Ево Вакудиан, младший кандидат Храма Времени, Йядра, Надежда

 

…вот ведь чепуха какая опять они меня запутали пятый день я здесь завтра говорят и испытательный срок кончается а как не знал ничего так и до сих пор… болтовни об этом Храме было столько и все разное поди-ка проверь а интересно же вдруг хоть что-то правда вряд ли конечно хорошее и вдруг правда редко и обычное-то хорошее случалось а уж сказки эти нет не бывает да и страхи тоже если честно сказочные и всегда всегда разное как же верить если ничего почти не совпадает то будто в Храме нет времени то есть нет вообще живут там значит кто попал а время у них не идет…а как в Храм этот попасть а никак он сам выбирает но только чтоб дети не очень большие но и не мелочь и они там не растут и понятное дело не заболевают и не надо ходить за едой в эти их лагеря где пока анализ не сдашь и лекарство не проглотишь еды не дают или в город где еды почти уже и нет… только никто ведь из знатоков этих крысоголовых сам ни Храма ни дороги к нему не видал байки одни а те кто видел якобы те совсем другое говорят только верить-то им мало кто торопится больно уж складно выходит прямо хоть бросай тут все и рви во все лопатки за ними сам-то дороги никто пока что не находил а пытались и не раз и я сколько раз пробовал вслед за ушедшими нет в Храм дороги… а те что соглашались и увести себя давали их потом долго никто не видал так что ясное дело слухи всякие идут дескать наоборот все и ничего этот Храм не спасение на самом деле там детей в жертву Духу Времени приносят а коли так что ж тогда они потом ходят и зовут туда других если в жертву а это не они ходят это куклы ходят точь-в-точь как они но куклы вроде тех плохих людей с бубенчиками вид один…да мало ли еще наболтают и понятно что врут все а только интереснее делается вот я и пошел как один остался дней с десять протерпел без сестры и пошел пусть в жертву а все-таки вдруг правда лечат там какая у меня жизнь что одному что в Общину податься все одно через год заболеешь как все илп ходи каждый день за таблетками этими от которых потом не голова а орех пустой и ноги ватные зато говорят дольше будешь здоровым а зачем дольше… психовал конечно когда меня вели тоже ребята и с виду люди как люди а все-таки страшно плохие люди они тоже ведь с виду… когда входили стыдно стало что трушу ну их думаю пусть хоть съедят а бояться не буду мы и не такое видали даже запеть себя заставил но это все так видимость одна а как карабин велели отдать все скис не человек я без оружия даже вспотел все кругом обычное дом как дом а меня колотит все равно как голый по гнездам змеиным идешь… сейчас-то смешно вспоминать и стыдно никто меня тут понятно не съел и никому в жертву не принес да и некому тут жертвы приносить и вообще ничего тут нет то есть дом есть большой огромный даже дом и где они его прятали…ребята есть пацаны в основном а волшебства или хоть чего-то эдакого ни на чих и чего они это Храмом называют чтоб мы что ли шли сюда так я бы лично и так пошел за одной надеждой только…сперва я думал прячут главное срок испытательный проверка понятное дело а теперь вижу нет вот кончится завтра этот срок и все так и останется как в том лагере за озером когда еще почти все наши были… утром значит тут бегать и плавать потом еда тоже обычная кстати потом не как в лагере вместо стрельбы книги и кино больше всего про то как жили до Болезни и Угона какие были города моря страны в общем история ох и тошно от этого всего хоть и интересно ужасно и читать и особенно смотреть хоть плачь… нас жалко себя была же жизнь красивые места просто мурашки по спине какие красивые и никаких ни у кого карабинов а людей-то всюду полно и выходит сами они все это запачкали сожгли и испортили а потом и Болезнь и Угок…так ведь не ради же этого меня так в Храм звали-тянули змеиный хвост нет узнавать все интересно книг-то у них ото у нас даже тогда за озером и сотой доли того не было а фильмов я таких и вовсе отродясь не видал в старом доме была установка но дряхлая и записей мало а потом и она сломалась я-то не умею чинить сестра раньше копалась когда еще могла… и все-таки Храм для чего-то же если бы нас просто учить собирали зачем тогда все эти секреты, тайны… ладно день еще потерплю дольше терпел а там пойду к этому Арвиану он сам говорил спрашивай только как спросишь смешно вроде у такого же пацана вот в лагере был из колдунов один он не заболел и теперь такой как все были до Болезни он много знал и учил всех а тут дети одни правда если приглядеться Арвиан этот все-таки малость не такой его тут слушают все но не как мы подчинялись старшему в лагере или там дежурному а вроде как самого умного что ли и он так и ведет себя не командует спокойно так скажет а они уже глядишь и пошли выполнять… говорят надо привыкнуть не знаю похоже кое-что все-таки есть в этих рассказах про время которое не идет не бывает таких мальчишек…как ни верти а Арвиан и еще эти трое его помощники должны быть старше меня хотя бы лет на пять но ведь это даже если все они такие что не заболели все равно видно бы было не может же человек не расти если только и вправду время тут не остановилось…короче запутали меня совсем вроде и нет ничего о чем болтают ни храма никакого ни молитв ни жертв ни колдовства а вроде что-то и есть хоть и без чудес особенных а необъяснимое и даже без оружия вполне можно…все так и я так ну раз никто не боится и ничего не случается… первые дни я не решался так думать даже и про себя а теперь вижу карабины и там снаружи были не так уж нужны сколько времени никто ни одного плохого человека не видел только готовность всегда была а сами они вроде как попрятались так что выходит здесь я только жить и стал нормально и учиться…не стрелять учиться во все незнакомое а чему-то интересному другие кто здесь давно учатся больше намного и даже уходят куда-то в другое здание странно только домик совсем маленький а ребят туда влезает человек тридцать и долго там целый день иногда а ведь почти будка что за фокусы… ладно терпи все узнаешь другие тоже терпят…пацаны молча девчонки ясное дело сплошная стрекотня но все равно как-то чувствуется что всем здесь лучше видно же ни богов здесь нет никаких ни Духа этого Временного только мы ну и хорошо и ладно подождем…а пока кино начинается сегодня про войну…

 

Текст 8

 

…с каким бы наслаждением я объявил все это цепью идиотских случайностей!.. Нам разрешается прослыть невеждами, мистиками, суеверными дураками. Нам одного не простят: если мы недооценили опасность. И если в нашем доме вдруг завоняло серой, мы просто не имеем права пускаться в рассуждения о молекулярных флюктуациях — мы обязаны предположить, что где-то рядом объявился черт с рогами, и принять соответствующие меры, вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах.

 

 

Поступление в Архив: 24.04.173

Извлечение-копия из документации КОМКОН-2 Ян Елитов

Зона ответответственности: юго-восточный материковый сектор

Фрагмент отчета.

Стилевая манера: «артист» консультант-наблюдатель. Надежда

 

Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, изрезанные, словно бы ранами, глубокими трещинами. Весь пейзаж был залит желтым бледным светом, делавшим местность еще более унылой. Ни строения, ни даже деревца не виднелось до самого горизонта.

Близился рассвет, следовало бы двигаться скорее. Мой сопровождающий, однако, спешить не думал. Казалось, обо мне он вовсе позабыл. Поторопить же его не было никакой возможности: языка я по легенде не знал вовсе. Кроме того, мне не вполне было ясно, должен ли вожатый видеть во мне человека или же только беречь как груз. За всю ночь он ни разу не поглядел в мою сторону.

А ведь я знаю, что гость с лицом, подобным моему, и моей манерой в этих краях — явление нечастое. То есть лицо такое тут встретить можно. То же — и манеру поведения. Но не в одном человеке, а только по раздельности. Ибо внешностью по здешним меркам я похожу на пятнадцатилетнего, а значит, и держаться должен соответственно. А отнюдь не так, будто мне за сорок. Чего, впрочем, тут вовсе не бывает, если не считать «колдунов».

Несколько времени спустя мы выехали на неширокую полосу сухой глины между двумя оврагами. Двигаться стало легче. Вдруг сопровождающий стал посматривать в сторону и наконец, оборотившись ко мне, сказал безо всякого выражения: «Следует здесь объехать, краткий путь опасен». Я же, как и полагается, его не понял, а только изобразил на лице по возможности добродушное выражение.

Увидев причину его беспокойства, я про себя согласился с его намерением. В стороне от нашего пути одна из овражных расщелин была с водою. Выглядела эта вода, или, точнее, жижа, неприветливо, и мы наконец свернули.

Между тем час от часу становилось светлее. Первые лучи, предвещавшие восход, уже облизывали верхушки дальних гор, делая их словно бы хрустальными. Ехать стало веселее.

Обогнув опасное место, мы вновь вернулись на прямую дорогу. Солнце показалось над горами, и я увидел невдалеке лагерь. Несколько убогих хижин, обнесенные частоколом, да два дозорных шалаша на подходах составляли его весь. Впрочем, такую примерно картину я и ожидал. Эх, видно, и тут мне ничего не сыскать — решил я про себя. Распрощавшись жестами с вожатым, я направился к наиболее пристойному из строений, полагая в нем дом местного «колдуна» или иного начальства. Проход между хижинами служил единственной здесь «улицей». Он был неширок и зажат между тяжелых старинных заборов, поставленных, наверное, еще в те времена, когда здесь верили в действенность столь убогой защиты.

Хозяину было, наверное, за сто — на вид. Он едва ходил, так что я помог ему подняться по ступеням крыльца. Внутри дома было, впрочем, чисто и ухожено, и имелась вполне приличная аппаратура для связи — нашего производства. Нашлись и более молодые с виду аборигены. Толку от них, правда, было ненамного больше, чем от старшего, каковому оказалось то ли двадцать пять, то ли двадцать шесть лет. Не то чтобы никто из них не хотел мне помочь. Желание-то было, да вот знать о моем деле они ничего не могли. Выяснил я у них лишь то, что своего колдуна в лагере нет, редкость это — колдун, не в каждом и большом поселке имеется, а есть таковой у соседей с севера, и можно ему позвонить, ежели есть такая надобность, потому что просто так, без дела беспокоить колдуна никак нельзя, очень он на это, значит, сердится. Так что вот тут видеофон и вот его номер, да вот беда, как его набирать, знает один только Охотник, а он как раз сейчас ушел, змеиный хвост, вчера еще ушел или даже третьего дня — видать, охотиться он ушел, потому что зачем же еще Охотнику вдруг уходить, как не на охоту; нужно, чтобы каждый делал свое дело, иначе что же тогда получится, если, скажем, Охотник возьмет и станет просто так вот, змеиный хвост, уходить — ведь если вдруг человеку позвонить надо, а как номер набирать, никто здесь, кроме Охотника… Ну и так далее. Одно слово — лес. Лагерь.

Это не солдаты из города — из тех-то, наоборот, слова не вытянешь.

Что ж, и это была удача. На экране появился обычный человек; я настолько отвык тут от подобного явления, что в первые секунды «не включился», а просто смотрел на него и улыбался. Со стороны это, вероятно, выглядело довольно глупо, но я ничего не мог с собой поделать. Он и вправду ничем особенным не выделялся и в других условиях вполне бы подошел под столь любимое писателями и нашими психологами определение «незаметный». Но это — в других условиях. Здесь же вид спокойного, немного усталого пятидесятилетнего мужчины, без всех этих атрибутов непрекращающейся игры в войну, без этой всеобщей ауры клиники для неизлечимых шизофреников, когда уже на второй день тебе начинает казаться, что, кроме совсем маленьких детей, кругом нет ни одного нормального — здесь вид такого человека все же поражал.

Мой собеседник, видимо, понимал это и молча терпеливо ждал, пока я освоюсь. Наконец, увидев, что я «включился», он склонил голову в приветствии.

— Мы ждали тебя, Ян. Ваши, из Центра, мне сообщили. — Голос у него был тоже обычный: усталый голос усталого человека лет пятидесяти. Человека, измученного грузом постоянной ответственности за тысячи других, помочь которым он не может почти ничем.

А мы? Что можем здесь мы?..

— Приветствую тебя и желаю здоровья, — произнес я готовую формулу. — Прости, но твое имя мне неизвестно.

— Для всех здесь я гаттаух. Однако ты можешь называть меня по имени: Багуан, ведь для них ты тоже незаболевший, один из нас. Как ты добрался?

— Благодарю, — я поклонился и прикрыл глаза, — мне дали сопровождающего и транспорт.

— Что ж, будем кратки. Боюсь, о твоем деле мне известно мало. Что-то связанное с этой легендой о «Храме Времени»?

— Да, с легендой. — Я помолчал, подбирая слова. Мне очень нужна была его помощь, и я слишком хорошо знал, как легко обидеть и без того издерганного, вечно невыспавшегося «колдуна». К тому же — годы абсолютной власти…

— Багуан, мы имеем основания думать, что эта история с Храмом — не легенда. Во всяком случае, не совсем легенда. Что-то все же происходит реально — есть факты. — Я помолчал выжидающе, но он только поморщился при слове «факты», ничего не сказав. Что ж, попробую надавить на святое — не забыл же он за эти пару лет, чего они тут все так боятся.

— Ты гаттаух, ты за них отвечаешь, за всех. Они могут лишь знать, а ты — помнишь. Помнишь Всеобщий Угон, помнишь, как они охотились за детьми. Последнее время этого нет — ни «плохих людей», ни прочего. Вас стало больше, и болеете вы меньше — мы уже кое-что можем. И мы, и вы немного расслабились. Начали надеяться…

— Да, будь они прокляты, мы — начали! — вдруг выкрикнул он, весь подавшись к визору, так что его лицо заполнило экран — я даже отпрянул. — Да, вы продлеваете жизнь тем, кто к вам приходит. Но прошу тебя, думай, прежде чем говорить дальше! Ибо если ты скажешь, что они снова взялись за наших детей и что эти легенды — не легенды… — Он замолчал и прикрыл глаза, заставляя себя успокоиться. — Прости, землянин, я тебя слушаю.

— Тебе не за что просить прощения. Это твой мир, и мы слишком мало можем вам дать, чтобы иметь право вмешиваться. — Я снова поклонился. — Поэтому без полной уверенности я бы не пришел. Храм Времени — или что-то подобное — существует. И это — нечто действительно новое в их арсенале. Если, конечно, это они…

Багуан поднял глаза и спокойно выдержал мой взгляд.

— Полная уверенность! — Он горько усмехнулся одним уголком рта и покачал головой. — Дорого бы я отдал за уверенность хоть в чем-то, что творится в этом полумертвом мире. Что ж, давай свои факты, что там такого нового, и будем думать вместе.

— Факты таковы. Во-первых, дети действительно уходят. Но — и это во-вторых — многие из них позже возвращаются — чтобы увести за собой других. При этом для увлечения новых адептов они сами пользуются сказкой о Храме, в котором никто якобы не взрослеет. Пока что мы располагаем только этим. Точное местонахождение Храма неизвестно. Возможно, их несколько, или же, что более вероятно, он меняет положение. Тем не менее дети туда дорогу находят. Последние вот сведения — из ваших краев.

Мы помолчали. Потом гаттаух медленно заговорил:

— Ян, мы знаем, ты здесь уже не чужой. Наши беды тебе не безразличны. Не обижайся на меня, но все же, может быть, ты ошибаешься? — Вежливые интонации в его голосе едва скрывали раздражение. Ну да, конечно, «не чужой»… И все-таки пришелец, благополучный человек из благополучного, здорового мира. Что он может понимать в наших делах, как ему почувствовать боль того, кто все видел, все помнит…

— Я хотел бы ошибаться, — ответил я, — но факты точны.

— Однако послушай и меня. — Он снова говорил ровно, без эмоций. — За эти годы — годы эпидемии — нас не просто стало мало. Нет — нас нет вообще. Я и еще горстка долгожителей — это же ничто, ты понимаешь. Но в этот мир пришли они, наши дети, и они заполняют его на глазах, словно… Ладно, не о том речь. Они ведь ничего почти не знают и не умеют — только выживать, плодиться и ждать, надеясь, что их детей — или внуков, правнуков — болезнь когда-нибудь отпустит. Теперь вот есть вы, и надежда стала реальнее. Но главное-то — главное осталось: они — не мы. Нашего мира нет, он не вернется, и даже мы, те, кто помнит, давно забыли о нем, заставили себя забыть. А у них свой — странный, больной, дикий — но свой, новый мир. Большинство из них неграмотны. Все, чему они успевают научиться — не считая инстинктов, — это выживать, добывать пищу… Ну, теперь — еще и выращивать. Но ведь человеку этого мало! Вот они и создают дикие, нелепые суеверия, страшные сказки — и сами в них верят. Слышал ты о культе Черного призрака?

— Это под Приной, когда они себя сожгли? — Я прикрыл глаза и закинул голову в знак скорби.

— И там тоже. Мы ничего не могли сделать: не было еще даже ваших видеофонов, не то что летающих машин. И это — только самое страшное. Поклонялись чему угодно и играли во что угодно. Пойми же, Ян, это не дети, но это и не взрослые. Они уже и до болезни растут в сумасшедшем мире, они стрелять по живому учатся раньше, чем читать — те немногие, кто вообще учится читать. Да по сравнению с нашими дикари из ваших фильмов о прошлом Земли — уже цивилизация! Боюсь, мне тебя не переубедить, но, честное слово, этот твой Храм Времени — мелочь, эпизод. Ну да, слышал я о нем, давно уже слышал. — Он поморщился. — Так ведь я тут о таком слышал и такое повидал… Ну хорошо. Я обещал помочь — и помогу. Что ты, собственно, предлагаешь?

— Предлагай ты, я готов слушать, — сказал я.

— Ладно, Ян, — он просто улыбнулся, — будем считать, что этикет ты знаешь. Забудем эти глупости, я с тобой не с первым работаю из землян.

— Принято, Багуан. И все же — сначала ты.

— Что ж, — он обернулся и подозвал кого-то жестом, — тогда ты, Ян, подожди моего человека, он привезет тебя сюда. А мы тут пока попробуем выйти на свидетелей. Поедешь на юг, в лагерь Гелидиана, привезешь вот этого человека, — обратился он к появившемуся в поле зрения парню лет пятнадцати — с поправкой на наши лекарства. Выглядел он, соответственно, вдвое старше. — Спеши.

Багуан снова повернулся ко мне:

— А ты помоги мне пока своими фактами. Легенда — плохой источник информации. Правда ли, что в Храм берут только старших из детей до болезни?

— Да, у нас такие же данные. К детям младше восьми адепты не обращались, и никто из них в Храм не уходил.

— Ладно, будем искать среди старших. Но скажи, землянин, ты сам-то, просто сам — ты веришь?

Я помолчал. Очень хотелось его успокоить, ведь я его отлично понимал. После нескольких лет тишины появилась надежда — и принесли ее мы, земляне. А теперь прихожу я и сообщаю ему, что все начинается снова. Или — еще хуже. Потому что раньше детей можно было оградить, научить, предупредить. А что делать, если за ними начнут приходить не куклы — пусть сколь угодно мастерски выполненные, — а их знакомые, настоящие, живые сверстники? Что, снова стрелять? В кого, друг в друга?.. Не удивительно, что он так много говорил. Не меня же он надеялся переубедить… И все же я сказал правду:

— Да, верю. Мы тоже прорабатываем не первую легенду. И всегда наши машины говорили: нет, это — не факт… Ты правильно говорил: суеверия здесь простые, бесхитростные. А тут — уходят, а потом, через долгое время, возвращаются непостаревшими и уводят за собой других. Если бы даже сами выдумали — место мы давно бы нашли. А эти-то — как сквозь землю… — Я вдруг увидел, как изменилось его лицо, и осекся. — Прости, я не это имел в виду.

— Что ж, землянин, будем искать. Боюсь только, что, если ты прав, найти этот Храм будет не легче, чем войти в те дыры в земле. Но помощь моя тебе обеспечена. Все, что в наших силах. Жду тебя в моем доме. — Он поклонился.

— Спасибо, Багуан. До встречи, — ответил я и нажал клавишу отбоя.

Итак, часа на полтора я свободен. Поспать бы — да нельзя. Не попросишься на отдых. Не то амплуа. Это сколько же я ролей за сегодня перемерил? В городе, когда ходил по инстанциям, искал провожатого в эти края — «высокий чин дружественной армии». Тупой — ужас! Аж скулы свело за час работы на публике. Потом — дорога сюда. «Иностранец-сопровождаемый». Тоже работка еще та: языка-то не знаешь. Да если бы и знал — о чем с солдатом беседовать. Потом здесь, с аборигенами, «горожяннн-долгожитель». И это нелегко: попробуй только заговорить с акцентом — потом еще и помощь вызывать придется. Это, выходит, уже три. Ну и четвертая роль, с гаттаухом. Самая простая — только чуть приглушить эту нашу дурацкую отеческую заботливость, быть как бы на равных. Как бы. А что сделаешь — мы ведь и вправду здесь чужаки, правил не устанавливаем.

Но это-то ладно, это все семечки, нам не привыкать. А вот Храм… Не одному мне, многим он спать не дает. И тут, и на Земле — в Конторе. Вчера, перед выходом, еще в костюмерной — поймал меня Сам, по видео. Особый случай, сверхвнимание и сверхсобранность. Если это — то, что я думаю, то возможность уникальнейшая. Раньше мы ИХ не встречали и встретить не могли, — он и слово-то само «Странники» боится произносить, и это — по спецканалу! Ну ясно — чтоб не сглазить. И вижу же по глазищам его, даже по ушам вижу: все бы он отдал, чтоб быть на моем месте, самому пойти — и нельзя, не его это зона, не успеть включиться — языки, культура — никак не успеть, месяцы нужны. — Так что ты, Ян, возможно, идешь по ИХ следам, по теплым следам! — Он помолчал, глядя на меня своими немигающими зелеными фарами. — Здесь мы появились почти через сорок лет после них. Мы видели их работу и видели, как они исчезли. И все — вслед. Но тут, тут-то нечто новое — это не муляжи, это живые вернувшиеся — возможно от НИХ — дети. Детей у нас, сам понимаешь, нет. Да и раскололи бы ОНИ нашего в момент. Так что надеяться на личную встречу не приходится. Но — свидетели! Дай мне встретиться или сам сумей поговорить хоть с одним, кто вернулся, кто видел. Черт возьми, у меня есть к НИМ вопросы! ОНИ подошли слишком близко, пусть уж хотя бы поговорят, не глупее же мы детей! Ян, я посылаю тебя, ты знаешь почему: ты здесь самый молодой и самый пластичный. Надеюсь, если придется, твоей способности к импровизации достанет. Успеха тебе.

И все. И это — задание! Иди, мол, Янушка, туда, не знаю куда, прихвати там то, не знаю что, а лучше бы — лучше языка Странников — в бутылочку можешь налить или там в шарик воздушный закачай: импровизируй по обстановке. А то и вовсе внедрись — пластичность свою, значит, продемонстрируй.

Вот уж воистину похвалил. Подумаешь — что нам стоит прикинуться не имеющим формы — словно вода или пар. Или варенье на худой конец. Ну ладно, это я так, от беспомощности. Прав он. Но однако завелся-то как, а за год, бывало, и половины не скажет от того, что тут одним залпом выдал. А я теперь сиди и психуй за него и за себя вместе: что-то еще получится.

Одно утешает — думать особенно не о чем, фактов новых не наблюдается. Так что будем, как начальство и приказало, полагаться на импровизацию. А пока вот что: свяжусь-ка я пока с Айрис, благо видео у них тут налажено, а из комнаты — если сие можно так назвать — все деликатно вымелись. Еще бы, личная беседа с гаттаухом. Этикет.

Поболтаем хоть этот час без спешки: она тут уже четыре года с лишком, а виделись мы только в Центре — о работе, стало быть, ни гу-гу! Вот Айрис-то мне и подбросит сплетни — без амплуа, напрямую. Узнаю положение дел в городе — не из сводки. Жаль только, говорить придется на загорском: услышать-то меня они все же могут, вон стенки какие. Ну-ка, как тут на этой штуке набирают номер, когда рядом нет Охотника?..

 

Информация

Тагора

 

…и тихонько произнес: — Сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор все тянутся передо мною кривые глухие окольные тропы…

 

 

(За время существования Проекта было предпринято четыре попытки установления контакта группы «ЗИП» с детьми планеты Тагора. Несмотря на принципиальное качественное различие всех четырех сценариев, ни одна из попыток не увенчалась успехом. Работу в этом направлении решено свернуть и более к той зоне не возвращаться.

Что ж, в конце концов, они счастливы и так. А со своим уставом в чужой мир… — К. К.)

 

Текст 9

 

Разве бог имеет право на какое-нибудь чувство, кроме жалости?..

…будем спокойны, как боги. Богам спешить некуда, у них впереди вечность…

 

 

Поступление в Архив: 1.03.200

Отчет об операции «Матиаш»

Исполнитель: Д. Логовенко, группа «Метагом»

Начало операции: 8.05.199

Завершение: 29.02.200

Первым из людей Земли, добровольно принявшим ЗИП-инициацию, стал Кир Костенецкий — в день своего тринадцатилетия 5.12.199 — с присвоением девизного знака «Матиаш».

С марта 200 года Кир — координатор группы по планете Земля.

События того времени опишу поподробнее. Все же изнутри видно чуть иначе.

О существовании команды я узнал в сентябре 98-го. Было мне тогда одиннадцать, учился я в петрозаводской школе «Восход» и ничего такого особенного собой не представлял. По-моему.

К тому времени команда существовала уже почти полвека, в ней насчитывалось более сотни «действительных членов». И ни одного — с Земли! (Это не считая Принца и Мамы, каковые — каждый по-своему — все же не земляне.) Странного тут ничего нет: попробуйте-ка с такой благополучной планеты незаметно вытянуть целого человека, к тому же — ребенка! Это вам не Арканарское средневековье. (Собственно, и Эдна изъята с нарушением принятых в Проекте норм, так ведь у нее и обстоятельства были не самые рядовые — это раз, а второе — не было еще в те времена главного Хранителя Этики, нашего бескомпромиссного Маленького Принца — Пьера.) Но кроме трудностей этико-технических, имелись и более серьезные: изымать-то надо было все же добровольца! Да и не в изъятии дело. Изъятие, как позже выяснилось, требуется для землян редко. Можно сказать, исключительно редко. Был бы мальчик…

Так что Учителя не прекращали поиски. Поиски не просто ребенка, а второго случая «дубля Логовенко». Только как бы наоборот. То есть кандидат должен был: а) иметь зубец Т на ментограмме; б) подходить для ЗИП-инициации по всем параметрам и, наконец, из двух путей — превращение в метагома или уход в команду — выбрать второй. В отличие от самого Акушера. Этим-то землянином и стал я.

Конечно, при необходимости среди миллиардов землян можно было найти детей, исчезновение которых никого не сделало бы несчастным. Но как раз необходимости-то и не было. Учителя не спешили. Что же до детей с других — не столь благополучных — планет, то большинству из них уход в команду попросту спасал жизнь. А на родине ничего и никого у них не оставалось.

И все же главная идея Проекта требовала действий — действий по Разделению. Вот только метагомы, отделившись, уходили насовсем, наша же команда как раз затем и создавалась, чтобы стать частью человечества: дети все-таки, не в Космосе же обретаться… Собственно, некоторые наши — кто послабее и ожидания не выдержал — уже живут среди вас… Однако — все по порядку.

Итак, в сентябре 96-го 11-летний школьник из Петрозаводска получил предложение вступить в группу «ЗИП» и стать ее координатором на Земле — в соответствии с выявленными скрытыми способностями. На размышление — три месяца. Результат — отказ. Без всяких размышлений. Причина — мощная мотивация к конкретно-взрослой деятельности.

Ну не хотел я останавливаться — с чего вдруг? У нас с ребятами в исторической секции вон какие были планы… (Полагаю, не раскрою тайны, сказав, что от первого отказа — Д. Логовенко — до меня были еще случаи: восемь мальчиков и три девочки.)

Как и во всех подобных ситуациях, память о контакте с Учителем была изъята. И никогда бы будущий историк с Земли Кир Костенецкий не узнал, что за судьбу он отверг, если бы не два события.

Первое произошло примерно в это же время — в конце 96-го. В «Лаборатории» Проекта при исследовании вируса «Прокруст» (искали причины невосприимчивости некоторых надеждян к болезни Мациейра-Коэлхо) было почти случайно обнаружено нечто странное. Кровь вроде бы вполне здоровых землян давала положительную реакцию на наличие этого вируса! Ошибки быть не могло, и после широкого тестирования выяснилось: ослабленная форма вируса выделяется в крови практически у всех людей с Земли (исключая тех же примерно десять человек на миллион, что и на Надежде). В наиболее подавленной форме вирус находили у прошедших фукамизацию. В более сильной — у тех немногих, кто ее избежал. И хотя до катастрофических последствий, какие «Прокруст» вызвал на Надежде, здесь далеко, тем не менее можно уверенно констатировать: практически все земляне в течение сотен поколений были заражены болезнью преждевременного развития и старения, и лишь фукамизация немного смягчила этот процесс.

(Это открытие привело к возникновению проекта метагомов под кодовым наименованием «Назад к Мафусаилу». Однако информация о темпоральных экспериментах — исключая единственный случай — остается для нас закрытой.)

Второе из названных событий относится к деятельности уже самой команды «Здравствуй и прощай». Выяснилось (это обнаружили ребята-биохимики на базе Ковчег-Полюс), что вакцина для ЗИП-инициации, получаемая от Учителей, и лекарство от «Прокруста», оставленное Старшими для людей с Надежды, практически идентичны!

Так что стали ясны мотивы Старших, внесших в Проект раздел «Здравствуй и прощай». Инициация — не искусственная ломка нормального развития организма, а, наоборот, — его возвращение к естественному функционированию. То есть — лечение. Мы ведь и сегодня не знаем, сколько продлится то состояние, которое для «обычного» человека выглядит как детство, а для нас давно стало просто нормой существования.

Что же до меня лично, то я обо всем этом думаю так: когда-то человечество было сознательно подвергнуто заражению «ускоряющим» вирусом, что и спасло его от вымирания в быстроменяющемся мире периода катастроф. Сегодня же настало время вернуться к истинной природе Homo sapiens sapiens.

И уж конечно, я бы не удивился, узнав, что в обоих случаях действовала одна и та же рука. Рука Старших.

Так или иначе, эти открытия привели к активизации поисков на Земле. Команда стала получать данные не только о детях с импульсом Т, но и обо всех случаях потери родных и, главное, информацию из харьковского филиала ИМИ (заместителем его директора был Акушер). Именно эти данные в мае 99-го снова обратили внимание нашего Питера Пэна на некоего Кира Костенецкого, тогда уже двенадцати с половиной лет. Кроме известного «дубля» Логовенко, этот самый Кир дал резко положительную реакцию в слепом тесте на ксенофилию, проведенном метагомами в Малой Пеше — и попал на контроль в Харьковский филиал.

(Вообще-то, я эту историю помню отлично. Но вижу все как бы с двух точек. Ясно ведь, если здраво рассуждать: испугаться было чего. Не дурной же я был — понимал, что новое, незнакомое весьма вероятно может оказаться опасным. Но это если рассуждать. От ума. А так, в жизни, я бы и сейчас их, зверей этих тестовых, с удовольствием потрогал. Вот ракопаук — тот да, тот может кого хочешь пугнуть одним видом. Так что, возможно, я и вправду был не совсем обычным мальчиком. А может, и нет — ведь других детей в Малой Пеше тогда не оказалось…)

Более чем тридцатилетняя работа в Проекте приучила Сепритуана к абсолютному детерминизму мышления. Он знал, что означает слово «совпадение» в подавляющем большинстве случаев и чьи это, говоря его языком, штучки. Поэтому, в порядке особого исключения, ко мне обратились вновь — и на этот раз показали настолько больше, чем полгода назад (и чем обычно принято показывать нашим кандидатам), что я свою былую твердость потерял. Историю тоже ведь по-разному изучать можно… Решающим же аргументом стал разговор с Пьером, согласившимся ради этой беседы оторваться от своего Ковчега. (Летопись Проекта и по сей день знает всего два случая подобного подвижничества Принца, а так-то все больше мы к нему.) Одним словом, согласие было дано, и в свой день рождения — 5 декабря 99-го — я стал первым землянином в команде. А через полгода — и координатором, частично сняв с плеч Сепритуана и его помощников заботы об этой зоне Проекта.

Все это вовсе не означает, будто вслед за мной земляне пошли в команду валом. И по сей день с Цурэнаку, например, Земле не сравниться. Там, в Арканаре и его окружении, действуют ребята баронета Токивы — «Флейтиста» — да так, что Ковчег-Полюс порой едва успевает поставлять вакцину. Нам, землянам, такие темпы и не снились. И это — одна из причин выхода Проекта «из подполья». Очень уж сильны этические ограничения. Достаточно вспомнить хотя бы мои отношения с родителями в первые четыре года после того, как они поняли… Впрочем, тут мне как раз здорово помогли Учителя.

Передо мной еще два текста из Архива, отобранные для публикации. Я пытался адаптировать и их, но ничего путного не вышло: слишком многое не имеет аналогов в менталитете землян. Да и 4закрытых работа в Проекте немало. Тем не менее основная суть проделанной группами «ЗИП» и «Meтагом» работы вполне поддается описанию простым языком.

 

Информация

Пандора

 

Я же все-таки человек, и все животное мне не чуждо…

 

 

Июнь 183 года. Первый успешный опыт по распространению практики «Здравствуй и прощай» на негуманоидных разумных класса «Н». ЗИП-инициированный — Чикр Апрш, трех с половиной лет — голован из миссии на Пандоре.

Довольно долго голованы не давали знать о результатах эксперимента, однако после почти двух лет молчания запросили технологию (разработанную, естественно, для них специально). Нельзя сказать, что наши «попутчики» с Пандоры слишком склонны к общению, тем не менее сегодня известно точно: идея нашла своих последователей, и группа на Пандоре растет. Впрочем, это практически и все, что мы знаем от них самих.

 

Информация

Земля

 

Шоссе было анизотропное, как история.

Назад идти нельзя. А он пошел. И наткнулся на прикованный скелет.

 

 

В августе 209 года по рекомендации группы «Метагом» и при ее техническом содействии мы приняли участие в пробном опыте темпорального типа. Наш наблюдатель-координатор был включен в группу Проекта «Колледж». В результате совместных действий условным членом группы «ЗИП» стал землянин из 48 года XX столетия: Иосиф Кацман, школьник из Ленинграда, 12 лет (девизный знак «Маугли»), отобранный в качестве кандидата уже после прохождения им, взрослым, двух первых «кругов» Колледжа.

На сегодняшний день он и еще четырнадцать наших — землян из разных временных точек — принимают активное участие в работе группы Проекта «И грянул гром».

(Для внимательных работников внешних служб КОМКОНа на Земле, да и для всех грамотных пользователей БВИ существование этой группы фактически тайной не является — после «прокола» 141 года с Савелом Репниным.)

Из темпоральных «командировок» в свои времена ребята возвращаются чаще всего к нам на базу Ковчег-Полюс — для отдыха и рекондиционирования. Остаться, впрочем, никто пока не захотел. Но трое колеблются.

В перспективных планах Проекта — подготовка таких работников из нашей среды — при выявлении способностей к прогрессорской работе. (Первыми, разумеется, снова окажутся надеждяне — у них и с памятью, и с реакцией, и с имперсонацией все в порядке.)

И, наконец, последнее. Текст обращения, приведенный ниже — во втором приложении, — принят нами под условным названием «Меморандум Кира». Он будет опубликован отдельно и предоставлен всем желающим.

 

Приложение 1

 

Было нечто удивительно фальшивое в том, как отечески он держал руку на плече этого мальчика, который не мальчик.

 

 

Запись 10.07.214. Курорт. Городок аттракционов, 93-й уровень.

Диалог:

К. Костенецкий, координатор группы «ЗИП», Земля;

Г. Комов, ксенопсихолог, член Мирового Совета.

Интерес для Проекта:

А. Повышение уровня имперсонации членов группы «ЗИП»;

Б. Вопрос о возможном привлечении Г. Комова к сотрудничеству в Проекте.

Цель встречи: отсутствует; встреча случайная. Форма фиксации: «Пуповина», девизный знак «Матиаш»

 

(Я привожу здесь именно эту запись — одну из нескольких десятков подобных ей — не как типичный пример. Скорее напротив: случай столь быстрого и точного проникновения в суть дела при незапланированном контакте уникален. Так что публикация разговора — прежде всего дань профессионализму и интуиции Геннадия Комова, истинного психолога и единственного из землян-взрослых — нашего союзника. Геннадии Юрьевич принял предложение Учителей и вот уже больше девятнадцати лет — наш консультант и активный помощник. До сегодняшнего дня — втайне от землян.

Запись диалога целиком — вместе с видео — я здесь не привожу из-за технических сложностей. Перед вами — словесная расшифровка с необходимыми пояснениями-ремарками. — К. К.) КОМОВ. (Вид имеет отсутствующий, смотрит поверх головы собеседника.) Я, похоже, занял твое место. КИР. Да нет, просто здесь парная игрушка. А то, может, партию? КОМОВ. (Явно механически, думая о своем.) Игрушка. Да. Да нет, брат, какой из меня нынче партнер. (Пауза.) Впрочем — что тут надо делать? КИР. (Снисходительно.) Да ничего особо трудного. Смотрите, все само идет, а вы думайте только, куда эти лучи — они и свернутся. Вот так. КОМОВ. Ладно, уговорил. Попытка не пытка. Что, начали? КИР. Угу. КОМОВ. Э, стоп-стоп! Это я не туда въехал. Давай-ка сначала. Извини, брат. Сейчас соберусь. Зовут-то тебя как? КИР. Кир меня зовут. Полетели. КОМОВ. (Почти сразу проигрывает зону за зоной, но не из-за отсутствия навыка или реакции, а потому, что отвлекается от игры — его заинтересовал собеседник.) Да, брат Кир, поздно мне с вами тягаться. Эк ты их… Небось насобачился тут. А я этих штук почитай лет с пять не видел. Вон и визор чудной какой-то. КИР. (Еще не видя, что его изучают. По-прежнему свысока.) Что ж чудного? Это не самый новый зал, вот на сто восьмом — там да, там игрушки. Только сейчас занято все. Еще не хотите партию? КОМОВ. (Притворно-рассеянно блуждая взглядом с пульта на лицо Кира и обратно.) Да нет, зачем, и так все ясно. (Пауза.) Послушай, Кир, а что здесь вообще-то любопытного — ну, кроме игрушек этих? КИР. В городе? КОМОВ. Ну, и в городе, и вообще в округе… КИР. Да как обычно все: море, пляж штормовой, нырялки эти новые летающие. Вам-то неинтересно, наверное. Вы отдыхать сюда? Извините, как вас называть? КОМОВ. (Вдруг коротко и жестко взглядывая в глаза и сразу опустив веки, слегка кивая. Как бы сам себе.) На два хода запоздал. КИР. (Начиная понимать.) Что вы сказали? КОМОВ. (Покусывая нижнюю губу. Все в той же позе, смотрит вниз и чуть в сторону, без интонации.) Ты можешь называть меня дедушка Гена. Ничего? КИР. (Пытаясь собраться и не выходить из образа. Видно, что дается ему это с трудом.) Да ничего — вам виднее. А может, все же по имени-отчеству? КОМОВ. (Явно принял какое-то решение. Встряхнувшись, серьезно и по-деловому. Глаз от лица собеседника не отрывает.) Идет. Но тогда уж и вы, сударь. А то что ж — «Кир» — как ребенок в самом деле. КИР. (Потерял инициативу. Растерянно.) Но ведь и не взрослый же… КОМОВ. Да. Вроде не похоже. (Вдруг резко придвигается, крепко берет Кира за локоть, разглядывает его в упор. Быстро и тихо.) А кто? КИР. (Тоже приняв решение. Отстраняется. Спокойно.) Стоп. Полный назад. Отпустите, Геннадий Юрьевич! Люди ж вон. КОМОВ. (Лишь чуть приподняв брови.) Однако, сударь. Мы знакомы? КИР. Не совсем. Я только сейчас сообразил — ведь с той записи больше пятидесяти лет прошло. Я на кристалле вас видел. КОМОВ. Больше пятидесяти? Постой-ка!.. Или как — «постойте»? (Кир машет рукой: ерунда!) Где ж это получается. «Ковчег-два»? КИР. Информация — в обмен на неразглашение. КОМОВ. (Серьезно.) Чем прикажете клясться? КИР. Договорились. Нет. Не «два». «Ковчег-один».

(Пауза.) КОМОВ. Помнится, те записи пока не раскрывались. Через КОМКОН добирался? КИР. Это не те записи. Ваши записи мы не используем. КОМОВ. (Тихо.) Ах вот даже как. (Пауза.) Да, так сразу и не берусь… Людены? КИР. Нет. Точнее, не совсем. Да не могу я так вот сразу все вам объяснить. КОМОВ. Однако обещал же. Ну хорошо. (Пауза. Неуверенно.) Но хоть не Странники? КИР. Геннадий Юрьевич! Фи! Вы б еще черта помянули! Что за суеверия, и не стыдно вам? КОМОВ. Ладно-ладно, тут и вправду ошалеешь: столько лет ничего — и вдруг… Ты-то сам хоть человек, парень? КИР. Да человек, человек. Ну что вы, ей-богу! (Утвердительно.) Вы ведь Логовенко знали. (Комов кивает.) Так вот, мы — просто люди, не метагомы. КОМОВ. Мы? Давай-давай, договаривай! КИР. (Вверх.) Да уж. А еще прибеднялись давеча — «не партнер». Геннадий Юрьевич, раз уж так вышло, давайте я посоветуюсь с ребятами и все вам потом расскажу подробно? КОМОВ. (Кивает.) Ага. «Потом». Ищи потом ветра в поле! КИР. Мне чем поклясться? КОМОВ. Ладно, убедил. Сколько тебе надо времени? КИР. Через два часа — устроит вас? (Комов кивает.) Тогда назначайте место.

(Окончание этого разговора и другие беседы — мои и ребят из команды — с Геннадием Комовым уже не столь интересны. Я-то лично получал от их просмотра такое наслаждение, что многое просто помню наизусть, особенно вот этот диалог — вплоть до выражения глаз «раскалываемого» — моих то есть. Но здесь я хотел показать главное — проницательность Комова, а для этого достаточно и фрагмента.

Можно было бы смело назвать обе встречи группы «ЗИП» именно с Комовым — в 161 и 214 году — поистине удачными совпадениями. Боюсь только, что в подобные случайности я верю сегодня не больше, чем ребята с Надежды. — К. К.)

 

Приложение 2

 

Какими бы вы хотели видеть нас в будущем?..

Вопрос был сильный. Хотел бы я, чтобы кто-нибудь сказал мне, каким я хочу видеть самого себя в настоящем, подумал он.

Я знаю только одно: человек есть объективный носитель разума; все, что мешает человеку развивать разум, — зло…

Мир не может меняться вечно, — возразил Будах, — ибо ничто не вечно, даже перемены… Мы не знаем законов совершенства, но совершенство рано или поздно достигается.

 

Меморандум Кира

 

Мы — дети. Без каких-либо «а кроме того», «но» или других добавлений. Просто дети: люди одиннадцати-двенадцати лет. Становясь метагомом, землянин, как известно, человеком быть перестает. Наша же инициация не меняет ничего. В самом полном смысле этого выражения: человек перестает меняться. Биологически, физически, психологически — как угодно. Это не исключает, разумеется, роста и развития любых навыков, уровня знаний и интеллекта. Прогресс каждого — в его руках. Нет регресса — регресса взросления и старения.

И сколько бы мы ни знали и ни умели, сколько бы ни прожили — от Эдны, которой четыре года назад стукнуло сто — календарных сто! — до неофитов, еще только привыкающих к новому ощущению жизни, — все равно, детство не уходит. И это не внешний эффект, не фокус и не уродство. Это — нормально! Просто Старшие исправили какую-то поломку — и все встало на свои места. Не бойтесь — вы привыкнете. И помните: никто никого ни к чему не принуждает! Ясно уже и сегодня, что лишь ничтожное меньшинство захочет встать в наши ряды — ксенофобию ведь никто не отменял. Так что исчезновение вашему взрослому миру не грозит. Просто среди вас теперь будем и мы — всего несколько сотен, а к концу столетия, возможно, тысяч. И не только среди вас, но и рядом с вашими детьми, а значит — и с вами тоже. Например — во исполнение Императива Горбовского — у края пропасти, как и метагомы. Только мы — на Земле.

Вы ведь все еще хотите «осваивать» Вселенную? Извольте — космическая экспансия — не наша область. Как раз там вас метагомы и прикроют. Если что. Однако не мы ведь первые заметили, что полеты к звездам как-то не очень решают вечные вопросы здесь, дома. Да, банально. Вот и давайте пробовать тут что-то новенькое. Вместе.

В конце концов, во все века по-настоящему любящие родители мечтали, чтобы дети в чем-то их переросли.

Что же до нашей работы, то ни на какие области земной деятельности мы не посягаем. Кроме одной. Мы — учителя.

Обучение — добровольное. Вход — свободный. Пожалуйста, не забудьте дома ваше чувство юмора. И захватите детей. Ведь нас так мало на всю планету, а надо же и нам с кем-то играть.

От имени группы «Здравствуй и прощай»

 

Кир Костенецкий

5 декабря 242 года

 

 

Эпилог

Саула

 

Да и какая же мать

Согласится отдать

Своего дорогого ребенка —

Медвежонка, волчонка, слоненка…

А ребенку не нужен хороший отец.

Ему нужен хороший учитель.

 

— Пять! — сказал Саул, поднимая руки к потолку. — А пятьсот пятьдесят пять не хотите? Тоже мне просветители!

 

 

Из архива группы «ЗИП».

Рабочий материал

Дневниковая запись Митайра-су, координатор-стажер Саула, база «Океан-2».

1.08.2170, суббота

Установку дальней гипер-Т чинили всю ночь. Когда я следующим утром явилась в здание Проекта, там по-прежнему было пусто и темно — никто не прибыл, гипер не работала. Так. На Ковчег-Полюс я не попадаю — Игры начнутся без меня. Ну, без меня-то — полбеды. А вот что на Сауле застряли сразу пятеро «старичков» — целая выездная «учебка», включая Маму и Капитана — это беда. Для них.

Я даже чуть-чуть обрадовалась. Хоть денек, а побуду среди мэтров без всей этой суеты, поспрашиваю. У меня есть что спросить, хватит и не на один день. Главное теперь — не дать им заняться любимым делом: решать наши проблемы. Точнее, брать их штурмом. Тем более что кроме Капитана здесь еще один надеждянин, Арвиан. Вот кого хлебом не корми — дай поштурмовать. Потому они и здесь, что по войне скучают. Но у нас-то другое. Тут много не навоюешь. Тут — политика. И не то чтобы они этого не понимали, не новички давно. А все же хочется, как и всегда, побыстрее. Да и аргументы налицо: только от голода и только в лагерях ежедневно умирают сотни. Ладно, в это вмешиваться мы не можем, привыкли уже — и я привыкла, и даже мальчишки с Надежды. То есть привыкли не показывать внешне, какие это вызывает эмоции… Однако сколько смертей в лагерях — столько сирот на Материке. Что же, смотреть, как их поглощает Система — тех, кто вообще выживет?.. Так что понять наших воинов можно.

Все это так. Но и мы кое-чего добились. Без штурма. Нигде, кроме Саулы, такого нет: с нами сознательно сотрудничает целая сеть подполья. Взрослого подполья! Где еще — на какой планете Проекта — можно найти таких взрослых, чтобы сами вели отбор и агитацию, сами переправляли и «сдавали» нам детей? Ясно — не от хорошей жизни, но все-таки!..

Так что воспользуюсь-ка я этим временем, и пусть «старички» помозгуют над нашими политическими делами — не все ж войны воевать. Вот и новые тексты листовок пора составлять. Да и газета становится какой-то… однообразно-слезливой, что ли. В штабе подполья уже были намеки: мол, плохо работаете, детишки, мы так не договаривались, даешь высокий уровень общения с угнетенными массами.

Нет, определенно это судьба. Капитан, правда, от одного этого слова мгновенно превращается в воинствующего материалиста — на трибуне. Что ж, вот и используем его навыки: со стороны-то оно виднее, как у нас тут агитировать.

Я шла от здания Проекта к куполу, где еще спали ребята, и обдумывала тактику аккуратной переориентации наших воинов на мирные цели. Погода благоприятствовала вполне: над лагуной царили именно мир и покой, и ветер дул какой-то совсем уж мягкий — даже есть расхотелось. А захотелось, наоборот, всех разбудить и лезть купаться. Имеем мы, в конце концов, право?.. Так я и поступила, не стала очень уж бороться с искушением.

После завтрака Ковчег-Полюс вышел на связь и подтвердил отсутствие гипер-Т минимум на двое суток. Причем — суток Ковчега. Так что по-нашему и того больше. Не теряя времени попусту, я приступила к вербовке. Парни, вопреки ожиданиям нацелившиеся устроить прямо на песке турнир по аксу, вяло отругивались. Что мне оставалось? Пришлось брать Сепритуана «на слабо». Чтобы Капитан да не сумел выдать пару зажигательных листовок или сочинить какую-то жалкую передовицу в ежемесячную «Наше завтра»? Да делов-то! А ну-ка, где тут у вас фронт работ? Кем руководить, куда вести, где вражеские укрепления? Пришлось его даже немного остудить, особенно насчет врага…

Дело пошло. За Капитаном понемногу раскачались и остальные. Эдна, правда, попыталась было увиливать, но была пресечена и мобилизована в качестве комиссара — вдохновлять Сепритуана и Арвиана на великое. А заодно следить, чтобы они в своем творчестве не отклонялись от генеральной линии — на мирное решение проблем. Так что этим троим досталась газета. Мирка с Саракша от писания агиток как самая неразговорчивая была отстранена и занялась наглядной стороной работы с массами: распределением фотографий ужасов и их противоположностей — типа «наш рай».

Убедившись, что все и вправду занялись делом, я с чистой совестью заарканила дона Токиву и погнала его в авангард — писать листовки и прочие воззвания. Он, правда, слегка закусывал удила, фыркал и ворчал что-то насчет голубых кровей и утонченного мировосприятия, но, по-моему, это так, для порядка: просто не хотел легко сдаваться — и я не стала с ним разговаривать.

Мы сели к отдельному динго-принту, и Токи, окончательно прирученный и усвоивший, что путь к военным играм лежит через битву словесную, деловито осведомился:

— О чем писать-то надо? Все о голодных?

— О голодных тоже надо, — сказала я. — О голодных, о сытых, о том, как получаются из обычных детей носители мечей и копий. О Великом Утесе — обязательно.

— Слушай, Су, сделай одолжение, — Токива потянул меня за локоть. — Ты когда заводишься, не говори с этими вашими вывернутыми интонациями. А то я тебе тут насочиняю — получится похоронка вместо призывов. Или наоборот. А то, хочешь, перейдем на линкос.

— Ой, я опять, да? Нет, не надо — я послежу. Да и что — линкос? Тексты-то все равно наши. Ладно. С чего начнем?

Токи зажмурился, будто пытался выжать из себя первую строку. Успеха, впрочем, не последовало. Вредная Эдна хихикнула.

— Э, девчонки, я так не могу. Где творческая атмосфера? Су, ну правда, ну чего она подслушивает? — Токива надул губы: точь-в-точь капризуля-братишка Дайрысу из Холмистого.

— Ага, — сказала Эдна. — Это пойдет. Это у тебя получилось. Творческая удача. Вот особенно та, предыдущая пауза на десять тактов. А я ее, значит, подслушала. Теперь непременно опубликую под своим именем.

— Давайте работать, — предложила я. — Что за пример вы подаете стажеру? Как не стыдно, а еще мэтры!

Мы снова замолчали. Ребята, похоже, давно набрали темп и нас не слышали — гнали тексты своих передовиц. Токива снова весь сморщился и вдруг выдал — мрачным голосом земного стереоведушего из программы «Абсолютно конкретно»:

— С ногой на небе наш Утес, он страх и голод нам принес!

— Какой голод? — спросила я. — Разве в Империи Межгорья голод?

— Нет, — сказал Токива. — Только страх. Голод в лагерях. Это я для ритма.

Мы снова помолчали. Ничего, кроме этого ритма, не возникало. Да и ритм что-то не завораживал.

— Слушай, Токи, — сказала я. — Может, не нужна эта ритмовка, а? Проще никак нельзя?

— Нельзя, — сказал Токива. — Ты ж не в Проект, ты к массам обращаешься. А массы сиры и убоги. Нет у масс культуры, и посему они жаждут хлеба и зрелищ. Или иных развлекалищ. Эта проза народу не нужна. Народ любит стих и песню. А стих — это ритм.

— Вот-вот, давай. Напишем им марш.

— А что. — Токива оживился. — Это идея. «Марсельезу». Даешь межгалактический Интернационал! На чем тут у вас играют — в массах?

— В массах у нас тут не играют, — сказала я. — В массах, как ты верно подметил, только жаждут. А утоляют сию жажду менестрели. Ну, у золоченых, понятно, свои музыканты. Но это — для избранных. От избытка денег.

Токива мечтательно возвел очи горе.

— Менестрели!.. — Все, готово, он уже представлял себя с венком на голове и чем-то струнно-щипковым в руках — среди толпы, громадной и рукоплещущей. — Эх, а в Арканаре вообще петь запретили — только каноны, будь они неладны. Зря все-таки, Эдна, вы земное средневековье ругаете — вот где развернуться…

— Погоди, — сказала Эдна, не поднимая головы от экрана принта, — будет и у вас эпоха менестрелей, напоешься еще. Народный трибун. Акын. Баронет-золотое горлышко. Или — серебряное? Флейтист гаммельнский пестрый.

— Ну право, королева, вы мне льстите! — Токи сорвал несуществующую шляпу и, метя пером по полу, исполнил ряд затейливых па. — Недостоин. Счастлив уже только лицезреть. — Он согнулся в поклоне.

— Ладно-ладно, не отлынивай, агитатор! — Эдна махнула на Токиву рукой, пытаясь спрятать улыбку. Любит она его: артист!..

Я подперла голову руками и стала вспоминать — какие у нас люди. Массы. Да. Это вам не Эдна с Токивой…

Надеждяне творили: на экранах бежали страницы текста. Эдна подключилась к машине Арвиана — читала готовое. Мира выводила на свой экран все написанное и монтировала в текст фотографии. Бездельничали только мы с баронетом.

— Нужна идея, — сказала я. — Ключ. Стержень. А то мы так весь день просидим.

— Ну и что за идея? — спросил Токива.

— Да не знаю я! Давай предлагай все подряд — вдруг всплывет что-то. Мозговой штурм.

— Штурм унд дранг, — сказал Токива, ухмыляясь. — Это вон к Сепри и Арви. А я лучше так, по старинке. Впрочем, изволь, но только уж без шуток: все, что в голову, все — в дело. Так… Голод — холод… молот — весь исколот, нет — заколот. В смысле — копьем заколот. Или мечом. Дальше: молод — во, гляди, уже почти со смыслом! Давай-давай, Мита, не спи!

— Голод? — Я попыталась попасть в темп. — Пусть в родительном: с голода — из золота? Нет, плохо. Голодный — холодный — народный — тьфу ты, вот теперь будет лезть «Марсельеза» твоя. Ладно — мимо! Что там еще? Утес — принес: было. В нос — гм, что, тоже копьем? Задравши нос — ну, это уже для считалочки.

Токива поморщился:

— Да не думай ты! Гони, сама ж сказала — штурм. Пусть хоть «понос» — потом отсеем. Что еще? Пес — нес. «Нес» было. Нес — не донес. Не, «Утес» — это не то слово. «Голод» и то лучше.

— Подожди-подожди, — сказала я. Я чувствовала что-то… Смутно, не вытянуть. — Сейчас, помолчи. Токи, не звени. Одну минуту.

Опять стало тихо. Слышно было, как баронет шевелит мозгами. Я тоже старалась изо всех сил, пытаясь нащупать проскользнувшую по краю сознания мысль. Или образ. Ну!.. И тут меня осенило. Вот же оно.

— Джек! — сказала я. — Спираль с рефреном.

— Так… Митка. — Токива положил мне руку на лоб. — Ты не переусердствовала, сестричка?

— Точно, — откликнулась Эдна, не оборачиваясь. — Шли бы вы окунулись еще разок. Пииты. «Мечом заколот»! Работать только мешаете.

— Да ну вас, — сказала я, — перестаньте. Это стишок такой — «Дом, который построил Джек» — вы ж, наверное, учили.

— Верно. — Токива наморщил лоб. — Было. Сейчас. Земля, Британия… Не, век не помню. Как раз, между прочим, считалочка. Перевод еще был… Точно — спираль. И что?

— Подожди, подожди, — сказала я. Меня уже несло. — Вот мир, в котором царит Утес. Ха, и рифмы почти не надо. А это народ, который в долинах зеленых живет…

— Это пойдет, — признал Токива. — Только отчего же без рифмы. Больше — не меньше. Не забывай про массы. Народ — наоборот. Урод. Недород. Еще корни есть? Сброд. Не, это — тот же. Ну и ладно. Склеивай давай! А то что это — «живет»?

— Ладно, — сказала я. — Пусть в рифму. А это народ, который не сверху, а наоборот… Или что-то вроде.

Эдна гулко сглотнула, однако промолчала.

— Который здесь называется сброд, — сказал Токива. — В мире, в котором царит Утес.

— Отлично! — сказала я. — Фиксируй. Именно сбродом их в Межгорье и называют. Ну, еще цикл.

— А это начальники разных пород. Или — над ними начальником этот урод? — Токива явно вошел во вкус.

— Позорят они человеческий род, — сказала я. — Черт с ним, пусть все однокоренные, зато созвучно.

— Созвучно, — отозвался Капитан, подходя. В руках он держал гранки — еще теплые. — Род они точно позорят. Это я знаете о ком? Исключить из класса гуманоидов за надругательство над языком. Посмертно. А пепел — в космос. «Не сверху, а наоборот»! Поэты вы наоборот. А ну марш купаться, борзописцы грошовые. Мита, завтра без нас допишешь, не век же на стариках паразитировать. Мы и так вон сколько нашлепали. Все. Приказ — отдыхать.

Мы лежали на песке у самой воды и лениво отфыркивались. Блажен тот час, когда сломалась гипер-Т. Через некоторое время я спросила:

— Капитан, а вы раньше так где-нибудь работали?

— Ты про агитацию? Да случалось.

— Расскажи.

— Работали-работали. И не такое, покруче бывало, — сказал Сепритуан.

— Ну?

— Вот тебе и ну. Ты сколько в Проекте, три года?

— Чуть больше двух с половиной, — сказала я. — По-земному.

— И не знаешь? А, ну верно, это у нас на Надежде было, ты еще мальком была. Салажонком. Помнишь, Арви? Ту кампанию агитации в Долине.

— Да, мой Капитан, — вздохнул Арвиан. — Как не помнить. Они тут и не мечтали о таких масштабах. Им и не снилось, что такое серьезная, тщательно организованная агитация. И пропаганда.

На лицах надеждян появились благостные улыбки — мальчишки вспоминали. Они жмурились, словно котята на солнышке. Они переглядывались. Они хихикали. Потом Капитан вдруг сказал:

— Месяц они шли косяком — как на нерест. Все мощности — включая Лабораторию — гнали вакцину круглосуточно. И все равно не хватало. Даже мальки восьмилетние вывелись в Долине подчистую. Не то что в куполах — в шатрах селили: и на Ковчеге, и у нас — на Островах…

Токива вдруг ожил, вскочил и встал в позу. Он был прокурор — и он обличал:

— Социалисты, — прогремел он. — Утописты дремучие. «Город солнца» как опиум для народа. Не стыдно — бедных детишек обманом уводить! Фи! Флейты бы еще взяли!

— Да, — сказал Капитан с сожалением, — массовая агитация — это не предмет для подражания. Тут никто таким, как у нас, не болеет. Ищите новые подходы, Мига. А пока — побоку наглядные методы. Смотаемся-ка на Южный Материк, раз застряли. Что у нас тут с транспортом?

— Да есть транспорт, — сказала я. — Местный-то пожалуйста. Будем лететь или как?

— А что, можно «или как»? — быстро спросил Токива.

— Да можно. У нас многое можно — Океан ведь. Хотите на подводных крыльях — за три часа доползем. А то вон недавно Учитель субмарину наладил.

— О! — Токива снова ожил. — Хочу суб! Никогда не ходил под морем. Тут красиво под7 И эти водятся у вас… Оо-ика? Хочу к ика!

— Дались тебе эти ика! Они тебя придушат, — сказала я и осеклась. Это была ошибка.

— Серьезно? — прошептал Токива с тихим восторгом. — Субмарину! Желтую. Я устрою охоту. — Он пал в песок и пополз во все стороны сразу. Он был гигантский ика — гроза океанов. Он поражал воображение и вселял ужас.

— Под водой, Токива-сан, везде красиво, — сказала Эдна. Он заставил-таки ее снова улыбнуться. — А ика твои людей не душат — ни тут, нигде. Фильмы надо чаще смотреть. Неуч благородный. Словоблуд. А ну вставай! — Она пошевелила его ногой.

— Ага, вот еще. — Баронет Токива дон Хару не терпел фамильярностей. — Фильмы! Не к лицу благородному дону осквернять зрение дьявольскими игрушками. Хочу лицезреть воочию, ибо не верую, пока не узрею. Субмарину мне. Наиболее лучшую. Эй, кто-нибудь! — Он перевернулся на спину и пощелкал над головой пальцами.

Большинство, похоже, было «за», не считая, конечно, Миры. На Саракше — во всяком случае, в Оде — не слишком верят в красоты морских глубин. И понятие «субмарина» ни с чем хорошим не ассоциируется. Но в конце концов Мира тоже поддалась общему настрою, и я пошла выводить корабль. Мне и самой было интересно. Подумаешь, на пару часов дольше добираться. Зато — Океан!..

 

Использованная литература

 

 

(Граничные условия)

 

Ом учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно!

— Ваня, а каких людей вы больше всего не любите?

Жилин немедленно ответил:

— Людей, которые не задают вопросов. Есть такие — уверенные…

Здесь все хорошо. Тревоги учебные, аварии понарошку. А вот кое-где похуже. Гораздо хуже. Туда и надо идти, а не ждать, пока тебя поведут…

Но тут вы зашли в тупик. Есть сила, которую даже вам не побороть… Мещан не победить силой, потому что для этого их пришлось бы физически уничтожить. И их не победить идеей, потому что мещанство органически не приемлет никаких идей.

И не подумай, пожалуйста, что я намекаю на разницу в наших годах. Нет. Это ведь неправда, что бывают дети и бывают взрослые. Все на самом деле сложнее. Бывают взрослые ц взрослые.

Это всегда так. Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное — подвиг. А если знаешь — что тебе тогда подвиг?

В частности, выяснилось, что в Мировом Совете — шестьдесят процентов учителей и врачей. Что учителей все время не хватает, а космолетчиками хоть пруд пруди.

Экипаж слушал так, что Тенину было жалко, что мир слишком велик и нельзя рассказать им сейчас же обо всем, что известно и что неизвестно.

Учитель колебался. То, что он собирался сделать, было, в общем, дурно. Вмешивать мальчишек у такое дело — значит многим рисковать. Они слишком горячи и могут все испортить.

Короче говоря, она летела на Венеру, чтобы внимательно изучить местные условия и принять необходимые меры к деколонизации Венеры. Миссию же землянина она понимала так, что на чужих планетах нужно ставить автоматические заводы.

— Всякому времени своя мечта, — сказала Шейла. — Ваша мечта унесла человека к звездам, а наша мечта вернет его на Землю. Но это будет уже совсем другой человек.

— Да, — сказал Горбовский. — Наверное. Все равно это было очень дерзко.

И опять Кондратьев не понял, одобряют его или осуждают.

— Родных у меня нет, — сказал Сидоров. (Горбовский поглядел на него сочувственно.) — Плакать по мне некому.

— Почему — плакать? — спросил Горбовский.

Психологический шок… Не будет никакого шока. Скорее всего, мы просто не заметим друг друга. Вряд ли мы им так уж интересны.

В Комиссии желчные и жестокие люди. Например, Геннадий Комов. Он наверняка запретит мне даже лежать. Он потребует, чтобы все мои действия соответствовали интересам аборигенов планеты. А откуда я знаю, какие у них интересы?

Но уже теперь здесь есть люди, которые желают странного. Как это прекрасно — человек, который желает странного! И этого человека, конечно, боятся.

— История, — хрипло сказал Саул. не поднимая головы. — Ничего нельзя остановить.

Так помните, что начинать нужно всегда с того, что сеет сомнение.

Бедная Дева Катя, подумал Антон. Это тебе не сайва.

…терпеть не могу людей, неспособных удивляться.

И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании и смысл жизни в том же.

Бессмыслица — искать решение, когда оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет. Это глубоко принципиальный вопрос, который, как я вижу, тебе, прикладнику, к сожалению, не доступен.

Во-первых, мы приняли постулат, что происходящее не является галлюцинацией, иначе было бы просто неинтересно.

Найдут ли рецепт всеобщего счастья? Умрет ли когда-нибудь последний дурак?..

Снизить скорость и повысить внимание. Очень точно сказано.

Вы знаете, Поль, у меня такое впечатление, что мы можем чрезвычайно много, но мы до сих пор так и не поняли, что из того, что мы можем, нам действительно нужно. Я боюсь, что мы не поняли даже, чего мы, собственно, хо