Быстро промчалось лето. Как и следовало ожидать, никакого уведомления о своем назначении я не получал от А.Н.Волжина и в конце августа вернулся в Петербург, к началу занятий в Государственной Канцелярии. В деревне я не читал газет и ничего не знал о последних новостях. Подъезжая к Петербургу, я купил на станции Любань несколько свежих газет и был немало удивлен, встретив статью под заглавием, напечатанным жирным шрифтом:
«Отставка А.Н.Волжина «. Тут же приводились имена предполагавшихся заместителей, среди которых значились член Государственного Совета А.С.Стишинский, генерал Шведов, Н.П.Раев и я. О каждом из нас были приведены сравнительно подробные биографические сведения, причем все мы вводились под один общий знаменатель «реакционеров». Было совершенно очевидно, что эти сведения составлял газетный репортер, знавший каждого из нас только понаслышке, совершенно незнакомый с нами. Развернув другую газету, я увидел в ней портрет Н.П.Раева, с подписью – «Новый Обер-Прокурор Св. Синода».
Я не только не знал лично Н.П.Раева, но и никогда не слышал о нем, и это назначение явилось для меня, как равно и для многих других, совершенно неожиданным. Я был уверен, что, с назначением Н.П.Раева, кончилась почти двухлетняя история о моей кандидатуре, и, прибыв в Петербург, погрузился в свои обычные занятия в Государственной Канцелярии, не допуская даже мысли, что вопрос о моем назначении может снова возобновиться.
Каково же было мое удивление, когда чуть ли не на другой день После моего приезда в Петербург, новый Обер-Прокурор Св. Синода пригласил меня к себе и встретил меня такими словами:
«Я ждал только своего назначения, чтобы познакомиться с Вами… Хотя я и новый человек в ведомстве, но, происходя из духовной среды, всегда был близок к нему, и интересы Церкви были мне всегда дороги. Соприкасаясь с духовным ведомством в области моих частных знакомств, я, конечно, не мог не слышать о Вас и хотел бы просить Вас не отказывать мне в сотрудничестве со мною… Н.Ч.Заиончковский едва ли будет мне полезен; но первое время Вам придется числиться вторым моим Товарищем. Я надеюсь, что это не будет долго. Я вижу Вас первый раз и не знаком с вашими взглядами на церковно-государственные задачи… Позвольте мне остановиться на них и выяснить Вам мои точки зрения… Центром церковно-государственной силы является сельский священник… Туда должны быть направлены наши преимущественные заботы… Он одинок: ему мы должны протянуть руку помощи в первую очередь… Всякое здание крепко только тогда, когда имеет прочный фундамент; а сельское духовенство является фундаментом всего церковно-государственного здания… Весь сложный механизм нашего церковно-государственного аппарата должен быть направлен преимущественно в эту сторону и я надеюсь, что в этом отношении встречу полную поддержку с Вашей стороны»…
«Вы повторяете только мои мысли, Николай Павлович, – оказал я, – и первые годы моей службы протекли, точно нарочно, в деревне, чтобы я мог всесторонне ознакомиться с горемычным бытом сельского духовенства и с чувством глубочайшего уважения преклониться перед сельским священником… Как можно было бы сказать о нем… Если бы не сельский священник и Земский Начальник, то удалась бы революция 1905 года на местах, и правительству было бы трудно справиться с ней. Впрочем, не это главное, а главное то, что они не погубили своей веры и, довольствуясь малым, способны на великое… На общем фоне России, они чуть ли не единственные представители подлинной России – Святой Руси»…
«Я не знал, что Вы так думаете: тем приятнее убеждаться, что между нами будет полное единомыслие, – ответил Н.П.Раев… – Итак, позвольте рассчитывать на Вашу помощь. В случае Вашего согласия, представление будет сделано завтра, и числа 12-15-го сентября состоится Ваше назначение»…
«С Вами я охотно буду служить и благодарю Вас за доверие ко мне», – ответил я, прощаясь с Обер-Прокурором.
«Какая разница между этим простым, скромным, смиренным человеком и испорченным
губернаторской школой А.Н.Волжиным», – думал я, возвращаясь домой.
Мне трудно было судить о Н.П.Раеве, которого я видел в первый раз, но общее впечатление от знакомства с ним получилось очень благоприятное. Это был простой, скромный человек, сын бывшего митрополита Петербургского Палладия, не только не скрывавший своего происхождения, как делали многие, вышедшие из духовной среды, миряне, а, наоборот, сохранивший почтительную преданность к своему сословию и озабоченный его участью. Не было в нем и того, что отличало А.Н.Волжина: не было желания рисоваться, производить впечатление; не было ни одного неестественного движения и неискреннего жеста… Безукоризненно воспитанный, он являл собою счастливое сочетание свойств своего духовного происхождения, где простота и смирение скрывают за собою не сознание немощей, а отражают преимущественно духовную мудрость, с отличными приемами светского воспитания и особенностями, являвшимися принадлежностью хорошего общества…
Прошла только одна неделя со времени этого свидания, и 15 сентября 1916 года состоялся Высочайший Указ о назначении меня вторым Товарищем Обер-Прокурора Св. Синода. Две недели спустя, Н.Ч.Заиончковский вышел в отставку и я заступил на его место… Должность второго Товарища была упразднена. Тотчас после своего назначения, не вступая в должность, я уехал в Белгород, к Святителю Иоасафу, чтобы у подножия раки любимого Угодника Божия испросить благословение на предстоящие труды, а 30-го Сентября вступил в исполнение своих новых обязанностей.
Такова история моего назначения на должность Товарища Обер-Прокурора Св. Синода; таковы факты, какие нелицеприятная правда, когда-нибудь вынесет наружу, и концепция которых была так сложна, что только духовное око могло подметить их природу и сущность.
Глава XXXIII. Выводы
Может быть, я слишком подробно остановился на истории своего назначения, точнее – на обстоятельствах, сопровождавших его и вызванных А.Н.Волжикым. Но да не подумает читатель, что я имел в виду сводить какие-либо личные счеты с последним. Чувство обиды, в свое время глубокое и острое, давно у меня исчезло; а месть – не в моем характере.
Нет, не личные причины руководили мною, когда я останавливался на этом эпизоде в своей жизни, который и в моих воспоминаниях должен занять место только эпизода, хотя, по ходу изложения, мне, может быть, и придется не раз еще вернуться к нему.
Что выражала собой борьба А.Н.Волжина с митрополитом Питиримом и со мной?! Да и можно ли было назвать «борьбой» односторонние нападения А.Н.Волжина на нас, когда ни митрополит, ни я не наносили А.Н.Волжину ответных ударов? Жаловался ли митрополит Питирим на А.Н.Волжина Их Величествам, распространял ли о нем дурные слухи в обществе? Нет, Владыка был слишком умен для того, чтобы колебать престиж царских слуг, не говоря уже о том, что, по свойству своего характера, был готов самого себя принести в жертву общему миру, что и делал.
Что касается меня, то в беседах с Государем Императором я ни разу не упомянул даже имени А.Н.Волжина, а Императрице давал о нем только добрые отзывы. Да иначе я и не мог бы поступить, во-первых, потому, что и сам считал А.Н.Волжина, хотя и ограниченным, но хорошим человеком, а во-вторых, и потому, что Императрице было известно отношение А.Н.Волжина ко мне, и всякий другой отзыв о нем был бы, конечно, истолкован как борьба соперников из-за власти.
И митрополит, и я видели в А.Н.Волжине только один недостаток – он не разбирался ни в порученном ему деле, ни в людях, ни в окружавшей его политической обстановке, был неискренен и, потому что был неискренен, потому и попался в расставленные сети и способствовал клевете, распространявшейся вокруг имени митрополита и моего, вместо того, чтобы, по долгу присяги, бороться с нею. Но, как митрополит, так и я, связанные долгом к Царю, предпочитали терпеть обиды, вместо того, чтобы «реабилитировать» себя ценою унижения престижа царских сановников.
«Борьба» А.Н.Волжина с нами была лишь одним из выражений той болезни, какая свела Россию в могилу. Болезнь же эта была эпидемической и поражала всех. В тот момент вся Россия уже являла признаки сумасшедшего дома, в котором были заперты и больные, и здоровые, где люди не понимали друг друга, не имели общего языка, где дрались между собой, нанося удары и правым, и виноватым. Интернационал перемешал все карты в политической игре, а выдвинутая им фигура Распутина заслоняла собою буквально всех.
Везде мерещился Распутин; везде на первом плане было это роковое лицо, и чтобы ни делали и ни говорили Царь с Царицей – везде то кричали и шептались, то про себя думали, что за спиною Их Величеств стоял Распутин и руководил Их действиями и помыслами. Этот дурман охватывал все высшие круги, завлекал и преданных царских слуг, которые оказывались еще большими врагами Престола и династии, ибо они громче всех кричали о Распутине, усматривая в нем государственную опасность, еще энергичнее защищали Царя и Россию, не понимая, по недомыслию, того, что такая «защита» могла бы выразиться только в одном – в замалчивании имени Распутина.
Почему же общество так легко попадалось в расставленные сети?!
Потому, что не имело веры в Промысл Божий; потому, что перестало понимать религиозную сущность самодержавия и рассматривало Царя не как Выразителя воли Господней, Помазанника Божия, а как человека, не только творившего свою собственную волю, но даже отдавшего эту волю Распутину.
Эта мысль превосходно выражена О.В.Винбергом, писателем неподкупной честности убеждений, одним из тех людей, с которыми Россия никогда бы не погибла и без которых должна была погибнуть. Вот что О.В.Винберг пишет в своей книге «Крестный путь», на стр. 2:
«Тот, кто умеет проникновенно видеть духовным взором, кто понимает силу и значение Таинства Миропомазания и чувствует неразрывную связь между Царем и народом, которая, санкционируя историческую преемственность, невидимо образуется силой этого Таинства, тот знает, почему теперь так страдает русский народ… Ныне свершается Суд Божий!»..
В этих проникновенных словах одного из тех людей, мимо которых проходит толпа, или не замечая их, или побивая камнями, ключ к уразумению не только настоящего России, но и ее далекого, далекого прошедшего.
