Несмотря на цензурные и разные другие неблагоприятные условия, газетное дело у нас замечательно быстро растет и развивается. Число столичных и в особенности провинциальных газет с каждым годом увеличивается, потому что увеличивается число читателей и растет спрос на газеты, в особенности на газеты дешевые. Значительная часть больших газет увеличивает формат до размера больших английских и американских газет, вводит иллюстрированные и другие приложения и начинает попутно издавать маленькие дешевые издания «Новости», «Биржевые ведомости», «Сын Отечества», «Слово» и др., которые расходятся в десятках тысяч экземпляров. Одна из таких маленьких газет, говорят, расходится теперь в 150 тыс. экз. И это в каких-нибудь три-четыре года.
Все это указывает на прилив совершенно нового читателя, который прежде газетами «не занимался». Сообразно с этим и газеты начали дифференцироваться на большую и так называемую малую прессу. Пяти- и четырехрублевые газеты приспосабливаются уже на всякую потребу, стараясь больше всего о разнообразии содержания, а специально уличные листки с их совершенно особой разухабистостью, сенсационными заглавиями, описанием убийств и уголовными романами имеют в виду городскую полуинтеллигенцию, до приказчиков, швейцаров и дворников включительно. Четырехрублевую ежедневную газету без значительного числа подписчиков и розничной продажи, как увидим ниже, издавать уже трудно; но теперь появилась недавно в Петербурге даже трехрублевая газета, предлагая которую газетчики кричат: «Русская газета, стоит только одну монету!» (т.е. 1 копейку).
Несмотря на недостаточное число школ, рост читателя несомненен, и несомненно также, что газета становится все более и более предметом насущной потребности не одних только богатых классов и интеллигенции, но и простого народа. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть, с каким нетерпением и какою разнообразною публикою ждутся на железнодорожных станциях поезда с газетами и как эти газеты быстро расхватываются. То же самое происходит и около почтовых контор в глухих городках, в стороне от железных дорог. Газеты сплошь и рядом выписываются вскладчину и читаются по очереди или вслух целыми группами. Положим, что главный притягивающий интерес представляла война, но та же война, после того как кончилась, несомненно посодействует не уменьшению, а лишь увеличению читателя, так как за это время образуется в массе людей привычка знать и следить за тем, что делается на белом свете.
Вообще эволюция газетного дела во многих отношениях чрезвычайно интересна и заслуживала бы не такой небольшой статейки общего характера, какую я пишу, а более обстоятельного исследования. Тут представляют интерес и читатель, приспосабливающийся к газетному чтению и начинающий требовать известного материала, и само издательство с его спешными процессами и значительным материальным риском, и газетные люди с их характерными особенностями и т.д. В газетном деле, например, гораздо ярче, чем в других областях, выразился процесс капитализации нашей литературы. В то время как одна группа экономистов доказывала, что этот процесс охватывает все больше и больше нашу народную жизнь и все экономические отношения, а другая возражала против этого, указывая, что капитализм насаждается у нас в значительной степени искусственно, в области наиболее близкой к нам, — наше газетное, журнальное и книжное издательство все более и более капитализировалось. Тут все условия были налицо: значительный и все более возраставший интеллигентный пролетариат, нуждавшийся в заработке, значительный и все увеличивавшийся спрос на печатное слово и близкий внутренний рынок, который также с каждым годом все расширялся. Теперь сами могут издавать свои произведения только авторы книг и брошюр, но и то далеко не все, вследствие необходимости затрат на издание и значительности комиссионных скидок, которых требуют книготорговцы (прежняя 20-процентная скидка теперь поднялась до 40% и более); издавать же такое периодическое издание, как ежедневная газета, совсем нельзя без более или менее значительного капитала. Например, маленькая четырехрублевая газета, уплачивая из этой суммы 80 коп. почтамту и неся другие обязательные расходы (на экспедиции, контору и проч.), должна уже оперировать собственно в издательском процессе (печать, бумага, гонорар) меньше чем на 3 руб. Очевидно, что для покрытия расходов ей необходим известный и довольно значительный minimum подписчиков и розничной продажи; а на большую газету расходов, конечно, еще больше. Всякой новой газете прежде всего необходимо рекламировать себя или хоть заявить о своем существовании, направлении, сотрудниках и условиях подписки. Объявления в других наиболее распространенных газетах стоят очень дорого. Если она пожелает сама разослать свои объявления, ей понадобятся адреса, которые, при всем их сомнительном достоинстве и происхождении (часто их похищают из типографий), находятся в руках торгующих ими предпринимателей, и за них приходится платить довольно дорого. Затем ей нужны телеграммы, которые также захвачены и монополизированы отчасти своими, а отчасти заграничными компаниями и предпринимателями и за которые также приходится недешево платить. Затем ей необходимо заручиться «бойкими перьями», которые создают успех газетам, а эти «бойкие перья» отлично умеют котировать себя на литературной бирже и обходятся дороже телеграмм и объявлений.
Можно поистине удивляться росту литературных гонораров за последние десять лет. Впереди всех идут некоторые беллетристы и фельетонисты. Лишь недавно мы видели в одной провинциальной газете почтительный расчет, что одному современному беллетристу за проданную им оптом какую-то вещь пришлось по 1500 р. за лист. Снилось ли что-нибудь подобное не только нуждавшемуся всю жизнь Достоевскому, но даже и получавшему хорошие гонорары Тургеневу и другим прежним писателям? С беллетристами идут голова в голову и некоторые фельетонисты, и еще неизвестно, кто побьет рекорд. Правда, таких гонораров немного, а гонорары остальных работников остаются на прежнем уровне или поднялись весьма мало; но рядом с прежними пятачками мы видим платы в 20-30 коп. за строку и другим «бойким перьям». Иначе не отдают или грозят отдавать свои произведения в другие редакции.
...Объявления представляют несомненно очень важную статью газетного дохода. Передо мной лежит брошюра г. Дигаммы «Зло нашей прессы», где автор высчитывает, что «Новое время» ежегодно «дерет с трудящейся бедноты» 130.291 р., с покойников 11.556 руб., с казны и общественных учреждений 378.144 р. и с остальных 462.664 руб., а всего «1.082.665 р. в год». Помнится, г. Суворин доказывал, что объявления выгодны только до известного предела, а затем начинают будто бы не окупать стоимости бумаги и обращаются в убыток. Допуская возможность подобного убытка, при известном количестве экземпляров газеты и данной таксе за объявления, я полагаю в то же время, что по воле издателя, приближаясь к этому рубежу, или приостановить дальнейший прием объявлений, или повысить таксу, что издатели и делают. Но в данном случае дело не в этом, а в том, что новая газета не может в первый же год рассчитывать на такое количество платных объявлений, какое могло бы составить существенную доходную статью, а потому довольствуется обыкновенно объявлениями, печатаемыми со значительной скидкой и иной раз совсем бесплатно (в видах привлечения платных объявлений),, да объявлениями обменными с провинциальными газетами. Такого рода объявления, конечно, приносят только убыток. Я помню расчет покойного Д. К. Гирса для газеты «Русская правда» в 80-х годах: он полагал, что газету можно начинать с 40—50 тыс. руб. Приблизительно с такою же или даже меньшею суммой начинались в то время и другие газеты. Теперь не то: теперь считается рискованным приступать к большой газете, не имея 200—300 тыс. руб., да и этого может оказаться недостаточно. Одним словом, газеты становятся чисто капиталистическими предприятиями и требуют не меньших сумм, чем заводы и мануфактуры.
У нас в печати не раз встречались описания больших американских газетных фабрик с их огромными собственными домами, громадными типографиями и блестящей редакционной обстановкой; но, к сожалению, не было еще описания нашей крупной газетно-издательской промышленности, а между тем такие фабрики у нас есть, и число их обещает все больше и больше увеличиваться. Разве издания «Нивы», печатающейся с приложениями в сотнях тысяч экземпляров, не есть фабричное предприятие? Разве «Новое время» с его громадными ротационными и другими машинами, с его многочисленным контингентом служащих (конторщиков, метранпажей, корректоров и т.д.) и рабочих с разными учреждениями для них (пенсионная касса, школа и т.п.) не есть хорошо устроенная фабрика? Это — предприятия единоличные, но есть и акционерные; таковы, например, «Новости» и «Сын отечества», издававшийся акционерным обществом печатного дела «Издатель», к которому непосредственно примыкало крупное писчебумажное производство Пализена. Бумага собственного производства тотчас же шла в дальнейший оборот — в громадную собственную типографию, где перерабатывалась в две газеты, в «Живописное обозрение» и в книги. Других, меньших фабрик и заводиков сколько угодно как в обеих столицах, так и в провинции. Не пошли у нас только артельные, товарищеские предприятия, а те немногие из них, которые уцелели, к сожалению, совершенно утратили артельный характер и превратились также в предприятия в сущности чисто капиталистические: учредители превратились в хозяев, получающих правильную ренту и оклады, а настоящие работники и сторонние сотрудники — в простых рабочих, получающих сдельную или поденную рыночную плату (выдаваемую только по субботам, а по большей части помесячно), причем плата эта нередко ниже, чем в других изданиях.
Капитализация литературы имеет немало отрицательных сторон, так что даже и на то хорошее, что при этом делается, ложится какая-то особая тень сомнения или же прямо накладывается коммерческое клеймо. Так, например, Маркс, покойный издатель «Нивы», сделал очень хорошее дело: издал по очень дешевой цене целый ряд русских классиков и сделал таким образом их доступными широкому кругу читателей; но при этом он предварительно скупил у самих авторов или их наследников авторские права на изданные произведения и обратил их в личную собственность; а при таком условии правопреемники его вольны ограничиться изданным количеством экземпляров и новых изданий либо совсем не делать, либо приступить к ним лишь тогда, когда их личный издательский интерес опять совпадет с общественным, т.е. когда из первого издания на рынке ничего не останется и явится усиленный спрос на второе. Хотя издания делались на самой простой и недолговечной бумаге, но читатель их все-таки бережет. Затем, выпуская эти издания приложениями к «Ниве», издатель обратил их в приманку для совсем другого товара, который без этого не шел бы так ходко, а с этой стороны едва ли есть расчет повторять одни и те же приложения. Между тем через известное число лет к некоторым авторам может ослабеть или даже совсем пропасть в обществе необходимый интерес, может быть утрачена всякая живая связь с ними, наконец и сами они могут устареть и слишком далеко отстать от современности, так что за ними останется только исторический интерес. Вообще скупка авторских прав в одни руки да еще на столь продолжительные сроки (до 50 лет) едва ли желательна, как и всякая монополия...
А особенно неприятно в нашем новом газетном обиходе то, что большинство газет начинает все меньше и меньше придавать значение высшей литературной стороне дела — внутреннему идейному содержанию и последовательности убеждений (чем так дорожат журналы), отдавая предпочтение газетной бойкости, так называемой злободневности, стремлению угодить публике и т.п., чисто практическим целям и соображениям...
Газеты у нас читаются или, вернее, просматриваются по большей части на лету, между чаем и утренними делами, и главным образом для того, чтобы стоять в курсе дня. Прежде всего читатель ищет телеграмм или покойников, затем заглядывает в действия или распоряжения правительства, потом просматривает хронику и заголовки статей и отделов. Чтобы не пропустить какого-нибудь «белого слона», т.е. чего-нибудь выдающегося, сенсационного, о чем будут говорить...
Газетный писатель также человек совсем особый, если не по темпераменту и складу ума, то по свойству самого дела, которому служит, и по привычке к нему. С развитием железных дорог, телеграфов, телефонов и прочего, сфера человеческих сношений расширяется и вместе с тем ускоряется темп жизни. Тут долго думать и раздумывать нельзя, некогда наводить справки и по Гоголевски несколько раз исправлять слог. Статьи пишутся и посылаются в типографию буквально с непросохшими еще чернилами. Театральные отчеты, ночные телеграммы и некоторые репортерские заметки сдаются иногда во 2-ом или даже в 3-ем часу ночи, а газете к 5 часам нужно уже быть готовой, то есть нужно успеть все это набрать, дать просмотреть корректору, послать редактору, сделать исправления, поставить на место в готовящуюся полосу и сверстать ее, сделать с нее несколько оттисков и опять дать их просмотреть корректору и ночному дежурному по редакции (для подписи), причем могут быть новые поправки, затем, нужно сделать и отлить с полосы стереотип и потом уже, наконец, приступить к печатанию. Когда же тут думать о какой-нибудь запятой, неудачной фразе или небольшой (а может быть и очень большой) неточности. Вместе с навыком быстро работать понемногу и незаметно образуется привычка небрежно относиться к работе и к печатному слову вообще. Отношение это становится все более и более ремесленным, когда работник интересуется не столько качеством, сколько количеством работы. Играет при этом очень большую роль также состав газетных работников, среди которых людей по призванию, знающих и образованных, сравнительно гораздо меньше, чем людей случайных, которые смотрят на газетную работу, главным образом, как на источник заработка...
Репортаж — это один из труднейших и неприятнейших газетных вопросов. Без репортерских сведений нельзя обойтись, а подобрать безупречный контингент репортеров чрезвычайно трудно. В репортерском деле сомнительные элементы, к сожалению, преобладают над порядочными, а последние оказываются недостаточно опытными и юркими. Многие, вероятно, помнят бывший несколько лет тому назад случай, когда из Петербурга были высланы несколько человек репортеров за взятки в летних театрах и садах, но, само собой разумеется, и в данном случае, как в других, подобная административная мера зла не прекратила...
Репортеры в газете — это нечто вроде разведочной команды, за которою нужно смотреть в оба, чтобы не попасть в какой-нибудь самый неприятный просак. И подводят по большей части газету не столько плохие, сколько порядочные люди — своим легковерием, поспешностью, недостаточною обстоятельностью, незнанием предмета и т.п. Отчеты о лекциях и заседаниях так называемых ученых обществ сплошь и рядом так передаются, что лекторы и докладчики не узнают того, что говорили. Некоторые репортеры так наловчились писать, что вы не сразу узнаете, что пишет человек, совершенно не знающий вопроса, о котором пишет. Прежде чем писать, он прислушивается к тому, что говорят, спросит кого-либо из знающих людей, и выходит нечто похожее на действительность, а затем, для пущей убедительности, блещет латынью...
Вообще то, что приносят даже самые добросовестные репортеры, нуждается во внимательной проверке. В собираемых при таких условиях сведениях бывает столько лишнего и сомнительного, что редакции оказываются вынужденными некоторые сообщения значительно сокращать, а другие совсем выбрасывать, к великому огорчению собирателя, для которого каждая строка дорога...
Репортерский заработок для начинающего добросовестного человека — очень горек, пока он не напрактикуется и не научится даже самого о. Иоанна Кронштадтского превращать в строчки. Строки в газетном деле играют весьма большую роль. К ним чувствуют слабость не только злополучные репортеры, но и передовики, и хроникеры, и фельетонисты, и даже беллетристы. Обратите внимание, какое распространение получила теперь красная строка и сколько расплодилось писателей, которые не только каждое предложение, но и чуть ли не каждое междометие и предлог пишут с красной строки, сопровождая их многоточиями. Тут со стороны самой пишущей братии как нельзя нагляднее сказывается чисто товарное отношение к своей работе. Процесс капитализации крестьянской жизни и хозяйства, о котором спорила интеллигенция, не только еще не выразился, но, вероятно, и не так скоро еще выразится с такою рельефностью и полнотою, как процесс капитализации литературы. Если тут и происходит некоторая смесь и недостаточная определенность положений (вроде того, например, что в то время, как известные группы интеллигенции, по источникам существования и характеру заработка, соприкасаются с четвертым сословием, в преобладающем своем большинстве наша интеллигенция — и по источникам существования, и по привычкам, и по образу жизни — ближе всего подходит к третьему сословию), то сущность дела от этого не изменяется: литературный труд остается сдельной, поштучной или поденной работой, а литературное произведение — товаром. Так начинают смотреть на дело не только издатели, но и авторы...
Следует сказать несколько слов еще об одном явлении, также весьма характерном для газетного дела. Только что указанное отношение самой пишущей братии к печатному слову, которое чувствуется читателем в оттенках мысли и между строк, как и вся вообще экономическая и литературная постановка газетного дела, не могут внушать к себе необходимого уважения. И газеты и газетные люди, в большинстве случаев, действительно, не пользуются таким общественным уважением, каким должны были бы пользоваться. В этом отношении чрезвычайно интересно было бы сравнить читательские письма, которые пишутся в журналы и газеты. Писем этих очень много, их пишут по разным поводам как культурные, так и простые, еле грамотные люди, и мне кажется, что и в поводах и в самом тоне этих писем есть значительная разница. Вот, например, какое грубое и развязное письмо было недавно получено одной петербургской газетой: «М. г.г. редакторы! Газета ваша все подъезжает под земских начальников и хочет их обремизить. И то не так, и другое не так. А по нашему: не тваво ума это дело. Коли они заведены и поставлены, то не смеешь рассуждать. Я городской мещанин, но живу всегда в деревне по коммерческой части и могу засвидетельствовать хоть под присягой, что мы свет Божий увидели с тех пор, как стали земские начальники. В деревнях стало тихо, есть кому пожаловаться и есть кому взыскать. А по вашему это не хорошо... А кулаком по языку за это хочешь? Прямо по харе» и т.п.
Журналы, насколько мне известно, таких грубых писем не получают. Хотя там другой читатель, но я думаю, что и столь развязный «мещанин» не во всякое место пошлет такое письмо. Вопрос об отношении читателя к газетам очень важен, гораздо важнее, чем, может быть, покажется с первого взгляда. Неуважительное отношение началось не со вчерашнего дня и к большинству наших газет, в особенности вновь возникающих, совершенно не заслуженно. Этому предшествовал многолетний горький опыт и целый длинный ряд самых невозможных положений, в каких находилась наша периодическая печать.
Вспомните наших первых газетчиков, вроде Булгарина и Греча, наши епархиальные и губернские ведомости с их неофициальным отделом, наших официозов в западном крае, вспомните целый ряд газет, вроде «Вести», «Берега», «Минуты», «Светочи» и т.д., целый ряд изданий, получивших прямые или косвенные (в виде газетных объявлений) субсидии, вспомните знаменитые щедринские газеты «Чего изволите» и «Красу Демидрона» с их девизом — «можно не соглашаться, но должно признаться» и с их корреспондентами и сотрудниками — Подхалимовыми, Тряпич-киными и т.д.; вспомните, наконец, как недавно еще газеты разрешалось издавать только совершенно особого рода «патриотам» и как профессора и настоящие писатели в редакторском звании не утверждались, а ростовщики, ломбардные деятели и даже чиновники сыскного отделения утверждались. Разве при таких условиях могло создаться уважение к печатному слову? Нужно поистине удивляться, что наша печать сохранила еще душу живу и ту долю порядочности, какою отличается большая часть газет. Процесс капитализации литературы также нельзя считать моментом безусловно благоприятным в этом отношении. Капиталист прежде всего видит в газете деловое предприятие или орудие для поддержания других своих дел и может, конечно, оказывать известное давление на независимые мысли. Сообразно с этим и известная часть читателей начинает видеть в газете прежде всего коммерческое предприятие, а в пишущей братии — наемников, которые, как мельницы, сегодня могут вертеться в одну сторону, а завтра в другую, которые, обличая какую-нибудь неправду, на самом деле имеют в виду нечто другое или сводят личные счеты и которых всегда можно купить. Отсюда гонение на корреспондентов и других представителей печати, несмотря на то, что когда дело доходит до сути, то разве только в редких, исключительных случаях печать оказывается неправой. Трудно со всем этим бороться, но бороться необходимо, и газетные работники должны вести эту борьбу, ни на одну минуту не забывая завещания Салтыкова относительно высокого значения «писательского звания».
«Русская мысль». 1906. № 10.
Печатается по тексту журнала с сокращениями.
