Глава 23 вечер у Строгановых и разоблачение Браццано

Ещё два дня жизни промелькнули для меня, как счастливый сон. Занятия с сэром Уоми, письма, которые я писал под его диктовку каким-то неведомым мне людям, иногда пронзали так глубоко, что я еле удерживал слёзы и дрожание руки. Сколько было в них любви, утешения! Особенное впечатление произвело на меня письмо к одной матери, потерявшей взрослого сына. Той нежности, уважения к огромности её горя и вместе с тем величия мудрости, которое несло ей письмо сэра Уоми, я не мог спокойно слышать, и слёзы бежали из глаз, когда я его писал.

Как много надо было выстрадать самому, чтобы так понимать чужое горе. Всю бездну земных страданий надо было постичь, чтобы понять и утешить скорбящего человека.

В конце третьего дня сэр Уоми прислал за мной. Когда я вошёл к нему, я нашёл там И. и Ананду. Сэр Уоми сказал мне, что сейчас все идут к княгине, и если я хочу - то могу к ним присоединиться.

Если бы сэр Уоми шёл не через десять комнат, а через десять пустынь, то и тогда бы я был счастлив каждой минутой, проведённой с ним.

- Я позвал тебя, поджидаю и капитана. Оба вы видели человека - старую княгиню - обломком тела и духа. Не думаю, чтобы и сейчас можно было назвать её цветущей яблоней, - чуть улыбнулся он. - Но как тебе, так и капитану, мне кажется, будет очень поучительно увидеть, как иногда возрождается человек.

Княгиня нас не ждет. Мы застанем её без всяких прикрас, в которые облекается человек, даже духовно высокий и очень правдивый, если он ждет посещения, о котором мечтал. Встреча - если человек к ней готовился - почти всегда несёт в себе лицемерие. Самые ценные встречи - неожиданные. Пойдёмте, ты с капитаном останешься в комнате рядом. Когда настанет время и если будет нужно, - я вас позову.

Мы вышли, по дороге я забежал за капитаном, и через несколько минут мы были в комнате рядом со спальней княгини. Было темно, у княгини же горели яркие лампы, и нам было видно и слышно всё, что делалось там.

Княгиня сидела в кресле. Её старое лицо до того изменилось, что я не узнал бы её теперь. Никакой жестокости, никакой властности в нём теперь не было.

Князь сидел возле и держал в руках книгу, намереваясь, очевидно, читать ей вслух.

Услышав шум, он спросил: "Кто здесь?", но узнав сэра Уоми, быстро, весь просияв, пошёл ему навстречу. Увидев, кто входит в комнату, княгиня попыталась приподняться, но сэр Уоми запретил ей вставать. Он сел на место князя, И. и Ананда разместились у стола, а князь встал за креслом княгини, весь сияя точно лампада.

- Я не ждала вас сегодня, сэр Уоми, хотя жаждала видеть. Я не смела просить вас ещё раз навестить меня. А вот теперь вы пришли сами, - и я так растерялась, что забыла всё, о чём хотела вас просить, - сказала княгиня.

И голос её изменился. Ни грубости, ни визгливости, которые так неприятно поражали в нём раньше.

- Вам не о чем меня просить, княгиня. Это я пришёл поблагодарить вас за бедных детей, которых вы облагодетельствовали. Я ведь ничего не говорил о них. Я только указал вам, что вы обидели их мать на пароходе. А вы не только осознали свою ошибку, но и творчески поправили её, положив на каждого ребёнка по десяти тысяч. Знаете ли вы, как ценен ваш дар именно потому, что никто у вас его не просил, а сами вы подали бедным детям такую помощь? Если бы вы испрашивали совет у десяти мудрецов, то и тогда не поступили бы правильнее и умнее.

- О сэр Уоми. Помощники ваши так много дали мне в моей болезни, и не только в физическом смысле. Из их разговоров со мною, таких терпеливых, любовных, мудрых, я поняла весь ужас, в котором прожила. И того, что вы благодарите меня, тогда как вам всем я обязана более чем жизнью, - я просто не могу перенести.

Княгиня, закрыв лицо немощными и узловатыми руками, горько заплакала.

- Не плачьте, княгиня. Непоправимо только то, чего человек так и не понял до своего смертного часа и ушёл с этим с земли. Выслушайте меня. Если вы осознали, что обидели Жанну, - позовите эту милую и - поверьте - очень несчастную женщину и извинитесь перед ней. Дар сердечной доброты - вот всё, что необходимо отдавать в труде своего дня. И если вам кажется, что вы уже стары и больны, что ваше время невозвратно прошло, то это полнейшее недоразумение. Можно быть обречённым на неподвижность, лишённым рук и ног - и всё же не только трудиться, но и творчеством своей любви и мысли вдохновлять массы людей.

Наивысшая форма труда той мудрости, какая известна мне, несёт миру вдохновение и энергию одной силой своей мысли, оставаясь сама в полной внешней неподвижности.

Но мысль такой, неподвижной мудрости составляет огромную часть движения вселенной. И каждому человеку - в том числе и вам - важно жить, не выключаясь из этого вечного движения, не останавливаясь, но всё время идя в нём, как солнце и лучи, неразлучно.

Прост ваш день труда. Обласкайте каждого, кто войдёт к вам. Если пришёл одинокий, отдайте ему всю любовь сердца, чтобы, уходя, он понял, что у него есть друг. Если придёт скорбный, осветите ему жизнь вашей радостью. Если придёт слабый, помогите ему знанием того нового смысла жизни, который вам открылся. И жизнь ваша станет благословением для людей.

Уймите слёзы, друг. Постарайтесь спокойно, без обиды, стыда или раздражения вдуматься в то, что я вам скажу. Я не проповедь вам читаю, не поучаю вас с позиций условной морали земли. Я хочу помочь вам взойти на иную ступень жизни, где вы сами могли бы раскрепостить себя от тех страстей, в каких провели жизнь и от которых сами больше всего страдаете.

Сейчас вы брезгливо отворачиваетесь, когда в ваших воспоминаниях перед вами встают те или иные образы. За всю вашу жизнь вы только один раз поверили в безусловную честность, в честность вашего мужа.

Не буду сейчас входить в подробности, так ли это было на самом деле или это вы таким образом воспринимали людей и жизнь, их честь и достоинства. Но - даже в этом единственном случае - до конца ли вы доверились этому человеку? Разве вы ничего от него не утаили? Разве он знает всю правду, хотя бы о ваших денежных делах? Задумайтесь, ведь вы - как скупой рыцарь - боитесь открыть кому-либо тайну боготворимых вами сокровищ, хотя вам и кажется, что вы сумели победить свою скупость.

Зачем вы продолжаете жить во лжи? Пока вы окончательно не поймете то, что нет жизни одной земли, вырванной из вселенной, а есть единая жизнь, неразделимое зерно духа и материи, что нет только одной трудящейся земли, а есть общее колесо живого трудящегося неба и живой трудящейся земли, на общих для земли и неба принципах, не терпящих лжи и лицемерия, не изменяющихся по желанию и воле людей, а действующих целесообразно и закономерно для всего сущего, - вы не обретёте радость жить.

Сколько бы вам ни оставалось жить - вас неизменно будет преследовать страх, если будете думать о каждом своём дне как о мгновении только одной вашей земной жизни.

Если не осознать свою нынешнюю текущую жизнь как связь вековых причин и следствий, она сведется к нулю. Без знания, что свет горит в каждом человеке всего человечества вселенной, - жить творчески нельзя. Кто живёт, не осознавая в себе этого света, тот является пособником злой воли, полагающей, что она может покорить мир, заставив его служить своим страстям и наслаждениям.

Уже умолк голос сэра Уоми, а княгиня всё ещё сидела, закрыв лицо руками.

- Как могли вы узнать всё это, сэр Уоми, точно я сама рассказала вам свою жизнь? - произнесла княгиня.

И как! Точно каждое слово стоило ей невообразимого труда. Казалось, у неё схватило клещами сердце, и она пытается преодолеть боль.

- Неважно, княгиня, каким образом узнал я ваши тайны. И неважно то, что это я принёс вам весть. Важна весть, которая дошла до вас, и как вы её приняли. На Востоке говорят: "Нужно - и муравей гонцом будет", - ответил ей сэр Уоми.

- Но уже поздно, и вы утомились. Примите лекарство, что сейчас даст вам И., посидите с вашим милым мужем и обдумайте вдвоём всё, что я вам сказал. Мы ещё некоторое время пробудем в Константинополе, и я не раз ещё побеседую с вами. Помните только, что раскаяние, как и всякая жизнь в прошлом, не имеет смысла, оно лишено творчества сердца.

Жизнь - это "сейчас". Это не "завтра" и не "вчера". Одно неизвестно, другого не существует. Старайтесь научиться жить летящим "сейчас", а не мечтой о завтра, которого не знаете.

Выйдя, сэр Уоми отправил нас с капитаном к себе переодеться в свежие костюмы, объявив, что мы поедем к Строгановым.

Он спросил, не поколебалась ли наша решимость помочь ему в разоблачении да-Браццано и освобождении несчастного семейства от его гипнотической власти. Мы подтвердили, что верны данному слову, и заявили, что отдаём себя в его полное распоряжение.

- Друзья мои, - ласково сказал нам сэр Уоми, - постараюсь объяснить, почему нам необходима ваша помощь. Некоторые грубые земные дела уже невозможны для духовно высокоразвитого человека. Точно так же какие-то свершения, требующие более высоких духовных вибраций - гораздо выше обычных, земных - недоступны для людей, стоящих на более низкой стадии духовного развития. Сегодня случится так, что ни один из нас не сможет прикоснуться к тому, что надето на людях, без риска нанести очень сильный удар из-за соприкосновения с нашими гораздо более высокими вибрациями, которых не способны вынести их тела. Они могут заболеть и даже умереть от нашего прикосновения.

Чтобы спасти этих людей, вам придется действовать за нас. Будьте предельно внимательны. Ничего не бойтесь. Слушайте то, что я вам буду говорить или что будут тихо передавать вам И. или Ананда. Действуйте немедленно, как только получите приказание, точно выполняйте его и думайте только о том, что делаете сию минуту. Теперь идите, лошади нас ждут; возвращайтесь сюда же, времени даю вам двадцать минут.

Мы помчались к себе, быстро переоделись и через четверть часа уже входили к сэру Уоми.

Наши друзья были закутаны в плащи, а мы с капитаном об этом не подумали. Но слуга сэра Уоми, улыбаясь, подал и нам такие же, и мы вышли к калитке.

Здесь нас ждал вместительный экипаж, мы уселись и поехали к Строгановым.

Я ожидал, что у подъезда будет стоять много экипажей, но увидел только одну коляску, из которой выходили Ибрагим с отцом.

Дом был освещен, но гостей не было видно. Мы с капитаном удивлённо переглянулись, решив, что съезд ещё, очевидно, не начался.

В гостиной мы застали всю семью в сборе. Она была так обширна, что в лицо я всех уже знал, но имён положительно не помнил.

Жена Строганова была в каком-то переливчатом, точно опал, платье. Она куталась в белый шёлковый платок; но мне показалось, что не сырость от дождя была тому причиной. А чудилось мне - она старалась укрыть руки и шею, на которых не было украшений. Вид у неё был смущённый и растерянный.

Анна надела синее платье с белыми кружевами, которое напомнило мне платок сэра Уоми. Бледность её меня поразила. Она была совершенно спокойна, и какая-то новая решимость чувствовалась в ней. На её прелестной руке сверкал браслет Браццано.

Сам Строганов выглядел так, словно только что поднялся после тяжёлой болезни.

Что касается любимчика, который внушал мне такой ужас в магазине Жанны, то теперь он обрёл свой обычный, презрительно-снисходительный вид "неглиже с отвагой". Только иногда по его лицу пробегала лёгкая судорога, и он брался за феску, точно желая удостовериться, что она на месте. Я подсмотрел, что страх, даже ужас, мелькал у него в глазах, когда он смотрел на сэра Уоми.

Словом, я окончательно превратился в "Лёвушку-лови ворон", в результате чего И. взял меня под руку.

Я опомнился и увидел входившего да-Браццано. Его адская физиономия выражала такую наглую, самодовольную уверенность, будто он говорил: "Что, взяли? Да и был ли я когда-нибудь согнут или нем?"

Он вошёл развязно, как к себе домой. Фамильярно целуя руку Строгановой, как будто чуть-чуть удивился её равнодушию, но тотчас же, изображая лорда высшей марки, направился к Анне. "Посмотрел бы ты на лорда Бенедикта", - мелькнуло в моей голове.

Склонившись перед Анной и нагло глядя на неё, как на свою собственность, он ждал, чтобы она протянула ему руку. Не дождавшись этого и желая, очевидно, скрыть досаду, он фальшиво рассмеялся и сказал:

- Дорогая Анна, ведь вы же европейского воспитания. Да и я не собираюсь устраивать в своём доме гарем. Протяните же мне вашу прелестную ручку, на которой я вижу залог вашего согласия стать моей женой.

- Прежде всего, для вас я не Анна, а Анна Борисовна. Что же касается каких-то залогов, то я их не принимала и слов вам никаких не давала, - прервала она его так резко, что даже этот злодей опешил.

Не знаю, чем бы кончилась эта стычка, если бы Строганова не вмешалась, говоря:

- Браццано, что же вы не здороваетесь с сэром Уоми и не знакомите нас с вашим другом?

Вместе с Браццано вошёл человек высокого роста, широкоплечий, но с такой маленькой головой, что невольно заставлял вспомнить об удаве. Лицо его, то ли вследствие болезни, а может быть, и злоупотребления спиртными напитками, было ярко-красное, почти такое же, как его феска, с фиолетовым оттенком на щеках и носу, а маленькие, чёрные, проницательные глазки бегали, точно шарили по всему, на чём останавливались.

Когда Анна обрезала Браццано, мне показалось, что на этом грязном противном лице мелькнуло злорадство.

Браццано представил хозяйке и обществу своего друга под именем Тебальдо Бонда, уверяя, что это красота Анны заставила его забыть все правила приличия.

- Впрочем, - прибавил он, поглядев на Анну и Строганову, - сегодня такой важный в моей жизни день, день побед. К тому же и власть моя сегодня возросла как никогда. Так что вряд ли имеет смысл придерживаться условностей.

Он хотел снова подойти к Анне, но его задержала Строганова, сказав, что все мы ждали его более получаса, чтобы сесть за стол. Что он опоздал свыше всякой меры, хотя ему отлично известно, что в этом доме - из любви хозяина к порядку - соблюдается точность в расписании трапез.

Браццано, привыкший видеть в Строгановой беспрекословно повинующуюся его капризам рабу, - окаменел от изумления и бешенства.

Но не он один был так сильно изумлён. Сам Строганов пронзительно взглянул на свою жену и перевёл вопрошающий взгляд на сэра Уоми. Тот ответил ему улыбкой, но улыбнулись только его губы. Глаза, строгие, пристальные, с каким-то иным - несвойственным его всегдашней ласковости - выражением устремились на Браццано.

Побелевший от злости Браццано прошипел в ответ хозяйке дома:

- Я не привык выслушивать замечания нигде, а у вас в доме в особенности. - Он с трудом взял себя в руки, постарался улыбнуться, хотя вместо улыбки вышла гримаса, и продолжал уже более спокойно: - Я простудился и был болен эти дни.

Внезапно он встретился взглядом с Анандой и точно подавился чем-то, потом кашлянул и продолжал:

- Только несколько часов тому назад я почувствовал облегчение благодаря усилиям моего доктора, которого я имел удовольствие вам только что представить, Елена Дмитриевна, - поклонился он Строгановой. - Пусть это печальное обстоятельство будет мне извинением. Смените гнев на милость и...

Тут он направился прямо к Анне, намереваясь вести её к столу, и уже складывал свою правую руку калачиком, как ему опять не повезло. Откуда ни возьмись, вынырнула маленькая собачонка Строгановой, и Браццано споткнулся об неё и едва не полетел на ковёр.

Это было смешно, его грузная фигура точно склонилась в глубоком поклоне, полы фрака взметнулись, да вдобавок он ещё неловко зацепился за ножку стоявшего поблизости кресла и никак не мог разогнуться, - и я не выдержал и залился смехом, капитан мне вторил, оба Джел-Мабеда и сам хозяин, а за ними и многочисленные родственники надрывались от хохота. Только сэр Уоми и оба моих друга хранили полную серьёзность. Сэр Уоми подошёл к хозяйке дома, поклонился и предложил ей руку, чтобы вести к столу.

Я взглянул на капитана, находясь под впечатлением величавых, полных достоинства и спокойствия манер сэра Уоми; но капитан сам приковался взглядом к его фигуре, будучи, очевидно, во власти обаяния сэра Уоми.

Пока доктор Бонда помогал Браццано выпрямиться, что удалось не без труда, Ананда подошёл к Анне, точно так же поклонился, как сэр Уоми её матери, слегка склонив голову, и подал ей руку.

Как они были прекрасны оба! Так же прекрасны, как в первый музыкальный вечер у князя, в день приезда Ананды. Я забыл обо всём, улетел куда-то, стал "Лёвушкой-лови ворон" и внезапно услышал голос Флорентийца.

"Ты видишь сейчас величие и ужас путей человеческих. Ты видишь, что всякий - идя своим путём - может постичь истинное знание, но только тогда, когда преданность стала уже не просто одним из его качеств, но основною из осей всего его существа. Осью главной, на которой зиждется и развивается творчество человека. Учись различать пути людей. И помни, что никто тебе не друг, никто тебе не враг, но всякий человек тебе Учитель".

Я рванулся было вперёд, туда, где слышал голос, но И. крепко держал меня под руку, а капитан удивлённо смотрел мне в лицо.

- Вам, Левушка, нехорошо? Что-то вас расстроило? - тихо спросил он меня.

- Вот видишь, как необходима внимательность. Держи руку Флорентийца в своей, как будто бы он рядом, - шепнул мне И.

- Нет, капитан, я вполне здоров, - ответил я своему другу. - Это Бог наказал меня за то, что я так потешался над Браццано.

- Ну, если уж Богу стоит вмешиваться, - возразил, смеясь, капитан, - то только разве затем, чтобы покарать этого наглеца и шарлатана, а никак не наказывать невинных младенцев за вполне оправданный смех.

Между тем сэр Уоми уже входил в двери столовой. Уже и Ананда с Анной намного опередили нас, а Браццано со своим доктором всё ещё оставался на месте.

Браццано тяжело дышал, что-то резко говорил по-турецки своему спутнику, который старался его успокоить.

- Ваши снадобья что-то мало помогают, - вдруг насмешливо сказал Браццано по-русски. - Вот, говорят, доктор И. обладает совершенно волшебными лекарствами, - нагло глядя на И., продолжал он. - Не удостоите ли вы, доктор И., меня своим вниманием. Весь Константинополь только и говорит об объявившихся новомодных докторах-чудотворцах.

- Не знаю, в какой степени испытали на себе влияние новой медицины те сплетники, что говорили вам о ней. Но, думаю, вы и сами имели случай испытать на себе силу нашего воздействия. Мне было бы только жаль, если бы вам пришлось подвергнуться опыту сэра Уоми. Это было бы для вас катастрофой, - очень вежливо и мягко, точно не замечая наглости Браццано, ответил И.

- Вы так думаете? - криво усмехаясь, сказал Браццано, двигаясь вместе с нами в столовую. - Я буду иметь сегодня случай доказать вам, насколько вы заблуждаетесь, полагаясь на высокий авторитет вашего сэра Уоми, - продолжал Браццано. - Я и шёл сюда только затем, чтобы перемолвиться с ним словечком. Я оставляю сие приятное удовольствие до ужина, по крайней мере будет потеха.

Ненависть, точно он хотел испепелить И., сверкала в его глазах.

Мы вошли в столовую. Сэр Уоми уже сидел рядом с хозяйкой, возле него сидели Анна с Анандой, рядом с матерью расположились любимчик со старшей сестрой, затем все пятеро сыновей с жёнами и оба турка. Напротив сэра Уоми И. посадил нас с капитаном; сам сел возле меня, а справа от него уселся Строганов, указав место Браццано и его доктору.

Увидев, что ему отвели место в конце стола, Браццано скрипуче засмеялся.

- Сегодня всё не так, как обычно. Не знаете ли, Елена Дмитриевна, почему это всё сегодня навыворот? - обратился он к хозяйке, стараясь держаться в границах приличия и всё ещё сдерживая бешенство.

- Ба, да что это? Где же ваш жемчуг? Ах, и браслеты вы сняли? Но ведь вы так любите драгоценности! Что всё это значит?

- Я любила прекрасные, как мне казалось, вещи до вчерашнего дня, когда убедилась, что была недостойно обманута человеком, который уверял меня в своей дружбе. Я заплатила ему большие деньги за драгоценности, а они оказались медью и стекляшками, - ответила Строганова холодно и презрительно. - И тогда же я дала себе слово носить только то, что подарил мне мой муж. Только эти украшения и оказались подлинными.

Со всех сторон послышались изумлённые и негодующие восклицания.

- Вы говорите что-то такое, чего сами, должно быть, не понимаете. Вещи, которые вы носили, выбирал я. А уж я-то - знаток, - дерзко ответил Браццано, швыряя вилку на стол.

Строганов встал с места, желая призвать наглеца к вежливости, но сэр Уоми сделал ему знак, и он покорно, молча опустился на стул.

- Быть может, вы и знаток, но меня вы обманули, - тихо, но четко и твёрдо произнесла Строганова.

- Это детские разговоры. За ваши драгоценности можно купить княжество. Может быть, вы станете утверждать, что и эта вещь не драгоценная? - ткнул он вилкой в сторону Анны, указывая на сверкавший на её руке браслет.

- Эта вещь - подлинная драгоценность. Но она никогда вам не принадлежала, - раздался спокойный голос сэра Уоми. - Она была украдена; и вы отлично знаете, где, кем и когда. Это вас не остановило, и вы отдали её одному из надувающих вас шарлатанов, чтобы он сделал из неё любовный приворот. Судя по настроению обладательницы прекрасной руки, на которую он надет, вы сами, думаю, можете убедиться, пользуетесь ли вы симпатией и каковы ваши шансы сделаться мужем Анны, - всё так же спокойно продолжал сэр Уоми.

Браццано так отвратительно заскрежетал зубами, что я невольно закрыл уши руками.

- Кто же это донёс вам на меня? И почему меня не арестовали, если я подбираю похищенные вещи? - дерзко выкрикнул он, весь багровый от злости.

- О том, что вы похитили эту вещь, сказал мне её владелец. А что касается ареста, то большая часть вашей бесчестной шайки сейчас уже изловлена и главари её бегут из Константинополя. Самый же главный из них - вы - не только ногами передвигать, но и разогнуться не может как следует.

Браццано из багрового сделался белым, потом снова то багровел, то белел от видимых усилий встать, но всё равно сидел, как приклеенный, наклонившись к столу и дико вращая головой, которая одна ему ещё повиновалась.

- Вот финал вашей преступной жизни, - продолжал сэр Уоми. - Вы втёрлись в прекрасную, дружную, честную семью. Чудесной чистоты женщину, Елену Дмитриевну, вы погружали день за днём в подлый гипноз. Пользуясь её робостью и добротой, вы превратили её в сварливое, отравляющее жизнь всей семье, капризное существо. Вы развратили её младшего сына, заманив его в сети дружбы, и сделали из них обоих себе прислужников.

Вам было дано Анандой три дня на размышления. Вы ещё могли выбраться из ада своих страстей, а иначе и нельзя назвать вашу разнузданную жизнь.

Вы пленились красотой женщины и решили заманить её в любовные сети, вызвав на бой всё чистое и светлое, что защищает её. Мы пришли сюда по вашему призыву. И теперь доказываем вам, чего стоит власть, приносимая злом, обманом, воровством, убийством, которой вы так добивались.

Вам сказали правду. Всё то, что было дано вами Елене Дмитриевне, - как талисманы ваших знаний и власти, - всё вздор, уничтожаемый истинным светлым знанием. Как дым разлетелся ваш суеверный наговорный вздор, оказавшийся вдобавок медью вместо золота.

Вы уверяли Леонида, что феска его ни в каком огне сгореть не может, что его чёрные жемчужина и бриллиант - вещи вечности.

- И сейчас утверждаю это, - прокричал Браццано, нагло перебивая сэра Уоми.

- Хотите испытать силу ваших знаний? - спросил сэр Уоми.

- Хоть сию минуту, - раздувая ноздри, с видом бешеного быка орал Браццано.

- Левушка, сними феску с головы Леонида, а вы, капитан, снимите с его левой руки кольцо и положите всё ну хотя бы на эту серебряную тарелку, - сказал сэр Уоми, подавая мне через стол большое серебряное блюдо, с которого он снял высокий хрустальный кувшин.

Пока мы с капитаном обходили длинный стол, чтобы подобраться к любимчику Леониду, спутник Браццано, уже давно нетерпеливо ёрзавший на своём стуле, тихо говорил ему:

- Оставьте, уйдём отсюда; не надо никаких испытаний. Ведь вы опять почти согнулись.

- Замолчите или я сейчас пристрелю вас, - зарычал Браццано в ответ.

Я подошёл к Леониду, имя которого я узнал только сейчас, снял феску безо всякого труда и положил её на блюдо.

Казалось, это очень удивило Браццано; он как будто ожидал, что феску будет не снять с головы юноши. Я вспомнил, как напялил на меня Флорентиец шапку дервиша, которую я действительно не мог снять, и поневоле засмеялся. Мой смех лишил Браццано остатков самообладания. - Посмотрим, засмеетесь ли вы через час, - прошипел он мне.

Капитан что-то долго не мог снять кольцо. Но сэр Уоми, перегнувшись, посмотрел пристально на Леонида, - и кольцо в тот же миг лежало рядом с феской.

По указанию сэра Уоми я поставил блюдо в широкий восточный камин. Он встал, обсыпал вещи уже знакомым мне порошком и поджёг.

Вспыхнуло большое, яркое пламя. Будто не одна маленькая феска горела, а целый сноп соломы. Смрад, но не от горелой материи, а точно запах падали, заставил всех зажать носы платками. Раздались два небольших взрыва, и пламя сразу погасло. Я распахнул по указанию И. окно. Через некоторое время воздух очистился, и я подал сэру Уоми блюдо, которое он велел мне отнести Браццано, что я и исполнил, поставив блюдо перед ним на стол.

Вернувшись на место, я полюбопытствовал, почему капитан так долго не мог снять кольцо. Он ответил, что если бы не повелительный взгляд сэра Уоми, он и вовсе бы его не снял. Глаза злодея Браццано жгли ему руки, как огонь; да и кольцо сидело на пальце Леонида, точно его приклеили вечным клеем.

На блюде перед Браццано лежали жалкий, скрюченный кусочек меди, осколки чёрного стекла и бесцветный камень, похожий на кусок гранёного стекла. Фески не было и помину, если не считать горсти чёрной золы.

- Уйдёмте, прошу вас, Браццано; или хотя бы отпустите меня, чтобы я мог привести помощь, - умолял приятель.

- Вы попросту глупец. Не видите разве, что всё это шарлатанство? Что могут сделать эти шантажисты против моего амулета? - заорал Браццано, вытаскивая дрожащей рукой из жилетного кармана треугольник из золота, в котором сверкал огромный чёрный бриллиант.

По лицу сэра Уоми точно прошла молния. Снова его глаза стали ярко-фиолетовыми.

- Не желаете ли испытать силу вот этого талисмана? - спросил Браццано сэра Уоми, держа в руках дивный камень, сверкавший, точно молнии, в огне ламп и свечей.

- Подумайте ещё раз о вашей жизни, Браццано, о всей вашей жизни; и о том, что вы делаете сейчас. Вы отлично знаете, что эта вещь украдена у одного венецианца. Вы знаете, что её венчали когда-то крест и звезда - символы любви. Вы знаете, кто кощунствовал и надругался над этой вещью, отрубив крест и звезду, и какая судьба свершилась над ним. - Твёрд, тих, почти ласков был голос сэра Уоми, и глаза его с состраданием смотрели на Браццано.

Тем временем ужин, за которым почти никто ничего не ел, кончился.

- Судьба свершилась? Глупость его свершилась, - злорадствовал Браццано. - Дуракам туда и дорога! Не Боженька ли ваш поможет вам сейчас сразиться со мною? - продолжал орать вне себя Браццано.

Он положил на блюдо свой камень, от которого словно пошли брызги всех цветов, от светлого до багрово-алого. Глаза всех были прикованы к необычайной игре дивного бриллианта.

- Ха, ха, ха! Ну, вот моя ставка за власть. Если ваш огонь превратит мой камень в такой же прах, - указывая на золу, издевался он, - продаю вам свою душу. Если же вещь сохранит свою силу, то есть мою власть, - вам не уйти, и вы мой раб, - дёргаясь, с пеной у рта, орал Браццано.

Лицо сэра Уоми стало суровым; глаза метали искры не меньшей яркости, чем искры, испускаемые камнем.

- В последний раз прошу вас, несчастный вы человек, одумайтесь. Идут последние минуты, когда вы ещё можете избавить себя от непоправимого зла. Сейчас я ещё в силах спасти вас, но после уже ни я и никто другой не сможет протянуть вам руку помощи.

- Ага, струсили, сэр спаситель, - хохотал Браццано. - Бессильны, так заблеяли овечкой! Ну, позовите к себе вашего Спасителя, авось тот покрепче будет.

Не успел он договорить кощунственной фразы, как Ананда подал блюдо сэру Уоми. Тот наклонился над ним, перебросил какой-то тоненькой деревянной палочкой, бриллиант на свою тарелку, придержал его этой палочкой и, достав небольшой флакон, облил чем-то бесцветным камень. Поднеся свечу, он поджёг жидкость, и она горела на его тарелке тихо и ровно, точно спирт.

Браццано, не спуская глаз с огня, молчал; но лицо его выражало такую муку, будто жгли его самого.

Я посмотрел на сэра Уоми и был поражен тем выражением сострадания, которое отражалось на его чудесном лице.

Огонь погас. Сэр Уоми велел мне протереть оставшийся невредимым бриллиант и подать его Браццано.

- Что же, цел? Чья взяла? Кто кому будет теперь рабом? - хрипел Браццано, дрожащими руками вырвав у меня своё сокровище.

Но едва он прикоснулся к нему, как с диким криком уронил на стол.

- Дьявол, дьявол, что вы с ним сделали? - завопил он. как зверь.

Сэр Уоми протянул руку и тихо сказал:

- Умолкни. Я предупредил тебя, несчастный человек, что теперь никакая светлая сила тебя уже спасти не может. Ты не способен вынести прикосновения любви и света и умрёшь мгновенно. Последнее, чем я могу помочь тебе, - это уничтожить мерзкую связь между тобою и теми, потерявшими человеческий облик, предавшимися чёрной магии кощунственными существами, которым ты обещал отдать жизнь за власть, славу и богатство.

Он велел мне палочкой, которую мне подал, снять феску с головы Браццано и бросить её в камин. Я обсыпал её порошком и по приказанию И. вернулся на место.

- Я ничего не сделал с вашим камнем, - снова заговорил сэр Уоми. - Просто тот наговор, который - как вы уверяли - превышает все силы света, оказался ничтожным обманом, а не истинным знанием. Вы совершили два больших преступления. Вы отдали два - правда, украденных вами, - состояния и обещались быть семь лет в рабстве у шарлатана и кощунника, давшего вам камень. Теперь вы видите, куда это всё привело вас. Подойдя к камину, сэр Уоми поджёг порошок. Никогда не забуду, что произошло через миг. Раздался грохот, точно разорвался снаряд. В чёрном дыму камина завыл ветер. Женщины вскрикнули, - но вой продолжалось несколько коротких мгновений.

- Сидите все спокойно. Никакой опасности нет, - раздался голос сэра Уоми.

Когда дым рассеялся, все взоры обратились к Браццано. Совершенно идиотское и скотское выражение было на его лице.

- Возьми флакон, Левушка, протри этим платком лоб, лицо и шею несчастного, - сказал сэр Уоми, подавая мне через стол небольшой пузырёк и платок.

Побеждая отвращение, с состраданием, которое разрывало мне сердце, я выполнил приказание.

Через некоторое время лицо несчастного стало спокойнее, пена у рта исчезла. Он озирался по сторонам, и всякий раз, как взгляд его падал на чудесный бриллиант, его передёргивало; нечто вроде отвращения и ужаса мелькало на его лице, как будто в сверкающих лучах камня он видел что-то устрашавшее его.

Некоторое время среди царившего молчания слышалось лишь прерывистое дыхание Браццано, да изредка не то стон, не то вздох.

- Молодой человек, - внезапно обратился он ко мне, - возьмите от меня этот камень. Только в одном вашем сердце было милосердие, и вы не побрезговали мною. Я не говорю о трёх этих людях, - указал он на сэра Уоми, Ананду и И., - От их прикосновения я бы умер. Но здесь сидят те, кого я баловал немало, как например любимчика Леонида. И ничего, кроме ужаса и страха, как бы моя судьба не испортила ему жизнь, я в его сердце сейчас не читаю. В одном вашем сердце, в ваших глазах я вижу слезу сострадания. Спасибо. Возьмите эту вещь, пусть она сохранит вас в жизни, напоминая вам, как я погиб.

- О, нет, нет, этого не может быть! Не может погибнуть человек, что бы он ни сделал, если он встретил сэра Уоми. Я буду молить моего великого друга Флорентийца, наконец упрошу Али помочь вам. Прошу вас, не отчаивайтесь, - заливаясь слезами, сорвался я с места, точно подхваченный бурей. И никто не успел опомниться, как я обнял Браццано за шею и поцеловал его. Я стал перед ним на колени, призывая мысленно Флорентийца и моля его облегчить судьбу несчастного. Из глаз Браццано скатились две слезы.

- Это первый чистый поцелуй, который мне дали уста человека, - тихо сказал он. - Освободите же меня, возьмите камень, он меня невыносимо давит; пока он будет тяготеть надо мною, я жить не смогу.

Я посмотрел на сэра Уоми, вспоминая, как он говорил, что следует быть осторожным, принимая от кого-то вещи.

- Вещь, Левушка, сама по себе теперь безвредна. Но принимая её, ты берёшь на себя обет сострадания всем несчастным, гибнущим в когтях зла. И взяв её сегодня, ты должен будешь идти путём не только борьбы со злом, но и защиты всех страдальцев, закрепощенных страстями и невежеством, - сказал он мне.

- Когда Флорентиец бежал со мной через поля, спасая меня от смерти, он не дожидался моих просьб. Когда Ананда дал мне одежду дервиша, он нёс мне милосердие, о котором я его не просил. Когда он и И. вызвались помочь моему брату, они, как и вы, сэр Уоми, шли легко и просто. Я мал и невежествен, но я рад служить Браццано - вот этому, освобожденному вами, - и не вижу в этом подвига; так же как я буду стараться защищать и утешать всех падающих под тяжестью собственных страстей.

В то время как я говорил это, я увидел, что рука спутника Браццано тянется по скатерти к камню. Зрелище этой красной, волосатой руки, выпяченных, что-то шептавших губ, с вожделением, жадностью и каким-то тайным страхом глядящих на камень выпуклых глаз и вытянутой вперёд маленькой головки доктора Бонда было так отвратительно и вместе с тем мерзко-комично, - что привлекло внимание всех, и многие стали невольно смеяться.

Заметив, что его поведение всё равно привлекло всеобщее внимание. Бонда привстал, ещё дальше вытянул руку, но никак не мог ухватить камень. Обводя стол своими шарящими чёрными глазками, он сказал:

- Браццано, не делайте глупостей; подайте мне камень. Я его спрячу, а потом передам куда надо, - и снова всё будет хорошо.

Он, видимо, старался переменить свою неудобную позу, но не имел сил разогнуться.

- Последняя просьба, сэр Уоми. Разрешите мальчику взять камень и развяжите меня с этим ужасным Бондой. Перед ним я не виноват ни в чём. Скорее, он ввергал меня во всё новые и новые бедствия, - сказал Браццано.

- Вы уже освобождены от всех гадов, что шипели вокруг вас. Вспомните: когда вы несли на себе этот камень, впервые став его владельцем, вы встретили высокого золотоволосого человека. Что он сказал вам? - спросил сэр Уоми.

- Я отлично помню, как он сказал мне: "Добытое кровью и страданием, кощунством и грабежом не только не принесёт счастья и власти; оно несёт рабство, яд и смерть самому владельцу. Если чистый поцелуй сострадающего сердца не осушит слезу на твоей щеке - страшен будет твой конец!" Тогда я не придал никакого значения этим словам и смеялся ему в лицо. Теперь - свершилось, - закончил Браццано.

- Приказать мальчику я не могу, как не внушал я ему этот поцелуй сострадания. Он сам - только он один - может решить в эту минуту свой вопрос, - ответил сэр Уоми.

Я взглянул на сэра Уоми, но он не смотрел на меня. Глаза И. и Ананды, Анны, Строганова были тоже опущены вниз. Никто не хотел или не мог помочь мне в этот трудный момент. Я взглянул на капитана и увидел, что только его глаза, полные слёз, смотрели на меня так ободряюще, так ласково, что мне сразу стало легко. Я собрал все силы, позвал Флорентийца и... точно увидел его улыбающимся в круглом окне. Я засмеялся от радости, взял камень и сказал Браццано:

- Я исполню легко и весело ваше желание. Но у меня нет ничего, что я мог бы предложить взамен. Что будет в моих маленьких силах - я буду рад для вас сделать.

На лице Бонды отразилось злобное разочарование, и он убрал, наконец, свою руку.

- Ступайте отсюда, - тихо сказал ему сэр Уоми. - А вы, капитан, помогите Браццано добраться до дому и вернитесь сюда, - обратился он к моему доброму другу.

- Браццано, всё, что я могу для вас сделать, - это помочь вам укрыться в Тироле у моих друзей. Если вы хотите, капитан даст вам каюту на своём пароходе и довезёт вас до С. Там вас встретят и проводят до места, где ваши сообщники не дерзнут вас преследовать, - сказал сэр Уоми.

- Выбора у меня нет, - ответил тот. - Я согласен. Но ведь всё равно меня и там найдут и убьют мои вчерашние спутники, - безнадёжно, опустив голову и помолчав, прибавил он.

- Идите смело и ничего не бойтесь. Страшно не внешнее, а внутреннее ваше разложение, - всё так же тихо и твёрдо сказал сэр Уоми.

Капитан подошёл к Браццано, помог ему встать и увёл из комнаты, поддерживая его согнувшееся по-стариковски тело.

Вслед за их уходом все встали из-за стола, и часть общества перешла в кабинет Строганова. Когда все сели, я увидел, что кроме моих друзей здесь только муж и жена Строгановы, Анна и Леонид.

- Анна, во многом, что произошло сегодня, есть часть твоей вины, - сказал сэр Уоми. - Два года назад Ананда сказал тебе, чтобы ты покинула этот дом и сожгла феску Леонида. Ты не сделала ни того, ни другого. Но ты одержала над собой другую победу, - и у Ананды была ещё возможность взять на себя охрану твоей семьи. Когда он приехал сейчас, чтобы радостно увезти тебя в Индию, где ты должна была начать иную полосу жизни, он нашёл тебя в сомнениях, ревности, мыслях о своей молодости и красоте, увядающей без личного счастья.

Тот кусок материи, что прислал Али, я не могу тебе передать. Из неё шьют в Индии хитоны людям, видящим счастье жизни в освобождении от страстей. Ты же стала жаждать страсти.

Остальное - буря, от которой тебя спас Ананда и куда ты дала себя увлечь Браццано, - то только твоя тайна; и о ней говорить я здесь не буду.

Теперь трудись ещё семь лет, учись, работай в гуще простой жизни серых дней. Помоги Жанне достичь самообладания и храни пока её детей. Помогай князю; не дичись людей и не мечтай о жизни избранных. Не скупись на музыку; расточай людям сокровища своего дара. Играй и пой им, но не бери денег за свою музыку.

Нет времени, нет пространства как ограничения на пути вечного совершенствования человека. Радуйся, что испытание пришло сейчас и раскрыло тебе самой, как шатко твоё сердце.

Не плачьте, Елена Дмитриевна. Тяжёлый и страшный урок вам показал, как, решившись на компромисс, будешь всё глубже увязать в нём и кончишь падением.

Внесите теперь мир в свою семью, которую вы разбили. И поставьте своего младшего сына в нормальные условия, он должен трудиться. А для мужа постарайтесь быть доброй и заботливой сестрой милосердия, так как это по вашей вине он считает себя больным, на самом же деле ваш вечный страх заразил и его и выразился в мнимой болезни.

Это были последние слова сэра Уоми.

В дверях комнаты появилась высокая фигура капитана. Сэр Уоми ласково ему улыбнулся, простился со всеми, и мы вышли на улицу, отказавшись от экипажа Строганова.

Я был счастлив вырваться из этого дома на воздух. Увидя небо в звёздах, вспомнил Флорентийца, как ехал с ним в повозке, ночью, по степи, к Ананде.

Каким тогда я чувствовал себя одиноким и брошенным! Теперь же, - ощутив, как нежно взяли меня под руку И. и капитан, как ласково смотрели на меня сэр Уоми и Ананда, - чувствовал себя в их защитном кольце, словно в неприступной, радостной крепости.

Я ещё раз мысленно поблагодарил Флорентийца, который дал мне возможность узнать всех этих людей и жить подле них.