделась, Бесконечная? Молодец, быстро. Чувствуются сноровка, умение и тренировка. Можешь быть свободной. Но далеко не уходи, ты мне еще понадобишься.

Каблучки быстро зацокали по полу, хлопнула дверь.

— Если это провокация, то вы еще пожалеете, — зло прошипел Крамер.

— О чем вы, Эрнест Янович? — хохотнул Злобин, — На голых девках у нас министров ловят. А вы хоть и юрист но всего лишь адвокат.

Намек на министра юстиции, поплескавшегося в бане с девочками, за что срочно был уволен, испугал Крамера так, что Злобин удивился. Он импровизировал, обыгрывая пикантное положение, в котором застал адвоката. Отпустив Аллу, дал понять, что не без его, Злобина, злой воли она оказалась в палате адвоката. Сам того не ведая, он, похоже, затронул какую-то весьма болезненную точку. Опыт тысячи допросов подсказывал, что бить нужно именно в нее. И немедленно.

— Может, вернуть Аллочку? — спросил Злобин. — Разбавим мужскую компанию.

И сразу же поздравил себя с успехом. Багровые пятна на лице адвоката сменились нездоровой бледностью: Крамер решил, что Алла оказалась в палате в результате хитрой комбинации, разработанной Злобиным.

— Не надо. — Эрнест Янович обшарил взглядом потолок и стены. Потом, опершись на локоть, повернулся к Злобину. — Грязно работаешь, Злоба. Учти, я не с дерева вчера упал. Связи у меня сам знаешь какие!

— Знаю, знаю. — Злобин развалился в кресле. — Только опыт подсказывает, что связи имеют свойство рваться. Стоит замазаться в чем-то особо вонючем, как друзья начинают нос воротить. И к телефону не подходят. А хуже всего, если пошушукаются и решат сдать, как жертвенного барана. Разве так не бывает, Эрнест Янович?

Дряблые веки адвоката дрогнули.

— Подумайте сами, Эрнест Янович, — принялся развивать успех Злобин. — Вы опытный адвокат с солидными связями. Именно в этом качестве и представляете интерес. А кому вы нужны в качестве подследственного? Уж на что Дима Якубовский крутым был, а из Крестов никто его не вытащил. Побоялись запачкаться.

— Вы уже мне дело шьете, Злобин? — Эрнест Янович изогнул бровь.

— Да бросьте вы! — Злобин махнул рукой. — Не пытайтесь выиграть время. С такими картами мизера не сыграть. У меня для вас есть два туза в прикупе. Аллочка — раз, Гарик — два. Надеюсь, пояснять не надо, что я легко могу вызвать у Гарика такой приступ совести, что он настрочит явку с повинной по всем статьям УКа сразу.

— Не сомневаюсь, этот… — Эрнест Янович проглотил ругательство, — возьмет не себя даже изнасилование крупного рогатого скота со смертельным исходом.

— Хуже того, — подхватил Злобин. — Он и вас за собой потянет. Чего лично мне не особо хочется, — добавил Злобин.

Холеное лицо адвоката свела брезгливая гримаса. Но он быстро взял себя в руки.

— Чего вы добиваетесь, Злобин? — холодно спросил он. — Гарик мой клиент, не более того. А я — адвокат, но не подельщик. Улавливаете разницу?

Злобин с секунду раздумывал, бить или не бить. Но все же решился, уж больно гордый вид напустил на себя Крамер.

— Вы не только адвокат, Эрнест Янович. Вы у нас юный друг милиции. — Злобин выждал, когда адвокат высокомерно изогнет бровь, и ударил:

— Огромное вам спасибо за помощь в борьбе с распространением наркотиков.

Он не ожидал, что информация Странника так подействует на адвоката. Эрнест Янович весь сжался, лицо сморщилось, словно он получил хлесткую оплеуху.

— Да не переживайте вы так, Эрнест Янович. С дочкой Дымова все в порядке. Ложная тревога. Ребята из отдела по борьбе с наркотиками вас матерят, так это нестрашно. Сочтетесь,

— Что вам надо, Злобин? — повторил Крамер, закаменев лицом.

Если бы на месте адвоката был кто-нибудь попроще и попримитивнее, Злобин, не изощряясь, влепил бы классическую фразу: «Колись, гад, мы все про тебя знаем». Но к Эрнесту Яновичу требовался особый подход.

Злобин выдержал паузу, подался вперед и доверительным тоном произнес:

— Хочу сохранить наши отношения, Эрнест Янович. Обратите внимание, я лишь обрисовал ситуацию, но активных действий не предпринимал. Ни в чем вас не обвинял и к аферам Гарика Яновского не пристегивал. Вам решать, Эрнест Янович. Или взаимовыгодный компромисс, или я разозлюсь окончательно. Упаси господь, я вас не запугиваю. Просто в моих глазах из разряда нормальных людей вы упадете до уровня нелюдей, что человеческого отношения недостойны.

Эрнест Янович, конечно же, был наслышан об этой особенности Злобина, делившего подследственных на людей и нелюдей. Человек может оступиться, совершить трагическую ошибку, и за это полагается наказание. Нелюдь совершает преступления — сознательно переступает черту. За это надо карать с максимально возможной беспощадностью.

Попасть в злобинскую категорию нелюдей Эрнест Янович не хотел, но и серьезных людей, с которыми был связан, он откровенно боялся. Насчет их нравов Злобин прошелся правильно: сочтут нужным — сдадут, сочтут нужным — приговорят на сходняке раньше прокурора.

— Разве эта сорока голоногая вам еще не донесла? — начал Эрнест Янович, но наткнувшись на тяжелый взгляд Злобина, осекся. — Впрочем, что это я… Как малолетка на первом допросе, право слово. Вам же требуется, чтобы я сам все рассказал.

Он свесил ноги с кровати, старательно прикрыл колени полами халата. Придал лицу то надменное выражение, с которым всегда занимался адвокатской практикой.

— Андрей Ильич, я надеюсь на ваш здравый смысл. И порядочность. — На последнем слове он многозначительно сыграл голосом. — Как вы знаете, я связан с весьма серьезными людьми. И это накладывает на меня некоторые обязательства. Мне дорога моя репутация, но закон я также нарушать не вправе. Вы понимаете всю сложность моего положения?

— И даже сочувствую. Продолжайте, Эрнест Янович.

— Прежде всего я хочу заявить, что действительно дал консультацию Гарику Яновскому по юридическим аспектам права собственности на клады.

— А точнее? — с нажимом попросил Злобин.

— Господи, да что вы об этой ерунде! — всплеснул руками адвокат. — Иван Дымов что-то такое нашел, клянусь, даже толком не знаю что… Какие-то янтарные кубки. А Гарик подсуетился и предложил свои услуги. Я лишь объяснил, что по закону собственником клада считается тот, кто его нашел. Но предупредил, что лучше проинформировать о находке соответствующие органы и получить экспертное заключение, что клад не представляет значительной культурной ценности для государства. Согласитесь, с государством, особенно с нашим, правовым и демократическим, лучше не шутить.

— Безусловно. — Злобин кивнул. — Подозреваю, речь идет о покушении на контрабанду особо ценных произведений искусства. В доле Дымов с Гариком. И конечно же, Музыкантский, у которого концы в таможне. Угадал?

— Андрей Ильич, зачем прокуратуре эта мелочевка?! Гарик — это пшик по сравнению с тем, что я сейчас скажу. — Крамер вновь обшарил глазами потолок, потом прощупал взглядом одежду Злобина. Заговорил, четко артикулируя слова, словно в микрофон: — Считаю своим гражданским долгом поставить в известность правоохранительные органы о подготовке особо опасного преступления. В ближайшие сутки возможно покушение на жизнь господина Дубанова, председателя «Балтийского народного банка». Заказчиком преступления является Евгений Корзун, прибывший в область из Москвы, представитель финансовой группы «Алеф». Исполнителем будет… — Эрнест Янович перевел дух. — Исполнителем будет, как я предполагаю, офицер ФСБ Елисеев.

— Елисеев из военной контрразведки? — нахмурился Злобин.

— Такие подробности мне неизвестны. В гостайны я не лезу. Но то, что он офицер ФСБ, знаю доподлинно. — В глазах адвоката вспыхнул злорадный огонек. — Желаете пободаться с этим весьма серьезным ведомством, Злобин? Учтите, шею можно сломать.

Злобин старался не показать, насколько он ошарашен услышанным. Рассчитывал расколоть адвоката на дополнительную информацию по делу Гарика, о чем его просил, Странник, а вместо этого, сам того не желая, копнул так глубоко, что стало не по себе.

— Я могу считать это официальным заявлением? — сухо спросил Злобин.

— Конечно нет! — возмутился Эрнест Янович. — Не смейте втягивать меня в свои игры. Если вам так нужна бумажка, то пусть Алка напишет. Она присутствовала при разговоре Корзуна с этим гопником Елисеевым. Предупреждаю, этот Елисеев совершенно криминальный тип. Его место на нарах, а не в ФСБ. О, черт! — Адвокат, пораженный какой-то догадкой, только что пришедшей в голову, замолчал, закрыв глаза ладонью. — О, черт, какой же я дурак!

— Сердечко поберегите, Эрнест Янович, Зачем так убиваться.

— Черт, как вы меня развели! — Адвокат с досады прикусил губу. — Как мальчишку, ей-богу. Это же простое совпадение, а я, дурак старый, купился. Скажите честно: Алка же не работает на вас? — Он с надеждой посмотрел на Злобина.

— Так я вам и сказал, — усмехнулся Злобин. Эрнест Янович с трудом взял себя в руки. Старательно разгладил седые волосы, придал лицу холодное выражение.

— Послушайте, Злобин, вам не место в прокуратуре города. Клянусь, я первым прибегу на вокзал с букетом цветов, когда вас будут провожать из Калининграда в столицу.

— Так за чем же дело стало? Напишите ходатайство, приложите отличную характеристику и пошлите в Генпрокуратуру. Думаю, к мнению такого человека, как вы, там прислушаются.

— Боюсь, придется так и поступить, — процедил адвокат. — Терпеть вас здесь себе дороже. А теперь оставьте меня, Злобин. Я намерен принять двойную дозу каких-нибудь транквилизаторов и впасть в недееспособное состояние. На мри показания в ближайшие несколько дней можете не рассчитывать. Я и так сказал много лишнего.

Эрнест Янович откинулся на подушку. Всем видом показал, что разговаривать дальше не намерен.

Злобин завозился в кресле, вытащил из-под себя мобильный телефон, покачал за антеннку.

— Добрый совет, Эрнест Янович. Перед тем как впасть в сомнамбулическое состояние, позвоните в фирму «Гард». Семен Вышовец, конечно же, бандюган известный, но лицензия на охранную деятельность у него оформлена законным порядком. Пусть поставит мальчиков у палаты. Надеюсь, не откажет деловому партнеру, а?

— Я и говорю: убирать тебя пора, Злоба, — свистяще прошептал адвокат, глядя в потолок. — Слишком много знаешь.

— С вашего разрешения один звоночек, — пробормотал Злобин, быстро набрав номер. — Алло? Твердохлебова мне, срочно. Скажи — Злобин.

При упоминании фамилии начальника РУБОПа Эрнест Янович вздрогнул и с подозрением покосился на Злобина.

— Еще раз привет, Батон. Бросай все и галопом ко мне в прокуратуру. Срочно, я тебе говорю!

Злобин отключил связь, бросил телефон на грудь адвокату. Эрнест Янович поймал соскользнувшую было трубку. Приподнялся на локте.

— Андрей Ильич, надеюсь, вы понимаете, что начали войну РУБОПа с УФСБ? — с тревогой в голосе предупредил он.

Злобин уже стоял у дверей. Повернулся.

— А что вы беспокоитесь, Крамер? Вы же сами меня к тому подтолкнули. Свернут мне шею или в случае победы переведут с повышением в столицу — вы все равно при своем интересе останетесь. Или желаете лично поучаствовать?

— Упаси господь! — ужаснулся Крамер. — Я уж лучше вистану на вашей игре.

— Преферансист! — усмехнулся Злобин. — Ладно, Эрнест Янович, симулируйте дальше. Примите таблетки и проспите ближайшие сутки. — Злобин указал на в руке адвоката. — И не вздумай растрезвонить своим друзьям о нашем разговоре. Иначе разозлюсь,

На крыльце больничного корпуса Злобин достал сигарету. Но прикурить не смог. От удивления сигарета чуть не выпала изо рта.

Невероятное в своей абсурдности зрелище приковало к себе внимание больных, медперсонала и всех, кто в эту минуту оказался поблизости. У обшарпанной «Таврии» нервной походкой прохаживалась длинноногая девица путанистого вида, явно поджидающая хозяина машины. С такими внешними данными ей полагалось сидеть в салоне «мерседеса», а она как прикованная кружила вокруг малолитражки украинской сборки.

«Не все кошке масленица», — улыбнулся Злобин, оценив юмор ситуации. Резво сбежал по ступенькам, подошел к Алле.

Она заискивающе улыбнулась, заглянула в глаза Злобину.

— Андрей Ильич, вот решила вас дождаться.

— А почему не уехала?

— А куда мне ехать? — со слезой в голосе спросила Алла.

— Разумно.

Злобин закурил, присел на горячий капот верной развалюхи. Он решил потянуть время, чтобы Алла еще глубже осознала всю безысходность своего положения. Кроме того, хотелось побольше испортить крови Эрнесту Яновичу. Старый лис либо сейчас лично наблюдал пасторальную сценку из окна своей палаты, либо ему очень скоро доложат в мельчайших подробностях. Злобин был не настолько наивен, чтобы поверить слову Эрнеста Яновича. Без сомнения, адвокат уже обзвонил своих партнеров, и сейчас криминально-деловой мир области в режиме мозгового штурма разрабатывает согласованную позицию в новых условиях. Как образно выразился адвокат, попробуют вистануть на игре Злобина. Так пусть тогда считают, что хитроумный Злоба действительно использовал Аллу Бесконечную в качестве агента. Блефовать никто не запрещал.

— А где твоя машина? — спросил Злобин, мысленно примерив рост Аллы к габаритам салона «Таврии».

— У дома стоит. Дубанов в кабак пригласил, не на своей же туда ехать. Я же не знала, что все так обернется. — Алла нервно затеребила верхнюю пуговку на кофточке.

— Ты еще скажи, что все мужики сволочи. — Злобин полез в карман за ключами от машины.

— Нет, попадаются и нормальные. Вы, например. — Алла кокетливо стрельнула глазками.

— Спасибо за комплимент. Зачтется. — Злобин подбросил на ладони связку ключей. — Ну, поехали?

— Ко мне? — с грудными нотками в голосе спросила Алла, разглаживая юбочку на бедрах.

— В прокуратуру, девочка, — вздохнул Злобин.

— Как? Почему в прокуратуру? — опешила Алла.

— А куда еще? — Злобин наконец справился с замком, открыл дверь. — Рабочий день не кончился, денег на кабаки у меня нет. Поехали, Аллочка. Кофе угощу. А ты напишешь мелким почерком, как до такой жизни докатилась.

Алла попятилась, каблук подвернулся, и, чтобы не упасть, она ухватилась за крышу машины.

— Я никуда не поеду, — пролепетала она. Злобин сел за руль, с равнодушным видом бросил:

— Ну и черт с тобой. Поезжай домой и жди, когда Эрнест Янович тебе гостей пришлет. С ножичками.

Алла коротко охнула. Резво обежала машину, стала дергать ручку двери.

— Погоди, глупая. Ты мне дверь оторвешь. — Злобин спрятал улыбку. Потянулся, дернул за ручку. Распахнул дверь.

Алла быстро нырнула в салон. Завозилась, устраиваясь в кресле. Колени пришлось поднять выше приборного щитка. Юбочка задралась так, что Злобину пришлось сделать над собой усилие, чтобы отвести глаза.

— Слушай, прикройся, а! — проворчал он. — Имей совесть, мне же рулить надо, а тут перед носом твои прелести мелькают.

— А ты не смотри. Машину бы лучше нормальную купил… Если я сейчас ноги вытяну, твоя инвалидка вообще развалится.

— Но, но, Бесконечная! Не вздумай портить личное имущество.

Злобин завел двигатель. Бросил прощальный взгляд на больничный корпус. В угловом окне на четвертом этаже, где помещался Эрнест Янович, в кремовых жалюзи отчетливо виднелась широкая щель. Адвокат провожал следователя прокуратуры недобрым взглядом.

Глава 29. Маленькая война

Странник

Максимов служил в те времена, когда командир считал смертным грехом оставить подчиненного без обеда. Он помнил, что в карманах у Карины одна мелочь, а ночью к столу были поданы только яблоки, поэтому после звонка Злобину сразу погнал машину к ближайшему ресторану.

Карина, не скромничая, заказала половину меню и решительно приступила к обеду.

— Как тебе здесь? — спросила она, сделав небольшой перерыв.

Максимов обвел взглядом зал. Интерьер в стиле псевдоготики. Что называется, чистенько и со вкусом. Ресторан назывался «Земландия».

Никаких ассоциаций с древней историей Пруссии здесь у Максимова не возникло. Почему-то в памяти постоянно крутилось кодовое обозначение немецкой группировки «Земланд». И еще рекордная концентрация орудийных стволов в ходе Восточнопрусской операции — четыреста шестьдесят восемь орудий на километр фронта. Артиллерия Красной Армии фактически засыпала группировку «Земланд» снарядами. Говорят, Гитлер приказал в знак проклятия сбросить с самолета осиновый крест для коменданта Кенигсберга Ляша, посмевшего капитулировать. Интересно, а как генералу было воевать, если его солдаты попросту сходили с ума в этом пылающем аду? Военные ассоциации ничего хорошего не предвещали. Максимов давно заметил за собой эту особенность. Очевидно, таким образом тело и сознание исподволь готовились к близкой опасности.

— Я с папой здесь несколько раз была, — продолжила Карина, не дождавшись ответа. — Он любит гульнуть, когда деньги есть. Впрочем, когда их нет, тоже не скучает.

Она осеклась, вспомнив, что о Дымове теперь полагается говорить в прошедшем времени. Глаза сразу же потухли. Она промокнула губы салфеткой, и, когда отняла ее, уголки губ по-детски поехали вниз.

«Сейчас заревет, — с тоской подумал Максимов. — Нет, детей и женщин из дела надо убирать в первую очередь. К черту, встречусь со Злобиным и первым делом потребую спрятать это медноводосое чудо природы куда-нибудь подальше. Должна же прокуратура иметь конспиративные квартиры. Вот пусть и поселит на время. Пока стрельба не утихнет».

Сейчас, холодно и бесстрастно проанализировав ситуацию, он пришел к выводу, что все идет к большой крови. Первая попытка поймать на крючок Карину успехом не увенчалась, и противник — или противники, а Максимов насчитал минимум три заинтересованных группы — посчитает себя вправе использовать крайние меры.

«Атак как мы себя безнаказанно убивать не позволим, то крови будет много», — заключил он.

— Ты что не ешь? — спросила Карина. Она опять принялась препарировать вилкой жареную форель. — Боишься фигуру испортить?

— Типа того. — Максимов вяло поковырял салат, единственное, что заказал себе, и отодвинул тарелку. Не стал говорить, что больше всего боится ранения в живот. При полном желудке штука смертельно опасная.

Достал из кармана упаковку янтарной кислоты, выдавил на ладонь сразу пять таблеток. Отправил в рот, прожевал, запив апельсиновым соком.

— Во-во, сам на колесах сидишь, а мне нотации читаешь, — прокомментировала Карина.

— Глупая! — Максимов поморщился от кислотного вкуса, щипавшего нёбо. — Это янтарная кислота. Чистая энергия.

Карина тихо хихикнула, но от дальнейших комментариев воздержалась. Глаза вновь заискрились.

— Слушай, ты же у нас искусствовед. Просвети бестолковую, почему из-за этих янтарных чашек такой ажиотаж? — спросила она.

— Потому что они из янтаря, — ответил Максимов.

— О, тоже мне ценность! Этого янтаря на берегу сколько душе угодно. А если лениво собирать, то есть один способ. Местное ноу-хау. — Она посмотрела по сторонам и зашептала: — Берешь сачок и идешь к янтарному комбинату. Там огромная труба, через нее сливают отработанную воду. Час постоял с сачком у струи — полведра янтаря наловил. Иногда вот такие куски попадаются. Честно! — Она Показала свой кулачок. — Чего улыбаешься?

— Янтарь — камень ценный. Особенный камень. Не зря крестоносцы ввели монополию на продажу янтаря. Немцы его называли берштайн — огненный камень. Греки — электроном, а славяне — морским ладаном. Латиняне считали, что янтарь хранит в себе saccus — жизненную субстанцию дерева, сок. Подумай сама, как назвать твои чаши? — Максимов замолчал, предоставляя Карине возможность самой найти ответ.

— Дай подумать. — Карина закрыла глаза. Беззвучно пошевелила губами, словно пробовала слова на вкус. — Чаша… Чаша священного огня, появившаяся из моря… И хранящая в себе сок жизни. — Она распахнула глаза, полные восторга от прикосновения к тайне. — Здорово!

«Толк из барышни будет, — с удовлетворением отметил Максимов. Но чтобы быть объективным, добавил: — Когда дурь из головы выветрится».

— Ты забыла «электрон», — напомнил он. — Янтарь обладает свойством сохранять электрический заряд и работает, как магнитная лента. Причем запоминает только положительное. Твою радость, душевный подъем, всплеск физических сил — все запомнит камень. Если носить его постоянно, то в организм, как с плеера, каждую секунду будет вводиться положительная информация.

— И что, я не буду болеть?

— Будешь, конечно, — улыбнулся Максимов. — Но реже и не тяжело. Значит, мы знаем, что янтарь — уникальное записывающее устройство. А теперь подумай, сколько и какой информации можно найти в нем. Янтарные украшения встречаются в захоронениях каменного века — это шесть тысяч лет до нашей эры. В гробницах фараонов, умерших три тысячи лет назад, находят изделия из янтаря. Если не изменяет память, возраст самого древнего куска янтаря — сто двадцать пять миллионов лет. Даже страшно подумать, какую магическую силу имеет этот камень.

— И ты веришь в мистику? — удивилась Карина.

Максимов кивнул.

Карина подцепила вилкой кусочек рыбы, прожевала, задумчиво скосив глаза в сторону.

«Смотрит вправо — значит, что-то высчитывает в уме», — определил Максимов. Невозможно прочитать чужие мысли, но узнать, использует человек абстрактное мышление или логическое, очень легко. Достаточно посмотреть ему в глаза.

— Получается, моим чашам цены нет! — завершила расчеты Карина.

Максимов крякнул, поразившись рациональности мышления подрастающей смены.

— Да, если не одно поколение использовало их в культовых целях, то им нет цены. — Он выдержал паузу. — Это значит, что платить никто не будет.

— В каком смысле? — Карина насторожилась.

— Разве Дымову в Гамбурге кто-то заплатил?

Максимов бросил салфетку на стол. Встал, сверху вниз посмотрел на притихшую Карину. За секунду из обаятельной умницы она превратилась в брошенного одинокого ребенка.

— С твоего позволения, я отлучусь на минуту. Он решил дать ей время все обдумать в одиночестве, чтобы полнее ощутила свою беззащитность. Жестоко, но в подобных обстоятельствах он иначе поступить не мог. Времени для иллюзий и споров не осталось. Это Максимов уже ощущал каждой клеточкой тела. Инстинктивное чутье на опасность холодным спазмом сводило мышцы.

Он шел по залу, незаметно осматривая малочисленных посетителей. Никто особых подозрений не вызывал. Какой-то крепко выпивший господин барским тоном отчитывал метрдотеля. Половину слов он внятно произнести уже не мог, только шевелил михалковскими усами и зло зыркал красными, как у кролика, глазами. Метрдотель почтительно кланялся, а кулак за спиной уже побелел от злости. Барин вставил в дряблые губы сигарету, промямлил что-то нечленораздельное, отчего сигарета выпала и закатилась под стол. Метрдотель вхолостую чиркнул зажигалкой.

— Ну и что дальше? — пробурчал барин, тупо уставившись на огонек.

Максимов с независимым видом миновал слугу общественного питания и его клиента и прошел в туалет.

Елисеев распахнул дверцу «Нивы» и поманил к себе парня, вышедшего на крыльцо ресторана.

— Шевели копытами! — зло прошипел он, подгоняя парня, приближавшегося неспешной походкой.

— Порядок, — отрапортовал парень, встав у дверцы.

— Что — порядок? — переспросил Елисеев. — Что — порядок?!

— Ну, в смысле объект на месте. — Парень пошевелил бровями на скошенном лбу. Пострижен он был по-военному коротко.

— Саша, ты где такого умника нашел? — Елисеев повернулся к водителю.

— На помойке. — Саша держал руки скрещенными на руле, отчего бугрились литые бицепсы. Весь он был кряжистый и мощный, как борец-тяжеловес, вышедший на пенсию. — Слышь, боец, ты его хоть узнал? — Он налег, грудью на руль, чтобы лучше видеть парня.

— Описание соответствует, — солидно ответил парень.

— Во, какие слова знаем! — хохотнул Саша. Он потянулся, хрустнув суставами. — Ну что, Федя, берем?

Елисеев с сомнением посмотрел на вывеску ресторана.

— Да ты не бойся. Скрутим чисто, — успокоил его. Саша. — Чего тянуть?

— Осторожнее, мужики, — предупредил Елисеев. — Он мне живым нужен. И разговорчивым.

Саша выбрался из машины, еще раз потянулся всем телом,

— О-охоньки! — Он оглядел окрестности и махнул рукой. По его команде трое мужчин вышли из кустов и двинулись к ресторану. — Слышь, Федор, а все в машину не влезем.

Елисеев указал на черный «фольксваген-пассат» на парковке у ресторана.

— Понял, командир, — кивнул Саша. — Конфискуем.

— Держитесь за «Нивой», я дорогу покажу, — сказал Елисеев, пересаживаясь за руль.

— Это не к домику у моря?

— Как догадался? — насторожился Елисеев.

— А мне там тоже понравилось. Хорошее место для долгого разговора.

Саша развернулся и неожиданно легкой для своих габаритов походкой направился к ресторану.

«Всех потом кончать! Слишком много знают», — решил Елисеев.

Три года назад он познакомился с Корзуном. Бывший разведчик, делающий карьеру в среде финансистов, и действующий офицер военной контрразведки быстро нашли общий интерес. Корзуну время от времени требовались люди, нуждавшиеся в деньгах и не боявшиеся крови. А кому как не Елисееву, по прямым служебным обязанностям следящему за нищими военными, не иметь полной информации о возможных исполнителях заказа. На том и сошлись. За каждое решение проблемы, как образно выражались финансовые мальчики, Корзун нарабатывал авторитет, Елисеев получал очередной перевод на номерной счет в эстонском банке, а исполнители… Кто о них вспомнит?

Александр был долгожителем, шесть лично исполненных заказов. Бывший прапорщик бригады спецназа Белорусского округа без труда сколотил себе группу, обучил и выдрессировал как положено. Елисеев считал группу Саши своим личным резервом на случай чрезвычайных обстоятельств.

«Господи, что я делаю!» — застонал от отчаяния Елисеев. Захотелось вдавить кулак в кругляш на руле, сигналом клаксона остановить Сашку и его людей.

Елисеев усилием воли заставил себя убрать руки с руля. Чрезвычайные обстоятельства требовали чрезвычайных мер. Крови.

И Елисеев был готов пролить ее сколько угодно. Лишь бы спастись.

* * *

Дверь распахнулась. Максимов поднял глаза. В зеркале отразилось крупное лицо мужчины лет сорока. Короткий бобрик выгоревших волос, глубокие складки у носа. Светлые, словно выцветшие глаза с веселым интересом рассматривали Максимова.

— Что надо? — Максимов завернул кран. Встряхнул руками.

Мужчина показал красную корочку удостоверения и быстро спрятал в нагрудный карман.

— Вход в туалет по пропускам? — усмехнулся Максимов, пытаясь выиграть время. Мужчина показался ему чересчур мощным и хорошо тренированным, чтобы обойтись без лишнего шума.

— Люблю юмористов. — Мужчина хищно прищурился. — Девка уже у нас, поэтому не дергайся.

Максимов медленно повернулся, и мужчина тут же мягко отступил, увеличив дистанцию.

— Я не успел рассмотреть удостоверение.

— А я тебе еще раз покажу, — пообещал мужчина. — Когда выйдем на улицу. Оплати счет, и пошли. Только без фокусов.

В холле переминались с ноги на ногу двое напа