Лекции.Орг


Поиск:




Фаллибилизм против фальсификационизма 1 страница




НАУКА: РАЗУМ ИЛИ ВЕРА?

ФАЛЛИБИЛИЗМ ПРОТИВ ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМА

а) Догматический (натуралистический) фальсификационизм. Эмпирический базис.

б) Методологический фальсификационизм. "Эмпирический базис"

в) Утонченный фальсификационизм против наивного методологического фальсификационизма. Прогрессивный и регрессивный сдвиг проблемы

МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНЫХ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПРОГРАММ

(а) Отрицательная эвристика: "твердое ядро" программы

(б) Положительная эвристика: конструкция "защитного пояса" и относительная автономия теоретической науки

(в) Две иллюстрации: Проут и Бор

(г) Новый взгляд на решающие эксперименты конец скороспелой рациональности

1 ) Эксперимент Майкельсона-Морли

2 ) Эксперименты Луммера-Прингсгейма

3 ) ß - распад против законов сохранения

4 ) Заключение. Требование непрерывного роста

ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОГРАММА ПОППЕРА ПРОТИВ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ПРОГРАММЫ КУНА

ПРИЛОЖЕНИЕ: ПОППЕР, ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМ И "ТЕЗИС ДЮГЕМА-КУАЙНА"

ПРИМЕЧАНИЯ

ЛИТЕРАТУРА

ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА

Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. - М.: "Медиум", 1995.

 

 

РЫЦАРЬ RATIO

Ему удалось сделать то, что удается немногим — сказать свое слово в философии, оставить след, который с годами не исчезает, а становится все заметнее.

В 60—70 гг имя Имре Лакатоса (правильно — Лакатоша, но его венгерская фамилия уже вошла в нашу литературу в “инглизированной транскрипции”) звучало громко. Самый талантливый ученик К Поппера он в эти годы соперничал со своим учителем по количеству дискуссий, прямо или косвенно касавшихся его взглядов, и был—вплоть до своего безвременного ухода в 1974 г —активным их участником Во многом благодаря его работам, “критический рационализм”—философско-методологическая концепция, разработанная К. Поппером,—до настоящего времени не утратил своего теоретического и практического значения.

Он родился в Венгрии в 1922 г Во время 2-й мировой войны был участником антифашистского сопротивления. В Освенциме погибла его мать и бабушка. Свою настоящую фамилию ему пришлось менять дважды, спасаясь от нацистов, он сменил опасную еврейскую фамилию Липшиц на венгерскую Мольнар (Мельник), а уже затем, когда в Венгрии установилась власть коммунистов, — на еще более пролетарскую Лакатош (Столяр), с

нею и вошел в историю европейской и мировой философии XX века В 1947 г. он занял видный пост в Министерстве образования Венгрии. Вскоре был обвинен в “ревизионизме”, арестован и провел больше трех лет в лагере. В 1956 г. ему удалось избежать повторного ареста и эмигрировать. Из Австрии он перебрался в Англию, преподавал в Кембридже, а в 1960 г.—в Лондонской Школе экономики, кафедра философии которой стала европейским центром “критического рационализма” во главе с К. Поппером.

Широкую известность получила докторская диссертация И. Лакатоса “Очерки по логике математического открытия”, на основе которой написана книга “Доказательства и опровержения” (русский перевод в 1967 г). Старшее поколение отечественных философов помнит впечатление от этой книги, ворвавшейся, подобно свежему сквозняку, в двусмысленную атмосферу нашей философии того времени, пересыщенную невнятным занудствованием по поводу реальных или мнимых методологических достоинств “диалектического материализма” и “диалектической логики”. Она давала образец увлекательного исследования, в котором решающую роль играли интеллектуальные факторы, а не идеологические аргументы. Книга быстро нашла читателей и почитателей, многократно цитировалась и вошла в списки использованной литературы не одной сотни докторских диссертаций. Не обошлось и без курьезов: очутившись в специфическом контексте, идеи этой книги претерпевали его искажающее воздействие: забавно теперь перечитывать некоторые фило-

софские опусы тех лет, в которых одни борцы с формальной логикой выдавали Лакатоса за своего “заединщика”, другие же, напротив, попрекали за недостаточное проникновение в глубины диалектического метода. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что подверстыванием Лакатоса под собственные замыслы и умыслы занимались не только у нас: например, П. Фейерабенд посвятил (может быть, не без иронии) свою наделавшую много шума книгу “Против методологического принуждения” Имре Лакатосу, “другу-анархисту”, хотя трудно представить нечто более далекое от какого бы то ни было анархизма, чем философскую установку И. Лакатоса.

В блестящей литературной манере, заставлявшей вспомнить традицию платоновских диалогов, Лакатос доказывал тезис о том, что развитие математического знания, вопреки укоренившимся предрассудкам, является не накоплением вечных и несомненных истин, а драматическим процессом “догадок и опровержений”, что математики совершают “открытия” так же, как ученые в иных сферах науки.

В ряде ставших уже классическими работ Лакатос развил новое направление в философии математики, аккумулировавшее принципы “критического рационализма”. К ним примыкают статьи, в которых рассматриваются философские проблемы индуктивной логики и методологии науки. В основу своей концепции Лакатос кладет положение о том, что развитие научного знания—это процесс, важнейшие характеристики которого не могут быть втиснуты в схемы индуктивизма.

Историческое движение науки может быть объяснено как соперничество научных теорий, победа в котором обеспечивается не накоплением подтверждений выдвинутых гипотез, а прежде всего эвристическим потенциалом теории, ее способностью обеспечивать получение нового эмпирического знания, ее научной продуктивностью

Развитие этого положения впоследствии привело к созданию оригинальной методологической концепции Лакатоса — методологии научно исследовательских программ, наиболее полное изложение которой содержится в предлагаемой теперь российскому читателю работе Она с полным основанием может быть помещена в ряд философской классики двадцатого века и несет на себе ясный отпечаток творческой личности И. Лакатоса

Его талант был облечен в яркую стилистическую оболочку. До отказа насыщенные глубокой мыслью, его работы написаны с веселой дерзостью, захватывающей читателя Лакатос любил придавать своим рассуждениям отточенную афористическую форму, и часто его колкие афоризмы буквально взрывали скуку академических прений Резкие не приглаженные оценки, внезапные повороты аргументации держали в напряжении дискуссию, участником которой ощущал себя всякий, кто брал в руки книги и статьи И. Лакатоса. Все это в сочетании с огромной эрудицией, глубокой продуманностью обсуждаемых тем производило большое эстетическое впечатление.

Так было четверть века назад, когда появилась эта работа. Сегодня концепция на-

учной рациональности, разработанная И. Лакатосом в его методологии научно-исследовательских программ, заняла свое место в истории философии и методологии науки. Споры вокруг нее поутихли, наступило время спокойного осмысления ее достоинств и недостатков. У И Лакатоса никогда не было недостатка в критиках, продолжается критика и сейчас, но даже самые строгие критики с уважением поминают сделанное им. Его проект рациональной реконструкции истории науки, выдвинутый им как ответ на вызов, брошенный современному рационализму сторонниками “социологического”, “исторического” и других направлений в философии науки, подобно многим фундаментальным проектам обнаружил свою утопичность Но великие утопии обогащают духовный арсенал культуры. Этот проект был делом жизни И Лакатоса. Рационализм был его духовным идеалом и он служил этому идеалу по-рыцарски, вызывая на интеллектуальный поединок всех усомнившихся или разочаровавшихся в нем. Это останется в истории европейской философии. И если нынешние споры философов науки поскучнели и утратили былой накал, то это, может быть, потому, что такие личности как И. Лакатос приходят в философию не так уж часто...

В. Н. Порус

 

 

НАУКА: РАЗУМ ИЛИ ВЕРА?

На протяжении столетий знанием считалось то, что доказательно обосновано (proven) — силой интеллекта или показаниями чувств. Мудрость и непорочность ума требовали воздержания от высказываний, не имеющих доказательного обоснования; зазор между отвлеченными рассуждениями и несомненным знанием, хотя бы только мыслимый, следовало свести к нулю. Но способны ли интеллект или чувства доказательно обосновывать знание? Скептики сомневались в этом еще две с лишним тысячи лет назад. Однако скепсис был вынужден отступить перед славой ньютоновской физики. Эйнштейн опять все перевернул вверх дном, и теперь лишь немногие философы или ученые все еще верят, что научное знание является доказательно обоснованным или, по крайней мере, может быть таковым. Столь же немногие осознают, что вместе с этой верой падает и классическая шкала интеллектуальных ценностей, ее надо чем-то заменить — ведь нельзя же довольствоваться вместе с некоторыми логическими эмпирицистами разжиженным идеалом доказательно обоснованной истины, низведенным до “вероятной истины”1, или “истиной как соглашением” (изменчивым соглашением, добавим мы), достаточной для некоторых “социологов знания”2.

Первоначальный замысел К. Поппера возник как результат продумывания следствий, вытекавших из крушения самой подкрепленной* научной теории всех времен: механики и теории тяготения И. Ньютона. К. Поппер

пришел к выводу, что доблесть ума заключается не в том, чтобы быть осторожным и избегать ошибок, а в том, чтобы бескомпромиссно устранять их. Быть смелым, выдвигая гипотезы, и беспощадным, опровергая их, — вот девиз Поппера. Честь интеллекта защищается не в окопах доказательств или “верификаций”, окружающих чью-либо позицию, но точным определением условий, при которых эта позиция признается непригодной для обороны. Марксисты и фрейдисты, отказываясь определять эти условия, тем самым расписываются в своей научной недобросовестности. Вера— свойственная человеку по природе и потому простительная слабость, ее нужно держать под контролем критики; но предвзятость (commitment), считает Поппер, есть тягчайшее преступление интеллекта.

Иначе рассуждает Т. Кун. Как и Поппер, он отказывается видеть в росте научного знания кумуляцию вечных истин3. Он также извлек важнейший урок из того, как эйнштейновская физика свергла с престола физику Ньютона. И для него главная проблема — “научная революция”. Но если, согласно Поп-перу, наука — это процесс “перманентной революции”, а ее движущей силой является рациональная критика, то, по Куну, революция есть исключительное событие, в определенном смысле выходящее за рамки науки; в периоды “нормальной науки” критика превращается в нечто вроде анафематствования. Поэтому, полагает Кун, прогресс, возможный только в “нормальной науке”, наступает тогда, когда от критики переходят к предвзятости. Требование отбрасывать, элиминиро-

вать “опровергнутую” теорию он называет “наивным фальсификационизмом”. Только в сравнительно редкие периоды “кризисов” позволительно критиковать господствующую теорию и предлагать новую.

Взгляды Т. Куна уже подвергались критике, и я не буду здесь их обсуждать Замечу только, что благие намерения Куна — рационально объяснить рост научного знания, отталкиваясь от ошибок джастификационизма и фальсификационизма — заводят его на зыбкую почву иррационализма*.

С точки зрения Поппера, изменение научного знания рационально или, по крайней мере, может быть рационально реконструировано. Этим должна заниматься логика открытия С точки зрения Куна, изменение научного знания—от одной “парадигмы” к другой— мистическое преображение, у которого нет и не может быть рациональных правил. Это предмет психологии (возможно, социальной психологии) открытия. Изменение научного знания подобно перемене религиозной веры.

Столкновение взглядов Поппера и Куна — не просто спор о частных деталях эпистемологии. Он затрагивает главные интеллектуальные ценности, его выводы относятся не только к теоретической физике, но и к менее развитым в теоретическом отношении социальным наукам и даже к моральной и политической философии. И то сказать, если даже в естествознании признание теории зависит от количественного перевеса ее сторонников, силы их веры и голосовых связок, что же остается социальным наукам; итак, истина зиж-

дется на силе. Надо признать, что каковы бы ни были намерения Куна, его позиция напоминает политические лозунги идеологов “студенческой революции” или кредо религиозных фанатиков.

Моя мысль состоит в том, что попперовская логика научного открытия сочетает в себе две различные концепции Т. Кун увидел только одну из них—“наивный фальсификационизм” (лучше сказать “наивный методологический фальсификационизм”); его критика этой концепции справедлива и ее можно даже усилить Но он не разглядел более тонкую концепцию рациональности, в основании которой уже не лежит “наивный фальсификационизм”. Я попытаюсь точнее обозначить эту более сильную сторону попперовской методологии, что, надеюсь, позволит ей выйти из-под обстрела куновской критики, и рассматривать научные революции как рационально реконструируемый прогресс знания, а не как обращение в новую веру.

 

 

ФАЛЛИБИЛИЗМ ПРОТИВ ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМА

а) Догматический (натуралистический) фальсификационизм. Эмпирический базис.

Существо разногласий станет яснее, если мы восстановим проблемную ситуацию, как она возникла в философии науки после краха “джастификационизма”.

“Джастификационисты” полагают, будто научное знание состоит из доказательно обоснованных высказываний. Признавая, что чисто логическая дедукция позволяет только выводить одни высказывания из других (переносить истинность), но не обосновывать (устанавливать) истинность, они по-разному решают вопрос о природе тех высказываний, истинность которых устанавливается и обосновывается внелогическим образом. Классические интеллектуалисты (в более узком смысле—“рационалисты”) допускают весьма различные, но в равной мере надежные типы “внелогического” обоснования — откровение, интеллектуальную интуицию, опыт. Любые научные высказывания могут быть выведены логически из подобных оснований. Классические эмпирицисты считают такими основаниями только сравнительно небольшое множество “фактуальных высказываний”, выражающих “твердо установленные факты”. Значения истинности таких высказываний устанавливаются опытным путем, и все они образуют эмпирический базис науки. Если требовать, чтобы в основаниях науки не было ничего, кроме узкого эмпирического базиса, то для

доказательного обоснования научных теорий нужны более эффективные логические средства, чем дедуктивная логика, которой ограничиваются интеллектуалисты, например, “индуктивная логика”. Все джастификационисты, будь то интеллектуалисты или эмпирицисты, согласны в том, что единичного высказывания, выражающего твердо установленный факт, достаточно для опровержения универсальной теории4-5; но лишь немногие осмеливаются утверждать, что конечной конъюнкции фактуальных высказываний достаточно для “индуктивного” доказательного обоснования универсальной теории6.

Джастификационизм, считающий знанием лишь то, что доказательно обосновано, был господствующей традицией рационального мышления на протяжении столетий. Скептицизм не есть отрицание джастификационизма; скептики только полагают, что нет (или не может быть) доказательно обоснованного знания и поэтому нет знания вообще. Они видят в “знании” только разновидность веры, свойственной всем одушевленным существам. Тем самым скептицизм, остающийся джастификационистским, дискредитирует знание, открывая дверь иррационализму, мистике, суевериям.

Поэтому понятны исключительные усилия, предпринимаемые классическими рационалистами, чтобы спасти синтетические априорные принципы интеллектуализма, и классическими эмпирицистами, спасающими определенность эмпирического базиса и значимость индуктивного вывода. Они верны кодексу научной чести, требующему воздерживаться от

необоснованных высказываний. Но и те, и другие терпят поражение: кантианцы—от удара, нанесенного неэвклидовой геометрией и неньютоновской физикой, эмпирицисты — от логической невозможности положить в основание знания чисто эмпирический базис (еще кантианцы заметили, что никакое научное высказывание не может быть вполне обосновано фактами и индуктивную логику (никакая логика не может увеличить содержание знания, гарантируя вместе с тем его безошибочность). Отсюда следовало, что все теории в равной степени не могут иметь доказательного обоснования.

Философы неохотно признавали это по очевидным причинам: классические джастификационисты страшились вывода, что если теоретическая наука не имеет доказательного обоснования, то она есть не что иное как софистика и иллюзия, если не бессовестное надувательство. Философское значение пробабилизма (или “нео-джастификационизма”) состояло в попытке избежать такого вывода.

Пробабилизм возник благодаря усилиям группы кембриджских философов, полагавших, что хотя научные теории равно необоснованны, они все же обладают разными степенями вероятности (в том смысле, какой придан этому термину исчислением вероятностей) по отношению к имеющемуся эмпирическому подтверждению.7 С этой точки зрения, кодекс научной чести не так суров, как кажется: он требует только высокой вероятности научных теорий или хотя бы того, чтобы в каждом конкретном случае были указаны эмпирические подтверждения данной

теории и определена вероятность этой теории по отношению к этим подтверждениям.

Конечно, замена доказательной обоснованности вероятностью была серьезным отступничеством джастификационистского мышления. Но и оно оказалось недостаточным. Вскоре было показано, главным образом благодаря настойчивым усилиям Поппера, что при весьма общих условиях все теории имеют нулевую вероятность, независимо от количества подтверждений; все теории не только равно необоснованны, но и равно невероятны. 8

Многие философы все еще полагают, будто бы, потерпев неудачу в попытках найти хотя бы пробабилистское решение проблемы индукции, мы тем самым вынуждены “отвергнуть все то, что наукой и здравым смыслом рассматривалось как знание”.9 На этом фоне особенно видна незаурядная роль фальсификационизма, решившегося на радикальное изменение способов оценки научных теорий и, шире, канонов интеллектуальной честности. Фальсификационизм тоже стал, так сказать, новым и значительным отступничеством рационализма. Но это было отступлением от утопических идеалов последнего, оно обнажило путаность и лицемерность многочисленных попыток отстоять эти утопические идеалы и, следовательно, сыграло прогрессивную роль.

Остановимся вначале на наиболее характерном виде фальсификационизма: догматическом (или “натуралистическом”) фальсификационизме. Согласно этой концепции, все без исключения научные теории опровержимы, однако существует некий неопровержимый

эмпирический базис. Это—строгий эмпирицизм, но без индуктивизма; неопровержимость эмпирического базиса не переносится на теории. Поэтому догматический фальсификационизм можно считать более слабым вариантом джастификационизма.

Очень важно подчеркнуть, что само по себе признание (подкрепленного) контрпримера решающим свидетельством против данной теории еще не определяет методолога как догматического фальсификациониста. С этим согласится любой кантианец или индуктивист.

Но и тот, и другой, почтительно склоняя голову перед отрицательным результатом решающего эксперимента, в то же время озабочены прежде всего тем, как получше укрепить пока еще не опровергнутую теорию, отсидеться в ее окопах под критическим обстрелом со стороны другой теории. Например, кантианцы верили в то, что евклидова геометрия и механика Ньютона неприступны; индуктивисты верили, что вероятность этих теорий равна 1. Но догматический фальсификационист прежде всего верит эмпирическому контр-свидетельству, считая его единственным арбитром, выносящим приговор теории.

Поэтому догматического фальсификациониста отличает то, что для него все теории в равной степени гипотетичны. Наука не может доказательно обосновать ни одной теории. Но, не будучи способной доказательно обосновывать, наука может опровергать: “с полной логической определенностью отрекаться от того, что обнаружило свою ложность”10, а это означает, что допускается существование фундаментального эмпирического базиса —

множества фактуальных высказываний, каждое из которых может служить опровержением какой-либо теории. Фальсификационисты предлагают новый — надо сказать, довольно умеренный—кодекс научной чести: они склонны считать “научными” не только те высказывания, которые доказательно обоснованы фактами, но и те, которые всего лишь опровержимы, то есть противоречат некоторым фактуальным высказываниям, другими словами, “научные” высказывания должны иметь непустое множество потенциальных фальсификаторов.11

Таким образом, научная честность требует постоянно стремиться к такому эксперименту, чтобы в случае противоречия между его результатом и проверяемой теорией, последняя была отброшена.12 Фальсификационист требует, чтобы опровергнутое высказывание безоговорочно отвергалось без всяких уверток. С нефальсифицируемыми высказываниями, если это не тавтологии, догматический фальсификационист расправляется без проволочек: зачисляет их в “метафизические” и лишает их права гражданства в науке.

Догматические фальсификационисты четко различают теоретика и экспериментатора: теоретик предполагает, экспериментатор — во имя Природы — располагает. Как сказал Вейль: “Раз и навсегда я хочу выразить безграничное восхищение работой экспериментатора, который старается вырвать интерпретируемые факты у неподатливой природы и который хорошо знает как предъявить нашим теориям решительное “нет” или тихое “да”.13 Очень ясно выразился Брейсуэйт о догматиче-

ском фальсификационизме. Он так формулирует вопрос, касающийся объективности научного знания: “В какой степени признанная научными экспертами дедуктивная система может считаться свободным творением человеческого ума, и до какой — объективным отображением фактов природы?”. И отвечает:

“Способ выдвижения научной гипотезы и то, как ею пользуются для выражения общих суждений — это человеческое изобретение; у Природы мы получаем только наблюдаемые факты, которыми опровергаются или не опровергаются научные гипотезы... Наука полагается на Природу в том, являются ли какие-то высказывания, относящиеся к низшему уровню научных умозаключений, ложными. Такая проверка совершается при помощи дедуктивной системы научных гипотез, в построении каковой мы обладаем достаточно большой свободой. Человек предлагает систему гипотез; Природа располагает их истинностью или ложностью. Сначала человек придумывает научную систему, а затем проверяет, согласуется ли она с наблюдаемым фактом”.14

По логике догматического фальсификационизма, рост науки — это раз за разом повторяющееся опрокидывание теорий, наталкивающихся на твердо установленные факты. Например, согласно этой концепции, вихревая теория тяготения Декарта была опровергнута — и отброшена — тем фактом, что планеты движутся по эллиптическим орбитам, а не по картезианским кругам; теория Ньютона успешно объяснила известные в ее время факты, как те, что объяснялись теорией Декарта, так и те, что служили опровер-

жением последней. Точно так же, если следовать рассуждениям фальсификационистов, теория Ньютона, в свою очередь, была опровергнута — доказана ее ложность — фактом аномальности перигелия Меркурия, а теория Эйнштейна справилась с объяснением и этого факта. Все это означает следующее: наука занимается тем, что выдвигает смелые предположения, которые никогда не бывают ни доказательно обоснованны, ни даже признаны вероятными, зато некоторые из них впоследствии устраняются твердо установленными, решительными опровержениями, а на их место приходят еще более смелые, новые и покамест неопровергнутые — по крайней мере, на первых порах — гипотезы.

Однако догматический фальсификационизм уязвим. Он зиждется на двух ложных посылках и на слишком узком критерии демаркации между научным и ненаучным знанием.

Первая посылка — это утверждение о существовании естественной, вытекающей из свойств человеческой психики, разграничительной линии между теоретическими или умозрительными высказываниями, с одной стороны, и фактуальными (базисными) предложениями наблюдения, с другой. (Вслед за Поппером, я назову это натуралистической концепцией наблюдения).

Вторая посылка — утверждение о том, что высказывание, которое в соответствии с психологическим критерием фактуальности может быть отнесено к эмпирическому базису (к предложениям наблюдения), считается истинным; о нем говорят, что оно доказательно

обосновано фактами. (Я назову это учением о доказательном обосновании путем наблюдения [эксперимента]).15

Эти две посылки предохраняют от смертельной для догматического фальсификационизма возможности опровержения эмпирического базиса, ложность которого могла бы переноситься дедуктивными процедурами на проверяемую теорию.

К этим посылкам добавляется критерий демаркации: “научными” считаются только те теории, которые исключают некоторые доступные наблюдению состояния дел в исследуемой предметной области и потому могут быть опровергнуты фактами. Иначе говоря, теория “научна”, если у нее есть эмпирический базис. 16

Однако обе посылки ложны. Психология опровергает первую, логика — вторую, и, наконец, методологические рассуждения говорят против критерия демаркации. Рассмотрим все это поочередно.

1) Даже беглый обзор нескольких характерных примеров показывает несостоятельность первой посылки. Галилей утверждал, что он мог “наблюдать” горы на Луне и пятна на Солнце, и что эти “наблюдения” опровергли прославленную в веках теорию, согласно которой небесные тела должны быть непорочно чистыми сферами. Но его “наблюдения” не соответствуют критериям, по которым “наблюдаемым” считается только то, что видят невооруженным глазом. Возможности галилеевских наблюдений зависели от возможностей его телескопа, а следовательно, и от оптической теории, на основании ко-

торой этот телескоп был изготовлен, что вызывало сомнения у многих современников Галилея.

Аристотелевской теории противостояли не галилеевские наблюдения, чистые, без теоретической примеси, а “наблюдения”, проведенные Галилеем на основе принятой им оптической теории. Именно эти “наблюдения” и противоречили “наблюдениям” Аристотеля, основанным на теории небесных тел Стагирита.17.

Здесь перед нами prima facie [на первый взгляд (лат.) — Перев.] примерно равные в своей непоследовательности теории. Кое-кто из эмпирицистов мог бы согласиться с этим и признать, что “наблюдения” Галилея не были настоящими наблюдениями; но все же они верят в то, что можно провести “естественную демаркацию” между предложениями, продиктованными пассивному и не имеющему собственного содержания уму чувствами — только так, якобы, образуется настоящее “непосредственное знание”, и теми предложениями, которые сформированы теоретически-нагруженными, “нечистыми” ощущениями. Дело в том, что все разновидности джастификационистских теорий познания, считающие источником (единственным или данным) знания чувства, оказываются в тесной зависимости от психологии наблюдения. Именно психология определяет, что такое “правильное”, “нормальное”, “здоровое”, “неискаженное”, “точное” или “научно значимое” состояние чувств — или даже состояние души как таковой, — при котором возможно истинное наблюдение. Например, Аристотель

и стоики под правильным сознанием понимали сознание человека, здорового с медицинской точки зрения. Современные мыслители признают, что правильное сознание есть нечто большее, чем просто “здоровый дух”. У Декарта — это сознание, закаленное в горниле скептического сомнения, выжигающего все, кроме cogito, чтобы затем возродить из него ego, способное с помощью Бога познавать истину. Для всех школ современного джастификационизма характерна особая психотерапия, посредством которой они намерены приуготовлять сознание к восприятию блаженства доказанной истины через мистическое соприкосновение. Так, для классических эмпирицистов правильное сознание есть tabula rasa, лишенная всякого первичного содержания, свободная от любых теоретических предрассудков. Но ошеломляющий для классического эмпиризма вывод, следующий из работ Канта и Поппера, а также психологов, испытавших влияние этих мыслителей, заключается в том, что подобная эмпирицистская психотерапия не может быть успешной; Причина в том, что нет и не может быть ощущений, не нагруженных ожиданиями, и следовательно, нет никакой естественной (то есть психологической) демаркации между предложениями наблюдения и теоретическими предложениями. 18

2) Но даже если бы такая естественная демаркация существовала, вторая посылка догматического фальсификационизма была бы ниспровергнута логикой. Дело в том, что значения истинности предложений “наблюдения” не могут быть однозначно определены:





Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2016-11-20; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 666 | Нарушение авторских прав


Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Либо вы управляете вашим днем, либо день управляет вами. © Джим Рон
==> читать все изречения...

657 - | 513 -


© 2015-2024 lektsii.org - Контакты - Последнее добавление

Ген: 0.011 с.