Глава 20 последние дни лорда Бенедикта и его друзей в Лондоне. Тендль. Исповедь и смерть Мартина. Ещё раз музыка. Прощальные беседы

Возвратившись из деревни, капитан приступил к своим служебным обязанностям и начал осмотр парохода, готовясь к дальнему плаванию. Оставив Лизу у её родителей, капитан вечером поехал к лорду Бенедикту, чтобы узнать, сколько и какие каюты оставить для него. Покончив с делами, лорд Бенедикт спросил Джемса, что его беспокоит и почему у него далеко не сияющий вид.

Капитан улыбнулся, и ответил, что уже привык к тому, что скрыть от Флорентийца свои мысли невозможно. Но сейчас его беспокоит только море; за последние дни произошло несколько морских катастроф. Воспоминание о последней, пережитой на Чёрном море буре вставало в воображении храброго капитана и страшило его, ответственного за такое количество драгоценных жизней.

- Я и сам не понимаю, откуда во мне такое смятение. Правда, последняя буря перещеголяла всё, что мне когда-либо приходилось испытывать. Правда и то, что никогда ещё мне не приходилось везти так много близких и дорогих людей. И всё-таки я не понимаю, почему именно этот рейс заставляет меня так волноваться.

- Очевидно, у вас нет уверенности, что если я подле вас, то с вами ничего не может случиться. Если бы в вашем сердце жила подлинная верность тому, кого вы назвали человеком ваших мечтаний, там не было бы места страху и не было бы и тени беспокойства за всех нас и вообще о будущем, Джемс. Вы были бы заняты только одним: подготовкой судна к плаванию в полном самообладании и спокойствии. Человек может удачно справиться с делом, если даже самые мелкие личные переживания не нарушают его самообладания. Такое цельное внимание, цельное самообладание является необходимостью для успешного творчества самого обычного человека. Но вы, Джемс, вы ведь хотите идти дальше? Вы хотите, как говорили не раз, идти за мной. Где же радость, что льётся из вашего сердца, если вами понят ваш путь? Друг мой, если вы вступили на путь Жизни, отбросьте предрассудок заботливости, проявляющийся в страхе и волнениях. Как бы вы ни уверяли себя и других, что плачете, тревожитесь, сомневаетесь и страдаете о ком-то, вы переживаете в форме личного страдания только потому, что думаете о себе.

Сейчас не о временных наших формах думайте, но развивайте всю отвагу, всю силу Любви и память о вечности, чтобы радостно готовить судно к отплытию. Человек иногда говорит: "Злое предчувствие давит меня. Я знаю, что погибну". На самом же деле он ничего не знает. Но дух его слаб для тех испытаний, которые он сам, всей своей деятельностью в веках, вызвал к жизни. Если бы он держал перед глазами духа величие своего извечного пути, - он победил бы, несомненно, и на этот раз.

Флорентиец подошёл к капитану, положил ему руки на плечи и посмотрел в глаза с такой лаской и нежностью, что тот почувствовал, как в него словно проникло тепло солнечного луча, обняв своим Светом его сердце. И в этом Свете растворились волнения Джемса.

- Иди, мой сын. И эту радость, что ощущаешь сейчас, привноси во все дела и встречи. Со свойственным тебе тактом ты не будешь гонцом, кричащим на базаре. Ты никому не станешь навязывать своей веры, назойливо объявляя ее единственной истиной. Но уверенность твоего сердца, уверенность от знания, что я с тобой, а следовательно, ты в защитном кольце, передастся каждому, кого ты посадишь на свой корабль. Иди и помни, что вокруг тебя моя защитная сеть. И судно твоё дойдёт благополучно, пусть вокруг и бушуют ураганы. Нести свой день труда надо в радости.

Преображенным вышел капитан из кабинета своего великого друга, и ему показалось, что с него спали какие-то неудобно давившие его латы.

В это время сидевшая у матери Алиса старалась успокоить бедную леди Катарину, по-прежнему переживавшую за безобразную свадьбу Дженни и её теперешнюю жизнь. Стоило ей услышать о свадьбе пли жизни Лизы, как моментально в её памяти вставали картины последних девичьих дней Дженни, её свадьбы и сцены в судебной конторе. И всё существо пасторши наполнялось горечью, когда она сравнивала эти две молодые женские жизни. Услыхав, что у лорда Бенедикта сидит Джемс, пасторша снова заплакала, прильнув к Алисе.

- Детка моя, неужели жизнь не наградит тебя в двойном размере за все те муки, что выпали на долю Дженни?

- Зачем же мне двойная удача, мамочка? Единственное, чего бы я хотела, так это стать достойной того счастья, что на меня свалилось.

К ним вошёл сияющий капитан и разговор их прервался. Ласково поздоровавшись, он передал Алисе просьбу Флорентийца спуститься к нему, если она свободна, в девять часов, а пока прислать к нему Сандру, которого он, Джемс, нигде не может найти.

- Если Алиса свободна? Я думаю, если бы Алисе предстояло спешить к Господу Богу, то и тогда она отложила бы своё свидание и побежала к лорду Бенедикту. Беги, дитя, ищи скорее Сандру. Куда бы это он мог запропаститься?

- Уж я-то знаю, где искать Сандру, если он исчез, - засмеялась Алиса. - Ему взбрело на ум, что он нашёл новую звезду благодаря своим математическим вычислениям. Потихоньку от всех он соорудил себе обсерваторию в левой башне, на чердаке. Наверное, и сейчас там колдует. Бедняга еле-еле владеет собой, ему так тяжело, что он стесняется здесь.

- Как я его понимаю! Я бы на его месте тосковал не меньше. Хотя отлично знаю, что навязываться или напрашиваться ни на какие, даже самые простые дела нельзя. Нельзя выбирать себе дело или судьбу, стоя подле Учителя.

Алиса убежала искать Сандру и нашла его, как и предполагала, в импровизированной обсерватории. Сандра был так увлечён своими наблюдениями, что не только не заметил прихода Алисы, но и не слыхал, как она его окликнула. Только когда девушка притронулась к его плечу, Сандра в испуге вскочил и сразу не мог сообразить, что перед ним Алиса.

- Да как же вы могли сюда войти? Ведь я запер дверь на ключ. И как вы могли знать, что я здесь?

- Немудрено войти в открытую дверь, это раз. Ещё менее мудрено знать, что у вас здесь... мастерская,- сказала Алиса, осматривая чердак. - Вы ведь таскали всё мимо меня, через галерею, в вашу обсерваторию, которую правильнее было бы назвать норою колдуна. Это что за орудия пыток? - указывая на какие-то стойки, выведенные в слуховое окно, спрашивала смеясь Алиса.

- Нора колдуна! Извольте радоваться, - огрызнулся было Сандра. Но осмотрев своё помещение, которое сейчас осветила Алиса, заваленное ящиками, трубами, чертежами, - присоединился к смеявшейся девушке.

- Я не сомневаюсь, милая дама, что вы явились к колдуну заказать ему свой гороскоп. Оставайтесь же в старых девах и не мечтайте о дамском чепце, - хохотал Сандра.

- Я не сомневаюсь, что ваше проникновение в моё будущее равно вашему астрономическому предвидению. Идите-ка лучше к лорду Бенедикту и покайтесь, что испортили часть чердака в его доме.

- Побойтесь Бога, Алиса! Неужели же вы разболтали о моей мастерской лорду Бенедикту? Что же это будет теперь? На скачках он сказал, что у меня повырастали четыре ноги, что же будет теперь?

- Уж наверное скажет, что вы завели себе четыре глаза. Идите же скорее, он вас зовёт. Вдруг он поднимется сюда?

Сандра схватил девушку за руку, выбежал с нею через узкую дверь и захлопнул её.

- Только этого ещё недоставало, чтобы все подняли меня на смех, - смущённо говорил бедный учёный, спускаясь с Алисой вниз.

- Сандра, да на кого вы похожи? Неужто можно идти к лорду Бенедикту в этой грязной блузе? А руки? Да вы весь точно в саже.

- Бог мой, Алиса, что же мне делать? Не может же...

Перед Алисой и Сандрой выросла мощная фигура Флорентийца.

- В моём доме парочка заговорщиков? Где же это вы оба были? Почему ты, Алиса, стала похожа на зебру? Да и ты хорош! Ты, Сандра, кузнечное дело изучаешь вместе с Алисой?

Лорд Бенедикт весело смеялся над своими юными друзьями, вконец растерянными. И Алиса с удивлением обнаружила на платье тёмные полосы.

- Ну, признавайся, друг, что ты там начудил в башне?

- Да я только выковал закрепы и не предполагал, что будет так много сажи.

- Хорошо ещё, что ты нас не спалил, - продолжал улыбаться Флорентиец. - Если бы ты мне сказал, что башня тебе нужна для обсерватории, я бы тебе предложил правую башню, где у Николая и Наль отличная мастерская. Ну, полно, не смущайся. Беги к себе и приведи себя в порядок. После ужина зайдёшь ко мне. Я побеседую пока с Алисой.

Флорентиец прошёл с Алисой в музыкальный зал. Здесь горела только одна лампа. Зал тонул в полумраке, и лорд Бенедикт сел у окна, усадив девушку рядом с собой.

- Чувствуешь ли ты, дитя, как особенно чиста в этой комнате атмосфера?

- Всякий раз, когда вхожу сюда, я как-то по-особенному радуюсь. Мне становится легче жить, как будто бы на меня снова сваливается счастье. Но с тех пор, как здесь играл и пел Ананда, эта комната стала для меня храмом, А после того, как вы здесь однажды пели, я поняла, что такое песня. Но ваша песня была так величественна, так недосягаемо, божественно высока, что она не вызвала во мне ничего, кроме молитвенного экстаза и преклонения. У меня даже не мелькнуло дерзновенной надежды когда-либо приблизиться к такому совершенству. Когда играет и поёт Ананда, я тоже преклоняюсь перед его искусством. Но тут я чувствую, что эту музыку может постичь человек. И теперь, входя сюда, словно попадаю в храм моих мечтаний. Я как будто бы начинаю понимать, что на моём земном пути мне придется трудиться в музыке не только для собственной радости, но как на предназначенном мне пути служения. Не подумайте, что я хочу сказать, что надеюсь играть и петь, как Ананда. Я знаю только, что предел того, чего можно достичь, отдавая искусству всё бескорыстие своей любви, указан Анандой.

- Это так, Алиса. Но в теперешней твоей жизни перед тобой стоит несколько сложных задач. И ни об одной нельзя сказать, какая из них главная. Семья, глубочайший смысл которой ты знаешь. Музыка, значение которой ты постигла. Сестра и мать, для спасения которых ты должна познать самое дно их несчастья, - всё одинаково важно для того служения людям, ради которого ты попала в мой дом и встретилась здесь с людьми, призванными строить общину с новым типом единения людей. Ты уже видишь две семьи, Наль и Лизы. Перед тобой проходят путь две будущие матери. Ты наблюдай их постепенный рост, их ошибки, волнения, разлад, восторги и счастье.

Только тогда ты войдёшь в круг материнских дел и обязанностей, когда освоишься с ними на чужом, но близком тебе опыте. Ты поймёшь всю их важность, ответственность и сумеешь сама нести их легко, весело, просто. Но когда же ты сможешь, друг мой, быть настолько внутренне свободной, чтобы создать лёгкую и радостную жизнь в семье, где бы люди, глубоко и широко психически одарённые, могли развиваться без помех, среди полной свободы? Когда ты будешь в состоянии стать во главе такой семьи, которая перевернула бы уродливый и затхлый быт иных семей, где гибнут в удушливых парах собственных страстей, называя их любовью? Чудовищное насилие, навязывание всем и каждому своих представлений и понятий. Выбор детям компании по своему вкусу, а не по тому, что необходимо для роста их дарований - всё это называется в обывательских семьях словами "любовь", "забота", "опека". Только тогда ты станешь истинной матерью-воспитательницей, когда отбросишь от себя три понятия. Первое - страх, второе - личное восприятие текущей жизни и третье - скорбь.

Задумайся над тем, что такое страх. Это самое сложное из всех человеческих ощущений. Оно никогда не живёт в человеке одно, но всегда окружено роем гадов, не менее разлагающих всё наиболее ценное в духовном мире человека, чем самый страх. Страх также заражает всё вокруг, наполняя атмосферу тончайшими вибрациями, каждая из которых сильнее яда кобры. Кто наполнен страхом, тот подавлен как активное, разумное и свободно мыслящее существо Мысль только тогда может жить, улавливая интуитивные озарения, когда существо человека гармонично, когда все силы его организма находятся в равновесии. Вот тогда ты попадаешь - через сознательное - в то сверхсознательное, где живёт божественная суть твоего творящего существа. Если же мысль твоя заточена в каменный башмак страха, ты не в состоянии оторваться от животной, одной животной основы твоего организма. Твой дух не раскрывается.

Люди, воображающие себя духовно озарёнными, а на самом деле только изредка сбрасывающие башмаки страха, самые жалкие из всех заблуждающихся. Их вечные слёзы и стоны о любимых на самом деле только жалкие обрывки эгоизма и плотских привязанностей к текущей форме, без всяких порывов истинного самоотвержения.

Люди, подгоняемые страхом, это неполноценные человеческие существа. Созидать великое, создавать жизнь как её строители они не могут. Они живут только в мире текущих форм, а всё, что способно создавать, живёт в двух мирах: в мирах трудящейся земли и трудящегося неба. Дух этих строителей переносит на землю сияние тех форм Вечного, которые им било дано увидеть и запечатлеть в своей памяти.

Второе понятие, от которого тебе предстоит освободить свой дух, есть личное восприятие жизни. Что это значит? Как, Алиса, тебе, молодому существу, призванному жить полной жизнью, существу, которое каждую летящую минуту должно отдавать всю полноту чувств и мыслей любому делу до конца, как тебе воспринимать эту освобожденное от своего низшего "Я", принадлежащего одной земле?

Всё, мой друг, в человеке живущее, так крепко спаяно одно с другим, что нельзя вырвать из себя какое-то одно чувство, чтобы весь организм не ответил эхом. Если ты сегодня, в эту минуту, поддалась страху, весь твой организм заболел. Если ты продвинулась в радости и героическом чувстве, ты вплела в свой организм те залоги победы, которые через некоторое время войдут в твою жизнь. Если ты победила страх, потому что знаешь в себе божественный храм сердца, ты уже сдала первый экзамен, сделала первый шаг к жизни в Вечном. Каждая минута земной жизни для тебя - только мгновение текущей Вечности.

Когда ты твёрдо знаешь этот закон мировой Жизни, в тебе исчезают чувства и страсти, диктуемые условностями, ты не сравниваешь свою судьбу с судьбами других людей, а следовательно, в тебе нет почвы для зависти, ревности и суждений, идущих от одной плотской любви. Исчезают понятия "мой дом", "моя семья", "мои дети", "мои друзья" и т.д. Тебе принадлежит лишь радость сознавать, что всё живущее на земле только выполняет свои ВЕЧНЫЕ Задачи. Отсюда само собой вытекает то третье понятие, которое так отягощает жизнь человека. И не только отягощает, но и не даёт ему возможности увидеть, что живёт он в двух мирах.

Я говорю о скорби. Тебе известно древнейшее из изречений: "Глаза, которые плачут, не способны видеть ясно".

Если ты знаешь бесстрашие, но не от ума, а от раскрывшегося для любви сердца, ты знаешь путь Вечного. И тогда тебе известно, что твоя земная жизнь есть труд в двух мирах. Ты больше не выбираешь уже, что тебе выгоднее и удобнее, но творишь со всей полнотой сердца, принимая радостно все свои обстоятельства как именно те, в которых тебе быстрее, легче и проще изжить это протекающее мгновение. Ты видишь своё служение Жизни в той форме, в том месте и времени, в которых она нуждается. Не твоё личное "Я", но то, что идёт через тебя, составляет твою творческую задачу.

Если видишь страдания человека, не плачь о нём, ибо слезами не поможешь. Помощь - это твоё ясное видение Вечности в человеке. Ясное понимание того, в каком месте своей эволюции в вечном движении Жизни находится данный человек. И тогда ты поймёшь его счастье, заключающееся в том, чтобы подобрать звено, выпавшее из сковывающей его цепи прежних страстей и преступлений. Ты сможешь увидеть, что для него настал момент подобрать, радостно изжить и вынести на своих плечах не только это звено, но и всех, кто помогал выковывать его взаимными оскорблениями, огорчениями, ссорами, предательством и изменой.

Великая скорбь, выплёскивающаяся наружу слезами, есть скорбь невежественности. Запомни, дорогая, что скорбь - это мысли о себе.

Чтобы, дочь моя, ты смогла выполнить задачу этого воплощения, тебе нужно найти так много радости и любви, чтобы взойти на ступень выше, где скорби уже не живут. Пусть не удручает тебя то, что ещё далека та ступень. Ты к ней ближе, чем думаешь. Иди теперь, переодень платье и приходи ужинать. Я уже слышу гонг. Кстати, завтра мы поедем на могилу твоего отца. Скажи об этом Артуру и матери. Вели садовнику срезать все лучшие цветы. Эго будет наш прощальный к нему визит. Мы зайдём и в твой дом, где поселится семья родственников Дории.

Алиса едва успела переодеться и вошла в столовую последней.

- Я тебя, Алиса, нигде не могла найти. Мы с Николаем задумали попросить тебя поиграть нам после ужина, - сказала Наль.

- Прекрасная идея, - поддержал Ананда. - Я буду очень рад принять участие в музицировании. Я получил ноты от Анны. Она с увлечением пишет мне о новом концерте для виолончели композитора Б. Вы, Алиса, не откажетесь разобрать его со мною?

- Боюсь, что не сумею сразу сыграть, как вам нужно. Но если вы мне дадите час времени, я проиграю партитуру одна, и тогда у меня будет больше смелости и уверенности, что не испорчу эту вещь.

Наль протестовала, Сандра, которого разрывало два желания - и к лорду Бенедикту идти, и услышать новый концерт - ратовал за предоставление Алисе времени; Амедей, которому надо было съездить куда-то на час, присоединился к просьбам Сандры.

Хозяин дома примирил всех, предложив послать коляску за Лизой и Джемсом, а также за стариками Е. и дать возможность услышать новое произведение всем. На этом и разошлись после ужина. К Ананде и Алисе, отправившимся репетировать, присоединились сэр Уоми и Сенжер, а Флорентиец и Сандра направились в кабинет хозяина.

- Тебе, Сандра, всё ещё кажется великим горем разлука со мною? Ты не можешь переварить спокойно, что Генри едет со мной, а ты остаёшься?

Сандра глубоко вздохнул и не сразу ответил: - Сказать, что я по-прежнему воспринимаю разлуку с вами, дорогой Учитель, как катастрофу, я не могу, знаю, что должен столькому научиться за два года, что дни и ночи буду занят. С другой стороны, Генри так работает над собой, так стойко переносит свою разлуку с Анандой, столько рыцарства в его поведении по отношению к тётке, матери и Алисе, что я давно перестал считать себя более достойным вашего общества. Я стараюсь выполнить и даже перевыполнить данную вами программу.

- Поэтому ты и решил потихоньку смастерить себе обсерваторию, - улыбнулся лорд Бенедикт.

- Нет, я не так наивен, чтобы думать, что от вашего взора можно что-то укрыть, - рассмеялся Сандра. - Я просто надеялся, что успею что-нибудь сделать прежде, нежели ваш взор меня настигнет. Я не воспользовался лабораторией Николая, потому что сам отшлифовал себе новые стекла, за которые только сейчас могу поручиться, что они хороши. Моя кустарная работа только внешне безобразна, но трубы, по-новому мною рассчитанные и теперь уже испытанные, хороши. Кроме того, наши с Николаем методы совершенно различны. Если оба мы правы, мы найдём новое светило. Я говорю обо всём вкратце, потому что знаю, как вы всё понимаете с полуслова. Что касается моей скорби по поводу разлуки с вами, мой друг, мой отец, хотя я и сказал вам, что это уже не катастрофа для меня, но... дважды быть слабее женщины для меня уже невозможно. Сейчас я живу работой и всегда ощущаю вас настолько близко, точно вы действительно рядом. Если бы я провожал вас месяц назад, я плакал бы день и ночь, долго был бы болен, не мог бы работать и скорби моей не было бы конца. Теперь я нашёл вас в своём труде. Стоит мне начать заниматься и подумать: "Для Общины", - как мои мысли перестают походить на тяжело движущиеся жернова. Я вижу вас рядом с собой, я советуюсь с вами, мне даже чудится, что я слышу, как и что вы мне советуете.

Иллюзия, до смешного яркая, обжила даже мой чердак, который злючка Алиса прозвала норою колдуна. Иллюзия вашего тихого голоса, как-то странно, не то внутри меня, не то откуда-то издали звучащего, но звучащего настолько полно, что я радуюсь общению с вами точно так же, как радуюсь сейчас. Резюме моё: нет для моего духа разлуки с вами. Ну, тело, тело будет жить трудом, надеждой стать достойным вас и благодарностью за то, что вы оставили меня подле Ананды.

Разлука с вами, любимый отец и друг, для меня тот оселок, на котором я должен отточить свою волю. Я так наивен во всех жизненных делах, что если бы не Амедей, всегда меня выручающий своими заботами, я забывал бы о самых элементарных вещах, ходил бы в лохмотьях и прочее. Я должен научиться быть полезным и Амедею, который, я ни на минуту в этом не сомневаюсь, страдает больше моего, разлучаясь и с вами, и с Алисой.

- Сандра, бедный и вместе с тем богач Сандра. Твоя радостность, твоя лёгкость, с которыми ты принял огромный труд, взваленный на тебя мною, та простота, с которой ты подошёл к задаче, которую я перед тобой поставил, то, что ты ни разу не отрицал те обстоятельства жизни, что вставали перед тобой, - всё это провело тебя в мудрости дальше, чем могли бы это сделать годы ученичества, если бы ты умничал и ждал, пока внутри тебя что-то созреет для активных дел среди людей, тебе указанных. Я не могу пока открыть тебе твоей счастливой кармы со всеми теми людьми, которыми ты сейчас окружен. Но я могу поздравить тебя, что последние сучки между тобой и Генри, между тобой и Амедеем ты сегодня вынул.

Видишь ли, друг мой, множество людей ищет всю жизнь Бога и дел Его. Всю жизнь мечтает об Учителе, о пути с ним и жизни подле него. А когда заботами невидимых тружеников неба подходит к тропе, на которой может встретить Учителя, начинает отрицать её, видя в ней прежде всего земную форму, а не Вечность, куда по ней можно прийти.

Выходит, что им важна была не весть, которая до них дошла, а муравей, что её принёс. Внимание их концентрируется на муравье и на собственном духовном умничанье, которое равносильно убожеству. В тебе нет мелочности. Ты видишь величие Жизни во всех путях и формах. И теперь, когда ты полностью, без слёз, без отрицания, без слабости, принял свой урок разлуки, когда ты мужественно и верно начал трудиться с нами, ты выполнишь свою задачу раньше срока, и не пройдёт ещё двух лет, как ты начнёшь строить с нами общину. В твоих печалях, Сандра, не последнее место занимает Дженни. У тебя чешутся руки помочь ей.

Но здесь ты должен призвать на помощь всю твою ученическую мне верность. Я запрещаю тебе входить в какие бы то ни было отношения с Дженни и со всей её компанией. В данную минуту ни ты, ни Алиса, ни я, ни Ананда помочь ей не сможем. Я жду, что Дженни, не подозревающая, что мы уезжаем и увозим с собой Алису, непременно предпримет нападение и на тебя, и на Тендля, считая вас обоих совершеннейшими простофилями, и будет писать вам душераздирающие письма. Не верь ни одному слову. Дженни полна не скорби, а злобы. Не печаль разлуки, не мука отверженной, а зависть и терзания ревности разрывают её. Дженни думает только о мести. Итак, моё вето любви лежит на тебе по отношению к Дженни. Иди теперь, благодарю тебя за верную службу, надеюсь, что отныне ты неизменно будешь всё ближе, крепче и бесстрашнее идти за верностью моею.

Флорентиец обнял юношу, проводил его до двери, у которой уже ждал мистер Тендль, чрезвычайно взволнованный. Флорентиец впустил его в кабинет и сказал Сандре:

- Попроси Ананду не начинать, пока я не приду. Ну что, мой бравый капитан?

- Ох, адмирал, я ещё никогда не был в таком смятении, - ответил Тендль, тяжело опускаясь в кресло. - Мартин умер полчаса назад. И этот вот ужасный пакет он просил передать тому человеку, которого обнаружил в вашем кабинете в тот день, когда залез сюда через окно. Я так и не мог добиться от него, кто же был этот человек.

- Это был я, - сказал князь Сенжер.

Тендль, нервы которого были натянуты до предела, вздрогнул от неожиданности.

- Я понимаю, как вы должны быть расстроены, если столь долго пробыли с несчастным Мартином и несли в руках плод его многочисленных преступлений. Возьмите мою конфету, она подкрепит вас лучше всяких успокоительных капель.

Тендль машинально взял в рот конфету. Он не мог собрать свои мысли и не знал, с чего начинать.

- Итак, капитан, поручение моё превысило ваши силы?- спросил Флорентиец.

- О нет, адмирал. То ли конфета князя обладает какими-то волшебными свойствами, то ли пакет Мартина внушал мне такое отвращение, только я уже владею собой и могу рассказать всё толком. В тот день, как вы мне приказали, я отправился к Мартину. Я нашёл его совершенно запущенным, брошенным, больным. Я нанял ему отдельную палату в одной из частных лечебниц, пригласил к нему сиделку и поручил его наблюдениям нескольких врачей. Каждый из них интересовался болезнью пациента, охотно брал деньги за визиты, но всё лечение сводилось только к этим визитам. Наконец, один из них сказал мне, что надежды на спасение больного нет никакой. Но при хорошем питании и уходе можно надеяться на возврат памяти и речи, правда, всего на несколько дней.

Я послушался врача, перевёз Мартина в тихий дом на окраине, и там он три дня назад заговорил. - Тендль немного помолчал, несколько раз глубоко вздохнул, словно желая выдохнуть что-то очень тягостное. - Я не помню, чтобы когда-либо в жизни был так несчастен, как в эти дни. Мартин сознавал, что он умирает, и весь первый день его речи были сплошным проклятием Браццано и Бонде. Попало и Дженни, о которой он говорил чудовищные вещи, что можно объяснить только его безумием.

В середине второго дня в больном произошёл перелом. Ему стало чудиться, что он видит человека, с которым встретился в этой вашей комнате. И он стал взывать к милосердию и молить подарить ему фиалку. Он клялся, что никогда не крал кольца, что кольцо с фиалками из аметистов, за которым Браццано гонялся по всему свету, украл подкупленный лакей. Но что затем кольцо было передано одному из агентов Браццано и исчезло у того самым загадочным образом, когда он уже возвращался домой, в Константинополь. Судьба этого кольца, с которым Браццано связывал некоторую свою власть над вами, князь Сенжер, никому неизвестна.

Много ещё непонятных и безумных вещей говорил Мартин. В своих воображаемых беседах с вами он исповедовался. Я совершенно не был в состоянии представить, что человекообразное существо может опуститься так низко. Я пытался остановить его, убедить, что никого кроме меня в комнате нет. Он начинал буйствовать, швырял в меня чем попало и укорял, что я мешаю ему очиститься в последней исповеди хотя бы настолько, чтобы Браццано не мог беспокоить его душу, вызывая её после смерти и заставляя повиноваться и служить его грязным целям. Он кричал, что вы, князь Сенжер, обещали ему спасение и защиту, если он откажется от злой жизни и возвратит часть ворованного добра тем невинным, которых разорил. Вот в этом ужасном пакете, как он уверял вас в своей зрительной галлюцинации, вы найдёте документы его сестры, матери, жены, сына, которых он пустил по миру за их нежелание разделить его разбойничью жизнь. Он уверял, что здесь его шкатулка, полная драгоценных камней, с которыми он хотел бежать от своей шайки, ожидая удобного случая.

Он просил вас разделить эти сокровища между обворованной им семьей и... ужасно выговорить!.. между детьми женщины, которую он обманул, бросил и довёл до виселицы, взвалив на неё своё преступление и подкупив судью и стражу. У меня нет сил передать вам весь ужасный синодик Мартина, я запомнил только число жертв, им погубленных на виселице, в каторге и тюрьме - он называл цифру 140, - которую повторял мне несколько раз, вернее, твердил её вашему воображаемому образу.

Непрерывный разговор с вами, исповедь с немыслимыми подробностями издевательств над своими жертвами продолжалась почти до вечера. Только часа два тому назад он утих и стал благодарить вас за милосердие. Но его ненависть к Браццано осталась такой же жгучей, и несчастную Дженни он проклинал, навязывая ей чудовищное родство. Не веря ничему, что Мартин говорил о Дженни, я всё же пришёл в ужас от компании, в которую попала несчастная девушка, мучаюсь тем, что не могу ей помочь. Я ничего не знаю о её жизни сейчас. Но на днях я случайно зашёл в музей повидать своего приятеля, который там работает. Проходя через Египетский отдел, я вдруг увидел Дженни, которая не заметила меня. О, Господи, я, должно быть, никогда не забуду этого лица. Большего отчаяния, большей скорби на женском лице ни один художник ещё не отобразил. Только у дверей рая отверженное существо могло бы так смотреть, ожидая, не выйдет ли оттуда её спаситель.

- Да, дорогой Тендль, - сказал Сенжер, - Дженни действительно ждала. Но ждала она не спасителя, а жертву, свою невинную сестру, которую приказал украсть и привезти для своих гнусных целей Браццано.

Да, Браццано отец Дженни, и, к сожалению, это единственная правда, которую сказал вам умирающий злодей. В его исповеди всё пропитано ложью, в которой он привык жить. Многое, гораздо более ужасное он скрыл, а другое исказил так, что и следов не найти, если бы пришлось отыскивать жертвы его подлости по его указаниям. К счастью, некоторых мне уже удалось найти. Я встретил сына Мартина и помог всей его разорённой семье, отчаянно нищенствовавшей, снова стать на ноги. Теперь вопрос только в передаче им части содержимого из этого пакета, да ещё надо отыскать детей невинно повешенной женщины. То была венгерская цыганка, красоты редкой. Я беру на себя это нелёгкое дело. Что же касается Дженни, то с вами, конечно, поговорит ваш верный друг Флорентиец. Я же должен немедленно выехать в город.

Сенжер поспешно вышел из кабинета, обменявшись многозначительным взглядом с Флорентийцем.

- Кто этот Флорентиец, адмирал, и почему бы ему быть мне другом, да ещё верным?

- Это я, мой капитан, а потому неудивительно, что я ваш верный друг. Я действительно родом из Флоренции. Когда-то, очень давно, у меня были основания скрывать своё имя. Я жил под прозвищем, которое с годами стало моим именем. Так я и остался Флорентийцем. Но об этом мы поговорим как-нибудь ещё. Сейчас я хотел бы объяснить вам, что Сенжер вовсе не жесток по отношению к Дженни, как это вам показалось.

Помните ли вы наш первый разговор в деревне? Я говорил вам о такте. О том, что надо различать, куда, как, когда можно идти со своей помощью. Вы должны понять, что нельзя врываться в чужую жизнь, если не обладаешь достаточными знаниями помимо отваги и храбрости. Если бы вы бросились сейчас на помощь Дженни, не зная даже, как защититься от гипноза таких мелких злодеев, как Бонда и его племянники, результат был бы один: у Бонды появился бы слуга на роли Мартина. Для него это была бы большая находка, для Дженни лишний лакей без чести и совести, которых она вас лишила бы при помощи своего отца. Ну, а для вас - решайте сами, мой капитан, в каком положении я бы вас нашёл, когда явился бы вас выручать.

Если вы желаете и впредь быть моим сотрудником, моим капитаном, то вот вам мой приказ: не входить ни в какие разговоры и переписку с Дженни. Вы должны оберегать Алису и не допускать к ней, пока мы в Лондоне, никого из компании Дженни, а не только её самоё. Если вы искренне сострадаете Дженни и дорожите её возможностью быть когда-нибудь вырванной из кольца зла, куда она сейчас прочно заточена, хотите в действительности, а не на словах помочь вечному спасению Дженни, - ни шагу дальше тех границ, которые я поставил вам сейчас.

Я сказал Дженни при вас, что именно тот, кого она так оскорбила, сможет стать её спасителем и своей рукой привести её в дом сестры. Но "может" не значит "будет". Чтобы это совершилось, надо, чтобы у вас хватило сил. Чтобы вы обладали достаточным знанием, верностью и самообладанием, дабы не дрогнуть в ту минуту, когда понадобится ваше сострадание. Только тогда вы сможете подать Дженни руку помощи, когда в вашем сердце не будет места слезам жалости. Когда вы, сострадая Дженни, будете мужественно видеть не одно текущее её существование, но видеть и вечно держать в памяти всю её вечную жизнь. Когда вы научитесь понимать, что являет собою ВЕСЬ Труд её жизни, когда вы будете точно знать и ясно видеть, как проходит жизнь человека на земной и небесной орбитах.

Мёртвого или отдыхающего неба, Тендль, не существует. И, вообще, в мире не существует ничего бесплодного и праздного. Земля под паром, и та не отдыхает, энергично готовясь вновь плодоносить. Вы, человек, знаете о многих миллионах движущихся двуногих созданий. Но потому-то вы и видите среди них так много праздношатающихся, что это ещё не люди-творцы и строители общего блага, это только полусознательные существа, изживающие низшую стадию своей личности.

Многое вам ещё надо понять. Много знаний приобрести. Хотите ли? Вы дали обет идти за мной со всей своей верностью. День за днём ваша верность должна крепнуть. День за днём должно возрастать ваше бесстрашие, чтобы вы могли идти всё ближе и выше и дальше за мною. Я не стою на месте. Я следую неустанно за Теми, Кто подал мне руку сострадания и любви. Моя верность движется за их верностью, как их верность движется вслед за вечным движением Великих Сущностей. И в этом вечном и неустанном движении к Совершенству - закон Вселенной. Если сердце ваше радуется возможности влиться в это кольцо вечного труда, если мысль ваша счастлива тем, что знает Свет, повторите обет добровольного послушания и идите за мной до конца.

- Есть, адмирал, повторяю радостно, легко мой вам обет послушания. Счастлив беспрекословно выполнять указанное вами, в том числе и то, чего ещё не понимаю.

- Итак, мой друг, вот вам мои первые указания: ни слова в ответ на письма Дженни. Ни одного свидания с нею, даже если она будет обращаться к вашей чести джентльмена. Закаляйте волю. Смотрите без осуждения на все зигзаги её поведения и шлите ей то сострадание, которое может избавить её пусть даже от одной лишней капли мучений. Собственной вашей любовью стройте ей мост. И на этом мосту, на его чистых досках, которые вы станете укладывать сами, одну за другой, Дженни сможет когда-нибудь ухватиться за вашу мужественную руку и перейти в счастливый дом Алисы, минуя отчаяние и погибель. Это пока всё, что я даю вам как урок. Пойдёмте слушать музыку, нас ждут.

Флорентиец пожал протянутые ему руки и вышел вместе с Тендлем в музыкальный зал. Зал был ярко освещен и сиял, точно храм во время торжества. Вся семья уже была в сборе.

Графы Е., Лиза и капитан устремились навстречу входившему Флорентийцу, благодаря за неожиданную радость музыкального сюрприза.

- Я счастлив доставить себе удовольствие - увидеть всех вас моими гостями. Но всё же и вы и я обязаны сегодняшней радостью Ананде.

Всем хотелось быть ближе к Флорентийцу, и потому возле него образовалось нечто вроде амфитеатра. Всех, кому суждено было расстаться с ним вскоре, Флорентиец усадил поближе к себе. Тех, кто собирался с ним в Америку, отослал к сэру Уоми, сидевшему в глубине зала. И теперь, как только смычок Ананды коснулся струн, все подняли головы и впились глазами в музыканта, чтобы не оторваться от его сияющего лица до самого конца. И снова присутствующие забыли обо всём условном, распахнув настежь двери своего сердца и разрушив перегородки между собой и теми, кто был рядом.

Нечто великое, божественное выливалось из сердец слушателей, и казалось, нет в зале отдельного дыхания, а есть Единое, нераздельно слитое и спаянное в монолитный шар чарующими звуками Ананды. Только когда замер последний звук, слушатели снова ощутили себя людьми земли, как бы с усилием втискиваясь в привычный телесный футляр. Но Ананда не дал им долгой передышки. Он запел, аккомпанируя себе на рояле.

Алиса, совсем недавно говорившая Флорентийцу, что благодаря Ананде поняла человеческие возможности, теперь осознала, что не всякий бескорыстный и преданный искусству человек может достичь того же совершенства. Она была потрясена. Так, казалось ей, Ананда не пел ещё ни разу. Алисе чудилось, что то не были человеческие звуки. То была стихия, нечто опустившееся на землю из какого-то иного мира.

Языка, на котором пел Ананда, Алиса не знала, мозг её словно перестал работать. Ей мнилось, что она рассталась с телом. Всё вокруг неё заиграло чудесными яркими красками. Алиса видела сейчас не Ананду, каким она его знала, но огромный, переливающийся перламутром шар, казавшийся ей прозрачным. Неописуемой красоты огненные бабочки летали вокруг шара, создавая иллюзию колеблющегося воздуха. Звуки виделись ей пёстрыми лентами, они сплетались в геометрические фигуры, а руки Ананды сыпали снопы искр и света на клавиши. Алисе стало казаться, что она сделалась ещё легче, что она куда-то поднимается и кружится в этом сиянии. И вдруг она увидела рядом с собой отца.

- Алиса, одно мгновение, и окончена земная жизнь. И нет возможности принести на землю ничего из того, что постигаешь вновь. Помни об этом. Помни, что те, кто может посредством искусства перенести человеческое сердце и сознание в мир сверхсознательного, где ты сейчас находишься, - это не люди, а самоотверженные частицы божественной Мудрости. Они соглашаются принять и носить человеческое тело, чтобы проложить людям путь Света.

Надо идти за ними. Им надо служить, чтобы через своё грубое тело проносить их тонкие энергии в те грязные и суетные места, куда им самим проникнуть уже невозможно. Помни. Храни чистоту и иди смело всюду, куда Они тебя посылают. Но ни под каким видом не нарушай положенного ими запрета.

Песня кончилась. Алиса точно откуда-то упала, мгновенно ощутив тяжесть своего тела. Она огляделась вокруг и увидела, что находится в кресле, что подле неё сидит сэр Уоми и держит её за руку.

- Молчи, дитя. То, что ты видела и слышала, - только для тебя одной, только твоё. Ты видела, как огонь творчества раскрывает двери духу. Тот, с кем однажды это было, когда-нибудь сможет сам проникнуть в сферу творчества. Запомни, ни слова никому, - сказал сэр Уоми.

- Друзья мои, - поднялся с места Флорентиец. - Сегодня Ананда дал нам прощальный концерт. Очень скоро капитан Ретедли увезёт некоторых из нас в Америку. Пусть эти священные мгновения счастья жить вне всяких условностей, которые мы прочувствовали сейчас, когда в каждом из нас, в той или иной форме, родилась новая творческая энергия, новое понимание того, что надо жить освобожденным и радостным, останутся в памяти навеки.

Вдали, думая друг о друге, будем помнить именно эти минуты единения в красоте. Будем благословлять Ананду. Он помог нам раскрыть в себе высшие силы Любви. Прими, Ананда, дорогой друг и брат, с моим поклоном нашу общую тебе благодарность.

Когда тебе аккомпанирует обычный земной человек, ты шлёшь земле песни очищения. Тогда слышится в них вся скорбь земли и вся её радость. И слушатели понимают, чего может достичь человек, прокладывая для своих собратьев тропу к красоте. Но сегодня ты рассказал нам о гармонии своего существа, о Мудрости живой, растворённой в твоей доброте и сострадании. На скорбную, заплаканную землю ты принёс живое небо и показал нам сияющий его кусочек. За одно это мгновение мы утвердились в добре. И каждый из нас по-своему понял, как ещё далёк от совершенства, но не отчаялся, а только осознал в себе силы такта и радости. Силу творить, творить, как может и умеет. Но без слёз, без раздражения, без тупого упорства и упрямства, а наоборот, откинув личное самолюбие и расчёт, легко и бескорыстно.

С этого момента мы уже не будем, мы просто не сможем жить одной только землёй. И всегда будем помнить, что в нас и с нами живёт и трудится живое небо. Будь благословен, Ананда. Привет и поклон твоему огню, пусть вечность он горит всё также ярко, пусть всякий встретивший тебя омоется радостью в твоей атмосфере.

Не дав Ананде ответить, Флорентиец обнял его и стал прощаться со своими гостями, говоря, что его отзывают неотложные дела. Все поспешили разойтись, чтобы ещё раз, наедине, пережить всё то, что поняли этим вечером. Прощаясь с Анандой, никто не произносил никаких слов, боясь нарушить очарование внутреннего счастья, с которым уходил. В них пульсировала огромная энергия, ибо они знали теперь, знание Вечного, как радостного, чистого труда. Родилось ощущение ожившего внутри аспекта Жизни.

Возвратясь к себе, Флорентиец послал Артура за Амедеем. После разговора с лордом Бенедиктом Амедей почти всё своё свободное время посвящал архитектуре и инженерному делу. Незаметно, но очень внимательно руководимый Флорентийцем, Амедей до неузнаваемости изменился не только внутренне, но и внешне. Куда только подевался прежний рассеянный добряк, не умеющий никого привлечь к труду, а наоборот, портивший всех своей добротой! Амедей стал теперь пристально вникать в дела, поняв, что без урока практической деятельности ему не построить той семьи, в которой могла бы жить и выполнить свою задачу Алиса. Умный и наблюдательный от природы, он поражался жизни лорда Бенедикта и был не в силах мысленно охватить всю разнообразную деятельность своего друга - хозяина дома.

Огромная переписка, постоянное пополнение библиотеки, внимание, от которого ничто не могло укрыться, и неизменная ровная сила любви и доброты к каждому - всё это потрясало Амедея. Ни разу не услышал он раздражённой нотки в голосе лорда Бенедикта, когда тот бывал грозным. Видевший, с каким благоговением Ананда неизменно говорил с Флорентийцем, Амедей сегодня был ошеломлен величайшим смирением, звучавшим в голосе Флорентийца, благодарившего Ананду за пение. Так смиренен был поклон Флорентийца, как будто самому Богу, а не Ананде отдавал его он.

В душе и сердце Амедея, не умевшего ничего делать наполовину, всё ещё не заживала маленькая ранка, откуда - так ему казалось - продолжали сочиться капельки крови. Сознавая, как счастлива его жизнь, любя Алису и вознеся её на пьедестал, он... думал, что рядом с нею ему на этом пьедестале места нет. Если бы не вера в безошибочность знания своего великого друга, он уже десять раз просил бы Флорентийца освободить его от брака с Алисой. Обожая девушку, он чувствовал себя возле неё легко и просто только тогда, когда ощущал себя её братом, защитником и другом. Как только он начинал думать об Алисе как о будущей своей жене, он терял всякую бодрость, становился робким, молчаливым и казался себе не умнее вороны, возмечтавшей о павлиньих перьях.

В результате этих мук Амедей стал избегать Алису и страшился всякой возможности оказаться с нею наедине. Девушка вначале как будто ничего не замечала, но затем он стал ловить на себе её взгляды, в которых сверкали искорки юмора, такого у неё острого. А в последнее время он стал подмечать печаль, вопрос и даже тревогу в её чудесных глазах, когда они были обращены на него. Сегодня он по обыкновению внимательно следил за нею и восторгался её игрою, сливая её и музыку воедино. Но он не терял ощущения плотной формы, отлично сознавая всё окружающее, знал, что перед ним сидит Алиса, которую он обожает и без которой для него нет не только радости, но и жизни вообще.

Что же, случилось, когда Ананда запел один? Почему он, Амедей, забыл об Алисе? Забыл о своём личном счастье? Забыл о времени? Он знал теперь, четко и ясно, что Жизнь - это и есть полная свобода от возможности страдать и бояться. Что земная жизнь полноценна только в том случае, если в свободном сердце звенит звук, всё собирающий в одно неразрывное кольцо радости. И таков звук, летящий из уст Ананды.

Так сегодня в сознании Амедея зазвучало понимание того, что есть Любовь. Любовь не требует, не нуждается в том, чтобы ей давали. Она сама отдаёт. И живёт она только потому, что отдаёт. Иначе она потухла бы. Амедею казалось, что это не Ананда был у рояля, а горел там костёр, не Флорентиец сидел, окруженный людьми, а костёр, от которого распространялись во все стороны огромные ленты и словно проникали в сидящих рядом людей. От сэра Уоми тоже исходило пламя, и все трое подымались, как столбы огня, к самому потолку, там соединялись и двигались, словно гигантские пламенеющие цветы.

Амедей вспоминал эту привидевшуюся ему картину, и ему становилось легко. Закрылась кровоточившая рана, и раскрылось его духу то счастье жить, когда понимаешь своё место не только на земле, но и во Вселенной. Он вспомнил слова Флорентийца о том, что мир в сердце человека настаёт, когда он начинает понимать это...

К нему постучали, и Артур передал ему просьбу Флорентийца спуститься. Уже на лестнице Амедей почувствовал себя как-то необычно. В первый раз ему было легко и просто войти в комнату Флорентийца. Ему казалось, что он всё теперь воспринимает по-новому, - и ночь, и Артура, и Сандру, встретившегося и улыбнувшегося ему: всё казалось ему не таким, как вчера. Когда Амедей вошёл, Флорентиец стоял один посреди комнаты в своей белой, шитой золотом одежде. Ещё никогда не видел его Амедей таким прекрасным.

- Что, мой друг, сегодня даже среди ночи видишь сияющие небеса? Вот что значит освободиться от одной только ранки, которую бередит личное страдание. Присядь здесь, Амедей, рядом. Сейчас ты уже и сам понимаешь, почему я так долго не говорил с тобой. Ещё вчера я должен был истратить тысячу слов и, возможно, ни в чём тебя не убедил бы. Нельзя поднять человека на новую ступень духовного развития, сколько бы ни силился показать ему мудрость, находящуюся в нём и рядом с ним. Когда же эта Мудрость, у каждого по-своему, по самым разнообразным причинам, шевельнётся внутри, человек в одно мгновение может оказаться не только на другой ступени сознания, но и совсем в другом звене той золотой цепи, что опоясывает всех людей, как сила и энергия Вселенной, ежеминутно творящая и бросающая на землю свои искры.

Тот, кто может видеть их и слышать, вплетает их в свой труд. И тогда люди называют его гением, озарённым. Но дело не в гениальности, а только в ожившей частице, в шевельнувшемся внутри аспекте Мудрости, в осознании полной, до конца, освобождённости в своём труде.

Твоё сердце раскрылось внезапно. Ты забыл о себе. Ананда помог твоей доброте вырваться на свободу. И она объяснила тебе, что Жизнь - это Свет на пути человека. Свет этот не гаснет, не мигает и не подавляется ничем, если его не тушить мыслями о себе, сомнениями и страхом. Ты видел сегодня красные ленты любви, подобно пламенным канатам связующие людей между собой. Ты смог увидеть их, потому что уже способен связать себя с людьми цельной преданностью, не требуя благодарности взамен. Это твой путь - путь любви, милосердия и доброты. Сейчас ты идёшь за мной, так как тебе надо учиться огромному такту, уверенности в себе и умению руководить людьми, прежде чем ты построишь дом и семью для Алисы и тех, кто обретёт у вас приют. Сначала же постигни, что такое такт, пойми, как следует нести доброту и милосердие. Сегодня мне уже не нужно говорить тебе о том, чтобы ты изменил своё поведение по отношению к Алисе. В тебе уже нет прежней горечи и гордыни, из-за чего и сочилась из тебя та кровавая жидкость. Ты считал, что то была рана смирения, а на самом деле всё обстояло наоборот.

Сегодня тебе стало ясно, что смысл жизни в том, чтобы слиться в любви с теми, кто, как и ты, идёт по земле. Ты увидел, что только таким путём можно подняться на духовные высоты и встретить горячую любовь тех, кто прошёл дальше нас в своём совершенстве.

Идти путём доброты, любви и самоотречения вовсе не значит потерять здравый смысл, чтобы забыть о себе так, как это понимал Диоген, на самом деле не забывавший о себе ни на миг. Твоя роль не только в том, чтобы стать мужем Алисе. Ты ещё и будущий строитель общины, и носитель новой идеи общественной жизни, и воспитатель тем, кого ты в это воплощение считал выше себя и кто придёт к тебе снова ребёнком. Для всех этих ролей необходимо полное самообладание. Вдумайся, что это такое? Это такая освобождённость от страстей, когда ни одна из искр, брошенных тебе кем-то в раздражении, не может возбудить в тебе ответной страсти, ответного раздражения. В твоём свободном от зла сердце страстям остаётся только угаснуть.

Мы уедем через два дня. Найди возможность высказать Алисе свою глубокую любовь и радость. Бедная девочка, видевшая так много измен и предательств, молча страдает, полагая, что не слишком нравится тебе. Не особенно-то яркое счастье думать, что на тебе женятся, выполняя чей-то наказ. Я вижу, как ты поражен тем, что Алисе могла явиться такая странная мысль. Вот тебе и первый урок такта, который надо пройти. Не принимай никакого участия в борьбе Дженни и её приятелей. Во время нашей разлуки будь подле Ананды. А пока здесь Сенжер, будь подле него. Он великий знаток технических наук.

Надеюсь, что свидимся раньше, чем пройдёт два года. Будь здоров, мой сын. Мужайся и работай так, как будто я всегда рядом. Просыпаясь утром, становись на дневное дежурство у Вечности. Отходя ко сну, ей же дежурство сдавай. Если будешь думать, что я рядом с тобой, мы станем дежурить вместе. Отдавай каждому делу всё внимание, каждой встрече - всю полноту чувств и мыслей. И день за днём ты будешь крепить нашу связь.

Сердечно обняв Амедея, Флорентиец отпустил его и сел к своему письменному столу. Давно уже спал весь дом, а в комнате хозяина всё ещё работали. Склонясь над картой, что-то обсуждали с Флорентийцем сэр Уоми и Сенжер, а Ананда записывал их решения на листах бумаги, кипа которых всё росла. Так застал их рассвет.