Глава 6 болезнь и смерть пастора, его завещание

Благополучно добравшись до деревни и прокатившись на лошадях по залитой лунным светом дороге, слегка утомлённые спутники лорда Бенедикта разошлись по своим комнатам. Только пастор остался внизу, в кабинете хозяина.

- Вероятно, это одна из последних моих лунных ночей, когда я могу ещё ценить красоту земли, которую так любил. Как много раз я напутствовал людей, уходящих к престолу Отца. И как редко видел истинное знание и истинную веру. И как часто старался я победить в них страх. Теперь, когда сам иду к Отцу моему, понимаю, что это не страх давит человека, но сознание бесполезно и бесплодно прожитой жизни. Сознание недостаточной верности заветам любви, недостаточной чистоты прожитой жизни.

- Нет смерти, дорогой друг. С последним физическим дыханием дух оставляет форму, в которой жил на земле. Современный человек впитывает в себя столько предрассудков, что не понимает даже, как жизнь - великая Жизнь - движется вокруг него и в нём самом. Если бы в вашем сердце не жил тот Свет, который сейчас окружает нас обоих и всё вокруг нас, - в вас не было бы той высокой чести, в какой вы жили и живёте. В сердце человека, сообразно его развитию, оживают одно за другим качества Той единой Жизни, что он носит в себе. Качество, доходя до своего полного развития, переходит в силу, живую, всегда активную. Оно перестаёт быть только свойством человека. Оно льётся, как кровь, по его жилам, как светоносная материя любви; раскрывается, наконец, как оживший аспект Жизни вечной в нём. Всё, в чём человек смог дойти в своём развитии до конца, стало аспектом его божественного духа, его внутренним творческим огнем. Когда физическая форма становится мала ожившему духу человека, когда он вырос из неё, как юноша из детского платья, - человек меняет форму, а мы называем это смертью.

Ваша жизнь, как ни строго вы судите её, - безупречна. И встреча наша не случайность, но великая радость, посланная нам обоим. До сих пор я был в долгу у вас, мой верный, преданный друг.

- Я вас не понимаю, лорд Бенедикт. Это верно, что я испытываю какое-то чувство большой близости, словно бы когда-то давно был знаком с вами. Но... кто раз узнает вас, тот иначе себя подле вас и не может чувствовать. Ваша доброта и сила обаяния подчиняют себе всех.

- Вы никогда не думали о жизни людей на земле, как о жизни вечной, а не отрезке от рождения до смерти. А между тем, это ряд земных жизней на протяжении веков. Нет в небесах места, где отдыхают. Живое небо трудится так же, как и живая земля. Мы уходим отсюда, трудимся, учимся, живём в облегчённых формах, по иным законам, точно так же как на земле мы можем жить только по законам земли.

И на этой земле вы бывали уже не раз, и не раз встречались со мною. Но то были встречи мимолётные, и каждый раз я бывал чем-нибудь вам обязан и оставался вашим должником. В последнюю же нашу встречу вы спасли мне жизнь. Я искал вас теперь долго, чтобы отплатить за все ваши благодеяния. Только несколько месяцев тому назад, в Москве, я узнал, что вы в Лондоне и что вы пастор. Узнал всё о вашей жизни от моих друзей, которые потеряли ваш след в Венеции и шли неверным путём, ища вас в артистических кругах.

Как только я получил это известие, я изменил свой план и приехал сюда, где немедленно же вас отыскал. Примите теперь все мои услуги вам и Алисе как возвращение моего векового долга. И не будем больше говорить об этом. Здесь всё светло, всё сияет. Что же касается второй половины вашей семьи, одно могу сказать: всё, что будет возможно, я сделаю для Дженни и вашей жены. Боюсь, что это будет бесполезно, но всё же сделаю.

- Как странно я себя сейчас чувствую, лорд Бенедикт. Точно я становлюсь лёгким-лёгким и действительно вспоминаю давнишнее знакомство с вами. Удивительное спокойствие и мир нисходят в мою душу. И не столько от ваших слов, сколько от вашего присутствия, от какой-то особенной вашей доброты, от какого-то мужества и силы почти нечеловеческих, которыми веет от вас. Примите благоговейную благодарность уходящей души за ту ясность и спокойствие, которые вы влили в неё. Благодаря вам моё прощание с землёй полно величия. Что касается моей жены и Дженни, - Боже мой, как много сил я потратил, чтобы охранить их от зла. И тут вы меня утешили, и их я оставляю под вашей защитой. Я видел ясно, как постоянное раздражение и жажда роскоши и праздной жизни всё теснее сближают их с людьми лживыми, неустойчивыми и даже бесчестными. Я видел, как они тонут в мелочных мыслях и чувствах. Как их вечное бурление оборачивается постоянной сосредоточенностью на самих себе. Но я не мог найти хоть каплю доброты в их сердцах.

- Перестаньте думать о них, мой милый лорд Уодсворд. Ваше время на земле теперь принадлежит только вам. В эти последние дни текущего воплощения я пришёл, чтобы дать вам то знание, которого вы искали всю жизнь и для которого вы проложили себе дорожку ногами тех, кто приходил к вам за утешением и уходил не только утешенным, но и с сознанием, что у него есть друг. К вам приходили за миром, а уходили не только в мире, но и в радости понимания своего права на жизнь, на счастье, на труд.

Сбросьте с себя все путы условностей, что мешают вам общаться в огне и духе. Все слёзы, скорби, страсти, что собрало ваше сердце, как в чашу, уже горят не в одном вашем сердце, но и в моём, и в сердцах целого ряда светлых людей, поставивших себе целью общее благо. На вас нет уже ни оков условной любви, ни оков предрассудков. Живите все эти дни, как живут после смерти всего личного. Живите, благословляя каждый день в мужестве и мудрости, в любви неугасимой Великой Матери Жизни.

Не только дочери вашей Алисе, но и юному обожателю вашему Сандре, а также тайно и очень глубоко страдающему Мильдрею, и моим детям, Наль и Николаю, всем преподайте великий урок мудреца, прощающегося с земной жизнью радостно и спокойно, чтобы начать, вернее, продолжить труд жизни вечной.

Рассматривайте все эти дни как дни заслуженного беззаботного отдыха и пожинайте плоды разбросанной, как горсть драгоценных камней, любви на земле.

Флорентиец проводил пастора в его прекрасную комнату, из которой открывался вид на залитый луною парк.

- Я незаслуженно счастлив, лорд Бенедикт. Я даже и мечтать не мог о красоте, в какой живу сейчас. И если вы говорите, что в долгу у меня, то что же сказать мне? Я молился Отцу, чтобы отойти в мире, и я не находил его. Вы помогли раскрыться сердцу моему не только в мире, но и в полной радости. Как прекрасна жизнь! Как могуч и велик росток этой жизни в человеке, если он веками меняет форму и вновь живёт! Только сейчас мне это до конца ясно. Зачем же церковь учит оплакивать смерть? Зачем учит: "Упокой со отцы", если только в самом себе можно обрести покой. И найти его, - я понял, - можно только живя в свете. Да, нужно учить, как жить в свете, пока человек трудится на земле, а не как упокоиться с отцами.

- Спокойной ночи, лорд Уодсворд, до завтра. Вот вам ещё пилюля, она принесёт вам сон.

Флорентиец подал пастору лекарственную конфету, крепко пожал ему руку и, ещё раз пожелав спокойной ночи, спустился к себе вниз. Пастор, посидев ещё немного в тишине, почувствовал такое сильное желание спать, что едва успел раздеться, как мгновенно заснул.

Казалось, весь дом спал, погруженный в тишину. Но сам хозяин сидел за письменным столом и писал письмо, иногда пристально вглядываясь во что-то вдалеке. Дверь на террасу была открыта, аромат цветов проникал в комнату. Изредка ветерок колебал пламя свечей и заставлял огонь переливаться и играть золотом волос писавшего. Внезапно Флорентиец поднял голову, прислушался к чему-то и, покачав головой, тихо сказал:

- Алиса, Алиса, я надеялся, что у тебя будет больше сил сегодня. Сойди сюда, если тебе так трудно и тяжело. Я думал, ты поняла, что должна поддержать отца и превратить в земной рай его последние дни, а ты предаёшься печали о себе. Перестань плакать и приди сюда.

А Алиса, вернувшись в свою комнату, накинула белый фланелевый халат, распахнула дверь на балкон, опустилась в кресло и застыла в горьком сознании неизбежной разлуки с обожаемым отцом. Она вспоминала. Ни разу она не видела отца раздражённым. Ни разу он не вошёл в дом без улыбки. Какой бы скорбью ни болело его сердце, он входил в дом, неся ласковое слово каждому. Многое, чего не понимала Алиса в детстве, стало ясно ей теперь. Но её детское сердце разгадало драму отца. И каждое её движение, каждое дело дня - всё было единым стремлением: защитить отца, не дать ему заметить ничего тяжёлого, отвести от него очередной удар.

Два сердца, две жизни, отца и дочери, слились в одно целое. И теперь... отрывалась часть её сердца. Не отец уходил, но от её собственного сердца отрезалась половина. День без отца... И Алиса изнемогала от муки. Вся тонула в той крови, что, казалось ей, сочилась из её сердца. Она сидела без мыслей, без надежд, придавленная страданием, точно слыша, как из сердца её каплет кровь, собираясь вокруг неё целым озером.

Внезапно, точно электрический ток, пробежала по ней какая-то сила. Девушка вспомнила всё, что лорд Бенедикт говорил ей за последние дни. Так ярко вспомнила, точно услышала его голос; сейчас, в ночной тишине, он звал её к себе. Она - мгновенье назад такая обессиленная - встала и отёрла глаза. Образное представление своих страданий, как текущей из сердца крови, было так сильно, так ярко, что ей казалось, что и сейчас из сердца её каплет кровь. Она зажала сердце руками и посмотрела себе под ноги, желая убедиться, не стоит ли она в луже крови.

Бросив взгляд вниз, в сад, она увидела лорда Бенедикта, который звал её жестом руки. Она сошла с лестницы и увидела, что он стоит на пороге своего кабинета.

- Войди, дитя, - сказал он, закрывая за нею дверь. - Мы с тобою да ещё один человек в доме не спим в эту ночь. Остальные нашли силы быть мудрыми и принять жизнь, как она идёт. Ты думаешь, что не спит Сандра. Нет, индусу я дал успокоительных капель, он спит, как и твой отец. Не спит тот, кто ни словом не обмолвился о твоих и своих страданиях. Не спит лорд Мильдрей, сердце которого разрывается от твоей драмы, от твоей тоски. Чтобы остановить кровь, текущую сейчас из твоего сердца, он рад был бы лечь на плаху. И сейчас, внешне спокойный, мечется, как тигр в клетке, не находя никакого решения. Не плакать, не истекать кровью тебе надо, дочь моя. Но вспомнить, как у вечного огня ты обещала нести утешение и помощь людям. Что толку сидеть и плакать? Разве неизбежное не свершится потому, что ты плачешь? В ком может найти отец твой силу и отдых сейчас? Сейчас, когда ему предстоит переменить форму своей жизни. Ты привыкла называть эту перемену смертью. Но смерти нет, это наше заблуждение. Я уже говорил тебе: пока живёшь - не теряй ни мгновения в пустоте. Ищи творить сердцем. А в слезах нет места творящей силе. О чём бы ни плакал человек, он плачет о себе. Высшая форма человеческой любви - это действие, энергия. Тот, кто мужается, только тот вступает на высокий путь благородства и самоотвержения. И только в таком бесстрашном сердце нуждается жизнь.

В жизни нет мгновений остановки. Она - вечное движение, вечное стремление вперёд. И только мужественный движется в ногу с нею. Если и впредь ты будешь оплакивать каждый неожиданный - только по твоей невежественности - удар судьбы, то тебе нет надобности жить подле меня. Ты хочешь разделить со мной жизнь. А это жизнь самоотверженного труда. В ней проходят, чередуясь, победы, разочарования, скорби и радости. Но унынию в ней нет места.

Смерть - предрассудок человека, исходящий от его варварского отношения к жизни. Смотри на эту дивную природу: уже начинается рассвет, а луна ещё светит. И с каждым мгновением ты видишь, как день сменяет ночь, и всё это форма той же Единой, Жизни, что живёт в тебе, во мне, в солнце, в облаке, в траве. Много учась, ты обретёшь знания, и тебя перестанет выбивать из колеи закон жизни и смерти. Сегодня пойми крепко и ясно: если хочешь опять встретиться с отцом, готовь то священное и высокое место, где это стало бы возможным. Знай: ты МОЖЕШЬ СОЗДАТЬ ту семью, где отец твой будет вновь воплощён. Ты МОЖЕШЬ СТАТЬ ему матерью и воздать материнской любовью и заботой за все его заботы о тебе, за всю его любовь. Но "может" ещё не значит "будет". В тебе сила, в тебе любовь, в тебе возможности повернуть руль судьбы так или иначе. И всё зависит от того, как ты проводишь сейчас отца и какое уже теперь дашь ему благословение.

Девушка, преображенная, сияющая, приникла к руке своего великого друга и прошептала:

- Я всё поняла. От вас перелилась в меня сила. Мне больше не о чем плакать... Но лорд Мильдрей? Как я могу его утешить?

- Предоставь мне заботу о нём.

Погладив успокоенную Алису по голове, дав ей капель и велев сейчас же ложиться спать, так как отцу понадобятся её заботы. Флорентиец проводил Алису до лестницы и снова сел к столу, где и закончил последнее письмо.

Рассвет переходил в раннее утро. Лорд Бенедикт потушил свечи, прошёл в свою спальню, откуда через четверть часа вышел в пижаме, с мохнатым полотенцем на плече. Собрав письма, он положил их в ящик стола, закрыл его, написал на бумажке несколько слов и вышел в парк. Подойдя к дому с другой стороны, он поднял камушек, завернул его в ту бумажку, что положил себе в карман, и, остановившись перед одним из открытых окон второго этажа, ловко бросил туда свой камушек.

К ногам погруженного в невесёлые думы и всю ночь не спавшего лорда Мильдрея вдруг упало что-то белое, стукнувшее об пол. Вздрогнув от неожиданности, он наклонился и поднял бумажку, из которой выпал камушек.

"Надевайте пижаму, берите мохнатое полотенце и сходите вниз, на террасу. Пойдём к озеру купаться в водопаде", - прочел Мильдрей. Записка была без подписи, но Мильдрей сейчас же узнал крупный, прекрасный почерк хозяина. Он выглянул в окно, но кроме пения птиц и чудесно расцветающего утра ничего не услыхал и не увидел. Обрадованный неожиданной возможностью совершить дальнюю прогулку с лордом Бенедиктом, Амедей поспешил переодеться и спустился, недодумав мыслей, терзавших его всю ночь.

- Ну, мученик, - встретил его весёлым смехом лорд Бенедикт, - на кого вы похожи? Ещё две-три так прелестно проведённые ночи, и меня обвинят по крайней мере в истязании своих гостей. Можете ли, лорд Мильдрей, образцовый воспитатель моего приятеля индуса, объяснить причину вашей скорби, которая в одну ночь съела половину вашего веса?

- Объяснить это легче лёгкого, лорд Бенедикт. Полное бессилие помочь страдающим людям довело меня до отчаяния. Но вот что я хотел бы знать: каким образом вы угадали, что я не спал и что сидел именно в этой из трёх отведённых мне комнат. Ведь вы должны были точно знать не только то, что я не спал, но и то, что вы даёте призыв человеку, который прочтет вашу записку немедленно. И до чего же вы молоды и прекрасны, лорд Бенедикт, теперь я понимаю, почему вам дали прозвище Флорентиец.

- Знаете ли вы, мой дорогой гость, что если мы будем останавливаться на каждом шагу, как это делаем сейчас, то вернёмся, когда наши дамы будут уже завтракать. Будем двигаться энергичнее, и, пожалуй, я расскажу, как узнал о вашей бессоннице. Посмотрите вокруг себя и вглядитесь в разнообразие окружающей вас жизни. Цветы каких чудесных форм и окраски окружают вас! Листья, травы, бабочки, птицы, мухи, пчёлы - всё живёт самой напряжённой жизнью, творит, отдаёт свой аромат, плоды и красоту... и умирает.

Вы срываете цветок, вдеваете его в петлицу или украшаете им стол. Вы не думаете, что цветок умирает, отдавая вам свою красоту. Вас не тревожит эта смерть. Вы её благословляете, принимаете спокойно, как нечто неизбежное, обычное. Почему? Только потому, что в этом нет ничего вашего. Ничего от вас лично, от вашей привязанности, ваших привычных желаний, вашей любви, в которую вы каждый день вплетали нити своего сердца, крови, плоти и духа. И вы спокойны. Вы знаете неизбежность закона целесообразности, закона, заставляющего всё живое менять свои формы.

Как только дело касается людей, - в сознании человека всё мгновенно меняется. Всё разделяется на своих и чужих. Свои - это те, с кем вы сжились, сроднились по крови. И каждая такая разлука - неизбежные слёзы, отчаяние и вот такой вид, как у моего доброго друга лорда Мильдрея. Вы сражались в двух войнах, будучи юношей; о вашей храбрости солдаты складывали песенки и легенды, вашему самообладанию удивлялись старые офицеры. Теперь вам двадцать восемь. Почему же перед лицом предстоящей смерти пастора вы потеряли не только полное самообладание, но и равновесие? Ваша любовь к Алисе для меня не тайна. Но она не оправдание вашему поведению. Чему служит та любовь, которая не несёт мужества любимому? Неужели вы думаете, что подобным образом сострадаете Алисе?

Думаете, можно таить внутри полный разлад, страдать и разрываться, а вовне демонстрировать полное якобы спокойствие и подобным лицемерным самообладанием помогать человеку переносить горькие минуты? Только истинно мудрое поведение, то есть убеждённо-спокойное внутреннее состояние может помочь ближнему. И оно, как живой пример мудрости, может прервать тысячи человеческих драм одним только своим появлением, одной встречей. Таков живой пример мудреца. И в каком бы образе он ни встречался, он может поднять человеческие силы до героического напряжения. Может помочь перейти из состояния маленького, о личном горюющего человека одной улицы, в одухотворённое осознание себя единицей вселенной. Вселенной, с неизбежностью подчинённой одному и тому же закону целесообразности, который ведёт всё живое - от букашки до человека - к совершенству. Вы можете мне ответить, что всё это знаете и понимаете. Но я скажу, что это не так. Потому что на языке мудрости знать - это значит уметь. А понимать - значит действовать. Тот, кто говорит, что он знает и понимает, но не умеет действовать в своём трудовом дне, - на самом деле ничего не знает. Он ничем не отличается от цирковых собак и лошадей, которые просто усвоили ряд привычных ассоциаций, воспринятых в той или иной последовательности.

Подумайте обо всём этом, лорд Мильдрей. От вашего поведения сейчас многое будет зависеть не только в вашей жизни, но и в жизни Алисы и ещё многих людей, которых вы встречаете и в обществе которых вращаетесь. К сожалению, по причинам, от меня не зависящим, я ничего не могу сказать вам больше. Могу только прибавить, что сейчас вы стоите у перекрёстка дорог. И в зависимости от вашей энергии и мужественного поведения, в зависимости от истинной доброты и силы вашего благородства в этот момент, вы услышите тот или иной зов жизни. И вы можете создать такую семью, в которой великая душа сойдёт на землю и, под охраной вашей любви и доброты, пройдёт свой новый человеческий путь.

Флорентиец привёл Мильдрея к водопаду. Красота природы, чудное утро и слова хозяина не только развеяли скорбь гостя, но и окрылили его. Выйдя из водоёма, выдолбленного водой, падающей с высокой скалы, и поёживаясь от холода, лорд Мильдрей сказал:

- Если бы я даже не входил в эту купель, которая меня возродила, - я чувствовал бы себя воскресшим от одного только общения с вами, лорд Бенедикт. Самое великое, что я понял сейчас из ваших слов, это то, что истинной любви чуждо понятие разлука. И я не теряю надежды, что в вашем благом присутствии оба понятия - знать и уметь - когда-нибудь сольются для меня в одно самоотверженное и радостное действие, то есть в простое умение быть истинно добрым и, думая о людях, забывать о себе.

Оба вернулись домой как раз вовремя, чтобы успеть переодеться и встретиться с остальными за завтраком. Пастор чувствовал себя слабым и усталым, но всё же прошёлся по парку. Под руку с дочерью, в сопровождении Сандры, дошёл он до обрыва, откуда вид на открытые дали нравился ему особенно. Но после обеда он сейчас же поднялся к себе. Алиса не оставляла отца ни на минуту. Она, казалось, совершенно не замечала его слабости и той особенной ласковости, в которой сквозила нежность прощания. Она вела себя так, как всегда, как будто бы отец был здоров, но не покидала его.

- Алиса, дитя моё, пошла бы ты погулять. Вон все идут на ферму с лордом Бенедиктом.

- Нет, папа, мне так хочется побыть в тишине с вами.

Раздался стук в дверь, и вошёл лорд Мильдрей. - Лорд Уодсворд, не разрешите ли посидеть подле вас? Мне так захотелось побыть в вашем обществе, что я не мог устоять и решился вас побеспокоить. Вы не сердитесь на меня за это?

- Не только не сержусь, но и счастлив, что вы зашли ко мне. Моя Алиса не покидает меня, как ни прошу её отдохнуть немного от моего стариковского общества. Не скрою, мой друг, что радость быть столь любимым моею дочерью и вами - большое вознаграждение за прожитую жизнь.

- Знаете ли, папа, вы у меня положительно феномен. Другой бы на вашем месте мог и зазнаться. А вы, вы хоть немного ценили бы себя и всё то, что сделали для людей, для науки. Лорд Бенедикт сказал, что сюда собирается целая делегация от Академии наук, чтобы вручить вам какую-то исключительную награду за книгу, которая завтра должна выйти в свет. А вы, мой дорогой отец, одно смирение.

- Дочурка, я бы очень хотел избежать этой пышности, она мне тяжела, я даже разволновался. Лорд Мильдрей, не откажите сходить к нашему дорогому хозяину, когда он вернётся с прогулки, и попросите его зайти ко мне.

- Я непременно это сделаю, лорд Уодсворд, я уверен, что лорд Бенедикт сумеет охранить ваше спокойствие. Да ведь он пошёл на ферму по хозяйственным делам, долго там не пробудет, и как только он вернётся, я сейчас же передам ему ваше желание. Кстати, в газетах сегодня есть отзыв капитана Т. о вашей книге. Я думаю, что подобному отзыву позавидует добрая половина авторов в мире.

- Папа, вы знаете, что у капитана Т., то есть у графа Николая, есть брат, начинающий писатель. Лорд Бенедикт как-то сказал, что Левушка написал вещь гениальную, не по летам глубокую. А Наль говорила мне, что видела его один раз в жизни наряженным в восточный костюм, с седой бородой. И если бы она столкнулась с ним теперь лицом к лицу, то не смогла бы узнать брата своего мужа.

- Это почему же? Неужели они познакомились в маскараде? И не видели друг друга без масок? Это что-то во вкусе французских романов, - весело смеялся пастор.

- Надо полагать, что дело здесь в чём-то другом, лорд Уодсворд. Вряд ли на Востоке возможны маскарады, а графиня очень молода и приехала прямо оттуда.

Дальше разговор перешёл на чудеса жизни, как называл пастор встречу с Флорентийцем.

А Флорентиец с Сандрой уже возвращались с фермы ближайшим путём.

- Мы с тобой уже несколько раз говорили о твоей постной физиономии, Сандра. Сегодня хочу поговорить с тобой окончательно. От твоего решения и дальнейшего поведения будет зависеть, останешься ли ты при мне или уедешь в Лондон. Видишь ли, решившись следовать чьим-то указаниям, избрав себе путь в человеке, к которому особенно тянется сердце, надо находиться в гармонии с тем, кого хочешь назвать своим Учителем. Чтобы воспринять указания Учителя и нести их как творящую силу, надо быть радостным. Только радость открывает возможность слиться двум сознаниям, стоящим на разных ступенях развития. И чем радостнее и чище более низкое сознание ученика, тем легче, проще и глубже оно может влиться в сознание Учителя. Тем больше получит радостный из открывающегося для него высшего сознания. Это одна сторона дела. Жить подле меня и хмуриться, вступая в спор с Богом и судьбой, - значит, тратить попусту время и не заметить, как льётся свет в твоё текущее сейчас.

Второе. Ты брал на себя обет беспрекословного послушания, что казалось тебе счастьем, подобно тому, как жизнь подле меня рисовалась тебе заманчивой мечтой. А когда эта мечта сбылась неожиданно для тебя, - ты оказался слабее женщины и продолжаешь быть таковым. В своих философских изысканиях, открытиях в астрономии и механике ты проявляешь себя той силой, на которую можно полагаться. В отношении к жизни людей ты оказался ребенком, не выдерживающим самых обычных испытаний движущегося колеса жизни.

А между тем, ты - индус, тебе известен закон перевоплощения, ты в нём рос и воспитан. Казалось бы, твоё отношение к жизни и смерти должно было быть иным, нежели у европейцев. Отчего разлад в твоей душе? Теряешь доброго и нежного друга, стремившегося всячески тебе помогать. Чем же ты благодаришь его? Тревожишь его последние дни, оплакиваешь своё одиночество после его смерти. Чем поддержал ты его дочь? Своими стенаниями. Стыдно и недостойно, Сандра. Если я и не отправил тебя сразу же, как человека, недостойного быть принятым в ряды моих учеников, то только потому, что я у тебя в старинном долгу. И этой беседой я возвращаю тебе свой вековой долг.

Пастор уходит с земли ненадолго. Если Алиса сумеет - со всем героизмом и мужеством сердца - проводить его как отца, чтобы принять как сына, для новой земной жизни, - он вернётся скоро. Если женщина сумеет возвыситься в доброте и любви настолько, чтобы о себе не думать, но самоотверженно подготовить место, где снова воплотится её отец, он будет счастлив на земле и завершит свой труд, чего сделать сейчас не успел. И целый круг жизней, затянутый ныне тяжёлой петлей злых предрассудков, освободится и развяжется, перейдёт в счастье и свет.

Если же Алиса не победит эгоистической любви к отцу, будет плакать и цепляться за него, как это делаешь ты, - ряд жизней будет обречён на ожидание новых возможностей, когда сочетание кармических связей вновь станет гармоничным.

Я говорю тебе всё это один-единственный раз. Чтобы ты понял до конца смысл закона беспрекословного повиновения, я дал тебе сейчас возможность провидеть судьбу многих людей. Но если ты когда-либо нарушишь его - ничто не сможет оправдать в веках твой поступок. Как бы ни хотел я взять на себя твои испытания, сделать это я не смогу. Я приму на себя, любя и побеждая, обратный удар, который ты нанесёшь мне. Но цепь жизней, спутанную тобою, ты сможешь развязать только сам.

- О Боже, как я глуп! Как я непростительно, позорно глуп, дорогой, обожаемый лорд Бенедикт. И я плакал, стенал, бунтовал и чуть ли не обвинял вас в холодности, потому что знал, что вы можете поддержать силы пастора и не делаете этого. Простите меня, хотя и нет мне прощения. Как тупоумен человек! Такое счастье должно прийти к пастору и Алисе, а я оплакиваю обоих. Да будет мне это вовек уроком! Вот здесь, глядя на это заходящее солнце, я обещаю вам, мой ласковый, милосердный Учитель, всегда хранить радость послушания, сколь бы ни казалось печальным то событие, к которому так или иначе я должен быть причастен своей волей и трудом. Я обещаю, проходя свой день, не искать благ и награды. Ибо день человека - это не то, что к нему приходит, а то, как он это принимает и что сам привносит из сердца.

Я обещаю, проходя день, воплощать в дела и встречи то понимание, что вбираю в себя через вас. Я обещаю, проходя день, идти его в бесстрашии, мужестве и мире, потому что понял сейчас, что все эти качества ничто иное, как моя верность вам.

- Аминь, сын мой. Не давай слишком много обещаний и не разочаровывайся в своих силах. Не глупость твоя заставила тебя сомневаться во всём, а привычка скептически принимать все обстоятельства жизни. Привычка думать только о жизни земли, в отрыве от жизни вселенной. Усвой основное правило для каждого человека - научись мыслить диалектически. Не разрывай больше связи со всеми радостными силами природы. И когда настанет твой час познать элементы природных стихий, - принеси к этому моменту себя как сосуд, полный самообладания и гармонии.

Мудрость не в учёности и уме. Вся их ценность только в той культуре духа, которую они смогут сформировать. Если это случается, - из человека выковывается светящий шар, интуитивно творящий и входящий в равновесие со всей мировой жизнью. Его энергия действенна и мчится огнем по всем встречам. Если же учёность не привела через сознательное к подсознательному, - человек остаётся одним из тысяч и тысяч тупоумных умников, которые ищут объяснения и доказательства предельного ума там, где живёт и творит в человеке только беспредельная Мудрость.

В своих отношениях с людьми никогда не ищи с ними объясниться. Ищи, чем обрадовать человека, чтобы в радости начать и окончить встречу. Но избегай тех, кто, хмурясь сам, старается найти в тебе причины своей хмурости. Беги тех семей, где живут, ссорясь. Те, кто распинается о своей любви к семье, а на самом деле они тираны и ворчуны, - преступники не меньше, чем любые воры, крадущие чужие ценности.

Навстречу лорду Бенедикту и Сандре шёл добряк Мильдрей, издали улыбаясь обоим.

- Что скажете, лорд Мильдрей? Вы, верно, послом от Алисы?

- Вот и не угадали, лорд Бенедикт. Пастор просил меня обратиться к вам с просьбой навестить его.

Все трое прошли на балкон пастора, который был укутан пледом, несмотря на тёплый вечер. Узнав, почему пастор волнуется, лорд Бенедикт обещал ему всё устроить.

- Кстати, хотел предложить доставить сюда вашего слугу. Он так привязан к вам, что, наверное, сильно скучает, да и вы привыкли к нему. Завтра рано утром Сандра поедет в Лондон, отвезёт наши письма в Академию и будет представительствовать за вас на торжественном заседании. Затем заедет за вашим слугой, и вечером оба будут здесь, ко всеобщему удовольствию. И ещё у меня к вам вопрос. Ваша жена и Дженни любят морские купания и шумное общество. Не пошлете ли вы им с Сандрой письма и деньги на этот предмет? Вы ведь скоро будете Крезом, так как тираж вашей книги колоссальный. Я мог бы пока одолжить денег, и они бы уехали из Лондона довольные вами и предстоящей курортной жизнью.

- Лорд Бенедикт, то был бы наилучший и наиболее спокойный выход для всех нас, особенно для меня и Алисы. Я был бы вам премного благодарен.

- Вот и прекрасно, дорогой друг. Скушайте конфету и пойдёмте вниз ужинать.

В столовой уже ждали Наль и Николай, обрадовавшиеся пастору и Алисе так, точно век с ними не виделись.

- Мы совершенно не согласны, лорд Уодсворд, быть без вас и Алисы. Если вам не хочется гулять, мы будем сажать вас у теннисной площадки, в тени, с кучей книг. Но, пожалуйста, не лишайте нас своего общества, - обнимая поочерёдно отца и дочь, говорила Наль.

Быстро пролетел вечер, который Алиса украсила музыкой, а пастор чудесно спел несколько арий. Любовь к искусству победила слабость, и вдохновенная песнь захватила слушателей.

- Вот ведь как странно создан человек. Я и умирая, верно, буду петь.

- Не знаю, будут ли у меня силы играть, но умереть под музыку - это, наверное, большое счастье.

- Не знаю, какое это счастье, мисс Алиса, - утирая глаза, сказал Сандра. - Знаю одно, что сегодня сердце моё несколько раз тонуло в полном блаженстве.

- Я тоже как-то особенно прониклась твоей музыкой, дорогая сестрёнка, - прижавшись к Алисе, шепнула Наль. - Я за двоих тебя благодарю. Тот, кто начал жить во мне, как счастлив он благодаря тебе. Он сразу готовится понимать и природу, и красоту её, и людей, и чудо звуков. Алиса, друг, я вместе с тобой несу и радость, и горе. И кроме всего, в тебе для меня опора и помощь. Ты единственная женщина-друг мой. Хотя ты такая молоденькая, но в тебе так много доброты, серьёзности и любви, что я чту тебя, как подругу и мать. Не покидай меня, Алиса, без тебя, несмотря на всю любовь мужа и отца, я буду одинока.

- Откуда ты взяла, что я собираюсь уехать, Наль? Напротив, лорд Бенедикт оставляет нас с папой здесь на два месяца. Но и потом я тебя не покину, я всё время буду с тобой.

Полюбовавшись ещё немного красотой ночи, обитатели дома разошлись по своим комнатам, и в эту ночь все они мирно спали. На следующее утро Сандра уехал в Лондон. Он выполнил поручение в Академии и отправился в дом пастора. Его встретил старый слуга, которому Сандра передал письмо его господина с приказанием собрать вещи, захватить несколько книг из кабинета и ехать немедленно, вместе с подателем письма, в деревню. Дженни была дома и вышла в переднюю, услышав голос Сандры.

- Здравствуйте, мисс Дженни. Я привёз вам и вашей матушке письма от вашего отца. Быть может, вы захотите ответить? Я могу подождать.

Дженни взяла письма, провела Сандру в зал и поинтересовалась здоровьем отца очень официальным тоном.

- Лорд Уодсворд очень и очень болен.

- Ох, всю жизнь, скоро уж двадцать три года, всё слышу только об этом. Но, слава Богу, он всё живёт, - так же холодно продолжала Дженни. - Мамы нет дома, и это очень жаль. Она бы, наверное, тоже пожелала ответить. Вы простите меня, я покину вас на несколько минут и напишу ответ у себя.

Дженни вышла, а Сандра сел на покрытое белым чехлом запыленное кресло. Как мало времени прошло с тех пор, как он был здесь у пастора в последний раз! Но от души этого дома не осталось ничего. Где мир, царивший здесь, которым наполнял дом хозяин? Где безукоризненная чистота этой комнаты, которую, очевидно, поддерживала Алиса? Где весёлый смех и музыка? В томящем молчании дома невесёлые думы бродили в голове юноши. Он думал о Дженни, о том, какой она казалась ему прежде обворожительной, умной и содержательной, а оказалась сверкающим мыльным пузырём. Думал, как страдал пастор, о чём он никогда прежде и не догадывался. И в сердце Сандры вставал вопрос за вопросом. Зачем должен был пастор нести этот груз внутреннего разлада? И как мог он быть при этом таким ровным, добрым, улыбаться? Где, в чём источник самообладания, позволившего ему скрывать свои раны и утешать других? А он, Сандра, бессилен, вспыльчив, невыдержан и даже эгоистичен.

Дженни вернулась, сказав, что письмо отца несколько сбило её с толку, что она сейчас ничего не ответит, но пошлет письмо завтра почтой.

- Отец тоже говорит, что здоровье его плохо. Но, признаться, в первый раз он не только не протестует, но и сам желает, чтобы мы с мамой ехали на морские купанья. Мне это улыбается. Я не терплю деревни с её скучищей. Это для Алисы самое подходящее место. Неужели вам ещё не надоели красоты природы? - иронизировала Дженни.

- Я и рассмотреть их не успел ещё, мисс Дженни.

- Но что же вы там делаете? Алиса, та, конечно, перешивает графине туалеты, и времени ей остаётся мало. Но что сама графиня? Вы всё так же восхищаетесь ею?

- Графиня и мисс Алиса почти неразлучны, как и все мы, с вашим отцом и лордом Бенедиктом. Обе дамы учатся верховой езде и другому виду спорта, который считает полезным и необходимым для здоровья наш хозяин. Кроме того, у лорда Бенедикта прекрасная библиотека. Обе наши дамы учатся и со мной, и с графом Николаем, и с самим лордом Бенедиктом.

- Ну, меня можете уверять сколько угодно, - я не поверю. Туалеты для скачек, несомненно, были сшиты Алисой...

И вдруг Дженни осеклась под взглядом Сандры. Что было в этом взгляде, что привело её вдруг в бешенство? Точно какой-то огонь, - такой она почувствовала себя раздражённой.

Сандра смотрел на неё печально, словно жалея. Это не был тот юноша-поклонник, которого она, смеясь и сознавая власть над ним, припирала к стенке своим остроумием. Не мужчина, восторгавшийся её умом и видевший в ней женщину, стоял перед ней. Это был какой-то новый, вглядывавшийся в её душу человек. А Дженни хотелось легко скользить по жизни. Быть женщиной, пленять и нравиться, а никак не интересоваться чужой душой. Гнев заставил её резко спросить, почему это Сандра смотрит на неё, как добрый самаритянин, в чьём сострадании она вовсе не нуждается.

--Да, я знаю, что милосердию нет места ни в вас, ни подле вас. Но я всё же надеялся, что вы лучше защищены от зла. А сейчас вижу, что вы раскрыты настежь для всего дурного. Кто способен так легко раздражаться, тот привлекает к себе страдания.

- Это вы в доме лорда Бенедикта научились проповедовать? Или у моего отца заразились его манией исправлять людей? Я ненавижу проповедников, - топнула ногой Дженни. - Милейший папаша-проповедник, предлагая отправиться на любой курорт, забыл о самом главном, о деньгах. Он, конечно, по рассеянности позабыл о такой мелочи, - почти кричала Дженни.

- Ах, простите, это я, болван, забыл, а не он. Вот пакет для вас, а это для вашей матери.

И Сандра подал ей два объёмистых пакета, надписанных рукой пастора. Жадно их схватив, Дженни сконфузилась, но затем ещё больше озлилась. Чтобы как-то скрыть свои чувства, она отвернулась к окну. Сандра воспользовался моментом и быстро вышел из комнаты.

В передней его ждал Артур. Они тихо вышли из дома, нашли экипаж лорда Бенедикта и через некоторое время уже сидели в поезде. Впервые Сандра пригляделся к старому слуге. Годы не согнули этого человека. Он был прям, широкоплеч, не очень большого роста, но отлично сложённый, с красивым, благородным и добрым лицом. Этот старик скорее походил на друга пастора, чем на его слугу. - Вы давно живёте в семье пастора?

- Я никогда не разлучался с сэром Уодсвордом. Ему было семь, а мне четырнадцать, когда покойный лорд Уодсворд, дядя пастора, у которого он тогда жил, приставил меня к нему. Лорд Эндрью уже тогда был святым ребёнком, как потом святым юношей, святым мужем и отцом и святым пастором. - Он закрыл лицо руками, чтобы скрыть полившиеся из глаз слёзы. - Святые долго не живут. Что им здесь делать? Мой господин молод ещё, но сердце его уже не может выносить муки. Оно сгорело. Его спалило страдание. Я знаю очень хорошо, что уже не привезу в Лондон моего господина, а только его гроб. Если вырос вместе с человеком, - врос в его сердце. Слов не надо - всё знаешь. Так и я это знаю, хотя никто мне ничего не говорил. - Он смахнул ещё раз слезу, и лицо его осветилось мужеством. - Мой господин тоже, наверное, знает, что не вернётся в свой дом. И велико же милосердие Божье, что умрёт он не там, где находится его ежедневная Голгофа.

Сандра с восторгом и уважением смотрел на слугу, язык которого, его манера выражать свои мысли обличали в нём вполне культурного человека.

- Неужели вы так и прожили всю жизнь возле лорда Уодсворда, не имея своей семьи?

- Ни на один день до сих пор не разлучался я с моим господином. Если бы у него всё было в порядке, я, вероятно, имел бы время создать себе семью. Но пастор был так несчастлив, так страдал сердцем и так скрывал от всех свою болезнь и своё горе, что я ему всегда был нужен. Только года три как мисс Алиса разгадала вполне его болезнь. А то и от её любящих глаз удавалось скрывать истину.

Глубокая верность слуги своему господину пронзила сердце Сандры. Невольно он сравнил своё поведение по отношению к лорду Бенедикту, и в сердце его проникли стыд и горечь от сознания, что вот он, философ и изобретатель, имеет более низкую духовную культуру, нежели этот полный деликатности и любви простой слуга.

В молчаливом душевном согласии оба добрались до дома только к ужину. Свидание пастора со своим слугой послужило Сандре ещё одним уроком. Слуга, знавший о смертельной болезни своего господина, вошёл к нему в комнату так, будто всё время находился рядом с ним и только выходил за каким-то пустяком. Со спокойным лицом он сейчас же привёл комнату и вещи в привычный порядок, подал пастору последние номера журналов, сегодняшнюю газету и стал рассказывать, как навещал своих родных. Сандра переглянулся с Алисой, обменялся с ней улыбкой и вышел из комнаты.

И снова в доме лорда Бенедикта потекли мирные дни, Такие мирные и однообразные внешне, но такие напряжённые духовно, протекающие между двумя гранями земной человеческой жизни: постепенного ухода пастора и развивающейся жизни в Наль.

Алиса расцветала на глазах. Её духовный рост сказывался во всех её поступках. Казалось, так легко быть сиделкой при больном отце, хотя она тысячу раз в день вскакивала, кормила, давала лекарства, мерила температуру, меняла компрессы и грелки, шутливо выговаривая больному, что он чрезмерно терпелив и нетребователен. Лорд Уодсворд слабел и худел, на глазах превращаясь в аскета, а лицо его и взгляд всё светлели. Он получал сухие письма от Дженни и леди Катарины и сказал однажды Флорентийцу, сидя по обыкновению в кресле:

- Как странно, что Дженни моя дочь, с которой я прожил неразлучно двадцать три года, которой отдавал больше времени и забот, чем Алисе. И она даже не поняла, что письмо моё к ней, последнее прощальное письмо, полное любви, было горячей надеждой пробиться к её сердцу. И в этой отчаянной попытке я не преуспел, не выполнил свой долг по отношению к дочери.

- Если бы все отцы так защищали своих детей от зла, как это делали всю жизнь вы, мой друг, на свете было бы легче жить и люди страдали бы меньше. Вы не можете упрекнуть себя в несправедливости к Дженни. Вы внушали ей человеческие чувства, и не словами, а собственным примером. Вы не давали ей окончательно утонуть в пошлости. Но я уже говорил не раз: детям в жизнь дорожку ни отец, ни мать не протопчут.

Вы сделали всё для души, которую приняли на хранение от Единой Жизни. А как эта душа, в сочетании своих кармических путей и сил, идёт по дню, примет она или нет ваши руководящие нити, зависит не от вас. У каждого наступают в жизни периоды, когда дух сбрасывает оковы накопившихся условностей. Внезапно глаза раскрываются, и тогда мы говорим: человек изменился. Но это не человек изменился, а освободилось в нём какое-то количество светоносной энергии, которую он прежде затрачивал, на борьбу с самим собою. Как ветхое тряпьё, спадают страсти, давившие мысль и сердце, и освобожденная материя человеческого духа льётся Светом на его пути. Среди множества проходимых нами подобных поворотов у каждого есть общий для всех людей и непреложный кульминационный пункт. Это смерть.

В этот момент дух человека перестаёт быть связанным законами земли. И нет никого, кто мог бы остаться на земле хотя бы ещё одно лишнее мгновение, если уже вышел из скорлупы иссохших страстей, которые непригодны больше для творческой, созидающей жизни. Неисчислимые примеры всегда индивидуально неповторимой жизни человека сводятся к этому закону Вселенной: к вечному движению к совершенству в творчестве. Есть случаи для данного воплощения безнадёжные, когда иссохшие страсти так срослись с материей духа, что стряхнуть их невозможно. Тогда погибает всё данное воплощение человека, И всё же и такому духу предоставляется много случаев для освобождения; человек уходит с земли, чтобы долго учиться в своей новой облегчённой форме тому, как надо жить на земле в следующий раз.

Или, наоборот, человек перерастает своё окружение. Он отдал труду все свои творческие силы и поднялся в духе так, что ему требуется новое тело и более высокие условия жизни, чтобы выйти на новый виток творчества для земли. Тогда он оставляет землю, чтобы очень скоро вернуться. И в этих случаях - особо оберегаемых светлыми силами - его новая жизнь на земле становится той любовью, которую он посеял на ней прежде.

Не тревожьтесь, друг. Ваш случай как раз из последних. Вами отдано земле так много любви, что она уже сейчас выросла в мощную силу и притянет ваше новое воплощение к себе. Я уже просил вас отдать свои последние дни радости понимания великого пути человека. Для каждой вашей встречи с людьми до сих пор дверь вашего сердца была открыта. Теперь эта дверь уже и не может закрыться: в неё вступила Вечность и слилась с живущею в вас Любовью. Идите, сознавая свой путь. Идите без страха, скорби и сомнений. Гармония ваша уже не может быть поколеблена ничем земным.

Флорентиец покинул пастора и Алису, ставших почти неразлучными. Сандра и Мильдрей, часто ездившие в Лондон по поручению обитателей деревни, тоже проводили почти всё своё свободное время подле больного. Наль и Николай, по требованию хозяина дома, утром ходили с ним в поля и леса, принимая участие в управлении имением и обучаясь тому, как вести сельское хозяйство. Но и они любую свободную минуту старались проводить с пастором.

Почти каждый вечер Флорентиец уводил Алису на прогулку, оставляя с больным Наль. И эти часы для обеих женщин были счастливыми часами. Наль, видевшая пастора редко, но любившая его, как второго отца, из той же плоти и крови, что и она сама, тогда как Флорентийца и дядю Али причисляла к людям высшего порядка, чувствовала себя с ним очень просто. И все её жизненные, житейские недоумения и вопросы, с которыми она не решалась обращаться ни к Флорентийцу, ни к мужу, находили полное разрешение у пастора. Он наперёд угадывал вопросы будущей молодой матери и умел ввести в её сознание понимание великих законов природы, для которых в чистой душе нет места предрассудку стыдливости. Он умел показать ей, что мать должна думать не только о физическом здоровье, но и характере своего будущего ребёнка в самом его зачатке. Он не забывал напоминать ей, каким миром она должна окружить ребёнка уже теперь. От первых часов колыбели и до его семи лет стараться ничем не нарушать окружающей его гармонии в семье. Указывая на обязанности материнства, больше всего заклинал её самоё от безделья умственного и физического.

Алисе же всякий раз казалось, что после прогулок с Флорентийцем она возвращается обновленной. Изменилась вся её психика. Она не тосковала больше о предстоящей разлуке с отцом. Она легко говорила ему и себе: "До свидания". Девушка не задумывалась, как именно произойдёт дивное чудо нового воплощения отца в её собственной семье. Ей было ясно, что только её внутренний мир, духовная высота и благородство важны для их будущей общей жизни. Она больше не думала о внешних факторах жизни, поняв однажды и навсегда, что внешняя жизнь приходит как результат внутренней, а не наоборот.

Однажды, поднявшись после ужина к себе в комнату, Алиса услышала лёгкий стук в дверь. На разрешение войти в дверях показалась Дория, принёсшая ей платье к завтрашнему дню.

- Простите, Алиса, я знала, что вы ещё не спите.

- Что вы запоздали, Дория, - вставая с места и усаживая её рядом с собой, сказала Алиса, - это пустяки. Я отлично могла бы вовсе обойтись без этого платья. Но вот что вы так поздно стали засиживаться за работой, это уже не пустяки. Мы с Наль уже несколько раз просили вас побольше отдыхать. Но о чём же вы плачете, Дория?

- Я плачу, потому что только теперь и увидела, что наделала. Узнав вас, я до конца поняла, что никогда никого не любила. И не была верна никому и ничему до конца и даже не была по-настоящему добра, хотя жила, как полагала, только для того, чтобы делать добро. Когда теперь смотрю на вас, то понимаю, о чём мне говорил Ананда, утверждая, что я живу умом и всё ищу логические кольца, которыми стараюсь окружить людей как кольцами моей любви. И что хочу, чтобы все ясно видели, как я усердна в этом.

Передо мной была раскрыта светлая дорога. Мой руководитель, дорогой Ананда, развив во мне понимание вечных законов жизни, предоставил мне полную свободу формироваться не по его указаниям, но радостью того знания, которое он мне открыл. А я-то решила, что он мало занимается мною, предпочитая мне других. Я сердилась, ревновала, внесла ураган личного бунта в свои отношения с ним и с теми, кто шёл за ним. Только теперь, встретив вас и узнав вашу жизнь, я поняла, что такое истинная доброта.

- Нет, вы не правы, Дория. Просто я возвращаю часть долга своему отцу. Вот тот, кого вы зовёте Флорентийцем, - тот действительно сама любовь и доброта. Это недосягаемый идеал, к которому и приблизиться-то невозможно.

- Вот видите, для вас ваш Учитель - не от мира сего. А я всё требовала от Ананды равенства, не понимая, не ценя всего, что он для меня делал. Однажды я стала просить Ананду доверить мне одно из тех трудных дел, куда он посылал других. Он доказывал, что я ещё не готова. Что мои утверждения от ума: "Я люблю", "Я верю", "Я не лгу", "Я иду без костылей и предрассудков" - и есть самые живучие мои предрассудки. Что надо ждать, пока радостью истинной любви упадёт эта рассудочная цепь - и тогда я буду готова к урокам и поручениям. Иначе выйдет двойное горе и для меня, и для тех, с кем буду иметь дело. И, улыбаясь своей чарующей улыбкой, Ананда добавил: "Мне же придется принять весь неудачный опыт вашей жизни на себя, а вам, бедное дитя, проходить всё сначала. Поймите, в вас горят желания, которые выше ваших возможностей, а победить их человек может, если занят трудом ниже его духовных сил. Там, где труд равен его духовным силам, - человек побеждает любовью и миром. В вас их нет, вы вспыхнете и... погаснете, если возьмётесь за дело раньше, чем созреет ваше самообладание и установится гармония".

Я настаивала, добивалась, - и беспредельно добрый Ананда, дав двух помощников, не стал мешать мне действовать. Вероятно, вы сразу же представили, как сумбурно шла моя работа, как я была требовательна. Я тогда много думала о том, как я "устаю", и мало думала, что не умею дать ни отдыха, ни помощи тем людям, с которыми встречалась. Они не продвигались вперёд, уставали от меня, а я этого не понимала. Финал взятого мною на себя дела был печальный. По требованию Тех, Кто стоял выше, Ананда отозвал меня. И Флорентиец, бесконечно милосердный, взял меня к себе, разделив удар с Анандой.

Я слышала, он говорил Ананде: "Ты всё стараешься, чтобы люди шли совершенно свободно, так, как шёл ты сам и И. Таких чудес для всех не бывает. Не ставь, от своей беспредельной доброты и смирения, слабых людей перед соблазном свободного выбора, не суди о них по своей колоссальной духовной силе. Лучше давай им созревать в рамках строгого послушания. Так им легче прийти к самообладанию".

Не знаю, было ли бы мне легче. Знаю только, что пришла благодарить вас за встречу, увидев в вас ум, талант и благородство в полном сочетании с добротой. Радость быть подле вас заставляет меня мужаться. Какое счастье для меня быть вам сейчас полезной, Алиса! Но я знаю, что вы не нуждаетесь в поддержке так, как в ней нуждаюсь я. С тех пор как я увидела, что каждую минуту вы кому-нибудь нужны, что все идут к вам со своими маленькими и большими делами, - мне захотелось стать вам верной слугой, такой, как старый Артур вашему отцу.

- Дория, голубушка, вы меня просто уморите. Я не выдержу и вовсю расхохочусь, да, пожалуй, весь дом перебужу. Для нас с Наль вы лучшая подруга и наставница, а её первенцу - чудесная тётушка. Довольно вам быть смиренной слугой. Лучше, вернее, честнее и скромнее вас выдумать нельзя. Пока вы не выйдете замуж...

- Нет, Алиса, я дала обет безбрачия, и эта сторона жизни для меня не существует уже.

- Быть может, это очень эгоистично с моей стороны, Дория, но тогда уже ничто не разлучит нас с вами, и у каждого из моих детей будет по две матери, чему я уже сейчас не могу не радоваться.

Девушки расстались не скоро. Дория рассказывала Алисе об Ананде, о его голосе, красоте, о том, как поёт его виолончель.

- Представляю, что бы это было, если бы вы играли и пели вместе. Когда он поёт, - точно мечом рассекает ваше сердце и из него выпадает всё мелкое. Что-то не от земли, как в голосе Флорентийца, есть в пении Ананды... И вот, Алиса, я была подле такого человека. И искала пятна на одеждах людей, вместо того чтобы нести им радость. Я жила подле Ананды, у моря, среди неописуемой красоты. И не наслаждалась его обществом, а переживала, что он недостаточно ко мне внимателен.

- Всё это в прошлом, моя дорогая, - обнимая плачущую Дорию, говорила Алиса. - Теперь вы знаете свои силы. А подле лорда Бенедикта обрели новую, столь необходимую вам энергию и, конечно же, рано или поздно снова встретитесь с Анандой.

- Вы думаете, Алиса, это возможно?

- Не представляю, чтобы это было иначе, Дория. Ведь Ананда, Флорентиец и, вероятно, другие им подобные, о ком я не знаю, живут лишь для того, чтобы помогать людям, всем без исключения. Как же могут они, видя ваши усилия, оставить вас без помощи? Нельзя быть наполовину преданной, потому что это уже не преданность сердца, а всего лишь компромисс. Но сейчас вы уже не сможете любить наполовину. Вы даже меня и Наль принимаете целиком, со всеми нашими качествами. Я уверена, что для вас наступает новая жизнь, в которой вы убережете многих от страданий и ошибок, так как сами прошли через бездну горя.

Девушки вышли на балкон, где, к их удивлению, уже сияло утро.

- Что же я снова надела! Для вас, Алиса, каждая капля сил важна, а я отняла у вас ночь.

- И потому потрудитесь немедленно сварить мне и Алисе шоколаду и принесите его сюда, под дуб, - раздался голос Флорентийца, сидевшего на скамье против балкона Алисы. - А ты, Алиса, сходи сюда, ложиться спать уже поздно.

Сконфуженные девушки разошлись, и через минуту Алиса была подле Флорентийца.

- Дитя моё, дни бегут так быстро, скоро и теплу конец. Не сегодня-завтра отец твой покинет нас. Мужайся, дочь моя, - необычайно ласково говорил Флорентиец. - Помни, как мы говорили с тобой не раз, что иметь какое-то понимание и не уметь воплотить его в жизни, - значит не иметь истинного понимания. Вот и ещё одна страдающая душа открыла тебе свои раны. И ты снова убедилась, что у каждого своя Голгофа.

- Лорд Бенедикт, благословен тот день, когда я встретила вас. Как и мой отец, могу сказать: жизнь стала иною, стала сказкой и радостью после встречи с вами. Я буду стараться быть достойной того, кто говорит мне: "Дочь моя", и заменяет уходящего отца. Не осудите слабую дочь свою, если глаза её всё же прольют слезу. То будет слеза благоговения и принятия жизни именно такою, какой она мне даётся.

Дория подала шоколад, не поднимая сконфуженных глаз.

- Сядь, Дория, с нами. Почему же себе не принесла шоколаду? Или ещё не чувствуешь, что твой урок слуги окончен? Благодарю тебя за усердие, за ласку и доброту, с которыми ты его несла. Спасибо тебе, друг Дория. Вскоре после смерти и похорон пастора мы все уедем в Америку. Планы у меня были несколько иные, но за короткое время они меняются уже второй раз. Что ж, мы должны гибко приспосабливаться к зову жизни, внимательно вслушиваясь в него. Ты, дорогая моя дочь Дория, осознала свои ошибки и главнейшую из них: требовательность к людям. Ты поняла своё место во вселенной, смирение помогло тебе окончить свой урок и скорее, и легче, теперь ты будешь для нас общим другом, дочерью моею, членом нашей семьи. Не раздумывай, как, каким путём доберёшься ты снова до Ананды. Делай каждое дело текущего дня до конца. Делай всё любя, как делаешь сейчас. И сама жизнь свяжет тебе новые нити, о которых ты и не догадываешься сейчас.

Флорентиец обнял Дорию, посадил между собой и Алисой, отёр слёзы своим свежим платком и пододвинул ей свою чашку шоколада.

- Пей, дружок, - сказал он, поглаживая её по голове, как ребёнка. Дория приникла к нему, к ней прильнула Алиса, радуясь счастью подруги ещё больше, чем могла бы радоваться за себя.

- Я всё могла бы вынести спокойно и без слёз, - почти шёпотом сказала Дория. - Но вы оказали мне: "Спасибо", - и это вконец лишило меня самообладания. Ваше милосердие уже однажды спасло меня. Теперь я вижу, что ему предела нет. Одно это слово обрубило канаты личных моих желаний навеки. Точно выстроило мост любви из моего сердца навстречу каждому человеку. Я больше не смогу думать о себе. Но только о тех, кого пошлет мне жизнь, чтобы утешить и обласкать.

- Хорошо, дитя. Пей же свой шоколад, а потом помоги Артуру. Смени его при больном. Ты, Алиса, прими эти капли и пойди спать. Дория разбудит тебя через три часа, и тогда ты сменишь её у постели отца.

Через несколько минут Дория вошла в комнату пастора. Больной тихо спал после тревожной ночи. Артур сидел в кресле, подперев голову руками. Теперь, когда его никто не видел, старый слуга предавался своему отчаянию. Скорбные глаза его были полны слёз. Бледное лицо осунулось. Он был строг и печален. Обычной ласковой улыбки, с которой он говорил с пастором и Алисой, не выдавая своего горя, не было и в помине. Увидев Дорию, Артур встал, смахнул слезу. Он хотел пододвинуть ей кресло, но Дория, приложив палец к губам, указала ему на балконную дверь и тихо вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась, неся завтрак на подносе, который поставила на балконе, и жестом вызвала Артура из комнаты. Она усадила его и заставила кушать.

- Леди, я не могу есть. Я совсем потерял не только аппетит, но и смысл жизни.

- Я уж много раз вам говорила, чтобы вы не называли меня так, я такая же слуга, как вы.

- Быть может, леди Дория, вы и находитесь сейчас в положении слуги. Но поступаете, как истинная леди, и манеры ваши - манеры леди. Мой дорогой пастор всю жизнь учил меня, что надо всматриваться в сердце человека и уметь уважать его за страдания его и доброту, а не положение в свете. Вы всем улыбаетесь, леди Дория, как и моя дорогая барышня, леди Алиса. Только она всегда кроткая была, и милосердие ей дали ангелы ещё в колыбели. А вы, леди Дория, вы горды, и вам, чтобы стать милосердной, семь злых фей надо было победить. Вы простите меня за такие речи. Вообще-то я не посмел бы так разговаривать с вами, но перед лицом наступающей смерти самого дорогого для меня, - всё мне кажется несущественным, кроме одной только любви к человеку. Сейчас конец не только жизни пастора, но и мой. У меня больше нет ничего, для чего я желал бы жить.

- А разве Алиса и её жизнь вам безразличны, Артур?

- Нет, конечно, мисс Алиса любима и уважаема мною очень глубоко. И не только за любовь к отцу, но и за душу её, чистую и честную. Но у неё будет своя жизнь, и может случиться так, что мне там места не будет. Даже сейчас она настолько сильна, что и утешения моего ей не надо.

- Вы очень ошибаетесь, Артур. Вы не только теперь ей нужны, но будете чрезвычайно нужны и впредь. Просто вы не можете сейчас понять, где и в чём Алиса находит силы быть ровной и сдержанной, отчего её сердце не рвется от боли, как ваше. А она знает, что если сегодня пастор закроет глаза, - это не значит, что связь ваша с ним разорвалась.

Не надо горевать, Артур, радостно проводите друга, потому что иначе ему будет трудно собрать в свой последний час мужество. Я знаю, что он оставит вам заветное письмо, из которого вы поймёте, что будете счастливы и после его ухода. Бодритесь, верьте и ждите без сомнений. Лорд Бенедикт велел вам скушать эти две конфеты и идти спать. Я посижу здесь и разбужу Алису, когда вы оба отдохнёте.

Артур, неотрывно глядевший в лицо Дории, молча проглотил конфеты, поцеловал протянутую ею руку и, захватив поднос с недоеденным завтраком, молча вышел.

Дория села у кровати и посмотрела на бледное, преждевременно состарившееся и прорезанное глубокими морщинами лицо пастора. Лицо, носившее следы огромного утомления и страдания. Дория вспомнила, как Артур и Алиса рассказывали ей, что пастор был очень красив и строен. Что он, смеясь, сжигал письма от женщин, приходившие к нему с каждой почтой. И теперь лицо его ещё было красиво, а когда пастора посещало вдохновение, оно становилось прекрасным. Но лицо это уже говорило всему земному: "Прощай". Дория размышляла о жизни пастора, о его желаниях, борьбе, неудачах и слезах. Как мало было у него личного счастья! И всё же он всюду вносил с собой мир, всем дышалось легче в его присутствии.

Пастор проснулся и улыбнулся Дории.

- Как странно, я ведь не знал, что вы здесь. Я видел вас во сне, и мне снилось, что я читаю ваши мысли. Вы думали сначала о моей жизни, а потом о людях вообще, о том, что они никогда не готовы к смерти. Было ли это на самом деле? Вы именно об этом думали?

- Да, сэр Уодсворд, я об этом думала, и меня удивляет, что вы отгадали мои мысли.

- О нет, Дория. Я плохой отгадчик. Я просто читал слова, словно бы окружавшие вашу голову. Но как я долго спал. А где моя Алиса? Мне не хотелось бы расставаться с ней сегодня.

Раздался стук в дверь, и вошёл лорд Бенедикт. Он отпустил Дорию, сам дал пастору лекарство и сел подле его постели.

- Вы просили меня, дорогой друг, помочь вам утешить Артура. Я пришёл исполнить эту просьбу. Вот вам бумага и конверт, вот вам доска, чтобы вы могли писать ему это последнее письмо лёжа. Я счастлив, что могу выполнить не только вашу просьбу, но и сообщить вам огромную радость: ваша следующая жизнь снова пройдёт вместе с Артуром. Вы оба будете братьями, оба родитесь в семье Алисы. А Артур обретёт двойное счастье, так как он будет жить до тех пор, пока вы снова не придёте на землю. Его руки примут ваше новое тело, он доведёт вас до семилетнего возраста, а затем уйдёт, чтобы стать вашим самым младшим братом, которому вы, в, свою очередь, вернёте все его заботы в нынешнем воплощении. Напишите ему об этом, а я и Дория объясним, чего он не сможет понять.

Пастор, уже наполовину отошедший от земли, писал свой последний завет Артуру с большим трудом. Флорентиец помогал ему. Часто он поддерживал его руку, давал подкрепляющие капли, - и всё же пастор так устал к концу, что на его лбу выступили капли холодного пота. В этом же письме он извещал Артура, что оставляет ему денежный вклад, который также передаст ему лорд Бенедикт.

- Поистине, это моё последнее письмо, лорд Бенедикт. Я предчувствую, что и день этот - последний мой земной день. Мне хотелось бы провести его с Алисой и Артуром. Если бы я смел, прибавил бы: "И с вами".

- Я уже пришёл, мой друг, чтобы не отойти от вас до вашего последнего мгновения. А Алиса и Артур, они оба придут вскоре. Вы настолько уже отошли от физического плана, что стоит вам глубоко сосредоточиться на человеке, - и вы будете читать его мысли. А сосредоточившись на любви, которую вы зовёте Отцом, вы сможете безболезненно выйти из своей физической скорлупы, оставив этот мир, и оказаться на плане духовном - там, где привыкли жить и трудиться. Проститесь с Алисой и Артуром, благословите их, как будущих сына и мать. Проститесь с Сандрой и Мильдреем и... прочтите, кто из них станет Алисе мужем, и соедините руки будущих супругов, в семью которых вы придёте старшим сыном.

Лорд Бенедикт подал пастору пилюлю и спустился вниз, велев разбудить Алису и Артура. Он отнёс письмо в свой кабинет, запер в секретный ящик письменного стола и вернулся. И Артур, и Алиса, казалось, сразу поняли, какая перемена совершается в пасторе. Пастор попросил приподнять его на подушках, взял руки Артура и тихо сказал ему:

- Ты никогда не был мне слугою. Ты был мне другом, братом, нянькой, матерью - ты заменил мне всех родных. Не тоскуй и не плачь, что я ухожу раньше. Подумай, как бы я жил без тебя. Ведь и прожил-то я на земле так долго только благодаря твоим заботам и вниманию подраставшей Алисы. Сейчас я не могу сказать тебе всего, что хотел бы. Но когда я умру, лорд Бенедикт отдаст тебе моё письмо. И ты окончательно поймёшь, о чём я говорю тебе сейчас. Мой завет тебе: не плачь, будь добр, каким был всю жизнь, и жди меня подле Алисы. Перенеси на неё всю твою любовь и жди меня в её доме.

Пастор вложил ручку Алисы в руку Артура, и их руки накрыл обеими руками лорд Бенедикт.

- Служи лорду Бенедикту, как служил мне. И навеки внеси его имя в своё сознание, врежь его в своё сердце.

В комнату вошёл Сандра. Как ни был он подготовлен Флорентийцем и сознательно шёл сейчас проститься с пастором, его лицо передёрнула судорога, когда он увидел, как сильно изменился умирающий. Сандра опустился на колени и закрыл лицо руками. Пастор положил ему на голову руку и сказал:

- Мы с вами часто говорили, мой друг, о ценностях земной жизни. И вы разделяли моё мнение, что вся красота человеческого существования в гармонии. Нет одиночества для тех, в ком сердце и мысль свободны от предрассудков. О чём плачете сейчас? Ведь если ничего от моих мыслей и любви в вас не осталось, то дружбе нашей конец и мы разлучены. Если же любовь моя раскрыла для вашего сознания путь к совершенству, - мы обязательно встретимся ещё, потому что ваша живая деятельность непременно притянет мою энергию любви. Не забывайте, что самые важные встречи, - это встречи с детьми. Обращайте на них особое внимание, - мы не можем знать, кого встречаем в ребёнке. Идите, друг, мужайтесь. Не оставляйте дома лорда Бенедикта и бойтесь рыжих женщин. Они могут принести вам слишком много зла.

Лорд Бенедикт поднял Сандру, довёл его до дверей и велел ему позвать лорда Мильдрея. Когда тот пришёл, Алиса стояла на коленях возле отца.

- Сюда, друг, скорее, я уже плохо вижу земное, - сказал пастор. - Я читаю в ваших мыслях, что вы желаете мне помнить землю как очаг любви, которая льётся ко мне из нескольких сердец. Вы стараетесь, всем напряжением сердца, поселить во мне мужество и мир. Спасибо. Я понял сейчас, как глубока и чиста ваша любовь ко мне и Алисе. Мне будет хорошо жить в той мирной семье, которую вы с ней создадите. Будьте благословенны. Отдаю вам дочь мою, как жену и мать вашим будущим детям. Не покидайте дома лорда Бенедикта и живите с Алисой так, как он вам укажет.

Пастор соединил руки Алисы и Мильдрея. И лорд Бенедикт накрыл и эти соединённые руки своими руками.

- Ещё раз будьте благословенны, идите по жизни радостные, любимые и любящие.

Пастор уронил голову, тело его дрогнуло, вытянулось, - он умер мгновенно. Лорд Мильдрей встал с колен, поднял Алису и посмотрел на Флорентийца, всё ещё державшего их рук