Критика мальтузианства А.Карлсоном

Некоторые люди до сих пор задаются вопросом, а не правы ли мальтузианцы, если население мира растет с 1800 г., и постоянно сокращается временной интервал удвоения численности: 80 лет, 37, 18:? Ответ прост - нет. По меньшей мере, сомнения по поводу распространявшихся в конце 1960-х гг. аргументов должны возникнуть хотя бы потому, что все ужасающие прогнозы не сбылись. Обещанного на 1970-е гг. массового голода не случилось. Конечно, в мире имеют место и голод, и смерть от голода - но это всё следствие войн, политической коррупции и краха плановой экономики.

 

Говоря по существу, в мальтузианских доводах много логических изъянов. Прежде всего, рождение ребенка знаменует собой не только прибавление <лишнего рта>, а означает также прибавление в мире нового разума, способного в будущем, возможно, предложить новые способы решения проблемы; во-вторых, это новая пара рабочих рук, при условии предоставления им для этого свободы. В-третьих, ресурсы не конечны. Скорее, в этом виноват человеческий ум, который до сегодняшнего дня <пустячным> благам - <драгоценным> камням и наркотическим сорнякам приписывал сверхценность. В этом смысле люди создавали новые ресурсы и сокращали дефицит; и чем больше людей вовлекалось в этот <творческий> процесс, тем больше становилось ресурсов. В-четвертых, сохранение окружающей среды имеет мало отношения к численности населения планеты.

 

В-пятых, кредо неомальтузианцев становится уязвимым, когда вопрос заходит о жизненно важной роли роста населения в экономическом развитии. Демограф Альфред Сови показал, что умеренное увеличение численности населения фактически необходимо для социального и экономического прогресса. Он обращается к опыту Франции, которая с 1850 до 1960 гг. испытывала периоды убыли населения, а потому претерпевала серьезные экономические осложнения. И только в 1960-е гг. препятствия на пути к свободному рынку были устранены, и рост населения возобновился, ведя к буму французской экономики16.

 

Веские количественные свидетельства в пользу утверждения Сови появились в 1977г. благодаря публикации блестящей работы Джулиана Саймона <Экономика демографического роста>. Начиная свой научный путь в качестве единомышленника неомальтузианцев, к 1970-м гг. Саймон обнаружил, что полученные им эмпирические данные не подтверждают мальтузианской теории. В ходе дальнейшей работы он принял мужественное решение и занял антимальтузианскую позицию: <умеренный рост населения в долговременной перспективе (от 30 до100 лет) оказывает положительный эффект на уровень жизни как в более развитых, так и в развивающихся странах>. Саймон поддерживал точку зрения о том, что когда-нибудь рост населения остановится <так же, как и любой другой процесс роста>17.

 

Наконец, налицо тот факт, что новая проблема, с которой столкнулся мир, - это проблема депопуляции. В половине населяющих земной шар наций наблюдается нулевой или даже отрицательный прирост населения, и этот демографический спад незамедлительно привел к негативным экономическим эффектам. Даже Мировой банк и ООН признают сегодня, что их прежние прогнозы стремительного роста населения оказались ошибочными. Настоящий кризис ХХI в. будет связан с депопуляцией.

 

Неомальтузианство в качестве <науки> так же мертво сегодня, как и сто лет назад; победа над мальтузианством одержана благодаря человеческому воображению и ресурсно-креативной энергии свободного общества. В то же время неомальтузианство в качестве <эмоции> и страха продолжает воздействовать на мировые институты и на мировую политику, запугивая <ростом> населения, наказывая многодетные семьи в финансовом отношении, объявляя войну религиозной вере, чиня преграды тем инновациям, которые созидают новые ресурсы. Как выразился Фредерик Вертхэм, <сегодня каждая реакционная тенденция подспудно:содержит в себе мальтузианские элементы>18.

 

В самом деле, <просветительская> кампания неомальтузианцев, направленная против человеческой жизни и религиозной веры, всё продолжается. Недавно К.К. Фунг, профессор университета в Мемфисе, в демографическом журнале высказал предложение о том, чтобы всему населению Китая были сделаны прививки от беременности (в дальнейшем эту практику рекомендуется распространить и на другие страны). Вакцина будет нейтрализована только в случае, если семья разрешенного размера <накопит> достаточное количество смертей или будет уравновешена ими. Как разъяснял профессор Фунг со сведением контроля рождаемости к контролю смертности <каждая смерть в семье определяет <квоту рождаемости>. В целях стабилизации населения каждой смерти должно соответствовать одно рождение. <Подобное изменение акцентов может привести к увеличению смертности среди безнадежно больных>, - пишет Фунг. Он опечален тем фактом, что <смертность как политический регулятор или инструмент обычно недооценивается или игнорируется>. Новая политика будет содействовать эвтаназии и введет <элемент эффективности в структуру рождений>19.

 

Как ни печально, но это и есть план мальтузианцев на XXI в., это новейшая версия всего неомальтузианства, очищенная от пустой риторики по защите <человеческих прав> или <прав женщин>. Неомальтузианство представленное таким, как оно есть, - восставшим против жизни, человечности, противостоящим традициям и прогрессу, эксплуатирующим идею защиты детей и разрушающим семью - не может не быть враждебным любой религии. Мальтузианство это и есть Ангел Смерти. Новый вариант мальтузианской антиутопии чужд для великого большинства людей во всем мире, хотя бы потому, что они придерживаются религиозных учений, воздающих должное семье. Мировое движение в поддержку семьи формируется не с целью снискать власть или выгоду, а в надежде создать крепкую защиту для всех от воинствующих идеологий антисемейной направленности.

26. Легализация и запрет искусственного аборта: социальные и демографические последствия.

Строгий запрет аборта, существовавший в дореволюционном российском законодательстве, уступил место его полной легализации в 1920 г. Но правительственное постановление, разрешавшее аборт, было двусмысленным. Аборт никак не связывался с объективной необходимостью планирования семьи, и не ставился вопрос о том, что же может быть альтернативой аборту. С другой стороны, постановление объявляло аборт «злом для коллектива», объясняло «моральными пережитками прошлого и тяжелыми экономическими условиями настоящего» и предсказывало его постепенное исчезновение.* Вопреки этим ожиданиям, аборт не только не исчез, но получил стремительное распространение в течение нескольких последующих десятилетий, при том, что либеральное законодательство в отношении аборта начала 20-х годов сменилось в 30-е годы запретительным и репрессивным.

 

В этом нет ничего удивительного. Поспешная легализация аборта без понимания истинного смысла этой меры лишь создала иллюзию свободы прокреативного выбора, заблокировав при этом поиски альтернативных путей планирования семьи. Неподготовленность общества к столь радикальному решению, традиционное неприятие намеренного ограничения деторождения родителями вызвали реакцию отторжения — запрет аборта стал частью общей антимодернистской реакции тридцатых годов. Косвенно этот запрет распространился и на контрацепцию: в запретительном постановлении 1936 г., как и в разрешительном 1920 г., ни о какой альтернативе аборту не говорилось, а ссылки на «условия социализма», «повышение материального благосостояния трудящихся», «максимальное развитие сети родильных домов, детских яслей, детских садов»** имели смысл только в том случае, если противопоставлялись всякому ограничению деторождения. В условиях сталинского СССР это практически исключало любую активность, направленную на развитие контрацепции.

 

Если аборт можно было запретить, то с демографическими и социальными сдвигами, которые делали планирование семьи объективной необходимостью, нельзя было ничего поделать. Эта необходимость оказалась сильнее не только закона, но и народной традиции, никогда не приветствовавшей аборты, — иначе не понадобилось бы законодательное запрещение искусственного прерывания беременности в 1936 г. Но и оно не смогло ничего изменить. У миллионов семей часто не было иного выхода, нежели прервать — вопреки закону и вопреки традиции — незапланированную беременность. Отмена в 1955 г. запрета на аборт была лишь признанием повсеместно распространившейся практики. Но при этом снова та же логика, что и в 1920 г. и 1936 г.: аборт — зло, «предотвращение абортов может быть обеспечено путем дальнейшего расширения государственных мер поощрения материнства и мер воспитательного и разъяснительного характера».* В 1955 г. вряд ли кто-нибудь ожидал, что российские женщины снова станут рожать по 8 или 10 детей, но никаких указаний на то, как регулировать число детей иным способом, нежели аборт, и в чем здесь могут помочь «меры поощрения материнства», в Указе 1955 г. нет. По существу, это был указ, подталкивавший к абортам.

 

Последующие годы не принесли существенных изменений. Советское общество за семь десятилетий своего существования так и не смогло признать до конца права свободного прокреативного выбора женщины и семьи, обеспечить им условия, необходимые для реализации этого права, для свободного, сознательного и безопасного регулирования деторождения. После повторной легализации абортов в 1955 г. их число в России стало стремительно расти, в 60-80-е годы оно превышало 4,5 млн. чел., т.е. было в 2-2,5 раза больше, чем число рождений «Контрацептивная революция», совершившаяся на Западе и давшая женщинам весьма совершенные противозачаточные средства, миновала СССР, многие его бывшие республики стали рекордсменами по числу абортов, причем первое место неизменно принадлежало России. При примерно одинаковом уровне рождаемости годовое число абортов на сто родов в 1990 г. составляло в России 206, на Украине — 155, в Белоруссии — 80, Латвии — 112, Эстонии — 132, Молдавии — 106, тогда как в Швеции оно равнялось 30, Италии — 28, Великобритании — 25,Франции — 22, Финляндии — 19, Германии — 16, Нидерландах — 10(5,6). В Европе по числу абортов с Россией могла сравняться разве что только собственно Сербия (без автономий) — 218 абортов на 100 родов в 1986 г. (7).

 

Все это не означало, что рождаемость в России не модернизировалась, свобода прокреативного выбора родителей не получила общественного признания, а общество — выигрыша от расширившейся демографической свободы. При всех неизбежных оговорках, нельзя не признать, что Россия совершила переход от демографического равновесия старого типа (высокая смертность — высокая рождаемость) к равновесию нового типа (низкая смертность — низкая рождаемость) и что этот переход сделал весь воспроизводственный процесс намного более эффективным и экономичным. В этом и заключался главный социальный выигрыш, который в условиях СССР в очень большой мере был принесен на алтарь «построения социализма», советской мобилизационной экономики. Без него, в частности, невозможен был бы чрезвычайно высокий уровень занятости женщин, которым прославился бывший СССР. Но несомненно и то, что плоды новой демографической и социальной свободы ощутил и каждый человек, что она коренным образом изменила положение женщин и детей, открыла новые, пусть вначале лишь потенциальные, возможности самореализации личности, семейной и личной жизни.

 

Вместе с тем модернизация рождаемости породила и новые проблемы, решение которых до сих пор не найдено и которые остаются источником беспокойства в России, как, впрочем, и во всех странах, переживших демографический переход. И первая из них — это проблема депопуляции. Хотя теоретически равновесие низкой смертности и низкой рождаемости вполне возможно, практически оно не достигнуто ни в одной из постпереходных стран, рождаемость повсеместно опускается ниже уровня простого замещения поколений, что рано или поздно приводит к отрицательному естественному приросту.

27. Миграция – эмиграция и иммиграция.

Миграция населения