XXVI. Клодия из Байи – Катуллу в Рим

(25 августа)

Сестра говорит, что мне надо тебе написать. И другие тоже взяли на себя роль твоих заступников, твердя, будто я обязана написать тебе письмо.

Что ж, вот я его пишу. Мы с тобой давно уговорились, что письма ничего не стоят. Ты пишешь то, что я давно знаю или легко могу вообразить, и часто отступаешь от правила, которое мы себе положили: в письмах должны главным образом излагаться факты.

Вот факты, касающиеся меня.

Погода стояла невиданная. Было много пирушек и на суше и на море. Не говоря уж о сборищах, посвященных только беседе, когда Хозяин не затевал никаких других развлечений. Стоит ли объяснять, что беседы здесь, в Байях, невыносимо скучны, еще скучнее, чем обычно.

Я занимаюсь астрономией с Сосигеном и поэтому стала врагом всех поэтов, разглагольствующих о своих дурацких чувствах в присутствии небесных светил. Я принялась учить египетский язык. Когда оказалось, что на слух он напоминает младенческий лепет, а его грамматический строй ничуть не выше его звучания, я это бросила. Мы ставили любительские спектакли по-гречески и по-латыни. Я много работала с Киферидой. Она отказалась от платы и вернула подарок, который я ей послала. Когда я стала настаивать, что не хочу оставаться у нее в долгу, она попросила стихи, написанные твоей рукой. Я дала ей «Свадьбу Пелея и Фетиды». Она не захотела участвовать в наших спектаклях, но изумительно продекламировала эту поэму и во время наших уроков часто исполняла отрывки из трагедий. По стилю мы резко отличаемся, но своим она владеет в совершенстве. К концу урока часто заглядывал Марк Антоний. Мне приятен в нем только его смех, смеется он все время, но это не надоедает. А вот когда Киферида не говорит о своем искусстве, она надоедает. Она вялая, как все счастливые женщины. Я узнала, правда не от нее, что она одна из немногих, кому разрешается посещать Луция Мамилия Туррина на Капри. (Клодия написала Туррину, прося разрешения его навестить, но ей было вежливо отказано). Я знаю нескольких мужчин, которых я могла бы очень любить, будь они даже калеками и слепыми. Прочла вместе с Вером его новую книгу стихов.

Я нажила много новых врагов. Ты знаешь, я никогда не лгу и не разрешаю лгать в своем присутствии. Я была, как ты выражаешься, несколько раз тебе «неверна». Так как по ночам у меня бессонница, я иногда на эти часы подыскиваю себе компаньона.

Вот факты относительно моей жизни этим летом и ответы на вопросы, которые ты задаешь в своих на редкость однообразных письмах. Перечтя их, я заметила, что ты-то мне сообщаешь весьма мало фактов. Ты пишешь не мне, а тому выдуманному образу, с которым я отнюдь не желаю состязаться. Сведения о тебе я получила от сестры и других твоих заступников. Ты навещал сестру, а также Манилия с Ливией (Торкватов). Ты учил их детей плавать и управлять парусной лодкой. Ты учил детей воспитывать собак. Ты написал кучу стихов для детей и еще одну венчальную песнь. Повторяю, ты потеряешь свой поэтический дар, если будешь его так растрачивать. Подобные стишки только усугубят недостаток, которым и так страдают многие твои сочинения, – просторечие и провинциализм. Многие даже не считают тебя римским поэтом. Мы с тобой признаем, что Вер не наделен от природы таким талантом, как ты, но и манера его поведения, и стихи безупречно изящны и даже изысканны, в то время как ты продолжаешь щеголять своей северной неотесанностью.

Это письмо, как и все письма, написано совершенно зря. Однако я хочу сообщить вот еще что: в последний день сентября мы с братом устраиваем званый обед – надеюсь, ты придешь. Я пригласила диктатора с женой (кстати, говорят, что ты одарил нас еще несколькими эпиграммами; почему бы тебе не признать, что ты ничего не смыслишь в политике и не интересуешься ею? Что за удовольствие разражаться непристойными звуками за спиной у великого человека?). Я пригласила также его тетку, Цицерона и Азиния Поллиона.

Восьмого я двинусь на север. Захвачу с собой нескольких друзей, в том числе Мелу и Вера. Какое-то время мы погостим в Кануе у Квинта Лентула Спинтера и Кассии. Может, ты присоединишься к нам девятого, а через два-три дня мы вместе вернемся в город.

Если ты решишь приехать в Каную, пожалуйста, не рассчитывай, что я буду коротать с тобой бессонницу. Прошу тебя наконец понять, что такое дружба, оценить ее преимущества и не выходить за ее границы. Она не предъявляет претензий, не дает права собственности, не порождает соперничества. У меня большие планы на будущий год. Буду жить совсем не так, как в минувший. Обед, на который я тебя приглашаю, даст тебе об этом представление.

 

 

XXVI-А. Катулл

 

Miser Catulle, desinas ineptire

Et quod vides perisse perditum ducas.

Fulsere quondam candidi tibi soles,

Cum ventitabas quo puella ducebat,

Amata nobis quantum amabitur nulla.

Ibi illa multa turn iocosa fiebant

Quae tu volebas nec puella nolebat.

Fulsere vere candidi tibi soles.

Nunc iam ilia non volt; tu quoque inpotens, noli,

Nec quae fugit sectare, nec miser vive;

Sed obstinata niente perfer, obdura.

At tu, Catulle, destinatus obdura.

 

Катулл измученный, оставь свои бредни:

Ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.

Сияло некогда и для тебя солнце,

Когда ты хаживал, куда вела дева,

Тобой любимая, как ни одна в мире,

Забавы были там, которых ты жаждал,

Приятные – о да! – и для твоей милой.

Сияло некогда и для тебя солнце,

Но вот, увы, претят уж ей твои ласки.

Так отступись и ты! Не мчись за ней следом,

Будь мужествен и тверд, перенося муки.

А ты, Катулл, терпи! Пребудь, Катулл, твердым!