Пройдет время, и люди оценят то, что христиане хранят сегодня честь, веру и величие Церкви. Вот увидите — люди опять вернутся к старому. Ведь и с иконописанием произошло то же самое. Было время, когда византийского искусства понять не могли. Люди теслом сбивали со стен старые фрески, чтобы отштукатурить и расписать их заново — в стиле Возрождения. Сейчас, после стольких лет, за византийским искусством признали великую цену. Даже многие из тех, в ком нет благоговения, даже те, кто не верует в Бога, потихоньку возвращаются к старому и снимают со старинных, израненных теслом фресок скрывавшую их расписанную в западном стиле штукатурку. Точно так же люди потихоньку начнут разыскивать и то, что они выбрасывают как ненужное сегодня.
А посмотри, как возвращается все на свои места в византийском церковном пении! Сейчас петь по-византийски выучились даже малые дети. Раньше было трудно найти человека, который знал бы византийское пение. А сейчас его знают малые дети и взрослые, видя это, задумываются. А какие же у византийского пения красивые сладкие "завитушки"! Особенно в чисто византийских произведениях. Одни подобны тонкой соловьиной трели, другие — нежному плеску набегающей волны, третьи придают мелодии особую величавость. Все они передают и подчеркивают божественные смыслы. Вот только услышать эти красивые "завитушки" можно не часто. Большинство певчих пропевают музыкальные произведения не полностью, ущербно, шаблонно. В пении остаются незаполненные, дырявые места. А самое главное — поют, не следя за ударением. Удивляюсь: неужели в их певческих книгах нет ударений, подобно тому как их нет в нынешней грамматике? Большинство певчих поют совершенно поверхностно, одноцветно — как будто у них по нотам проехал дорожный каток и все умял. Всё "па-ни-зо" да "па-ни-зо"[256], а толку никакого. Другие певчие выделяют ударные слоги, но без сердца и с визгом. Есть и такие, кто с силой выделяет слоги, но все одинаково, топорно — словно гвозди заколачивают. Да, правда ведь: поют или совсем без ударения или выделяют ударением, но слишком жестко. Такие певчие не воспламеняют, не изменяют тебя. А вот чистое византийское пение — насколько же оно сладостно! Оно умиротворяет, умягчает душу. Правильное церковное пение — это излияние вовне внутреннего духовного состояния. Это божественное веселие! То есть Христос веселит сердце, и человек в сердечном веселии говорит с Богом. Если певчий соучаствует в том, что поет, то, в положительном смысле этого слова, изменяется и он сам, и те, кто его слушает. Много лет назад один старый певчий, приехав из мира на Святую Гору, опростоволосился. Святогорцы пели по-старинному. Его поставили петь вместе с ними, но он пел без "завитушек", потому что не знал их. А святогорские отцы выучились им по Преданию. Уж потом-то и этот певчий, и некоторые другие начали в затылках чесать. У них появилась добрая обеспокоенность, они стали разыскивать, читать литературу, слушать старинных певчих, певших по преданию. Таким образом, и эти певчие из мира стали петь с "завитушками".
Турки ведь тоже заимствовали свою музыку из Византии, когда пришли в Малую Азию. Поэтому турецкие народные песни некоторым образом берут слушающего за сердце. В народе даже говорят: "Пой песни по-турецки, разговаривай по-французски, а пиши — по-гречески". Не то чтобы все турки отличались хорошим голосом, нет. Но даже те турки, у которых нет хорошего голоса, поют с душой, с чувством. А некоторые греки, не зная, что турецкие народные песни происходят из Византии, говорят, что, мол, это мы заимствовали византийское пение у турок! Да когда турки пришли в Византию из азиатских глубин, у них не было ни музыки, ни пения! У них тогда вообще ничего не было. Они взяли свои мелодии из византийского церковного обихода.
— Геронда, а почему католикам по душе европейская гармония?
— Почему? Говорят, что такая музыка понятнее народу. А ты помнишь тех католических монахинь во Франции, что пели "Христос Воскресе" и одновременно танцевали с иконой современный танец? Пасху справляли! А икону держала в руках сама настоятельница монастыря! Все изменяли, подменяли одно другим — и видишь, до чего докатились в итоге! Как-то я услышал одного монаха, певшего славословие. Мелодия показалась мне несколько странной. "Что же он такое поет?" — подумал я. "Чье это ты пел славословие?" — спросил я его потом. "Петра Пелопонесского[257], — ответил он, — только я его маленько подправил". — "Ты подправил славословие Петра Пелопонесского?!" — "Ну, а что, — говорит, — разве я не вправе это сделать?" — "Если хочешь, можешь написать свое собственное славословие, но не надо портить чужое!". Вот так — взял и изменил мелодию чужого славословия, а потом, небось, еще и называл бы свой опус "святогорским". Надо быть очень внимательным. Нельзя менять то, что создано раньше. Если хочется, можно создать что-то свое и дать ему свое имя. На это человек имеет право. Но брать старое и его видоизменять — это неблагоговение. Все равно, как если бы человек, не смыслящий в иконописании, хотел бы "исправить" старинную икону. Если ему так хочется, пусть напишет свою икону, но не уничтожает чужую.
