Представления о дуальности структуры позволяют иначе взглянуть на факторы, обеспечивающие и поддерживающие социальный порядок в условиях социокультурной динамики радикального модерна. В отличие от Т. Парсонса, полагавшего, что порядок поддерживается усвоенными в ходе социализации ценностями, которые выступают как мотивационные ориентации личности, Гидденс считает, что устоявшиеся, типичные образцы социального поведения детерминированы самим социальным воспроизводством, его рутиной. Рутина — социальные практики, основанные на бездумном характере повседневного взаимодействия.
По Гидденсу, рутинизация социальных практик становится условием социальной стабильности в условиях крайнего динамизма и разрывах, характерных для радикального модерна. Она обеспечивает адекватное взаимное восприятие поступков индивидов и не требует при этом приведение рациональных аргументов.
Гидденс считает, что рутина является важным фактором непрерывности социального воспроизводства. Если рутинные социальные практики к тому же освящены традицией, то они ещё сильнее связывают прошлое и настоящее, обеспечивая преемственность в социальном воспроизводстве. «Рутина, — пишет Гидденс, — обеспечивает целостность личности социального деятеля в процессе его (ее) повседневной деятельности, а также является важной составляющей институтов общества, которые являются таковыми лишь при условии своего непрерывного воспроизводства».
В связи с этим, социолог предложил стратификационную модель социально активной личности, что подразумевает рассмотрение рефлексивного мониторинга, рационализации и мотивации действия как устойчивой системы процессов, включенных, по мнению социолога, в повседневные действия индивида.
Под рефлексивным мониторингом деятельности социолог понимает сознательное отслеживание агентами не только своей деятельности, но и ожидание, что и другие агенты поступают аналогичным образом. Кроме того, отслеживаются и социальные контексты, в которых происходит деятельность.
Под рационализацией действия подразумевается компетентность в поведении — агенты в состоянии объяснить, что они делают, и понимать то, что делают другие. Вместе с тем она позволяет на уровне сознания индивидов представить процесс взаимодействия как в определенной степени непредсказуемый процесс, зависящий также от неопределенных, изменчивых условий его протекания. В итоге рефлексивный мониторинг вместе с рационализацией позволяют агенту, контролируя свою деятельность, соизмерять свои желания с возможностями в контексте взаимодействия с другими людьми.
Социолог отделяет рефлексивный мониторинг и рационализацию действия от его мотивации — желаний, которые к нему побуждают. По его мнению, мотивы напрямую не связаны с рефлексивным мониторингом и рационализацией, а, скорее, относятся к потенциалу действия, по большей части порождая общие планы или проекты. Большинство повседневных действий напрямую не мотивировано. В то же время бессознательная мотивация — значительная черта поведения человека.
Подобная трехкомпонентная модель действующей личности, как полагает Гидденс, позволяет представлять социальные практики более гибко. Они включают в себя преднамеренные действия и непреднамеренные последствия, факторы упорядочения разрывов и хаоса.
По Гидденсу, его концепция агента позволяет преодолеть жесткий детерминизм парсоновской теории действия, которая является «мнимо волюнтаристской». В ней мотивация индивида всецело обусловлена его субъективностью, при этом игнорируется фактор рефлексивного отслеживания в поведении индивида.
«Понятие рутинизации, закрепленное на уровне практического сознания, — пишет Гидденс, — представляется нам существенным с точки зрения теории структурации». Социолог вводит понятие практическое сознание, обозначающее то, что агенты подразумевают, но не могут выразить словами, т.е. это «рефлексивный контроль за собственным поведением». Этого понятия нет ни в структурных парадигмах, ни в концептуальном аппарате социального психоанализа, хотя ему наиболее близко понятие «предсознательного». Между тем оно позволяет дать более тонкую трактовку природы сознания человека и, соответственно, дать более адекватную интерпретацию его поведению в условиях социокультурнои динамики радикального модерна.
По Гидденсу, нет жесткой границы между практическим сознание и сознанием дискурсивным: «Дискурсивное сознание связано с теми формами вспоминания, которые возможно выразить вербально. Практическое сознание включает вспоминания, к которым субъект имеет доступ в процессе действия, не будучи способным выразить то, что он или она таким образом "знают"». Практическое сознание связано с тем, что, как правило, рутинно делается.
В условиях радикального модерна толчком к дерутинизации могут быть последствия природных катаклизмов или шок, вызванный от контакта с элементами иной культуры под влиянием глобализации. При этом не происходит мгновенная элиминация традиционных социальных практик. Начинается процесс их замещения новыми практиками, что в итоге приводит к новой рутине и обновленному социальному порядку.
И все же рутинные социальные практики приобретают существенно более короткие временные масштабы в результате перехода общества в состояние постмодерна.
Рельефно выраженным проявлением дерутинизации является то, что в общественном сознании пошел процесс «детрадиционализации». Хотя сами традиции могут сохраняться, но они утрачивают свое прежнее содержание и потому перестают выполнять функцию значимых авторитетов, поддерживающих порядок, задающих строгие, предсказуемые модели поведения. «Традиция, лишенная содержания и подвергшаяся коммерциализации, превращается либо в часть исторического наследия, либо в китч — безделушки из сувенирного магазина в аэропорту».
«Детрадиционализация» способствует образованию прерывистости, разрывам в общественном сознании. Становится очевидным, что формирующиеся нелинейное, плюралистическое общественное сознание с уникальными, индивидуальными пластами, с разрывами и парадоксами в принципе отлично от прежнего общественного сознания, представлявшему собой, как было выше отмечено, относительно целостную систему.
При этом неизбежно имеет место факт неравномерного развития разных секторов в социальных структурах. Так в действительности и происходит, если посмотреть на изменяющиеся российские реалии. Институты парламентаризма для значительного числа россиян оказываются пока далеко не востребованными. На уровне своих повседневных социальных практик люди не могут их воспроизводить и поддерживать. Вместе с тем, они не ощущают на себе должного влияние желанного государственного патернализма, к которому они адаптировались посредством прежних социальных практик и которые видятся им как параметры рутины и порядка. Поэтому не удивительно, как свидетельствуют социологические исследования, что основная масса россиян ратует за доминирование государственного управления. Другое дело, что в контексте увеличения динамической сложности нам может не нравиться медленная дерутинизация социальных практик, связанных с коллективистскими и патерналистскими традициями. Но такова особенность современности в России. Отсюда следует, что нельзя, например, реально демократизировать политические структуры без предварительного овладения индивидами демократическими практиками и принципами в повседневной жизни на микроуровне, которые, по сути, только и могут воспроизводить демократические институты, демократические не по вывеске и формальным признакам, а по существу — по утверждению в них рутинных социальных практик демократического толка.
