Апреля 1996 года. 5360 метров

 

Чем более невероятна ситуация и чем выше требования, предъявляемые [к альпинисту], тем более сладок прилив крови после освобождения от всего этого напряжения. Потенциальная опасность служит только для обострения самоосознания и самоконтроля индивидуума. Возможно, это является логическим обоснованием всех рискованных видов спорта: вы намеренно повышаете планку напряжения и концентрации, чтобы очистить сознание от всего тривиального. Такие действия представляют собой модель жизни в уменьшенном масштабе, но с одной оговоркой: в отличие от вашей обыденной жизни, где ошибки, как правило, можно компенсировать или исправить путем компромиссных решений, эти ваши действия, пусть даже на краткий миг, балансируют на грани жизни и смерти.

А. Альварес «Свирепый Бог. Исследование самоубийства»

 

Восхождение на Эверест является длительным, нудным процессом, похожим больше на работу над гигантским техническим проектом, чем на альпинизм, каким я знал его раньше. С учетом обслуживающих нас шерпов, команда Холла насчитывала двадцать шесть человек, и обеспечение каждого едой и кровом для поддержания хорошего самочувствия на высоте 5360 метров, в сотне миль пешего пути от ближайшей дороги, не было подвигом. Однако Холл был непревзойденным квартирмейстером и получал удовольствие от решения сложных задач. В базовом лагере он сосредоточенно изучал кипы компьютерных распечаток, в деталях описывающих систему материально-технического обеспечения: меню, запасные части, инструменты, медикаменты, оборудование связи, расписание грузоперевозок, пригодность яков. Прирожденный инженер, Роб любил технику, электронику и всякого рода безделушки; он проводил свободное время, постоянно копаясь в системе электропитания или перечитывая старые издания «Популярной науки».

В соответствии с традицией, установленной Джорджем Мэллори и большинством других покорителей Эвереста, стратегия Холла состояла в том, чтобы организовать осаду горы. Шерпы должны были постепенно обустроить четыре лагеря, расположенные выше базового (каждый следующий приблизительно на 600 метров выше предыдущего), доставляя из лагеря в лагерь неподъемные грузы: продовольствие, топливо для кухонь, кислород – до тех пор, пока все необходимое не будет заготовлено на Южной седловине на высоте 7920 метров. Если все пойдет в соответствии с хорошо отлаженным планом Холла, то через месяц мы должны будем приступить к штурму вершины, стартуя из этого самого высокого (четвертого) лагеря.

Хотя нас, клиентов, не приглашали принять участие в перетаскивании грузов^[21] в верхние лагеря, но для акклиматизации перед штурмом вершины нам необходимо было совершить ряд подъемов выше базового лагеря. Роб объявил, что первая из этих акклиматизационных вылазок назначена на 13 апреля – это будет однодневный переход в первый лагерь, который раскинулся на самом верхнем выступе ледопада Кхумбу, по вертикали на полмили выше базового.

Вторую половину дня 12 апреля – мой сорок второй день рождения – все занимались подготовкой альпинистского снаряжения. Мы разложили свои принадлежности среди валунов, чтобы рассортировать одежду, отрегулировать альпинистские системы, оснастить их страхующими веревками, приладить кошки к ботинкам (кошки представляют собой решетку из стальных двухдюймовых шипов, прикрепляемую к подошве каждого ботинка для устойчивости на льду). Лагерь стал похож на портовый склад во время распродажи дорогого спортивного снаряжения. Я был удивлен и обеспокоен, увидев, что Бек, Стюарт и Лу распаковывают новенькие супермодные альпинистские ботинки, которые, по их собственному признанию, были еще не ношенными. Я подумал: знают ли они, что их ждет в походе на Эверест в неопробованной обуви? Тремя неделями раньше я сам побывал в экспедиции в новых башмаках и на собственном печальном опыте узнал, что тяжелые и жесткие альпинистские ботинки, пока их разнашиваешь, могут доставить массу неприятностей, включая кровавые мозоли.

Стюарт, молодой канадский кардиолог, обнаружил, что его кошки не подходят к новым ботинкам. К счастью, применив свой обширный набор инструментов и немалую изобретательность, Роб приклепал к кошкам специальные планки, что сделало их пригодными к употреблению.

Складывая свой рюкзак для завтрашнего дня, я узнал, что лишь несколько моих товарищей по команде, несмотря на обязательства, которые накладывали на них семейное положение и ответственная работа, в прошлом году имели возможность подняться в горы не раз и не два. Хотя каждый, казалось, был в прекрасной физической форме, обстоятельства заставили их проделать массу тренировок на тренажерах и вымотаться больше, чем на настоящих вершинах. Это привело меня в замешательство. Физическая подготовка является решающим компонентом альпинизма, но существует еще много других равно важных элементов, ни один из которых нельзя освоить в спортзале.

Наверное, это все мой снобизм, журил я себя. В любом случае, было ясно, что все мои товарищи по команде взволнованы, так же как и я, ожидая завтрашнего утра, чтобы вонзить свои кошки в настоящую гору.

Наш маршрут до середины горы пролегал по леднику Кхумбу. На высоте 7000 метров верхнюю оконечность ледника обрисовывает глубокая щель, которая образуется по мере того, как масса льда скользит и отступает от отвесной стены, оставляя зазор между ледником и скалой. Эта великая ледовая река на протяжении двух с половиной миль «течет» по относительно спокойной долине, называемой Западным цирком. Когда ледник медленно переваливает через бугор и опускается на напластования в основании Западного цирка, он разламывается, в результате чего в леднике возникает бесчисленное количество щелей или, иначе говоря, трещин. Некоторые из этих трещин достаточно узки, поэтому их можно было перешагнуть; другие – шириной до шести метров, глубиной более ста метров и протяженностью с полмили от одного конца до другого. Большие трещины могут стать досадным препятствием при восхождении, они представляют серьезную опасность, когда скрыты под настом, но за многие годы было доказано, что сложные задачи, которые ставят перед альпинистами трещины в Западном цирке, вполне предсказуемы и с ними можно справиться.

Совсем другие проблемы возникают при прохождении ледопада. Никакая другая часть маршрута к Южной седловине не страшила альпинистов больше, чем этот кусок. На высоте около 6100 метров, где ледник выползал с нижнего края Западного цирка, он круто обрывался в сверхстремительном падении. Это и был имеющий дурную славу ледопад Кхумбу – самая сложная, с точки зрения техники, часть маршрута. За день ледник перемещается к ледопаду на 100–120 сантиметров. Когда он трогается с места и соскальзывает с кручи, неравномерно прижимаясь к поверхности земли, там образуется множество ледяных обломков – хаотическое нагромождение гигантских неустойчивых глыб, называемых сераками, – некоторые из них размером с многоэтажный дом. Поскольку наш маршрут пролегал среди сотен этих неустойчивых башен – то под ними, то над ними, – каждое прохождение через ледопад было подобно игре в русскую рулетку: рано или поздно любой из этих сераков мог упасть без всякого предупреждения, и оставалось только надеяться, что ты не окажешься под ним, когда он свалится. В 1963 году Джейк Бритенбах, член команды Хорнбейна и Ансоулда, был раздавлен свалившимся сераком – это была первая жертва ледопада. С тех пор еще восемнадцать альпинистов нашли среди них свою смерть.

Прошлой зимой, как и в другие зимы, Холл провел консультации с руководителями всех экспедиций, планирующих восхождение на Эверест этой весной, и сообща они пришли к решению, что одна из команд будет отвечать за то, чтобы проложить и укрепить маршрут через ледопад. За эти хлопоты означенная команда получит по 2200 долларов от каждой экспедиции. В последние годы этот кооперативный подход стал использоваться довольно широко, если не повсеместно, но так было не всегда. Впервые одна из экспедиций задумала назначить цену другим проходившим по леднику командам еще в 1988 году. Тогда некая щедро профинансированная американская команда объявила, что любая другая экспедиция, которая намеревалась следовать по маршруту, проложенному американцами по ледопаду, должна будет выложить больше 2000 долларов. Участники некоторых экспедиций, оказавшиеся в тот год на горе и не захотевшие понять, что Эверест был уже не просто горой, но и товаром, пришли в бешенство. И самый громкий скандал устроил Роб Холл, который возглавлял маленькую бедную команду из Новой Зеландии. Холл возмущался тем, что американцы «оскверняли дух гор» и практиковали позорную форму альпинистского вымогательства, но Джим Фраш, чуждый сентиментальности адвокат, возглавлявший американскую группу, оставался непоколебим. В конце концов, Холл, скрепя сердце, согласился послать Фрашу чек и был допущен к проходу через ледопад. (Позже Фраш жаловался, что из Холла всегда было трудно выбить долги.)

Однако за два года Холл изменил свою точку зрения и увидел логику в том что ледопад превратился в платную дорогу. В период с 1993 по 1995 годы он и сам не раз вызывался прокладывать маршрут и сам взимал за это плату. Весной 1996 года Роб предпочел не брать на себя ответственность за ледопад и охотно заплатил положенную сумму руководителю конкурирующей коммерческой экспедиции^[22] шотландскому ветерану Эвереста Мэлу Даффу, взявшему на себя этот труд.

Задолго до того, как мы прибыли в базовый лагерь, команда шерпов, нанятых Даффом, проложила извилистый путь среди сераков, натянув больше мили веревок и установив около шестидесяти алюминиевых трапов на изломанной поверхности ледника. Трапы принадлежали предприимчивым шерпам из деревни Горак-Шеп^[23], которые получали отличную прибыль, сдавая их в аренду каждый сезон.

И вот в субботу, 13 апреля, в 4:45 утра я стоял в промозглом предутреннем сумраке у подножия легендарного ледопада, пристегнув к ботинкам кошки.

Бывалые матерые альпинисты, оставшиеся в живых после многих передряг, рекомендуют своим молодым протеже чутко прислушиваться к «внутреннему голосу», если те хотят выжить. Не счесть историй о том, как тот или иной альпинист решил остаться в своем спальном мешке, уловив некие зловещие вибрации эфира, и тем самым избежал катастрофу которая унесла остальных альпинистов, проигнорировавших дурное предзнаменование.

Я не сомневался в том, что надо прислушиваться к подсказкам подсознания.

Пока я ждал, когда Роб выйдет на маршрут, лед под ногами стал странно потрескивать, как будто маленькие деревца разламывались надвое и я вздрагивал всякий раз, когда из подвижных глубин ледника раздавались гул и громыхание. Проблема состояла в том, что мой внутренний голос был похож на писк маленького цыпленка: он кричал, что я близок к тому, чтобы расстаться с жизнью, и так бывало почти каждый раз, когда я зашнуровывал альпинистские ботинки. Поэтому я проигнорировал игру своего чрезвычайно богатого драматического воображения и вслед за Робом решительно шагнул в жуткий голубой лабиринт.

Хотя я никогда не бывал на таком страшном ледопаде, как Кхумбу, мне не раз приходилось подниматься на многие другие. Обычно они имеют вертикальные, а иногда и нависающие проходы, что требует немалой сноровки в использовании ледоруба и кошек. Разумеется, недостатка в отвесных участках на ледопаде Кхумбу не было, но все они были оборудованы трапами или перилами или теми и другими вместе, делая и традиционные инструменты, и технику ледовых восхождений в какой-то мере излишними. Я быстро усвоил, что на Эвересте даже веревка – главнейшее снаряжение альпиниста – использовалась весьма своеобразно. Обычно альпинисты связываются по два-три человека веревкой длиной около 50 метров, что делает каждого в связке лично ответственным за жизнь остальных; связывание таким способом при подъеме является серьезным делом, требующим большого доверия друг к другу. На ледопаде же было целесообразно, чтобы каждый из нас поднимался самостоятельно, не будучи физически связан ни с кем другим.

Шерпы Мэла Даффа закрепили стационарные перила, которые тянулись от подножия ледопада до его вершины. На поясе у меня была прикреплена страховочная веревка длиной около метра, с карабином на наружном конце. Безопасность достигалась не путем объединения в одной связке с товарищами по команде, а с помощью пристегивания карабина страховочной веревки к закрепленной стационарно веревке перил и скольжения по ней во время подъема. Поднимаясь таким способом, мы могли с максимально возможной скоростью преодолевать наиболее опасные участки ледопада, не вверяя при этом свои жизни товарищам по команде, чьи квалификация и опыт были неизвестны. Оглядываясь назад, могу сказать, что в течение всей экспедиции не было ни одного случая, чтобы у меня появилась причина прикрепляться к другому альпинисту. Хотя на ледопаде можно было обойтись минимумом традиционных альпинистских техник, зато он требовал совершенно новых навыков – например, умудриться в альпинистских ботинках и кошках пройти на цыпочках по трем шатким, вибрирующим трапам, проложенным в качестве мостов через пропасти. Там было много таких переправ, но привыкнуть к ним я не смог.

В какой-то момент, когда я в предутренних сумерках балансировал на неустойчивом трапе, мелкими шажками переступая с одной перекладины на другую, лед, поддерживающий трап на другом конце, начал дрожать, как при землетрясении. Секундой позже донесся раскатистый грохот – это откуда-то сверху, где-то совсем рядом, летел большой серак. Я замер, сердце готово было вырваться из груди, но сорвавшаяся глыба прошла в пятидесяти ярдах слева, вне поля зрения, не причинив никакого вреда. Подождав несколько минут, чтобы успокоиться, я продолжил путь к дальнему концу трапа.

Факт непрерывного и зачастую интенсивного продвижения ледника добавлял элемент неопределенности каждому переходу по трапам. Поскольку он постоянно находился в движении, трещины иногда сжимались, сгибая трапы, как зубочистки; а бывало, трещина расходилась, предоставив трапу болтаться в воздухе. Под горячими лучами послеполуденного солнца лед около крепежных деталей^[24] для установки трапов и подвешивания веревок обычно подтаивал, и, несмотря на ежедневный контроль, всегда существовала реальная опасность, что какая-нибудь веревка под тяжестью тела выскочит из крепления.

Ледопад был могуч и вселял ужас, но в то же время он обладал удивительной притягательной силой и очарованием. Когда рассвет прогнал ночную тьму, изломанный ледник предстал застывшим ландшафтом фантастической красоты. Температура была минус 14 градусов по Цельсию. Мои кошки со скрипом вгрызались в поверхность ледника. Пристегнувшись к перилам, я проделывал извилистый путь по вертикальному лабиринту голубых сталагмитов. Призрачные скалы с двух концов поддерживали ледник, покрытый складками напирающего льда, возвышаясь, словно плечи злобного божества. Плененный красотой окружающего зрелища, я двинулся дальше, испытывая удовольствие от подъема, и часа на два совершенно забыл о страхе.

Преодолев три четверти пути к первому лагерю и остановившись передохнуть, Холл сказал, что ледопад был в лучшей форме, чем когда-либо на его памяти. «Маршрут в этом сезоне прямо как автострада», – заметил он. Но чуть выше, на отметке 5790 метров, перила привели нас к подножию гигантского, опасно нависающего серака. Здоровенный, как двенадцатиэтажное здание, он маячил над нашими головами, отклонившись на 30 градусов от вертикали. Маршрут пролегал по узкому проходу, который заворачивал прямо вверх на нависающую грань: мы должны были подняться на эту уродливую башню, чтобы уберечь себя от ее угрожающей массы.

Я понимал, что безопасность зависит от скорости. С перепугу я быстрым шагом устремился к относительно безопасному гребешку серака, но поскольку я еще не вполне акклиматизировался, то мой «быстрый шаг» на поверку оказался черепашьим. Через каждые четыре-пять шагов я должен был останавливаться, прислоняться к перилам и отчаянно втягивать в себя колючий разреженный воздух, обжигающий легкие.

Серак не обрушился, я добрался до его верхушки и плюхнулся, задыхаясь, на его ровной вершине; мое сердце билось, как птичка в силках. Чуть позже, в 8:30 утра, я достиг верхушки самого ледопада, открывшейся за последними сераками. Ощущение надежности первого лагеря, однако, не принесло спокойствия моим мыслям: я не переставая думал о зловеще наклоненной плите, оставшейся внизу, и о том, что мне придется минимум еще семь раз пройти под ее колышущейся громадой, если я хочу подняться на вершину Эвереста. Я решил, что альпинисты, которые пренебрежительно называли этот маршрут «дорогой для яков», очевидно, в глаза не видели ледопада Кхумбу.

Перед тем как мы покинули палатки базового лагеря, Роб объяснил, что даже если некоторым из нас не удастся достичь первого лагеря к 10:00 утра, мы должны будем начать спуск, чтобы вернуться в базовый лагерь до того, как полуденное солнце сделает ледопад еще более неустойчивым. В назначенный час до первого лагеря дошли только Роб, Фрэнк Фишбек, Джон Таск, Дуг Хансен и я; Ясуко Намба, Стюарт Хатчисон, Бек Уэзерс и Лу Кейсишк, которых сопровождали проводники Майк Грум и Энди Харрис, находились внизу, в 60 вертикальных метрах от первого лагеря, когда Роб вышел на связь и повернул всех назад.

Так мы впервые увидели друг друга в условиях настоящего восхождения и смогли лучше оценить сильные и слабые стороны своих товарищей, на которых каждый из нас будет полагаться в ближайшие недели. Дуг и Джон (пятидесяти шести лет, самый старший в команде), как и ожидалось, оказались довольно крепкими ребятами. Но кто нас всех удивил, так это Фрэнк – джентльменистый издатель из Гонконга: демонстрируя навыки, приобретенные им в трех предыдущих экспедициях на Эверест, он шел медленно, но четко держал темп; около вершины ледопада он спокойно обогнал почти всех, причем никто бы не сказал, что ему было трудно дышать.

Разительным контрастом на этом фоне выглядел Стюарт, самый младший и по виду самый сильный альпинист в команде; он сразу взял быстрый темп и пошел впереди всей группы, но вскоре выбился из сил и на подходе к вершине ледопада еле живой плелся в хвосте. Лу мешала идти поврежденная нога, которую он поранил в первое утро на переходе к базовому лагерю, шел он медленно, но со знанием дела. А вот Бек, и особенно Ясуко, как выяснилось, были слабо подготовленными.

Не раз казалось, что Бек или Ясуко вот-вот упадут с трапа и провалятся в трещину, а Ясуко вроде бы даже не знала, как пользоваться кошками^[25]. Энди, который проявил себя как одаренный, чрезвычайно внимательный учитель и которого, как младшего проводника, определили к самым слабым клиентам, перед выходом целое утро обучал Ясуко основным техникам подъема по льду.

Несмотря на все недостатки, имевшиеся в нашей группе, на вершине ледопада Роб объявил, что он вполне доволен действиями каждого из нас. «Для первого раза вы все сделали замечательно, – возвестил он с отеческой гордостью. – Я считаю, в этом году у нас хорошая и сильная группа». Чтобы спуститься в базовый лагерь, потребовалось чуть больше часа. К тому времени как я снял кошки, чтобы пройти последние сто ярдов к палаткам, солнце палило так сильно, что казалось, оно просверлит в моем темени дыру. Но настоящая головная боль появилась только через несколько минут, когда мы с Хелен и Чхонгбой болтали в палатке-столовой. Я никогда не испытывал ничего подобного: разламывающая боль в височной области – боль такой силы, что к горлу то и дело подкатывала тошнота и мешала мне нормально говорить. Испугавшись, что меня сейчас хватит какой-нибудь апоплексический удар, я прервал беседу на полуслове и, пошатываясь, удалился к себе в палатку, забрался в спальный мешок и натянул на глаза шапку.

По своей ослепительной силе головная боль была похожа на мигрень, но я понятия не имел, что могло ее вызвать. Сомнительно, чтобы она была следствием пребывания на большой высоте, потому что началась она, только когда я вернулся в базовый лагерь. Вероятнее всего, это была реакция на сильное ультрафиолетовое излучение, которое обожгло сетчатку и напекло голову. Что бы это ни было, страдал я немилосердно. Последующие пять часов я лежал в своей палатке, стараясь избежать воздействия любых сенсорных раздражителей. Когда я открывал глаза или просто двигал ими из стороны в сторону, не поднимая век, боль начинала пульсировать мощными толчками. На закате солнца, не в силах больше терпеть, я поковылял в медицинскую палатку за советом к Каролине, нашему экспедиционному врачу.

Она дала мне сильное болеутоляющее и сказала, что надо выпить немного воды, но после нескольких глотков я исторг из себя и пилюлю, и жидкость, и остатки ланча. «Хм-м, – задумалась Каро, глядя на рвотную массу, забрызгавшую мои ботинки. – Думаю, нам следует попробовать что-нибудь другое». Мне было предложено положить под язык крошечную таблетку, которая остановит рвоту, и потом проглотить две пилюли кодеина. Через час боль начала спадать; чуть не плача от благодарности я погрузился в забытье.

 

Я дремал в своем спальном мешке, глядя на утренние солнечные тени, маячившие на стенах моей палатки, как вдруг Хелен прокричала: «Джон! Телефон! Это Линда!» Я напялил башмаки, пробежал пятьдесят ярдов к палатке связи и схватил телефонную трубку, пытаясь восстановить дыхание.

Весь аппарат спутниковой телефонной и факсимильной связи был не намного больше обычного компьютера. Звонки стоили дорого – около пяти долларов за минуту, – и соединение не всегда устанавливалось, поэтому меня даже удивило, что моей жене удалось набрать тринадцатизначный номер в Сиэтле и прозвониться ко мне на Эверест. Несмотря на то, что этот телефонный разговор был большой поддержкой, в голосе Линды безошибочно угадывалось отчаяние – даже с другой стороны земного шара. «У меня все хорошо, – уверяла она, – но я хочу, чтобы ты был здесь».

Восемнадцать дней назад она расплакалась, когда отвезла меня к самолету, летящему в Непал. «По дороге из аэропорта домой, – призналась она, – я плакала не переставая. Никогда мне не было так грустно, как при прощании с тобой. Наверное, мне казалось, что ты можешь не вернуться, и это было ужасно».

Мы поженились пятнадцать с половиной лет назад. Через неделю после первого разговора о том, чтобы пожениться, мы посетили мирового судью и дело было сделано. Мне было тогда двадцать шесть лет, и я решил оставить альпинизм и заняться чем-то серьезным.

Когда я впервые встретил Линду, она сама была альпинисткой, к тому же исключительно одаренной, но она оставила это занятие после того, как сломала руку и повредила спину. Линда никогда не считала нужным просить меня бросить спорт, но мое заявление, что я намерен уйти из альпинизма, укрепило ее решение выйти за меня замуж. Мне не удалось оценить власть альпинизма над моей душой и смысл, который он придавал моей остальной, бесцельной жизни. Я не ожидал, что при его отсутствии в моей жизни появится пустота. Через год я вытащил из кладовки веревку и снова вернулся на скалы. В 1984 году, когда я отправился в Швейцарию, чтобы подняться на известную своей опасностью альпийскую стену Айгер-Нордван, наши с Линдой отношения были на волосок от разрыва, и именно мое восхождение легло в основу наших разногласий.

Наши отношения балансировали на грани разрыва в течение двух-трех лет после моей неудавшейся попытки одолеть Айгер, но брак все-таки уцелел. Линда смирилась с моими восхождениями: она поняла, что это было неотъемлемой частью меня самого. Она поняла, что альпинизм был основным выражением некоего странного, неизменного аспекта моей личности, избавиться от которого не проще, чем изменить цвет глаз. И вот когда мы были на полпути к тому, чтобы восстановить прежние отношения, журнал «Outside» подтвердил, что посылает меня на Эверест.

Поначалу я говорил, что отправляюсь туда скорее как журналист, чем как альпинист, – я принял задание, потому что коммерциализация Эвереста была интересной темой и заработок обещал быть очень хорошим. Я объяснял Линде и всем остальным, кто высказывался скептически о моей гималайской квалификации, что я не собираюсь подниматься слишком высоко. Я уверял, что «возможно, поднимусь только чуть выше базового лагеря. Только для того, чтобы испытать ощущение большой высоты». Конечно же, это было вранье. Учитывая длительность путешествия и время, которое я затратил на подготовку к нему, я заработал бы намного больше денег, оставаясь дома и подрядившись на другую писательскую работу. Я принял задание, потому что меня влекла мистическая сила Эвереста. Сказать по правде, я так сильно хотел подняться на гору, как в жизни не хотел ничего другого. С того момента, как я согласился отправиться в Непал, моей целью было подняться так высоко, насколько позволят мне ноги и легкие.

Когда Линда везла меня в аэропорт, она прекрасно понимала, что я лукавлю. Она чувствовала реальные масштабы моих намерений, и это ее пугало. «Если ты погибнешь, – говорила она со смешанным чувством отчаяния и злобы, – это будет не только твоя расплата. Мне ведь тоже придется расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Неужели это для тебя ничего не значит?»

«Я не собираюсь погибать, – ответил я. – Обойдемся без мелодрамы».