литературного языка в художественной литературе

Во второй половине XVII в. продолжали сосуществовать два типа русского литературного языка: книжно-славянский и народно-литературный, но функции их значительно изменились.

Во-первых, расцветает схоластическая ученость, создаются философские сочинения, которые пишутся на книжно-славянском языке, что способствует его переходу из религиозной сферы в научную. «Грамматика» М. Смотрицкого, нормы книгопечатания поддерживают книжно-славянский тип языка.

Во-вторых, вытеснение религиозной литературы литературой светской приводит к преобразованию книжно-славянского типа языка, который распространяется на новые литературные жанры: торжественную эпистолярную и ораторскую прозу, поэзию, театральные сочинения, переводную литературу. В религиозной литературе книжно-славянский тип языка существовал до тех пор, пока существовала сама религиозная литература, но общественное значение этой литературы по сравнению с литературой светской уже к середине XVIII в. стало столь незначительно, что ни сама она, ни ее язык не играли заметной роли в развитии русского литературного языка.

Под сильным юго-западным (украинским и белорусским) влиянием развивается литература т.н. «русского барокко». Ее характерные черты: плетение словес, сложный синтаксис, использование архаических союзов, обилие возвышенных метафор, цитация из Священного Писания, частое употребление сложных слов, использование фонетических и лексических старославянизмов, грецизмов, архаических грамматических форм.

Но язык барочной литературы нельзя отождествлять с книжно-славянским типом языка древнерусского периода. Он отличается большим количеством заимствований из западноевропейских языков, латинского, польского и украинского языков. В барочной литературе используется антично-мифологическая лексика: имена богов, героев, легендарных певцов и поэтов. Развивается галантно-книжная манера изложения. Книжно-славянский тип языка во второй половине XVII в. господствовал в художественных произведениях с любовно-авантюрными мотивами, где довольно быстро прививалась и западноевропейская лексика (например, «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли», «История об Александре, российском дворянине»). Создавалась своеобразная манерная речь.

Церковнославянский язык теперь применяется к предметам и темам, ранее ему не свойственным: быт, взаимоотношения между людьми, внутренний мир человека. Поэтому авторы стремились при сохранении ведущей роли книжного языка сделать его более понятным для читателя. Начинается его порча, непоследовательное применение старых форм, в книжный язык проникают элементы живой разговорной речи, увеличивается количество ошибок в употреблении грамматических форм. Особенно это пестрое смешение заметно в языке драматургических произведений: книжно-славянские элементы сочетаются с разговорными и «деловыми», архаические формы смешиваются с варваризмами.

Существует в это время и литература, сохраняющая книжно-славянский тип языка: «Повесть о начале царствующего града Москвы», «Повесть об Отроче монастыре», «Повесть о Савве Грудцыне». Но книжно-славянский тип языка проявляется уже не во всей совокупности признаков, свойственных ему в древнерусский период, а главным образом лишь в определенных, весьма немногочисленных чертах: глагольные формы аориста и имперфекта, неполногласные варианты слов, варианты слов с «жд» и «щ» на месте русских «ж» и «ч», т.е. грамматические и фонетические черты. А лексика и фразеология включают много новых, неизвестных в книжно-славянском типе языка предшествовавшей поры слов и выражений. Многие авторы используют просторечные слова и выражения, синтаксис прост и доступен. Это лингвистически противоречивые памятники.

Например, «Повесть о Савве Грудцыне» совмещает в себе элементы старой повествовательной, в частности, житийной традиции с элементами литературной новизны. В «Повести…» наблюдается стремление со всеми подробностями передать реальные черты эпохи: введены исторические личности, названия городов, улиц. Произведение представляет большой интерес как первая попытка в русской литературе изобразить жизнь частного человека в реальной исторической обстановке первой трети XVII в. В «Повести…» представлен книжно-славянский тип языка с присущими ему архаизмами. Но в ней используется и просторечие живого языка, нередки здесь и лексические заимствования из европейских языков: # команда, солдаты, артикул.

Наиболее яркая черта литературного языка этих произведений – переплетение слов, форм и выражений, с одной стороны, типичных для народного языка, с другой – для книжно-литературного языка. В этих произведениях присутствуют свойственные книжной речи архаические и церковнославянские черты: многочисленные формы аориста и имперфекта, перфект со связкой, церковнославянские союзы и наречия (# понеже, токмо, велми, акы, аще, егда), фонетические и лексические церковнославянизмы и архаизмы, сохраняются формы двойственного числа. Этот материал привлекается со специальным стилистическим заданием: создать несоответствие между книжным, архаическим, типичным для «высокого» стиля литературы языком и содержанием, «сниженным», бытовым, осмеивающим отрицательные стороны действительности. Так возникает пародийно-сатирический характер произведения, который усиливается использованием переделки формул из Священного Писания, молитв, церковных служб. Это сочетается с использованием народных, русских языковых черт:

1) народно-бытовая лексика и фразеология;

2) уменьшительно-ласкательные формы существительных (# братец, лещишко, дитятко, солнышко, голубка, курочка, яичко);

3) глаголы многократного действия;

4) деепричастия на «-учи / -ючи»;

5) притяжательные прилагательные для выражения принадлежности;

6) пословицы, поговорки, присказки и присловья, эмоциональные обороты речи, сообщавшие повествованию национально-русский колорит;

7) образные выражения, близкие к народно-поэтическим, сказовая манера изложения.

Разрушение старой языковой системы наиболее ярко проявляется в сатирических произведениях. В XVII в. начинают появляться сатирические произведения, высмеивающие общественные и бытовые пороки. По языку и стилю они довольно близки к фольклорным произведениям. Они возникали обычно в среде служилых людей, торговцев, ремесленников, низшего духовенства и другого посадского люда. Для этих произведений характерно смешение разностильных, неодинаковых по характеру и происхождению языковых элементов как средство создания сатирического повествования, пародийных и комических ситуаций (например, «Служба кабаку», «Сказание о куре и лисице»). Происходит отмирание традиций старой книжности, начинается пародирование церковной службы и церковной литературы. Элементы славянизированного литературного языка оказываются в соседстве с просторечными элементами.

Автор сатиры «Служба кабаку», в отличие от своих предшественников-обличителей пьянства, осуждает пьянство не с отвлеченной, религиозной точки зрения, как грех, наказуемый божественным правосудием, а с практической точки зрения, рассматривая его как большое социальное зло, подрывающее народное благополучие. Осуждение направлено не только на пьяниц, но и на царев кабак, спаивающий Русь.

«Служба кабаку» восходит к латинским службам пьяницам, известным на Западе уже с XIII в. Посредническую роль играет при этом книжная традиция Юго-Западной Руси, где подобные тексты были распространены и раньше в связи с польским культурным влиянием.

«Служба кабаку» представляет собой пародию на церковное богослужение, где происходит намеренное сталкивание разностилевых языковых элементов. Переосмысление формы церковного богослужения влечет за собой употребление обиходно-бытовой лексики, содержание которой находится в явном противоречии с формой. Нарочитое соположение в одном контексте церковно-книжных словесных рядов и просторечия служит средством достижения сатирического эффекта. Старый книжный язык, положенный в основу произведения, контрастирует с бранными, грубо-просторечными словами. «Служба кабаку» – это стилизация под молитвенное песнопение, которое наполняется новым содержанием: «Сподоби, господи, вечеръ сеи безъ побоевъ до пьяна напитися намъ, лягу спати, благъ еси намъ, хмелю ищущимъ и пьющимъ, и пьяни обретошася, тобою хвално и прославлено имя твое во в‡ки нами». В тексте обильно представлены поговорки и присловья: «Како кликну в лес, тако и откликнется», «Под лесом видит, а под носом не слышит», «Где не станем, тут воняем, людей от себя отгоняем», «Кто к тебе ни придет, тот даром не отойдет».

Во второй половине XVII в. происходит вытеснение архаических и старославянских форм из народно-литературного типа языка. Это период интенсивного развития демократической литературы, демократизации русского литературного языка, сближения его с живой разговорной речью. В различные жанры литературы проникают элементы живой разговорной речи: обиходно-бытовая и экспрессивная лексика, диалектные, просторечные и разговорные элементы. Наиболее показательны в этом отношении жанры бытовой повести, сатирической прозы, интермедий, для которых характерны отход от книжно-славянской традиции, ориентация на живое словоупотребление, живую разговорную речь.

Усиливается влияние устного народного творчества на литературу. До XVII в. произведения фольклора влияли на литературу лишь косвенно. Так, в древних летописных рассказах отражались устные дружинные сказания, в летописи вносились отдельные пословичные выражения вроде «погибоша, аки обри». В целом же книжный язык почти не испытывал воздействия со стороны устно-поэтической речи.

В XVII в. начинается фиксация произведений устного народного творчества. Старейшая фольклорная запись – запись шести исторических песен, сделанная в Москве в 1619 г. К этому же времени относятся и древнейшие фиксации былинного эпоса. Во второй половине XVII в. выходят многочисленные сборники пословиц, например, «Пов‡сти или пословицы всенародн‡йшыя по алфавиту».

Для языка демократической литературы характерна тесная связь с фольклором. Появляются произведения, имеющие двойственный характер – полукнижные, полу-устно-поэтические: повести, гистории, сказания. Фольклорная и просторечная струя вливаются в литературу. Фольклор оказывает влияние на развитие литературного языка, проникнув в письменную литературу.

Примером может служить «Повесть о Горе и Злочастии», где традиционно-книжный сюжет облечен в форму народного былинного стиха. В языке повести книжная церковнославянская лексика явно уступает разговорно-бытовой. Используются приемы и формулы былинного стиля: постоянные эпитеты, повторы.

В XVII в. происходит сближение литературного языка с «деловым языком» в результате расширения функций деловой письменности. Происходит разрушение граней между художественной литературой и некоторыми разновидностями деловых документов, наблюдается близость структур «делового языка» и литературного языка вследствие сближения и того и другого с разговорной речью. Расширение изобразительных функций деловой письменности, нарушение жанровых границ были одним из ярких признаков приближающейся «смуты» в русской литературе и языке XVII в.

В это время получают широкое распространение памятники народной смеховой культуры, использующие форму деловых документов и пародирующие делопроизводство. Ряд произведений художественной литературы второй половины XVII в. построены в форме тех или иных деловых документов, либо по своему содержанию связаны с «приказными делами» (например, «Повесть о Ерше Ершовиче», «Калязинская челобитная», «Повесть о Шемякином суде»). Эти повести имели острую социальную направленность, были посвящены непорядкам в судах, имущественному неравенству. Элементы «приказного языка» в данных произведениях не выделяются как особые специфические явления, но естественно включаются в языковую ткань повествования. Эти повести представляют собой пародии на деловую письменность. «Калязинская челобитная» представляет собой жалобу пьяниц-монахов на строгого архимандрита Гавриила: «Да он же, архимарит [так!], приказал старцу Уару в полночь з дубиною по кельям ходить, в двери колотить, нашу братью будить, велит часто к церкве ходить. А мы, богомольцы твои, в то время круг ведра с пивом без порток в кельях сидим, около ведра ходя, правило говорим, не успеть нам, богомольцам твоим, келейного правила исправить, из ведра пива испорознить, не то, что к церкве часто ходить и в книги говорить. А как он, архимарит [так!], старца к нам присылает, и мы, богомольцы твои, то все покидаем, ис келей вон выбегаем». Скоморошина пронизывает весь текст. Она звучит и в рифмовке, и в синтаксическом параллелизме, и в повторениях глаголов, и в характере глагольных форм (инфинитив или настоящее время). Действие происходит в монастыре, и пародийное переосмысление традиционных формул – важное средство создания комического эффекта, целиком основанного на языке.

В «Повести о Ерше Ершовиче» пародируется зачин челобитной. Авторы пародий хорошо улавливают особенности «приказного языка», для которого характерно употребление в деловых документах трафаретных формул, стереотипных зачинов и концовок, содержащих устаревшие слова, формы и выражения, синтаксическое однообразие языка деловых документов.

Деловой язык этой поры распространяется на многие жанры художественной и научной литературы. Образцом олитературенного делового языка являются «Урядник сокольничьего пути» – свод правил, устав соколиной охоты, созданный при живейшем участии большого любителя этой «потехи» царя Алексея Михайловича; статейные списки посольств Федота Елчина в Грузию в 1639–1640 гг., Федора Байкова в Китай в 1654–1657 гг., Петра Потемкина в Испанию и Францию в 1667–1669 гг. и др.; а также «Записки о России в царствование Алексея Михайловича» Григория Котошихина (1667). Григорий Котошихин – подьячий Посольского приказа, изменивший России и бежавший в Швецию, в Стокгольм, где он написал свою книгу в 1666–1667 гг., а вскоре после этого был казнен. Наряду со специфическими «приказными» выражениями и оборотами у Котошихина богато представлена обиходная бытовая лексика и фразеология; синтаксические конструкции по сравнению с официальными деловыми документами более разнообразны, они хорошо выражают не только логические сопоставления и связи, но и последовательность событий в повествовании. «Записки…» Котошихина представляют собой сплав риторического стиля и живой народной речи. Описывая царский двор, автор употребляет архаические формы аориста, имперфекта, архаические союзы аки, зане, понеже, аще. Церковнославянские фрагменты могут быть обнаружены у Котошихина в его сочинении, которое в целом написано на русском приказном языке. Так он переходит на церковнославянский язык, когда говорот об иконопочитании. А раздел «О житеи бояр и иных чинов людей», где очевидна сатирическая струя, написан разговорным языком.

В качестве научного произведения того времени, написанного с использованием элементов делового, «приказного» языка, может служить предисловие Федора Поликарпова, написанное к «Географии генеральной» Бернарда Варения, переведенной Поликарповым с латинского языка в 1718 г. с амстердамского издания 1664 г.

Наиболее показательно употребление элементов приказной речи в языке «Повести о Фроле Скобееве», написанной в основном русским языком, почти свободным от церковнославянизмов. Автор «Повести…» широко использует канцеляризмы: # имелся дворянин, имелась дочь, учинил наследником, имелись вотчины, справил деревни за собою, приказали просить. В «Повести…» много заимствований из западноевропейских языков: # реестр, банкет, квартира, карета, публикация, персона. Бытовая же лексика и общий разговорный строй речи делают стиль этой повести манерной. В духе народной речи выдержаны монологи и диалоги персонажей. В «Повести…» присутствуют разговорные для той эпохи слова: # умыслив, проведав, маленько, усмотря, ежели, убираться девическим убором, а также используются галантные выражения: # возыметь любление, взять намерение, увеселительные вечера, была в печали, моей услуги вам никакой не находится. Все это значительно отличает стиль повести от стиля художественных произведений более раннего периода и приближает его к стилю светских повестей петровского времени.

В петровское время, в конце XVII – первых десятилетиях XVIII в., сферы распространения делового и собственно литературного языков еще более соприкасаются и взаимопроникают. Во многом это было вызвано расширением функций делового языка, ростом значения деловой письменности в эпоху петровских преобразований. Деловой язык все более и более вовлекается в систему нового литературного языка как одна из его функциональных разновидностей. При этом некоторые типичные для старого «приказного» языка слова и обороты (бить челом, учинити, сложные предложения с союзами понеже, поелику, а буде и т.п.), которые свободно употреблялись еще в книжном языке XVII в., постепенно выходят из литературного употребления и начинают восприниматься как специфические канцеляризмы. Таким образом, можно сделать вывод: если в донациональную эпоху деловой язык был близок разговорной речи, то в начале национальной эпохи он постепенно стабилизировался в своих устаревших формах, и уже в середине XVIII в. писатель А.П. Сумароков резко выступал против канцеляризмов и злоупотреблений «подьяческим слогом».

Таким образом, во второй половине XVII в. начался процесс распада двух ранее существовавших типов литературного языка. Происходит ломка книжно-славянского типа языка, который сближается с деловым языком и с живой разговорной речью, о чем свидетельствует появление переходных, промежуточных по языку произведений. Появляются произведения, в которых книжные элементы растворяются в народно-разговорных. Встает вопрос о необходимости отбора наиболее жизнеспособных элементов из старого книжного языка.

 

4. 6. Язык «Жития протопопа Аввакума»

 

Протопоп Аввакум Петрович (1621–1682) – глава старообрядческой оппозиции, писатель, автор около 80 сочинений (книги бесед, книги обличений, послания к различным общественным деятелям).

По традиции произведения подобного рода создавались на славянизированном литературном языке, выдерживались в нормах высокого, торжественного стиля. Аввакум был начитанным человеком, хорошо знал русскую оригинальную и переводную церковную литературу, сочинения «отцов церкви», он в совершенстве владел книжным литературным языком. Но манера его творчества была своеобразной: для нее характерно соединение книжного славянизированного литературного языка и живой разговорной речи, высокого стиля и стиля устного народного творчества. Язык и стиль произведений Аввакума противоречив. Он отстаивал старые дониконовские обряды, тем самым защищая тот извод церковнославянского письменного языка, который был принят в Московском государстве XVI – начала XVII вв., а сам смешивал этот старинный книжный язык с живым просторечием и северновеликорусской диалектной речью.

С именем Аввакума связывается зарождение индивидуального литературного стиля. Новаторство Аввакума состоит прежде всего в том, что он деформирует традиционное житие с его стилистическими и тематическим шаблонами в полемически заостренную автобиографию, в рассказ о себе самом, о своей жизни. Это было новым явлением в литературе.

В его «Житии», написанном в 1672–1673 гг., живая русская речь либо перебивает книжную, либо совсем ее вытесняет. Ведущая роль принадлежит стихии разговорного языка, которая господствует не только в лексике и фразеологии, но и в синтаксисе, в морфологических формах, в правописании.

Аввакум сам называл язык своих произведений «просторечием», «природным» русским языком, «вяканьем», противопоставлял его «философским виршам», т.е. ученому церковнославянскому языку книжников. Он противопоставлял свой язык и высоким «еллино-славянским» стилям ученого литературного языка той эпохи, и ухищрениям юго-западной книжной риторики; риторической, изощренной манере изложения, насаждавшейся писателями «московского барокко».

Тяготение к «просторечию» у Аввакума было своеобразным протестом против слога «плетения словес» старой житийной литературы. Он сознательно отказывается от житийной традиции «извития словес». Аввакум провозглашает себя сторонником свободной, непринужденной манеры изложения и противопоставляет «просторечие» «красноречию» – риторической литературе, изощренной, сложной, затуманенной манере изложения.

Свои взгляды на русский язык Аввакум излагает в обращении к царю Алексею Михайловичу: «Вздохни-тко по старому … добренько и рцы по русскому языку: господи, помилуй мя грешнаго… А ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком, не уничижай ево и в церкви, и в дому, и в пословицах. Как нас Христос учил, так и подобает говорить. Любит нас бог не меньше греков, предал нам и грамоту нашим языком Кириллом святым и братом его. Чево же нам еще хощется лутше тово? Разве языка ангельска?»

Отличительная черта «Жития» – столкновение единиц двух языковых систем, т.е. употребление элементов живой разговорной речи и книжного славянизированного литературного языка, что обусловлено содержанием произведения.

Фрагменты текста, где Аввакум излагает свое религиозное кредо, полемизирует с защитниками новой веры, создаются за счет средств книжного языка. Но ведущая роль принадлежит стихии разговорного языка. Аввакум переходит в процессе речи с объективной, божественной точки зрения на личную, и этот переход обозначается сменой языка. Чередование типов языка обусловлено у Аввакума отношением говорящего к предмету речи – позицией, с которой ведется повествование (изложение событий).

Аввакум резок и груб в обращении к своим духовным противникам. Выражая свою ненависть к патриарху Никону, он вводит в свое «Житие» грубую, порой даже бранную лексику, называет Никона поганым кобелем. А его письма к друзьям – к боярыне Морозовой и княжне Урусовой – полны нежности и заботы.

В «Житии» Аввакума используется эмоционально-экспрессивная лексика для передачи субъективного отношения автора к тому, о чем он пишет. Широко используются разговорные синтаксические конструкции; просторечная фразеология представлена пословицами и поговорками – «Из моря напился, а крошкою подавился», «Отольются медведю коровьи слезы», «Не умеет трех свиней накормить, а губит людей», «Разделим грех-то на части: мне часть, тебе часть, ему часть, а четвертую на бога положим», «Аще бы не были борцы, не бы даны быша венцы» – которые используются как средство оживления речи.

Аввакум искусно воспроизводит диалогическую речь. В «Житии» обильно представлены диалоги. Иногда маленькая реплика рисует существенные особенности характера персонажа.

В языке «Жития» представлен ряд морфологических особенностей, русских по своей природе: (1) существительные мужского рода с окончанием «-у» в род. пад. ед. ч.: # «запасу небольшое место осталось», «прежде его приезду»; (2) прилагательные мужского рода с окончанием «-ой» в имен. пад. ед. ч.: # «понеже люблю свой русской природной язык».

В произведении Аввакума немало диалектных черт говора владимирско-поволжской диалектной группы:

1) постпозитивный артикль, т.е. формы местоимения «-от», «-та», «-то», «-те», согласуемые в падеже и числе с предшествующими существительными;

2) употребление повторяющегося глагола «не знаю» в своеобразной функции разделительного союза, если высказывается сомнение;

3) часто встречается оборот «именительный дополнения при инфинитиве» типа «творить молитва».

В сочинениях Аввакума ясно проступает стремление упростить стиль своего писания. Можно отметить три основных приема сочетания народно-разговорных и церковнославянских элементов в языке его сочинений:

1. Церковно-книжные выражения, употребляемые Аввакумом, тут же поясняются при помощи обиходных русских выражений, как бы переводятся с церковнославянского языка на русский: # «Бысть же я в третий день приалчен, – сир‡чь есть захотел»; «ангелы… древле восхитили Авраама выспрь, сиречь на высоту к небу»; «зело дерево уханно, еже есть вони исполнено благой»; «обратилось солнце к Востоку – или назад отбежало».

2. Церковнославянская фразеология сочетается с просторечной и утрачивает свою высокопарность, сливается, ассимилируется с разговорной речью. Рядом со старославянскими словами употребляются слова простонародные, даже вульгарные (# вскрался). Происходит своеобразная нейтрализация церковнославянизмов приемами их конкретно-бытового осмысления.

3. Церковно-религиозные образы, в частности, образы дьявола, беса, включаются в бытовое описание, в систему повседневных образов, и благодаря этому утрачивают свой отвлеченный, абстрактный характер, конкретизируются, материализуются. Черт превращается в щеголя-соблазнителя.

Старославянские слова меняют свои стилистические функции, начинают употребляться с новыми целями: для создания иронии, для отражения юмористического отношения автора к изображаемому.

Быстрый темп повествования, создаваемый лаконичной, простой фразой, богатой глаголами, беспрерывная смена картин перебивается короткими, эмоционально насыщенными восклицаниями: «О горе мне! Увы мне! Ох, времени тому! И смех и горе!»

Важным средством эмоционального воздействия на читателя и выделения особо драматических мест в повествовании является искусно применяемая Аввакумом ритмическая организация речи, что часто подчеркивается рифмой (чаще всего глагольной) или созвучием.