Насладившись лакомством, я продолжила путь. Внезапно взрывная волна отбросила меня на пять метров в сторону.

Сначала в моей голове раздавался свист, а после настала полная, я бы сказала, мертвая, тишина на площади Одэн. Словно я оглохла. Через несколько, как мне показалось, секунд я открыла глаза. В воздухе летали обрывки бумаги и тряпок. Я все дрожала. Пропитанный запахом смерти и крови воздух обжигал легкие. Я все видела, но по-прежнему ничего не слышала. Лучше бы все было наоборот. Вдруг что-то щелкнуло у меня в мозгу, и звук включился, причем на полную мощность. Со всех сторон слышались громкие стоны и крики испуганных, мечущихся по площади людей. Те, кто не мог двигаться, истекали кровью и звали на помощь. Всех с головы до ног покрывала копоть, что делало людей неузнаваемыми. От стоявшего передо мной трехэтажного здания осталась только половина. Горел автобус. Скорее всего, именно в нем была заложена бомба. Превозмогая боль, я поднялась, отряхнулась от пыли и осмотрелась. Повсюду валялись какие-то странные темные предметы, которых раньше не было. Понадобилось несколько минут, чтобы понять, что это обугленные тела жертв, вернее, куски разорванных и сгоревших тел, оторванные руки и ноги, раскиданные взрывом по тротуару. Моя одежда была испачкана пятнами свернувшейся крови и лоскутами плоти. Я согнулась, и меня вырвало тем самым вкусный пирогом, который я с таким аппетитом съела всего несколько минут назад. Потеряв самообладание, охваченная ужасом, воцарившимся вокруг, и людской паникой, я громко закричала.

В себя я пришла только в лицее, повстречав у входа нескольких подруг. Объяснять ничего не пришлось. Они слышали взрыв, сразу все поняли по моему виду и тут же проводили меня в школьный медпункт.

— Нора, ты меня слышишь? — спросила медицинская сестра.

— Да.

— У тебя что-то болит?

— Голова и горло… Мне трудно глотать. Я едва не погибла, едва не погибла, — повторяла я, осознав, что была на волосок от смерти. Мне просто повезло.

— Нора, все будет хорошо. Я помогу тебе помыться. Тут я вспомнила, в каком состоянии моя одежда.

Я поднялась и быстро, как заведенный робот, стала отряхиваться.

— Все в порядке, Нора, успокойся, — приговаривала медсестра.

Подруги расплакались.

— Я тебя вымою, а потом позвоню твоей матери.

— Нет, только не это! Если она узнает, что я опять пропустила занятия, она меня убьет! — запротестовала я с пылом, на который способен только подросток.

— Но тебя, возможно, придется отправить в больницу!

— Нет, я хорошо себя чувствую. Обещайте мне, что ничего ей не скажете.

— Тогда давай договоримся. Ты останешься здесь на несколько часов, отдохнешь, я тебе дам успокоительное, чтобы ты уснула. Когда проснешься, я еще раз осмотрю тебя, и если все будет в порядке, разрешу уйти и не стану звонить твоей матери. В противном случае мне придется ей все рассказать. Понятно?

— Спасибо, — сказала я и пообещала отдохнуть.

Я приняла все таблетки и провела несколько часов в медпункте в полном одиночестве. Я находилась в состоянии шока, поэтому уснуть не смогла, но сделала вид, что сплю. Медсестра, сочтя мое состояние удовлетворительным, отпустила меня домой без звонка матери. Я была успокоена.

Однако не так просто было вернуться домой как ни в чем не бывало. Я все еще находилась в состоянии шока. Запах мыла не мог уничтожить воспоминания об окровавленных кусках человеческой плоти на моем теле. Это было так ужасно.

Мать, которая всегда смотрела передачи телевизионных новостей, конечно же, знала о взрыве. Я была рада, что она не присматривалась ко мне, иначе один лишь взгляд помог бы ей догадаться, что со мной случилось что-то серьезное. Я ушла в комнату и просидела там весь вечер. Этот случай стал довеском к грузу мрачных воспоминаний, которые я до сих пор вынуждена таскать с собой.

Прости, мама.

13. Все становится явным!

Некоторое время я вела дневник, которому стала доверять свои страхи, боль, гнев, раздирающие сердце противоречия — словом, все черные мысли, заполнявшие меня, теперь заполняли бумажные страницы. Я записывала все, что не могла произнести вслух, — подобные попытки вызывали у меня только гнев и слезы. А мне так не хотелось, чтобы другие видели, как я плачу.

Мало-помалу я утратила интерес к жизни, поскольку считала жизнь здесь невозможной. О самоубийстве я не думала только потому, что мне было на все наплевать, в том числе и на это. Меня бросило в другую крайность. Я стала экспериментировать со своим сознанием и в поисках новых ощущений часто переступала границы дозволенного. Для подобных экспериментов я злоупотребляла болеутоляющими средствами, стараясь прогнать обволакивающую меня тоску. Я глотала любые таблетки, которые попадались под руку. Иногда мне удавалось съедать ровно столько, сколько было необходимо, чтобы, погрузившись в волны кайфа, забыть прошлое, настоящее и будущее. Но в большинстве случаев я просто ходила, как сомнамбула, по гостиной, наблюдая за танцующими на половицах солнечными зайчиками.

Постоянно красные глаза и бледное лицо красоты мне не добавляли. Когда мать догадалась, что именно происходит, она сильно рассердилась и, обыскав весь дом, выбросила все, что хоть отдаленно напоминало лекарства. Теперь, перед тем как куда-то уходить по делам, она каждый раз предупреждала меня:

— Я только на несколько минут. Не вздумай этим воспользоваться и снова наглотаться таблеток. В любом случае в доме их больше нет.