Сентября (первая половина дня) 4 страница

И все же без них нельзя. Переход в иное пространство не может совершиться вдруг, по мгновенному желанию — он должен подготавливаться всей историей развития психики человечества, индивидуальной и коллективной. Психика человечества должна созреть для жизни в информационном пространстве мира, дабы не раствориться в шуме его. Да и не только психика… Но, черт возьми, как больно созревать!..

Может быть, понадобится и сознательная трансформация биологической сущности вида, возможно, не только человека. Конечно же! Не бросать же братьев наших меньших!.. Хотя они ближе к природе и, вероятно, способны обойтись без нашей помощи… Тут-то и могут пригодиться наши ревертазы, М-полости и прочие математические выкрутасы… Против которых так активно выступает Инстинкт Самосохранения Вида — трепещет, зверюга, жить хочет, понимает, откуда угроза — ведь мы можем и не дождаться «конца света»…

Да, Малянов, сам чувствую — мысль моя становится все более сумбурной. И ни фига до тебя не дойдет. Ничего, сам не мальчик, но муж, — допрешь! А я, похоже, притомился. И ощущение какой-то спешки, боязни не успеть… Куда? Высказать тебе всю эту чушь? А даже если и не чушь, все равно ни бита информации тебя не достигнет… Одна надежда на твою ослабленную защиту от «пространства Козырева» и его энергий — без этого наши заморочки не могли бы тебя коснуться.

Но мне хотелось бы, чтобы ты понял: я — не псих-одиночка, свихнувшийся на бредовой идее, а участник всемирного эксперимента по осуществлению психического контакта в «пространстве Козырева». После гор я отправился в Новосибирск. Институт экспериментальной и клинической медицины. Там стал сначала «подопытным кроликом», а убедившись в реальности эффекта, взялся за математическое описание процессов психического взаимодействия через «пространство Козырева» в среде «пространства Евклида-Эйнштейна». Если со мной что случится… Да что крутить — ежели подохну, мои записи найдут тебя. Я все предусмотрел. Сам будешь решать, как с ними быть. Твоя очередь… Можешь и с Богом своим посоветоваться, как с другом… Нашел кореша… уху-ху-ху…

Только когда разберешься в моих каракулях, тебе станет ясно, что Бог — это ты сам в идеале. Он — лучшее, что есть или может быть в тебе. И никакого другого Бога ты не признаешь и, тем более, не пустишь в свое сердце. И никто не признает…

Это Бог как субъект…

А Бог как объект — это то, что останется от Коллективной Психики человечества после «конца света» — информационный геном нового человечества. И до момента «конца света» он существует только как потенциальная возможность. И от каждого из нас зависит, станет ли он реальностью, окажемся ли мы в критический момент способными освободиться от белково-нуклеиновой плоти во имя сохранения Духа… А это, как я уже говорил, эвтаназия Гомеостата третьего рода, эвтаназия матери Геи, хотя и обреченной на смерть законами Вселенной. Как же она должна относиться к своим будущим умертвителям? С пониманием? Поставь себя на ее место, Малянов, — не уверен, что тебя хватит на это понимание. Впрочем, ты у нас — святой…

Сознательно она, может, и готова понять, но инстинкт!.. Сознательно порождает, инстинктивно мучает…

Вот такие дела, Дмитрий Александрович. Так я это объясняю.

Умозрительно, говоришь?.. Да нет, ты еще не был в моей избушке-на-курьих-ножках. Впрочем, ножки ей давно пообломали — теперь в землю вросла. Обитаю я в лесу. Не в глухом, но все же… Твой Питер, кстати, тоже — джунгли… И между прочим, моя избушка — клочок «пространства Козырева». Во-первых, гипомагнитность — защита от электромагнитных помех, во-вторых, стены, пол, потолок — «зеркала Козырева». На нашей свалке нашлось достаточное количество алюминиевых листов, чтобы обшить ими мою каморку. Сначала в эффективности этого нехитрого на первый взгляд сооружения я убедился в Новосибирске, потом изобразил его и здесь. Помогли, конечно…

Так что все время, когда нахожусь в избушке, я напрямую общаюсь со всеми субъектами и объектами, способными генерировать и принимать сигналы «пространства Козырева». Впрочем, генерирует все сущее, хотя и бестолково. А вот с Приемом проблемы. А с сознательным обменом информацией совсем тяжко. Сам видел, на кого я стал похож — очень изматывает. Особенно когда общаешься с озверевшим Гомеостатом, будь он неладен. Но, черт возьми, когда перед тобой, как любимая женщина, открывается Мироздание, все можно вынести…

Я видел, как ты воротил свою аристократическую нюхалку. Да, запашок-с… Амбре… Так я же к тебе прямо с работы. Я — главный бизнесмен на городской свалке. На той самой, что ты был вынужден видеть, когда отрывал свой высокий взор от звезд в своей обсерватории, когда еще бывал в ней. На той самой, с которой начинается Пулковский меридиан, на который мы прежде равнялись… Я пребываю именно на том месте, какое определила нам с тобой История, то бишь наш идиотский Гомеостат со своими животными инстинктами. Во всяком случае, определила для интеллигенции нашей незабвенной, но уже не существующей Родины…

Вечно дымящая и вечно смердящая «геенна огненная», которой так обожал стращать своих диссидентов твой Иисус.

Однако там тоже свой социум и свой психиум. Причем такой, что твой ненаглядный Спаситель не случайно тяготел к этим отбросам генерального социума: «нищие духом» люмпены — те, кто более всех свободен от социальных потребностей мира сего: их легче уговорить устремиться в «мир иной», разумеется, за определенную мзду. И у плоти их вынужденно меньший уровень животных потребностей. Только самые исконные. Правда, зачастую в гипертрофированных размерах. Вот и я, следуя великим образцам, обратился к сим «несчастным». Организовал, насколько возможно организовать эту аморфно-анархическую массу, в подобие производственного коллектива, нашел потребителей нашей продукции и заключил с ними договора. Между прочим, номенклатура не так мала: металлы, черные и цветные, даже изредка и драгметаллы, макулатура, посуда, древесина, приборы и детали, тара… Не буду утомлять тебя столь вонючими подробностями.

Пригодились мне тут и мои иностранные языки, и шарм, и даже лауреатство, а главное — умение хорошо считать и логически мыслить. Я убедил инвесторов. Теперь на счету нашего «мусорного» предприятия достаточно весомая сумма. Недавно соорудили минизаводик для перегонки пищевых отходов в спирт. Отличная технология! Сам интеллект свой приложил. В общем, когда решите с Глуховым в очередной раз погудеть, рекомендую обратить внимание на водку «Вечерний звон». Гарантирую, что утром звенеть не будет. Гудеть тоже.

Так что в принципе есть в чем пойти на прием к английской королеве, к которой ты меня усиленно посылал. Но я принадлежу другой Прекрасной Даме — Вселенной. А ей плевать на мои костюмы. Мне, следовательно, тоже. Доходы предприятия идут на лечение сотрудников, среди которых нет здоровых, на устройство их жизни, что не так просто — они не желают возвращаться в общество, и в оборот, — как на нормальном капиталистическом предприятии…

Однако, само собой, «чистота — залог…». Можешь не сомневаться. Не совсем я еще опустился. Вот сейчас доберусь до своей избушки, включу газовую колонку, искупаюсь, побреюсь и отдамся своей Даме. У меня есть электромагнитный экран, с помощью которого легко заслониться от «пространства Козырева». Хотя я редко к нему прибегаю — очень уж любопытно, о чем «звезда с звездою говорит». Преинтересные, доложу тебе, Малянов, разговоры. Ежели не сдрейфишь, может, когда-нибудь и сам сподобишься услышать…

Но, пожалуй, сначала я попробую отправить тебе эту телепатограмму через «пространство Козырева». Хотя что там отправлять — все и так давно известно: «Не хлебом единым…», да «пока не умрешь, не воскреснешь». Главное, чтобы дух твой это воспринял. Тогда бояться перестанешь и будешь самим собой, а не тем, в кого тебя пытается превратить Коллективный Животный Инстинкт Человечества. От тебя зависит, каким в «час Омега» станет Бог (и станет ли вообще), а от несуществующего пока объективного Бога вовсе не зависит, каков ты.

Ну а со своим «субъективным Богом» дружи на здоровье, если тебе так лучше жить. Только не навязывай его окружающим, чтобы боги не передрались…

Вечеровский вынырнул из беседы и огляделся. Ноги привели его куда надо. Знакомый лес одобрительно покачивал облысевшими, как у него, и вечнозелеными головами. Луна выглянула в прореху между тучами и осветила раскисший от дождя ручеек тропинки.

— Благодарю, — кивнул Вечеровский и пошел по обочине. Конечно, жаль травинки-былинки, да в темноте на раскисшей тропе хуже, чем на льду, — так можно лечь, что больше не встанешь. А он всегда опасался за свои переломы.

Отличное место, жаль, от «работы» далеко. Зато воздух чистый.

Выйдя на полянку, где кособочилась его чудо-избушка, Вечеровский сразу почувствовал чье-то присутствие. Он уже давно без «зеркал Козырева» «слышал» сигналы этого «пространства».

«Не человек», — быстро понял Вечеровский. И тогда он обратил внимание на две мерцающие желто-красные точки на крыльце избушки.

— А-а-а, — сказал он вслух, — сидели звери около двери… Плохо ели — вот и сидели…

Мерцающие точки чуть переместились.

«Голодный пес, — решил Вечеровский и пошел к крыльцу. — Сейчас, зверюга, мы тебя накормим…»

И вдруг хлюпающую от его шагов тишину прорезал исполненный нечеловеческой тоски вой.

Вечеровский не испугался, но проснувшийся инстинкт пробежал ознобом по спине. Вблизи вой звучал не столь абстрактно, как давеча.

Видимо, и луна заинтересовалась происходящим, выглянув в очередную прореху.

— Ого! — воскликнул Вечеровский, хорошо рассмотрев зверя. — Мать-волчица!.. Тяжелы твои сосцы, да брюхо пусто?.. Где ж твои вечно голодные Ромул и Ремул?.. А, мне все равно, что пес, что волк — накормлю чем богат… Заходи, гостем будешь. — И потянулся рукой к двери.

И тут притихшая было волчица, взъерошив шерсть на загривке, утробно рыкнула и черным снарядом выстрелила в грудь Филу. Челюсти профессионально сомкнулись на его горле. Защищающиеся ладони судорожно ткнулись в набухшие сосцы…

— Ма-а… — выдохнул Вечеровский.

— Ух-ху-ху-ху-у-у… — заухал со старой облезлой березы невесть откуда взявшийся филин и, тяжело шумя крыльями, полетел в темноту…

 

14.12.1996

Ташкент

 

 

Павел Амнуэль

ЛИШЬ РАЗУМНЫЕ СВОБОДНЫ

 

 

От публикатора

 

Документ, представляемый сегодня на рассмотрение Генерального Директората Комиссии по Контролю, в течение пятидесяти лет хранился в запечатанном файле архива КОМКОНа-2. Гриф секретности «ноль» и личное распоряжение Рудольфа Сикорски — «вскрыть через пятьдесят лет» — сохраняли этот документ от любопытствующих взглядов. Собственно, более всего сохраняло документ от преждевременного вскрытия то простое обстоятельство, что никакие каталоги — ни открытые, ни даже полностью засекреченные — не содержали ни названия файла, ни его индекса, ни адресата. Содержание документа было в свое время рассеяно по многочисленным файлам КОМКОНа-2 в общемировом киберспейсе, и приданная документу вирусная подпрограмма предписывала ровно через пятьдесят лет после старта собрать разрозненные единицы информации в единую структуру, доступную для чтения в любом текстовом редакторе.

Действием этой подпрограммы и объясняется то обстоятельство, что именно сегодня, 8 октября 130 года, документ под названием «Мемуар-1», подписанный бывшим руководителем отдела ЧП Максимом Каммерером и запечатанный личным кодом бывшего руководителя КОМКОНа-2 Рудольфа Сикорски, стал доступен для прочтения.

Поскольку никого из участников описанных в мемуаре событий в настоящее время уже нет в живых, содержание «Мемуара-1» предлагается для обсуждения членами Генерального Директората, как чрезвычайно важное для развития цивилизации.

 

Руководитель отдела ЧП Комиссии по Контролю, Вадим Серосовин.

8 октября 130 года. Екатеринбург.

 

 

* * *

 

22 ноября 80 года.

Звонок видеофона оторвал меня от чтения весьма занимательного документа — отчета моего агента Кирилла Костакиса об его пребывании в Институте неопознанных структур. Институт уже несколько месяцев привлекал внимание не толькое мое, ни и отдела исторических изысканий. Там происходили события, которые, с моей точки зрения, могли быть связаны в несанкционированной деятельностью на Земле миссии голованов, а, с точки зрения начальника отдела исторических изысканий Рони Мдивани, сотрудникам института удалось-таки расшифровать и заставить действовать древнюю, еще двадцатого века, программу инициирования искусственного интеллекта. Отчет Кирилла оставлял достаточно большое поле для обеих интерпретаций, а также предлагал свою, которую я и изучал, когда неожиданный звонок заставил меня оторваться от этого увлекательного занятия.

Лысина, появившаяся на экране, могла принадлежать только Экселенцу.

— Я полагаю, ты не занят, — сказал шеф, не поднимая головы. Интересно, подумал я, есть ли у него на лысине третий глаз, или ему просто неинтересно смотреть на мою мрачную физиономию.

— А если и занят, — продолжал Экселенц, — то передай дела Панову. Час назад в системе ЕН 200 244 потерпел катастрофу пассажирский звездолет «Альгамбра». Предположительно — взрыв реактора. Тебе надлежит расследовать это происшествие на месте.

Я недовольно дернул плечом. «Альгамбра», насколько я помнил, была старой транспортной посудиной, не предназначенной для перевозки пассажиров. Троекратное ускорение при старте и отсутствие удобств при переходе в нуль-режим и обратно — все эти прелести дешевого межзвездного фрахта делали «Альгамбру» непригодной для нетренированного человека. Возможно, корабль успели переоборудовать — хотя я и не понимал причины. И уж совсем нелепым было предположение о взрыве реактора — такого не случалось уже лет семьдесят, а с новыми типами переходников — вообще никогда.

— Сколько погибших? — спросил я.

Экселенц изволил, наконец, поднять голову и бросить на меня косой взгляд.

— Восемь, — сказал он, — включая экипаж.

На кораблях типа «клон», к которому принадлежала «Альгамбра», экипаж составлял семь человек. Значит, на борту был всего один пассажир. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что именно личность погибшего пассажира заставила Экселенца оторваться от деловой текучки. И поскольку позвонил он не кому-нибудь, а именно мне, то сделать вывод не составляло труда. Впрочем, я не стал сразу выкладывать свои соображения.

— «Альгамбра» шла через систему ЕН 200 244 транзитом, и на единственной обитаемой планете этой системы, Альцине, взяла на борт пассажира по имени Лучано Грапетти…

Экселенц уставился на меня своими пронзительными голубыми глазами — хотел проверить мою реакцию. Полагаю, что отреагировал я адекватно.

— Детонатор? — спросил я.

Экселенц хмыкнул.

— В том-то и дело, — сказал он. — Никакой реакции… Но это лишь одна странность. Вторая: Грапетти, работавший в Институте биоформирования, не имел ни малейших причин бросать на середине начатый на прошлой неделе эксперимент, мчаться в космопорт, догововариваться о месте на первом же звездолете, весьма далеком от комфортности — а через неделю, кстати, к Земле должен уйти «Магеллан», — и, заметь, он даже не переговорил с женой, лишь оставил сообщение на автоответчике.

Конечно, это выглядело странным. Еще более странным выглядело то, что детонатор под номером четыре — именно под таким номером значился в списке «подкидышей» Лучано Грапетти — никак не отреагировал на трагедию. Вариантов было два: либо Грапетти не было на борту в момент взрыва, либо детонатор разрушится несколько часов спустя — именно это произошло после гибели Тома Нильсона.

— Вопросы есть? — спросил Экселенц, тоном своим давая понять, что ни на какие вопросы отвечать не намерен.

— Нет, — ответил я. Вопросов у меня было множество, но задавать их Экселенцу не имело смысла — ответов он, как и я, не знал.

— Через час сорок стуртует «Арбель», — сказал Экселенц и провел ладонью по лысине. Редкие волосинки немедленно встали торчком, будто наэлектризованные. — Он пройдет через систему ЕН 200 244 и высадит тебя на базовом спутнике. Космодром «Мирза-Чарле», стартовая башня шесть-а.

Такими мелочами, как заказ для своих сотрудников места на транспортах, Экселенц не занимался никогда. Очевидно, он хотел, чтобы мой отлет остался в тайне даже для моих подчиненных. Я не стал лишний раз убеждаться в этом, задавая наводящие вопросы.

— Панова предупрежу, что отправляюсь в миссию голованов, — сказал я раздумчиво, краем глаза оценивая реакцию собеседника. Экселенц кивнул. — Обычно это занимает у меня три-четыре дня. Полагаю, этого времени мне хватит, чтобы разобраться в ситуации.

— Надеюсь, — буркнул Экселенц. — Докладывать будешь каждые сутки через нуль-И. Успеха.

Экран погас.

 

X x x

 

Посидев минуту в раздумье, я вызвал на дисплей ввод общемирового киберспейса и, назвав свой личный регистрационный номер, затребовал информацию из сектора КОМКОН-2/чп/близнецы/детонаторы. Естественно, пришлось набрать на клавиатуре еще несколько кодов, включая последний, введенный лично Экселенцем около года назад исключительно для моего пользования. Похоже, что система не желала расставаться с информацией, как алкоголик не хочет даже под страхом смерти расстаться с единственной оставшейся бутылкой.

На экране появился, наконец, базовый каталог, и я вызвал сведения по четвертому номеру. Меня интересовали данные за последний месяц, но для полноты картины я заставил себя проглядеть карт-информ Лучано Грапетти с самого начала.

Родился, естественно, как и все «подкидыши», 8 октября 38 года. Единственный, кто, в порядке эксперимента, увидел свет не на Земле, а в родильном отделении клиники Теплый Сырт, Марс. В качестве посмертных родителей записаны Анна-Луиза Мончинелли и Карло Грапетти. Анна-Луиза погибла при сходе оползня в провинции Аккамарель, южнее марсианского Большого разлома. Произошло это весной 35 года, и Карло ненадолго пережил жену — осенью 36-го он был очень неосторожен при отладке лучевого ружья, собираясь охотиться на марсианских пустынных пауков. Исключить самоубийство не смогли, но и доказать ничего не сумели.

До семи лет Лучано рос в семье Джемисонов, работавших врачами в клинике Теплого Сырта, а затем, когда на локтевом суставе появился знак подкидыша («сабля» в случае Лучано) был отправлен на Землю — не столько по собственному желанию, сколько по решению Совета Тринадцати, против чего приемные родители, естественно, возразить не могли. Далее: интернат Монтевидео, колледж Стемацки на острове Аранаком у Западного берега Африки, высшая школа биотехнологии в Джезказгане и, конечно же, назначение на работу в колонию, только что организованную на планете Альцина в системе красного карлика ЕН 200 244. Семь с половиной парсеков от Солнца. Апрель 59 года.

С того времени Лучано Грапетти ни разу не был на Земле. Никаких сомнений по поводу своего происхождения Грапетти не высказывал никогда. К родителям своим (не зная, естественно, о том, что они — приемные) он относился снисходительно, регулярно беседовал с ними по нуль-И, но вовсе не рвался ни на Марс, ни даже на Землю, где провел лучшие годы детства и юности. Сначала это обстоятельство казалось нам с Экселенцем странным, но впоследствии мы пришли к выводу, что характер Лучано, выкованный сначала Джемисонами, а затем Учителем Соловиным и Наставником Ле-Кардо, обладал высочайшей степенью приспособляемости к условиям среды. Он достаточно быстро и очень сильно «притирался» к местным условиям — так было и в школе, и в колледже, — и менять их на что бы то ни было иное даже на непродолжительное время казалось ему мукой мученической, на которую он мог пойти лишь в крайнем случае, каковой ему, конечно же, стараниями Экселенца, никогда не представлялся.

Информ-блок месячной давности ничем не отличался от предыдущих. Грапетти работал в Институте биоформирования экологии Альцины, ставил рутинные эксперименты, жил вот уже полтора десятка лет с любимой женой Таней и не имел детей, как не имел их никто из подкидышей. Ни странное родимое пятно на локтевом сгибе, ни некоторые детали собственной биографии, похоже, Лучано Грапетти не интересовали. Номер «04» всегда был идеальным объектом для наблюдения и среди всех подкидышей единственный ни разу не доставил хлопот. Даже после гибели Льва Абалкина.

Особенно после гибели Льва Абалкина, когда надзор за оставшимися в живых подкидышами был многократно усилен.

Что произошло в последние двадцать четыре часа?

 

X x x

 

Я вышел из кабинки нуль-Т в двухстах метрах от стартового поля номер шесть-а, где транспортный «мираж» под названием «Арбель» уже, как говорится, раздувал пары или поднимал паруса. Годились оба сравнения, поскольку весь комплекс был окутан белесыми парами гелия-2, которыми корпус «промывался» перед прыжком в нуль-пространство, а на высоте системных блоков полоскались голубые полотнища втягиваемых парашютов. Пока я шел, не торопясь, к разинутому зеву главного трюма, парашюты со всхлипом втянулись внутрь камер, гелий растаял и исчез, оставив корпус блестеть на солнце, будто елочную игрушку.

Я прошел в предоставленную мне каюту и заперся, поскольку за время перелета хотел освежить в памяти не только биографию погибшего Грапетти, но и сведения об остальных подкидышах — я был практически уверен в том, что операция, перешедшая после гибели Абалкина (убийства Абалкина, если быть честным хотя бы наедине с собой) в латентную фазу, по каким-то причинам вновь активизируется, и мне придется играть в принятии решений не последнюю роль.

Не хотелось.

Ни разу после того трагического дня в Музее внеземных культур мы не разговаривали с Экселенцем о Льве Абалкине. Служебное расследование, предпринятое Комитетом Тринадцати, прошло на удивление быстро и закончилось принятием решения о том, что действия Рудольфа Сикорски были, хотя и необратимыми, но единственно верными в сложившейся ситуации. О том, что сама ситуация сложилась именно так во многом благодаря действиям того же Сикорски, в решении Комитета не было сказано ни слова.

На следующий день после трагедии, вскоре после вскрытия, не обнаружившего никаких отклонений ни в анатомии, ни в физиологии — с точки зрения патологоанатомов Абалкин оказался патологически зауряден, — Экселенц поручил мне какое-то немыслимо занудное дело, о котором я сейчас помнил только то, что решать проблему мне пришлось, пролеживая бока в киберспейсе Валдайского института негуманоидных культур. Я даже не помнил, в чем, собственно, состояла проблема — решал я ее, как говорится, «на автопилоте», мысли были заняты Львом Абалкиным, а крик Майи Тойвовны Глумовой — страшный, как вопль короля Лира над телом Корделии, — не отпускал меня даже в ночных кошмарах.

Потом это прошло — все, как известно, проходит. Остались другие подкидыши, и опасность, аналогичная «синдрому Сикорски», вовсе не стала меньше. Но Экселенц то ли предпочитал контролировать ситуацию сам, то ли полагал, что ситуация не нуждалась в особом контроле, — но, как бы то ни было, за два года, прошедших после выстрела в Музее, ни разу шеф не упоминал при мне фамилии Абалкина и ни разу не заводил разговор об оставшихся в живых подкидышах. Но информацию по проблеме для меня открыл и предоставил свободу для размышлений. Действия, естественно, не предусматривались.

Сейчас, удобно расположившись в противоперегрузочном кресле с кибер-виртуалом, нацепленным на манер старинных очков, я запустил информационный блок от даты 4 июня 78 года, предполагая заполнить лакуны в собственных знаниях.

 

X x x

 

Номер 1. Рахман Аджеми. Знак «Крыло» — удлиненная фигура, напоминающая крыло самолета. Инженер коллекторных сетей, воспитывался в Интернате «Пальмы» (Дубаи). В день завершения операции «Подкидыш» находился на своем рабочем месте (энергетическая фабрика на Радоване в системе ЕН 94 813). На изменение ситуации реакции не последовало. В 79 году получил повышение, стал директором той же фабрики, в каковой должности пребывает до сих пор. Женат. Дважды изъявлял желание посетить Землю — оба раза с целью показать жене заповедники Северной Америки и музеи Парижа, Лондона и Санкт-Петербурга. Оба раза поездки срывались из-за «неожиданных» сбоев в производственном процессе на ЭФ. В настоящее время живет в Арден-сити, Аппермановский континент Радована. Согласно агентурным данным, ситуация полностью стабильна и находится под контролем (интересно, — подумал я, — понял ли агент КОМКОНа-2, приставленный к Аджеми, почему, собственно, надлежит держать под наблюдением этого спокойного и ничем особенным не приметного человека?)

Номер второй — Томас Нильсон — в списке отсутствовал: знак «Косая звезда» погиб двадцать три года назад на Горгоне при обстоятельствах, не исключавших возможность самоубийства.

Третий номер — Мелия Глоссоп, знак «Ф удлиненное», фигура, вообще говоря, лишь отдаленно напоминающая русское «Ф», но любые другие буквы любого другого алфавита напоминающая еще меньше. Воспитывалась в интернате «Ручьи», Норвегия. С 57 года живет на Марсе, долина Эскориала, поселок Малые Сфинксы. В день окончания операции «Подкидыш» находилась в отпуске — путешествовала с компанией друзей по предгорьям Никс Олимпика. На изменение ситуации реакции не последовало. За все время наблюдения ни разу не изъявляла желания посетить Землю, а равно и другие планеты, входящие в современный ареал человечества. По характеру домоседка. (По-моему, агент-наблюдатель должен был покрыться волосами от безделья и видимой бессмысленности своей работы).

Номер 4 — Лучано Грапетти, знак «Широкая сабля». Это можно было пропустить, о бедняге Лучано я уже знал все. Или ничего — в зависимости от того, имела ли усвоенная мной информация хоть какое-то отношение к его поступкам и гибели.

Пятый номер — Алекс Лурье, знак «Омега плюс», подобие греческой буквы с крестиком посредине. Воспитывался в интернате «Дюк», Одесса. Закончил экономический колледж при Одесском университете и сразу по окончании получил лестное предложение работы в Экономической миссии на Тагоре, куда и отбыл незамедлительно. На Тагоре, однако, не ужился — точнее говоря, попросту сбежал от неудачной любви. В день окончания операции «Подкидыш» работал на Гиганде в должности экономического советника одного из многочисленных сыновей Герцога Алайского. Оказалось, что именно такая жизнь была Алексу Лурье больше по вкусу. В 79 году женился на Альбине Алайской, особе, судя по донесениям, предельно вспыльчивой и имевшей на беднягу Алекса непреодолимое влияние. На Земле после окончания колледжа Лурье был единственный раз — по личному повелению Герцога, причем сам Алекс не проявлял к путешествию ни малейшего желания. Во время двухнедельного пребывания на Земле (май 76 года) не интересовался ни Музеем внеземных культур, ни вообще какими бы то ни было земными достопримечательностями, предпочитая многочасовые диспуты с коллегами-экономистами о путях и методах решения экономических проблем монархо-синдикалистских цивилизаций.

Номер 6 — Татьяна Додина-Привалова, знак «Раскрытая книга», хотя, на мой взгляд, фигура на локтевом сгибе этой удивительно красивой женщины больше напоминала птицу в полете. Воспитывалась в интернате «Левкой», Вологда. Работник Мирового киберспейса, отделение на Прибое (система ЕН 343 293). Единственный, кстати, случай, когда подкидыш использовал все доступные средства для того, чтобы нацело свести «проклятое родимое пятно», почему-то мешавшее Татьяне Приваловой (Додин была фамилия ее первого мужа, которого она оставила сразу после медового месяца) жить на этом свете. Похоже, Татьяна решила, что синяя птица на локте играет в ее жизни роковую роль — в 61 году она даже пыталась попросту вырезать этот участок кожи вместе с мышцами и мясом, операция варварская, решился на нее некий абориген с Прибоя, наученный хирургии первым еще поколением Прогрессоров. В результате Татьяна едва не умерла, «процесс изъятия», естественно, ни к чему не привел. Точнее, результатом был лишь очередной брак Татьяны — она вышла замуж за неудачливого хирурга и, хотя детьми, по естественным причинам, не обзавелась, но мужа своего, по-видимому, любила по-настоящему. Не думаю, что Акрус Второй Седьмой (так звали мужа-прибойца) мог по-настоящему оценить нордическую красоту своей супруги. Как бы то ни было, Татьяна никак не отреагировала ни на окончание операции «Подкидыш», ни на сегодняшнюю гибель Грапетти (Агент-наблюдатель, кстати, был заменен после того, как допустил ошибку — позволил Татьяне совершить варварскую операцию по снятию родимого пятна).

Номером седьмым был Лев Абалкин, и, конечно же, этот информационный блок был из системы изъят.

Восьмым номером шла Матильда Генриховна Геворкян, знак «Контурный интеграл». С равным успехом я мог бы назвать этот знак «Морской волной». Или «Морским коньком». Фантазия у Экселенца и его коллег по Комитету Тринадцати была в свое время несколько изощренной. Матильда Геворкян, хотя и числилась посмертным ребенком Марты и Генриха Геворкянов, имела столь явно монголоидную внешность, что это обстоятельство должно было ее не просто беспокоить, но очевидно — наводить на мысль о существовании тайны личности. Здесь не было просчета Комитета — до десятилетнего возраста Матильда, имевшая нос с горбинкой и огромные черные глаза, вполне соответствовала своей армянской фамилии. Но, после появления на локтевом сгибе родимого пятна, странным образом на протяжении полутора лет изменилась и форма носа, и цвет глаз (черный сменился зеленовато-карим), а лицо расширилось и приобрело монголоидные черты. Менять фамилию и анкетные данные было уже поздно, и потому за развитием ситуации КОМКОН-2 следил особенно тщательно. После интерната («Каньон» в Швеции) был колледж, потом университет (Калифорния), специализация по негуманоидным культурам. Затем — Пандора. Прогрессором Матильда не стала, но много лет работала в орбитальных штабах, работу свою любила, личная жизнь ей, конечно же, не удалась, но, похоже, это ее не беспокоило. В день окончания операции «Подкидыш» Матильда находилась на борту флаг-звездолета «Астарта» — штаба Прогрессоров в системе Пандоры. На изменение ситуации никак не отреагировала. Сегодня, когда погиб Грапетти, Матильда Геворкян, согласно донесению агента-наблюдателя, занималась составлением рутинного отчета и оторвалась от этой мало интересной работы лишь для того, чтобы пропустить в баре «Астарты» стаканчик смородиновой наливки.