Причуды начинаются с помысла

— Геронда, откуда появляется брезгливость?

— А чем ты брезгуешь?

— Да всем чем угодно.

— Ну, тогда тебе и будет попадаться все что угодно. И червячки в яблоках, и жучки в фасоли, и волоски в хлебе...

— Геронда, мне как раз все это и попадается!

— Слава Тебе, Господи. Видишь, как Бог помогает тебе преодолеть эту немощь?

— Геронда, а разве все подобное начинается не с помысла? Предположим, сестре попался в тарелке волос. Ну так пусть она его выбросит — и дело с концом.

— Да ты что, ни в коем случае нельзя выбрасывать! Ведь этот волос достался ей как благословение! Пусть она обязательно отдаст его мне, я отвезу его с собой на Афон — как благословение!.. Помню, как-то на Синае мы шли куда-то вместе с одним монахом. По дороге я дал ему два персика. Смотрю — не ест. Он хотел их сперва помыть, но в карман положить боялся — чтобы еще и те микробы, что сидят в кармане, на них не перебежали. Так и продержал всю дорогу в руках. Его брат о нем рассказывал: "У меня восемь детей, и жена, всех их моя и обстирывая, изводит мыла меньше, чем он один на мытье рук!" И поглядите, что с ним произошло. Там, на Синае, каждому монаху выделяли бедуина — помогать, приносить еду и тому подобное. Бедуин, которого выделили брезгливому монаху, был самый грязный из всех. Черный, как трубочист! И его одежда, и он сам издавали страшное зловоние. Чтобы отмыть грязнулю, пришлось бы целую неделю отмачивать его в корыте! А что у него были за руки!.. Лучше даже не спрашивай. Можно было брать шпатель и соскабливать с них грязь целыми кусками. Неряха хватал миску с едой и спешил к своему "подшефному" монаху. Два грязнущих больших пальца его рук при этом обязательно оказывались погруженными в суп или в кашу. "Прочь, прочь!". — кричал монах, едва видел его на пороге. В конце концов он сбежал, не пробыв на Синае и двух недель.

А в общежительском монастыре, где я жил раньше, был монах, который в миру работал участковым полицейским. Он был образован, и поэтому ему дали послушание чтеца в храме. Он прожил в монастыре немало лет, но, несмотря на это, брезговал всем вокруг. К дверным ручкам он даже и не притрагивался, а открывал двери ногой. Если требовалось поднять щеколду, он делал это локтем, а потом еще протирал рукав спиртом. Он открывал ногой даже дверь церкви. Когда он состарился, то, по попущению Божию, его ноги стали гнить и в них завелись черви — особенно в той, которой он открывал двери в храм. Когда я нес послушание в монастырской больнице — помогал фельдшеру, он как раз впервые пришел туда с перевязанной ногой. Фельдшер велел мне развязать его ногу, а сам пошел за бинтами. Ох, что же я увидел, сняв повязку! Вся нога кишмя кишела червями! "Иди на море, — сказал я ему, — и промой свою ногу, очисти ее от червей. Потом приходи и мы сделаем тебе перевязку". До чего же он дошел! Какое наказание его постигло! Я был просто потрясен. "Понял, в чем причина?" — спросил меня фельдшер. "Как не понять! — ответил я. — Причина в том, что он открывает дверь храма ногой".

— Геронда, даже находясь в таком состоянии, он продолжал открывать дверь ногой?

— Да, ногой! А состарился в монашестве!

— Он так ничего и не понял?

— Не знаю. Я потом ушел из того монастыря в обитель Стомион в Конице. Кто знает, какой смертью он умер? А между тем, некоторые молодые иноки из того же самого монастыря подъедали за старыми монахами остатки с их тарелок — как благословение. Они собирали после них "избытки укрух". Другие монахи [от благоговения] целовали дверную ручку, потому что к ней прикасались руки отцов. А этот, прикладываясь к иконам, только чуть-чуть касался их усами, которые после тщательно тер ваткой со спиртом!

— Геронда, когда человек относится к святыне подобным образом, это неблагоговение?

— Начинает-то он просто с брезгливости, но потом заходит еще дальше. Как этот монах: он дошел до того, что не прикладывался к иконам от страха, что тот, кто прикладывался к ним раньше, был чем-то болен!

— То есть, для того чтобы не быть брезгливым, надо не обращать на подобные вещи внимания?

— Люди едят столько всякой заразы, не видя ее. Но если человек, который опасается болезней или чего-то еще, творит крестное знамение, то ему помогает Христос. Знаете, сколько разных больных проходят через мою каливу на Афоне? И вот некоторые простецы осеняют себя крестным знамением, берут общую кружку пьют из нее воду. А другие прикоснуться к ней — и то боятся. Несколько дней назад ко мне приходил человек, занимающий очень высокую должность в одном учреждении. Несчастный испытывает столь великий страх перед микробами, что от постоянных протираний спиртом его руки стали белыми как мел. Он протирает спиртом даже свой автомобиль. Мне стало жаль бедолагу. Представляешь: занимать столь высокую должность и так себя вести? Я взял из коробки кусочек лукума и подал ему, но он отказался, потому что я дотронулся до лукума своими руками. Однако предложи я ему самому взять лукум из коробки, он все равно отказался бы, думая о том, что кто-то мог укладывать лукум в коробку немытыми руками. Ну что же, тогда беру я этот кусочек лукума, нагибаюсь, обтираю им его ботинки и потом съедаю. Пришлось проделать с ним подобную штуку несколько раз — и только тогда, с большим трудом, мне удалось немножко освободить его от этой немощи. Да вот и сегодня сюда приходила девушка, испытывающая страх перед болезнями. Войдя в комнату, где я принимаю людей, она не стала брать у меня благословения, боясь подхватить микробов. Я хотел ей помочь и сказал ей много полезного, а она после всего этого, уходя, опять не стала брать у меня благословения. "Я не целую тебе руку, — объяснила она, — потому что боюсь заразиться микробами". Что тут скажешь? Так люди сами делают свою жизнь черной [невыносимой].