Современное общество именуется постиндустриальным, информационным, глобальным, «вторым», «высоким» или «радикальным» модерном. Его характеристики во многом определяются культурным «сдвигом», который произошел в конце ХХ в. – постмодернизмом. Именно постмодернизм задает основные векторы культуры западного социума, выступающего «референтной группой» для большей части остального мира. Среди этих векторов особое значение имеет новое взаимоотношение государства и личности.
Государство эпохи модерна, представленное, прежде всего, суверенной публичной государственной властью, обеспечивало не только выживание социума (Н. Элиас), но и выступало средством его процветания. При этом доминировало представление о рациональном «законодательном разуме» (термин З. Баумана), носителем которого как раз и является государственная власть. Она – будучи рациональной – может дать ответы на все вопросы, решить все социальные проблемы. На этой идее, в частности, строились элитарные теории государственного управления Г. Моски, В. Парето, Й. Шумпетера, М. Вебера и др. Они полагали, что народ не обладает необходимыми знаниями в области государственного управления, поэтому демократией является такой политический режим, в котором решение должна принимать элита (специалисты, носители специальных знаний) в интересах народа и под контролем народа. Однако История доказала, что все попытки реализации такого проекта на практике превращались в лучшем случае в авторитарную диктатуру, в худшем - в тоталитарный режим, а идеал гармонии государства и личности оставался недостижимым.
Во второй пол. ХХ в. оказалось, что претензии научного разума решить все проблемы человечества, как минимум, необоснованны. Утрата наукой своего привилегированного эпистемологического статуса привела к осознанию невозможности рационально управлять обществом на основе классических методов. В к. ХХ в. резко усиливается недовольство населением в государственном управлении, что квалифицировано как «провал» государства всеобщего благоденствия. В связи с этим оказались поколеблены претензии классической теории управления и юридической науки (которая в социологической версии основывается на положениях научного менеджмента) стать «инженерией общества»[2]. Осознание изменчивости, стохастичности, непредсказуемости социального мира, его многомерности и взаимодополнительности привело к разочарованию в рекомендациях классической теории управления. В частности, Н. Луман аргументирует это тем, что независимо от рациональной мотивации действий их функциональность внутри определенной социальной системы может оказаться иррациональной. И наоборот, иррациональные действия, например, в условиях незнаний или даже аморального поведения могут выполнять в этой системе рациональные функции[3].
В то же время во второй пол. ХХ в. происходят изменения методов государственного властвования – контроля государства над личностью: прямое насилие заменяется «мягким» информационно-идеологическим, знаково-символическим влиянием[4], когда власть действует с помощью «символического насилия»[5]. При этом меняется характер и содержание идеологии: ««идеология» вытесняется «имиджелогией» и, что немаловажно, меняется не только круг субъектов, вовлеченных в процесс производства символических форм, но и характер «потребления» последних»[6]. «Процесс коммерциализации политики в совокупности с динамичным развитием информационных технологий способствовал превращению идеологической работы в своеобразную сферу бизнеса, что, в свою очередь, привело к доминированию политтехнологов, так как политические технологии, обладающие высоким манипулятивным потенциалом, заняли ведущее место в иерархии факторов электорального успеха. Одним из важнейших последствий этой тенденции стало разрушение «традиционных» идеологий и возникновение идеологий нового типа. Которые можно определить как манипулятивные»[7].
Используя новые коммуникативные технологии, власть проникает во все сферы жизнедеятельности человека, формируя его как социального (и правового) субъекта, определяя его идентичность, потребности и интересы, экспектации и интенции. Одновременно достаточно кардинально меняется представление о власти: власть – это не инструмент, принадлежащий кому-то, кто его использует по своей воле, а всепроникающий аспект общественной жизни[8]. Власть, - утверждал М. Фуко, - «пронизывает и производит вещи, вызывает удовольствие, формирует знание, производит дискурс»[9]. «Отношения власти глубоко укоренены в социальных связях, … они не образуют какой - то дополнительной структуры поверх общества, о радикальном упразднении которой можно мечтать. Жить в oбществе в любом случае означает жить так, чтобы одни могли бы воздействовать на действия других. Общество «без отношений власти» может быть лишь абстракцией. А это — скажем мимоходом — делает политически тем более необходимым анализ отношений власти именно в конкретных обществах, делает необходимым анализ их исторического формирования, того, что придает им стабильность или нестабильность, анализ условии, необходимых для того, чтобы преобразовывать одни и упразднять другие. Ведь сказать, что не бывает обществ без отношений власти, не означает ни того, что данные нам отношения власти необходимы, ни того, что в любом случае власть образует в средоточии обществ некую неустранимую фатальность; но это означает, что анализ, совершенствование, постановка под сомнение отношений власти, а также «агонизм» между отношениями власти и не транзитивностью свободы представляют собой непрерывно стоящую перед нами политическую задачу; это также означает, что тут и заключается политическая задача, внутренне присущая всякой социальной жизни»[10].
Одновременно (или «параллельно») власть производит субъектов, формируя их характер и «нормализуя их», делая их способными и склонными придерживаться норм здравого смысла, здоровья, сексуального поведения и других нормативов благопристойности[11]. При этом власть, как и все социальные явления и процессы – принципиально амбивалентна: она, как минимум, может быть в определенном контексте принудительной, а может быть и «продуктивной»[12].
«Действительно, преобразования в социально-политической сфере, - полагает М.Н. Грачев, - происходящие под воздействием новых коммуникационных технологий, носят весьма противоречивый характер. С одной стороны, они способствуют расширению «видимости», открытости осуществления власти, с другой – создают потенциальную возможность достаточно узкого круга лиц, ставящих перед собой задачу направленного воздействия на массовое сознание или, если угодно, манипулирования им в политических целях. В последнем случае «видимость» власти может трансформироваться в «видимость демократии»»[13]. Тем самым электронная демократия может обернуться «электронным паноптикумом».
Таким образом, приход постмодерна сам по себе не производит эмансипацию личности, но дает гораздо более реалистичную картину ее взаимоотношений с государством. Как ею распорядиться – зависит от каждого из нас.
[1] Честнов Илья Львович доктор юридических наук, профессор, профессор кафедры теории и истории государства и права СПб юр. ин-та (филиала) Академии генеральной прокуратуры РФ, засл. юрист РФ.
[2] Задачу социального контроля, обеспечивающего разумное («инженерное») преобразование общества, ставил перед юриспруденцией Р. Паунд. – Pound R. Social Control through Law. - New Haven, 1942.
[3] Luhmann N. Zweckbegriff und Systemrationalitaеt. - Frankfurt am Main, 1973. - S. 14.
[4] С помощью «мягкой силы» западные государства, прежде всего, США обеспечивают «мягкую гегемонию» на международной арене, создавая привлекательный образ западных ценностей общества изобилия (или потребления). – См. подробнее: Русакова О. Ф. Концепты, категории и понятия политической коммуникативистикн // Политическая коммуникативистика: теория, методология и практика / под ред. Л. Н. Тимофеевой. – М., 2012. – С. 92-102.
[5] О символическом насилии см.: Бурдье П. Социология политики. М., 1993. С. 54. и след.
[6] Малинова О.Ю. Введение // Идейно-символическое пространство постсоветской России: динамика, институциональная среда, акторы / под. ред. О. Ю. Малиновой. — М., 2011. – С. 13.
[7] Аль-Дайни М.А. Политические идеологии в контексте трансформации: особенности производства партийных идеологий в современной России // Там же. – С. 34.
[8] Garland D. Punishment and Modern Society: A Study in Social Theогу. - Oxford, 1990. – Р. 138.
[9] Foucault М. Power and Strategies//Foucault M. Power/Knowledge: Selected Interviews and Other Writings 1972-1977. Brighton, 1980. – Р. 119.
[10] Фуко М. Субъект и власть // Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. – М.. 2006. – Ч. 3. – С. 184.
[11] О конструировании «субъектов» в смысле как «свободного субъекта», так и подчиненного или подвластного, см.: Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. - М., 1996. - С. 159-160.
[12] Об этом писал М. Фуко: Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. – М.. 2006. – С. 268-269. Э. Гидденс утверждает, что «деятельность логически подразумевает власть, понимаемую как способность к преобразованиям». - Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М., 2003. – С. 57. В то же время М. Фуко полагал необходимым «…отличать отношения власти как стратегические игры между свободами — стратегические игры, способствующие тому, что одни пытаются обусловливать поведение других — на что другие реагируют попытками не позволять обусловливать свое поведение или в ответ обусловливать поведение первых — и состояниями господства, какие обычно называют властью. … Анализ таких техник необходим, потому что весьма часто с помощью техник такого рода устанавливаются и поддерживаются состояния господства». – Фуко М. Этика заботы о себе как практика свободы // Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью. – М.. 2006. – Ч. 3. – С. 268. Э. Гидденс, в свою очередь, пишет, что «господство» и «власть» неотъемлемо присущи «социальным ассоциациям (или, с нашей точки зрения, человеческой деятельности как таковой)./…/ Так, например, невозможно разделить «идеологический дискурс» и «науку». Понятие «идеология» относится только к тем асимметриям господства, которые соединяют сигнификацию с легитимацией частных интересов. На примере идеологии можно удостовериться, что структуры сигнификации отделимы от господства и легитимации исключительно на уровне аналитического приема». – Гидденс Э. Указ. Соч. – С. 78-79.
[13] Грачев М. Н. «Электронная демократия» или «конец демократии»? // Власть и политика: институциональные вызовы XXI века. Политическая наука: Ежегодник 2012 / Гл. ред. А. И. Соловьев. – М., 2012. – С. 206.
