Айк проснулся с рассветом и сразу же отправился крепить снасти и такелаж. Когда к десяти утра выяснилось, что сведений о странствующем Майкле Кармоди все еще не поступило, Айк двинулся обратно к трейлеру, чтобы разбудить Грира.
Он и сам не мог объяснить себе, почему согласился на эту спасательную операцию. Лично он не испытывал никакого желания вызволять Билли Кальмара. И дело было совсем не в личных качествах последнего. Билли действительно обладал выдающимися способностями. Айк не раз видел, как тот выигрывал пари, извлекая в уме громоздкие квадратные корни быстрее, чем соперник на калькуляторе. Однажды он присутствовал при полемике, затеянной Билли с каким-то проезжим профессором по проблемам виртуальной гидравлики, когда Кальмар не только опроверг целый ряд теорий последнего, но и поверг беднягу в состояние Острого Незаслуженного Профессионального Шока, как он называл это позднее. Билли Кальмар умел заговаривать зубы. И прикол заключался в том, что он доставал собеседника, как назойливая муха.
С другой стороны, это был повод исчезнуть из города как раз в тот момент, когда впервые за многие годы Исаак Соллес почувствовал в этом необходимость.
Грира было не добудиться. Чайник был пуст, а Грир пребывал во власти наркотических видений. Самым серьезным осложнением, с которым сталкивались люди, когда бросали принимать дурь, это повышенная потребность в сне, даже не столько в самом сне, сколько в сновидениях. Принимая дурь, можно было спать, но фаза быстрого сна при этом отсутствовала. Наркотик не оставлял в сознании зазора, в который могли бы влезть сны. Сновидения, как самолеты, ожидавшие, когда летное поле очистится и им будет предоставлена посадка, скапливались и кружили, поднимаясь все выше и выше. Когда Айк впервые вышел из тюрьмы, а дурь только-только появилась на улицах, он употреблял ее по несколько дней кряду — и не для того постоянного прилива энергии, который она давала, как и не ради сладкого забвения, без грез и видений, но во имя этого сокрушительного обвала снов, который наступал вслед за абстиненцией. Иногда сны были чистыми и светлыми, иногда снились кошмары, но какими бы они ни были, они принадлежали лично тебе. В тюрьме всем снились одинаковые сны.
— Залезай под душ, — приказал Айк покачивавшемуся голому Гриру. — Я отправлю Марли под трейлер.
— Марли и здесь нравится.
— Здесь Марли гадит.
— Под трейлером, старик, на него может кто-нибудь напасть. Какой-нибудь боров Лупов. Марли не сможет от него убежать.
— Хорошо, я оставлю дверь открытой для него. Захочет — пригласит борова в трейлер. Давай шевелись, если мы куда-нибудь собираемся. Херб Том уже все приготовил.
— И что он нам дает? — осведомился Грир из-под душа. — Надеюсь, «Пайпер».
— «Пайпер» в постоянное пользование забрала съемочная группа. Как и все остальные турбореактивные машины. Нам дают «Оттер».
— Этот драндулет? — Грир начал просыпаться. — Это сколько же мы будем добираться!
— Позвони Алисе и скажи, что мы ее ждали, а теперь уезжаем. И попроси ее заехать и посмотреть, как тут Марли.
— Мне позвонить? — Грир вылез из-под душа и встряхнулся, как пудель.
— Я не готов к этому. Почему бы тебе это не сделать?
— Потому что Марли — твоя собака, и ты являешься действующим президентом Законопослушных Дворняг, и именно ты хочешь отправиться в Скагуэй.
Айк помог Марли спуститься по металлической лестнице. Казалось, старый пес передвигается немного получше — может, и вправду этот выход в свет пошел ему на пользу. Он самостоятельно доплелся до края площадки, усыпанной ракушечником, и присел, чтобы справить свою нужду. Моча потекла по лапам, и Айк вздохнул, глядя на него. Да, двигаться, может, он стал и лучше, но поднять заднюю лапу по-прежнему не мог. Когда Марли, помахивая хвостом и улыбаясь, вернулся обратно, Айк почесал ему уши и посмотрел в мутные собачьи глаза.
— Как дела, Марл? Как наши старые песьи делишки?
Пес глупо по-волчьи ухмыльнулся в ответ. Айк поставил под трейлер миску, полную сухого корма, и Марли проследовал за ней. Айк наполнил из крана большое пластиковое ведро и полил печальную карликовую коноплю Грира. В старые времена, еще до эпохи генетического опыления, Грир выращивал марихуану и любил ее. И даже теперь, когда от его плантации осталось несколько хилых бесплодных мужских кустиков, он продолжал их поддерживать — не для того, чтобы курить, а из чистой сентиментальности. Действенный ингредиент в них давно уже исчез.
Потом Айк заметил свой револьвер на подоконнике и задумался над тем, не взять ли его с собой. Ему доводилось слышать, что этот Гринер вытворяет довольно жесткие штучки во имя своего Господа. Однако статистика продолжала утверждать, что столкновение с насилием гораздо более вероятно в том случае, когда вы сами вооружены. К тому же, вряд ли у них будет повод встречаться с Гринером. Они заберут Кальмара из больницы, загрузят его на борт и вернутся обратно. Айк знал одну подпольную заправку, где они смогут незаметно заполнить баки. А если Билли Кальмар собирается еще сводить с кем-нибудь счеты, то пусть делает это по телефону в свое личное свободное время. Так что отсутствие револьвера только облегчало задачу.
Айк набрал еще одно ведро воды и привязал его к трейлеру, чтобы старый пес не опрокинул его. Потом он постучал по стенке и позвал Грира.
— Мы отправляемся, Грир!
Грир спустился с большой мексиканской сумкой. Душ явно освежил его. Он потряхивал головой и распевал в такт разлетающимся в утреннем солнце брызгам:
— Мы отправля-а-а-емся в дикую даль… В светлый Грааль!
В синюю даль, — поправил Айк, забираясь на водительское место. — Садись.
Точно, старик. Я все время забываю, что ты тоже был героическим пилотом. — В не-е-бо уносят нас птицы…
Айк завел мотор и тронулся с места, предоставив Гриру петь. Иногда он и сам забывал многое из своей жизни. Вернее, пытался забыть. Однако когда они затормозили у стоянки Херба Тома, один вид старого «Оттера» заставил его о многом вспомнить. А когда они загрузились в древний гидроплан, который, рыча и сотрясаясь всем корпусом, взмыл над водой, воспоминания нахлынули на Айка полным весом. Он вспомнил своего старого «Мотылька» и все секретные вылеты под покровом берегового тумана. Разве что «Мотылек» никогда не рычал. Его приглушенный двигатель лишь слегка жужжал. Однако медлительность делала оба самолета похожими. Максимальная скорость «Мотылька» была не намного больше, чем у «Оттера», зато минимальная скорость, при которой он мог оставаться в воздухе, была существенно меньше. В этом заключалось его огромное преимущество. «Мотылек» мог держаться в воздухе при скорости быстро идущего человека, то есть шесть с половиной миль в час. После того как вояки осознали, что ведение боевых действий в современных условиях не требует массивных бомбардировщиков, запускаемых с бортов огромных авианосцев, что гораздо удобнее более мелкие самолеты, оборудованные приборами ночного видения, которые могут взлетать под покровом темноты и тишины с грузовых судов и использовать поверхность воды вместо посадочной полосы, до «Мотылька» оставался один шаг. Он передвигался ниже уровня радаров, устанавливал таймер на поражение каждой конкретной цели и успевал вернуться на базу еще до того, как противник продирал глаза. Или уже никогда не продирал, в зависимости от груза. Однако, как правило, Айк возил листовки и фальшивую валюту. По заданию ЦРУ он посбрасывал несметное количество фальшивых миллионов на разные южноамериканские государства с целью дестабилизации их экономики… хотя и так было понятно, что на этом пути она не нуждается в посторонней помощи.
«Мотылек» было трудно засечь, а поразить — тяжелее, чем попасть в летучую мышь. Даже если пограничные заставы, оснащенные ракетами класса «земля-воздух», засекали его, их тепловая система самонаведения не могла обнаружить реактивного следа. Противовоздушная оборона тоже была бессильна, так как «Мотыльки» летали ниже уровня ее действия. Самым опасным оружием для них являлись обычные винтовки, так как передвигались «Мотыльки» медленно, а топливный бак у них не был защищен; да и то, когда в них попадали, они редко взрывались. Они могли сесть на поверхность реки, пруда, а то и вовсе на луг, если на нем было достаточно мокрой травы для скольжения тефлона. А пилот сопровождения столь же легко мог поднять приземлившегося товарища, опустив ему сетку, закрепленную с этой целью между понтонами. Таким образом оба оказывались в воздухе еще до того, как успевал прибыть неприятель. Айк спас таким образом троих: одного из узкой заводи в Заире, другого на песчаной дюне близ Александрии, а третьего — с футбольного поля в центре Иерусалима. Последний был спортивной звездой университета Миссури и пересек поле с мировым рекордом. Догнать его смог лишь свинец, угодивший ему в пятку левой ноги, так что парнишка не смог дотянуться даже до сетки. Поэтому Айку пришлось сесть на землю, перенести истекающего кровью парня в работавший на холостом ходу «Мотылек» и взлететь на глазах у пятидесяти штурмовиков, угрожающе приближавшихся к ним со всех сторон мокрого газона. На экране заднего изображения Айк видел взбешенные лица израильтян и слышал автоматные очереди. За эту операцию он получил военно-морской крест, который ему было запрещено носить в публичных местах: Соединенные Штаты никогда официально не находились в состоянии войны со своим старым союзником Израилем.
Как ни странно, летать Грир совершенно не боялся, хотя из ежегодных статистических отчетов явствовало, что воздухоплавание было занятием куда как более опасным, чем мореходство, особенно на территории провинциальной Аляски. Грир чувствовал себя в воздухе настолько естественно, что не успел «Оттер» оторваться от земли, как он погрузился в глубокий сон. Айка это устраивало: старый двигатель так шумел, что совершенно не хотелось напрягать слух для поддержания беседы.
Набрав высоту в потоке северо-восточного ветра, Айк развернулся обратно к городу на юг на высоте около тысячи футов. Он уже забыл, как приятно смотреть на землю с этой высоты — достаточной, чтобы не находиться в постоянном напряжении, но и не позволяющей забыть о том, что оставлено внизу. Город походил на большую игрушку — игрушечные дома и игрушечные улицы, игрушечные пикапы, карбасы и водонапорные башни — все чистое и свежее, как на картинках из детских книжек. И все до боли знакомое. И тут Айк внезапно понял, что город действительно очень похож на вчерашнюю мультяшную карту. Утиная Канава со своим внутренним заливом походила на поле для гольфа с искусственными препятствиями. Церковь и школа выглядели дешевой претензией на роскошь. Жестяная же крыша «Горшка» вполне могла фигурировать в какой-нибудь комедии положений: вроде шутки и забавы трудолюбивых и суровых северян в настоящем рыбацком баре Аляски, Старина Стебинс был прав: Квинак действительно обладал бесценными свойствами, о которых его обитатели не имели никакого представления. Что-то вроде нео-ретро. Они так долго находились на задворках, что превратились в авангард, сами не понимая этого.
Над трейлером Айк сбросил высоту, но Марли видно не было. Наверное, старый пес ушел обратно в дом, чтобы закончить свой утренний туалет. Айк сделал круг над трейлером и повернул на восток, в сторону солнца. Он всегда испытывал странное ощущение, когда летел на восток, а оказывался в местах, которые обычно считаются югом. Как, например, Лос-Анжелес расположен на той же долготе, что и Южный полюс. А если кто-нибудь из Квинака соберется лететь на юг, то он и вовсе промахнется мимо Калифорнии на сотни миль и окажется на Таити. Ну а уж если вы промахнетесь мимо Таити, то и вовсе закончите на краю земли, так и не встретив ни одного обитаемого клочка суши.
До Скагуэя им предстоял шестисотмильный перелет. На таком старом драндулете это займет у них большую часть дня. Айк просил Херба Тома связываться с ним по радио, но еще не проверял связь. Авиадиспетчеров вряд ли это могло встревожить: линии и так были слишком забиты. Как бы там ни было, Айк все равно предпочитал именно такие полеты — блуждания в голубой бесконечности вне расписаний. Если они нарвутся на неприятности, всегда можно будет посадить самолет в какой-нибудь бухточке. Двигатель работал вполне нормально, и единственное, в чем нельзя было быть уверенным, так это в погоде. Поэтому, как древние викинги, которые предпочитали совершать плавания так, чтобы всегда иметь сушу в пределах видимости, Айк старался держаться поближе к воде. Это была привычка, усвоенная им еще со времени полетов на «Мотыльке».
Пролив Принца Вильяма мелькнул слева в иллюминаторе, выглядя с этой высоты вполне жизнеспособным. Единственное свидетельство недуга заключалось в малом количестве кораблей: в когда-то богатейшем рыболовном районе виднелось всего несколько краболовных судов, пара судов для ярусного лова и несколько карбасов с жаберными сетями. Едва можно было насчитать дюжину. Это при том, что стоял високосный год. Было замечено, что богатые путины стали приходиться на високосные годы после разлива нефти в восемьдесят девятом, хотя в последнее время, несмотря на удвоенные усилия инкубаторных станций, уловы неукоснительно уменьшались. Даже танкеров было не очень много. Теперь голландцы предпочитали ездить за нефтью к скважине более длинным, но и более безопасным путем через Берингов пролив, так как трубопровод в Вальдез, несмотря на прошедшие годы, все еще считался ненадежным. Уже в течение десяти лет не было никаких задокументированных свидетельств о бандитских нападениях, но когда-то произвол здесь свирепствовал вовсю, и нефтяные магнаты продолжали подозрительно относиться к Принцу Вильяму. Случалось, что бандиты нападали даже на заходящие в пролив танкеры — обычно небольшие, у которых можно было заблокировать компьютеры, но нескольких нефтяных магнатов им удалось таким образом парализовать. В ответ начали загружать пластиковой взрывчаткой беспилотные катера и направлять их к месту столкновений. Типа: вы нас, мы вас.
Айк знал, что все эти боевые действия отнюдь не являлись результатом его жажды мести, — они происходили и до него. Однако следовало признать, что он придал им идейную направленность и стал их знаменем. Именно он создал эмблему Бакатча, даже не подозревая, что она станет настолько универсальной, что займет третье место по популярности на всем земном шаре — черный мазок в центре желто-красной мишени. Она начала появляться в виде граффити на опорах скоростных шоссе, потом на майках и наклейках и, наконец, даже на воздушных шариках. Иногда на фоне черной кляксы белым выводилось слово «Бакатча», но затем его убрали, так как в нем исчезла необходимость. Как исчезла необходимость в словах «стоп» и «поворот» на шестиугольных дорожных знаках.
Айк не мог вспомнить, чтобы сам когда-нибудь писал это слово. Для этого не было ни времени, ни места. Мишени были изображены на бизнес-карточках компании, на которую он работал: кружочки плотной бумаги были покрыты концентрическими желтыми и красными кругами, а в центре синим было обозначено название компании: «Воздушное опрыскивание Мишень. Тел. 1-800-AIR-SHOT». Черная клякса как раз и была поставлена на этот текст. Может, он и написал «Бакатча» на нескольких карточках, но вспомнить не мог. Как бы там ни было этого оказалось достаточно. Пресса подхватила это слово, и оно навсегда слилось с эмблемой мишени. Теперь ее можно было встретить во всех современных иллюстрированных словарях — иногда на букву «С» — «Соллес», иногда — «Б» — «Бакатча», иногда «Э» — «Экотерроризм». А чаще на все три сразу.
Он совершенно не стремился к этому. Он со своей стороны палец о палец не ударил и ничего не готовил исподтишка. Если не считать странного тления, которое пожирало его почти в течение целого года, так тлеет запал перед взрывом. Да, почти целый год. Взрыв произошел за два дня до того воскресенья, в которое маленькой Айрин должен был исполниться год. Стоял полдень пятницы. Айк обналичил свой чек в банке и ехал домой. Он смылся пораньше на случай, если кто-нибудь из врачей захочет с ним поговорить. На полях в колеблющихся волнах зноя все еще виднелись рабочие. Рядом с ними, раскинув стрелы кранов в обе стороны, медленно двигались уборочные машины. Айк видел кровавые ленты спелых помидоров, поднимавшиеся сначала вверх на рифленых полосах транспортеров, а потом растекавшиеся лужицами по упаковочным ящикам. Когда уборочная машина достигала границы поля, ящики сгружались на платформу грузовика, а огромные паукообразные механизмы разворачивались и снова начинали свое медленное шествие в противоположную сторону. За один проход такая машина охватывала двадцать рядов и тащила за собой по тридцать эмигрантов — по одному человеку на каждый ряд плюс десять сортировщиков и укладчиков посередине. Сбором помидоров занимались мужчины, а сортировкой и укладкой в основном женщины и дети. Шофером же всегда был профсоюзный гринго. Он восседал в застекленной кабине с кондиционером и наблюдал за уборкой урожая, то ускоряя движение, то замедляя его в зависимости от качества участка. Опытный водитель мог увеличить ежедневную выработку до двадцати процентов.
«Ле Барон» Айка, затормозивший под мимозой, разбудил пикетчика Карлоса Браво, дремавшего на качелях в тени крыльца. В обязанности последнего входило всячески надоедать Айку. Предполагалось, что он должен маршировать перед домом Соллесов, протестуя против сельскохозяйственной политики в целом и министерства сельского хозяйства в частности. Но поскольку Айк большую часть дня работал, а Джина уезжала либо в больницу, либо к своей сестре в Макфарланд, особенно надоедать было некому. Поэтому Айк посоветовал Карлосу отдыхать в теньке.
Карлос слез с качелей и, размахивая своим лозунгом, двинулся неуверенной походкой к Айку, пока тот загонял машину под навес, который они выстроили вдвоем год назад за одни выходные, еще До того, как началось пикетирование. Они были старыми партнерами по покеру и продолжали играть каждую среду. Именно поэтому Карлосу и дали такое поручение. Карлос был активным членом профсоюза сельскохозяйственных рабочих уже более полувека, и его здоровье оставляло желать лучшего. Его постоянно мучали одышка и головокружение. Особенно часто это случалось, когда возникали конфликтные ситуации. Поэтому он и предложил свою кандидатуру для запугивания сеньора Соллеса, поскольку они были друзьями и конфликт между ними не мог быть слишком острым. Так что теперь он уже третий месяц занимался пикетированием без каких-либо признаков головокружения.
— Pon un cuno a la cabeza, hombre! — выругался Карлос, размахивая своим лозунгом. — И мать твоя шлюха!
— Привет, Карлос, — откликнулся Айк, вытаскивая с заднего сиденья пропотевший авиакомбинезон. — Как себя чувствуешь?
— Вполне прилично, Исаак. Мне прописали новые ингаляторы, после которых очень хорошо спится.
— Да, я заметил, — ухмыльнулся Айк, забрасывая комбинезон на олеандровый куст, чтобы тот проветрился. Считалось, что комбинезоны нужно стирать каждый день, но стиральная машина в ангаре опять не работала, а куст все равно был засохшим. — Миссис Соллес давно уехала?
Карлос пожал плечами.
— Не знаю, Исаак. Я ее не видел, но думаю, давно. Когда я проснулся, чтобы второй раз позавтракать, ее уже не было.
— Значит, давно, — подтвердил Айк. Джина на обратном пути из больницы с каждым разом все дольше застревала у своей сестры — пила вино, курила и молилась. Иногда Айку приходилось даже ездить за ней.
— Значит, мы опять одни, Карлос. Как насчет пива?
— С удовольствием, — и старик запихал свой лозунг под крыльцо. Он хранил его там в течение уже столь долгого времени, что первоначальная надпись скрылась за грязью и плесенью. Отчетливо можно было различить лишь три слова: «ДОЛЛАР», «РАК» и «МОЛОХ».
Айк протянул Карлосу бутылку «Короны», а другую выпил сам, стоя под душем. Одевшись, он достал еще две бутылки и черепаховых чипсов и вышел на крыльцо. Карлос освободил качели и устроился на ступеньках. Через дорогу было видно, как с полей уходят рабочие. Они пели «Желтую субмарину» на испанском, а Карлос им подпевал. Потом он взял у Айка бутылку и принялся задумчиво потягивать пиво.
— Ну что, дружище Исаак, как там маленькая Айрин? — наконец осведомился Карлос.
— Лучше, гораздо лучше, — ответил Айк. — Новый шунт гораздо эффективнее, поэтому уши у нее почти перестали болеть.
— И все так же улыбается?
— И все так же улыбается, — откликнулся
Айк.
— Рад слышать. — И Карлос снова начал мурлыкать себе под нос «Желтую субмарину».
Айрин родилась с увеличенным черепом и искривленным позвоночником, выпиравшим наружу. С помощью многочисленных операций и пересадок кожи дефект удалось скрыть, но отток внутричерепной жидкости нормализовать не удавалось. Шунт то и дело закупоривался, голова раздувалась, а голубые глаза малютки начинали блестеть еще ярче — лихорадочным блеском, как говорил врач. Так что теперь всякий раз, когда родители замечали этот блеск или когда Айрин начинала тереть уши, ее тут же отправляли в больницу. Это были единственные симптомы, на которые могли ориентироваться Исаак и Джина, так как девочка редко плакала; отважная улыбка играла на ее лице даже в самые тяжелые периоды. Казалось, ее ничто не беспокоило, кроме боли в ушах, и Джина говорила, что врачи уверены, что со временем боль пройдет.
Айк был рад присутствию Карлоса, хотя тот и исполнял роль его противника. Он был благодарен ему и за то, что тот никогда не пытался связать болезнь Айрин с деятельностью компании. Более рьяный член профсоюза не упустил бы эту возможность, хотя ученые снова и снова убеждали сельскохозяйственных рабочих в отсутствии какого бы то ни было риска. Но истинный фанатик-энтузиаст не преминул бы воспользоваться этим. Карлос так же, как и Джина, смотрел на вещи более философски. «Надо верить в благодать, а не в проклятия «, — любила повторять Джина. Более того, когда сразу после рождения Айрин Айк начал терзать себя мыслями о том, что во всем повинен он (все эти кокаиновые плантации в Эквадоре или опыление рекомбинантных растений), Джина сделала все возможное, чтобы разубедить его в этом.
— Знаешь, Иов говорил, что дерьмо сыпется на головы и праведников, и грешников одинаково, — лучась улыбкой, говорила она, откидывая назад копну волос.
Айк поднялся и принес еще две бутылки пива. Рабочие столпились на грузовой платформе, которая удалялась теперь вдоль сточной канавы. Солнце погрузилось в знойное марево и теперь казалось красным бесформенным пятном. Айк как раз допил третью бутылку пива, когда зазвонил телефон.
— Пьяная сестра Джины из Макфарланда, — предсказал он, вставая с качелей.
Это действительно была пьяная сестра Джины, но звонила она не из кухни в Макфарланде. Она звонила из больницы во Фресно. И Джину позвать было нельзя. Она вообще больше ничего не могла сказать и требовала, чтобы Айк немедленно приезжал.
Трубка все еще издавала короткие гудки в его руке, когда Айк увидел, что солнце раскалывается надвое и из него что-то возникает. Затем он почувствовал, как на него налетел холодный ветер, и словно чья-то рука, схватив его за шею, потащила его к неким окулярам. Сначала перед глазами все расплывалось, а потом он все увидел с такой же ясностью, с какой можно рассмотреть препарат на предметном стеклышке под микроскопом. И главное — в этом не было ничего нового. Любой мог увидеть это, стоило лишь нагнуться и присмотреться к реальности. Нелегальные перелеты на опасных для здоровья «Мотыльках», распыление пестицидов, поворот вспять всех естественных процессов во имя Нового мира, свободного от наркотиков, паразитов и преступности. И все достигалось с помощью микроскопических изменений на генетическом уровне. Почему бы и нет? Это целесообразно, это экономит деньги и человеческие ресурсы, при том, что побочные эффекты сведены до минимума. Естественно, оставалась вероятность того, что если возишься со всем этим слишком долго, то даром для тебя это не пройдет.
Когда Айк добрался до педиатрического отделения, девочка была мертва уже два часа. «Осложнения» — сказали сестры. Шунт выпал, ликвор скопился и давление подскочило. Что-то начтотало что-то — пояснил доктор. Айк умолял, чтобы ему показали ее, невзирая на предупреждения врача и сестры Джины. Ему сказали, чтобы он пошел повидаться с женой. Но Джина, накачанная седативными средствами, спала. А Айк хотел видеть собственную дочь. Он продолжал настаивать. И они сдались. Девочка уже лежала на столе в холодильнике. Она была совсем голенькой под простыней и лежала вывернув ножки, как любила это делать, когда ей присыпали попку. Маленькие кулачки были крепко сжаты, а губы по-прежнему раздвинуты в улыбке, обнажавшей уже восемь зубов, и улыбка эта отнюдь не была горестной. Но лоб и виски у нее побагровели и были раздуты до неимоверных размеров. Она походила на какое-то существо на предметном стеклышке.
Айк заверил врачей в том, что с ним все в порядке, вернулся домой и припарковал машину под мимозой. Он вошел в дом и устроился в закутке на кухне. Уже смеркалось, но он не стал включать свет. Сумерки были прохладными. Когда глаза привыкли к полутьме, он различил на столе маленькую трубку Джины. Он зажег свечку и прикурил от нее.
Ему нужна была всего одна затяжка. С ним так было всегда — одна затяжка, и он вылетал, как санки за бортик трассы. Сигарета или эта вонючая трубка — неважно. Айк считал, что именно поэтому он ни к чему не смог пристраститься. Ему хватало одной затяжки.
Когда он открыл глаза, то увидел, что рядом со свечой лежит открытая книга. Джина, вероятно, читала здесь, когда ее побеспокоили. Айк решил, что это Библия, но оказалось, что это поэтический сборник, открытый на стихотворении Эрнесто Карденаля. Южноамериканский поэт — вспомнил Айк. Прошлого столетия. Мелкий шрифт. Но постепенно он смог прочитать следующие строки:
Вчера я пошел в супермаркет и увидел — все полки пусты;
Почти все пусты.
И я почувствовал горечь опустевших полок,
но гораздо сильней
Во мне бушевала радость за наше достоинство,
Которое так легко разглядеть на пустых полках.
Это — цена, которую платит мой маленький народ
в борьбе с Колоссом,
И я увидел пустые полки, битком забитые героизмом.
Айк поднял голову. Горечь опустевших полок. И достоинство, героизм опустевших полок. Айк вспомнил, как видел по телевизору Марш матерей в Сакраменто — тысячи женщин несли на головах ведра, кувшины и горшки с водопроводной водой. Они стояли, выстроившись в одну шеренгу, на многие мили вдоль шоссе с босыми кровоточащими ногами, как средневековые грешницы, предлагая свои подношения законодателям штата. В руках у них был один-единственный плакат: «Если она такая чистая, почему бы вам ее не попробовать». Но этого было достаточно, чтобы арестовать их за противозаконную демонстрацию. Их побросали в автобусы и увезли. Но ведра, кувшины и глиняные горшки остались валяться в канаве. Героизм пустоты. Два года назад, когда Айк смотрел эту передачу, ему было жалко этих женщин. Теперь он ощутил чувство стыда перед ними.
В трейлере было слишком темно, чтобы читать дальше, а пламя свечи слишком сильно трепетало. Айк перешел в спальню и, не раздеваясь, лег на водяной матрас. Темный, как кошелек, и удобный, как облако, матрас объял его стыд. Не удивительно, что он никогда не хотел смотреть на вещи с этой точки зрения. Он всегда опасался, что горести, которые предстанут его взору, будут обернуты дешевым звездно-полосатым, лживым грязным флажком, изготовленным в Корее. И тогда сквозь увеличительные линзы нового взгляда он различит все дефекты полотнища, и разоблачение будет необратимым. Может, на корейской ткацкой фабрике в сложную формулу основы вкралось какое-то неверное уравнение. Или оно специально было туда внедрено, как рекомбинантный вирус. Так что ничего странного, что люди не хотели смотреть на вещи иначе — ведь разоблачали их национальный флаг, тот самый, за который они проливали кровь. В который они вкладывали свои деньги. Поэтому, естественно, никто не хотел видеть, как его дефекты с каждым месяцем будут становиться все очевиднее и очевиднее. Например, детская заболеваемость раком в Макфарланде на четыреста процентов выше нормы. Айк вспомнил, что читал статистику — одна колонка на последней странице. Естественно, никакой взаимозависимости не установлено. Не установлено! Какого черта, да мы что, ослепли?! В больницу Фресно из окрестностей Макфарланда ездит столько детей, что пришлось пустить рейсовый автобус. Вода укачала Айка, облако вобрало его в себя, и он заснул. Он проснулся в семь утра, позавтракал оладьями и кофе и, как всегда, поехал в ангар. Диспетчер разрешил ему взять выходной и отдохнуть, но Айк упросил, чтобы его допустили к полету.
— В больнице сказали, что будет лучше, если я продолжу заниматься обычными делами. Мне нужно лететь. Я потихоньку. Не волнуйся. Передай в офисе, что я буду готов к полудню.
Диспетчер пожал плечами и ушел, а Айк сел на вращающуюся табуретку и уставился на расписание. Время от времени к нему заглядывали другие пилоты, чтобы пробормотать слова сочувствия по дороге на взлетную площадку. Он кивал, отвечал, что с ним все в порядке и он скоро присоединится к ним. Скоро.
Айк долго сидел в опустевшем ангаре. У него не было ни малейшего представления о том, что он будет делать. Когда на взлетной площадке стало тихо после шумных заправок и взлетов, он подошел к своей старой «Сесне». Он всегда влюблялся в свои самолеты. В них сочеталось что-то хищное и в то же время мягкое, как в старых растолстевших коршунах. Он заметил, что течь в гидравлическом затворе так и не была устранена. Из двигателя на стопку газет продолжало капать масло — по капле в десять секунд. Не проблема. В полете двигатель не тек, это начиналось лишь на земле, когда затвор остывал. Тогда с точностью часового механизма он выпускал из себя по одной черной капле в десять секунд — шесть за минуту. Некоторое время Айк смотрел, как он капает, и пошел в офис. Он взял пачку круглых бизнес-карточек с телефонной стойки и вернулся к своему текущему самолету. Через полчаса в центре каждой мишени у него было по черному масляному пятну. Сто восемьдесят карточек, по шесть в минуту. С точностью часового механизма.
Он по-прежнему не знал, что собирается сделать, пока не увидел сквозь открытую дверь ангара грузовик, направлявшийся к рабочим через поле. Когда тот повернул обратно, Айк выскочил навстречу, размахивая руками.
— Мне нужен твой грузовик, Охо.
— Зачем? — водитель с подозрительным видом присматривался, высунувшись из окошка, пока не узнал Айка. Охо приходился родней Карлосу Браво — не то внучатым племянником, не то еще кемто. Ему было около двадцати, у него было глупое толстое лицо и усы, от чего углы рта казались вздернутыми.
На полчаса, приятель. Двадцать баксов.
Конечно, Исаак. Только не останавливайся у закусочных — начальство не любит этого.
Через двадцать минут Охо получил свой грузовик обратно, а Исаак летел на окружную ярмарку в Мадеру. Мадера — это было лучшее, на что он мог пока рассчитывать, так как до Сакраменто ему бы с таким грузом не хватило топлива.
Он добрался до парка перед самым полуднем. Оставаясь на высоте в тысячу футов, он сделал рекогносцировочный круг, чтобы изучить направление ветра и расположение проводов. Внизу виднелась нарядная круговерть счастливых молодых семейств.
Айк долетел до заполненной машинами стоянки, круто повернул назад и начал снижаться. Вид ярмарки становился все более отчетливым. Как кусок торта. С краю, расцвеченное огнями, крутилось чертово колесо. Айк, ухмыльнувшись, скользнул над ним, чуть не задев задним шасси верхнюю кабинку, и нырнул вниз, открыв заглушки. Единственное, что он успел увидеть на экране заднего обзора, это целую вереницу искаженных от ужаса лиц. Приборы показывали, что груз израсходован всего наполовину. Он снова развернулся. На этот раз собравшаяся публика уже не казалась ни нарядной, ни счастливой. Скорее ярмарка напоминала муравейник, политый «Рейдом». Теперь люди стояли, задрав головы вверх, и на их лицах по-прежнему был написан ужас, но паники уже не было. Он вылил остатки груза над чертовым колесом, и его охватило чувство удовлетворения, легкости и опустошенности. Он сделал третий заход, уже спокойно, и сбросил бизнес-карточки. Он понял по лицам, что люди догадались, чем он полил их. Теперь смятение и ужас сменились совершенно иным чувством — всепоглощающей яростью — они потрясали кулаками, кидали в него камни, делали непристойные жесты. Измазанные мамы, папы, детки, приживалки и все остальные прыгали, как жабы в выгребной яме. Он осуществил прекрасное опыление: внизу не осталось ни одного живого существа, на которое не попала бы хоть капля жидкости. Единственное, о чем он сожалел, что у него было слишком мало карточек.
Он снова спал на незастеленном водяном матрасе, опять не раздевшись, с той лишь разницей, что рядом с ним спала одетая Джина, по-прежнему накачанная седативными средствами, когда в дверь постучал шериф из Фресно, явившийся в сопровождении дюжины полицейских. Когда Айка уже уводили в наручниках, у нее хватило сил на то, чтобы приоткрыть один глаз.
— Что происходит? — с трудом выговорила она.
— Спите дальше, — ответил ей молодой отутюженный полицейский.
— Что происходит? — закричала она. Полицейский ухмыльнулся.
— Пойман неизвестный ярмарочный террорист. Подробности в одиннадцатичасовых новостях.
Подробности были исчерпывающими. К одиннадцати часам Айк Соллес уже не был неизвестным — о нем знали все. Местное телевидение снимало накануне ярмарочные гуляния и подробно зафиксировало все происходившее. Сенсационные кадры отразили крики и панику во время первого налета, ярость и негодование после второго и наконец завершающее потрясение после сброса карточек. Сознательные телевизионщики записали номер самолета и отправились в поля, где шериф уже допрашивал Охо Браво.
— Конечно, я все скажу, — сообщил Охо перед телекамерами. — Я знаю, зачем Айку Соллесу понадобился мой грузовик. У него только что умерла его маленькая девочка. Ну он и психанул, как любой из нас. Считаю ли я его террористом? Нет, его можно назвать бандитом, но он никакой не террорист. Просто распсиховавшийся бандит. А собственно, что он такого сделал? Немножко покакал на состоятельных людей? Так мне каждый день какают на голову за минимальную зарплату.
На крупных планах было видно, как блестят черные глаза Охо и возмущенно подрагивают его смешные усы. Интервью было таким впечатляющим, что его показали во всех программах с этим сюжетом. Когда через два дня Айка выпустили под залог, они оба с Охо Браво уже были вышвырнуты с работы и пользовались мировой известностью. Это не означало, что они лишились возможности повторить свою акцию; просто теперь они должны были дождаться сигнала от других эмигрантов, когда взлетная площадка и «Сесна» будут свободны. Через неделю Айк опылил окружную ярмарку в Стоктоне, заклеив предварительно номера «Сесны», а еще через неделю ярмарку в Сакраменто, прежде чем его снова поймали. На этот раз они не стали заморачиваться с Охо Браво. Им было достаточно Исаака Соллеса. И на этот раз в залоге было отказано. Бандит Бакатча должен был дожидаться суда за решеткой со связанными крыльями. Однако к этому времени у него образовался целый легион последователей. И лето выдалось на редкость интересным.
Старый «Оттер» уверенно следовал вдоль береговой линии, погода стояла тихая и ясная. На небе не было ни облачка до самого Чилкутского перевала, который показался в поле видимости в самом начале третьего. Сумрак начал быстро сгущаться, пока видимость не достигла нулевой отметки. Айк попытался связаться со Скагуэйским аэропортом, чтобы там включили маяк. Треск, раздавшийся в ответ с диспетчерской вышки, разбудил Грира, проспавшего все шесть часов. С прилипшими к лицу волосами он вскочил и принялся дико оглядываться по сторонам, и, лишь сообразив, что находится в самолете, Грир облегченно вздохнул.
— Слава Тебе, Господи. А я решил, что нахожусь на подлодке.
— Пока еще нет, — обнадежил его Айк, если этот суп будет продолжаться, очень вероятно, что мы в нее и превратимся. Я ни черта не вижу, а они не включают маяк.
По радио Айку сообщили, что солнечные бури временно заглушают сигнал маяка, но что его самолет виден на радаре, и он летит абсолютно верно, разве что ему следует отклониться в сторону моря на несколько миль, тогда он выйдет за пределы коридора коммерческих рейсов.
— Видимость ограничена до предела, — проквакало радио. — Двадцать градусов к востоку-северо-востоку и снижайтесь до тысячи пятисот. Посадка разрешена. Назовите себя. Алле? Ваше имя и бортовой номер…
Айк молча начал снижаться. Через несколько минут самолет вынырнул из желтого подбрюшья сумрака, и видимость стала почти идеальной. Весь Скагуэй раскинулся перед ними в своем крохотном ущелье. У причала стояли два огромных туристических лайнера, расцвеченных огнями. А вокруг позолоченной статуи золотодобытчика на берегу крутилась толпа туристов. Статуя тоже была подсвечена прожекторами. Да и весь город, как заметил Айк, был освещен карнавальными огнями, словно солнце давным-давно уже село.
Внизу он разглядел синие огни новой посадочной полосы, проложенной вдоль реки. Полоса, державшаяся на цементных опорах, уходила далеко в залив, как восьмиполосное скоростное шоссе, и резко обрывалась в никуда. Навстречу им с нее только что взлетел турбореактивный израильский самолет, увозящий туристов обратно в их Землю Обетованную. Он тоже посверкивал всевозможным ночным освещением.
Диспетчер приказал Айку сесть к югу от города и тут же явиться к властям с объяснениями и личными документами.
— Ладно, — соврал Айк и выключил радиосвязь. Он резко пошел к воде по направлению к городу, вписываясь между туристическими катерами и диспетчерской вышкой. Он скорей сдохнет, чем станет давать какие-нибудь объяснения и заполнять бюрократические формуляры.
Выбрав уютное местечко между двумя огромными лайнерами, он сел за причалом у самых рельсов. Грир выскочил на поплавок и помахал свернутым канатом группке юных туристов, пялившихся на них с пирса. Это была группа немецких студентов-психологов, и у всех у них были загоревшие носы и коленки.
— Но тут нет лестницы, — крикнул юный блондин, поймавший брошенный ему конец. — Ничего такого, по чему можно было бы взобраться…
— Будет, старик, — откликнулся Грир, — ты только привяжи это к чему-нибудь прочному.
И к восторгу собравшихся дикий черномазый взлетел по канату на высоту в двадцать футов, как обезьяна по лиане. За ним с не меньшей прытью последовал его бледнолицый спутник, лицо которого, покрытое ссадинами и струпьями, выглядело еще более диким. Наконец-то за свои деньги они увидели отчаянную и безрассудную Аляску, ради которой они сюда приехали.
Айк отказался от приглашения немцев прокатиться с ними до города на ослиной повозке, так как до больницы было всего несколько кварталов, которые вполне можно было пройти пешком.
— Хотя мы можем воспользоваться вашим приглашением на обратном пути, — добавил Грир. — Нам может потребоваться повозка, чтобы переправить раненого.
Однако в больнице им сообщили, что пациент Вильям А. Кальмар давным-давно выписался и уже куда-то переправился.
— Его давным-давно забрали, — сообщил им медбрат в приемном отделении. — Приезжала его красотка жена… по крайней мере, она так назвалась, когда оплачивала его счет. Она и еще какая-то женщина вывезли его на каталке и погрузили на грязный матрас на заднем сиденье разбитого пикапа. А помогал им очень большой негр… боюсь, что не кто иной, как преподобный Тадеус Гринер. Так что вот так-то.
— Может, у вас есть хоть малейшее представление о том, куда они его повезли? — спросил Айк.
— Естественно, — ответил медбрат. — Туда, куда преподобный отвозит всех своих заблудших овечек — на его ферму Бьюлаленд, на берегу озера Беннет. Я слышал, что у него там скопилось уже целое стадо — трудятся на полях Господних.
— Что-то я, кажется, не понял, — возмущенно изрек Грир. — Вы позволили увезти больного человека в каком-то раздолбанном пикапе через Белый перевал?! Хорошо же вы ухаживаете за больными!
— Господи, конечно, нет. Шоссе через перевал даже близко не подходит к ферме преподобно Гринера. Они поехали на экскурсионном поезде по историческим местам Золотой лихорадки. Он, конечно, должен идти в Доусон, но преподобный договорился с машинистом, что если тот остановится у Беннета, преподобный не станет раскалывать ему черепушку. Это единственный способ браться до Бьюлаленда…
— А когда будет следующая экскурсия? спросил Айк.
— Ну, я думаю… — медбрат взглянул на часы, приколотые к кармашку белой рубашки, и поджал губы, — через шесть дней и четыре часа.
— Через неделю?! — вскричал Грир. — Господи Иисусе, мы не можем так долго ждать!
— Боюсь, даже Иисусу пришлось бы ждать Или лететь по воздуху. Но Он смог бы это сделать, правда?
Айк придержал Грира.
Так вы говорите, эта ферма на озере?
Не на главном, а на одном из маленьких верхних. Говорят, очень миленькая лужа. Обладает духовно-исцеляющей силой. Так что вы, господа, можете очень много получить…
Айку пришлось силой вытаскивать Грира из больницы.
— Я хочу немного полечить этого самодовольного болвана, — сопротивлялся Грир. — Дай мне его полечить.
— Оставь ты его в покое. Пошли обратно…
— И бросить нашего бедного президента? — задохнулся от возмущения Грир. — Старик, я не могу поверить, чтобы ты решился на такое…
— Послушай, — сказал Айк, — я могу посадить самолет на любую лужу, какой бы миленькой и исцеляющей она ни была.
Они попросили немецкого туриста сбросить им канат, и Айк, прежде чем заводить двигатель, отгреб немного в сторону. Они взлетели между лайнерами и взяли курс на север. Айк знал одну подпольную бензоколонку в Дайе, где можно было заправиться. Они летели по десятимильному фьорду, пока Айк не заметил баржу, стоявшую на приколе у самого устья Чилкута. Она входила в целую сеть подпольных заправочных станций, разбросанных от Анкориджа до Кресент-сити. И Айк пользовался только ими, когда ему доводилось летать.
Обслуживал ее все тот же старый беззубый старожил. Он вышел на палубу, застегивая штаны и Щурясь на самолет, подгребавший к барже. Он узнал Айка, но заправлять его отказался, по крайней мере сразу. Он слышал переговоры диспетчеров о неустановленном «Оттере», направлявшемся в его сторону, и догадывался, что с минуты на мину здесь должны были появиться воздушные наблюдатели.
— Гребите вон туда и припаркуйтесь под ивами они накроют вас как зонтиком. Думаю, они пробудут здесь не больше получаса. Я выстрелю когда будет чисто. А пока вот вам пара пива. Кстати, я больше не принимаю наличность… только кредитные карточки.
Ветки сомкнулись над самолетом с такой легкостью, словно делали это регулярно. К ним даже были привязаны веревки, чтобы они не расходились. Когда Айк и Грир убедились в том, что самолет спрятан надежно, они взяли две поллитровых банки австралийского пива и выбрались на берег. На заросшей травой дорожке стояли древние деревянные ворота.
— Я знаю это место, старик! — вскричал Грир. — Это вход на Лавинное кладбище! Когда мы в первый раз были в Скагуэе, Ванда любила сюда ходить и смотреть на могилы. Она говорила, что чувствует души умерших. Говорила, что слышит, как они кричат из-под земли: «Я хочу любви, я хочу любви». Ее это так возбуждало!
Кладбище представляло собой сборище поблекших белых надгробий, едва видневшихся в зарослях ясеней и тополей. Могильные холмики поросли папоротником, тигровыми лилиями и высокими маргаритками. Некоторые деревья росли прямо из могил. И Грир замер, глядя на эти джунгли.
— Представляешь, эти чертовы деревья стали в два раза больше с тех пор, как мы были здесь с Вандой! Наверное, это влияние душ умерших.
— Скорее, корни просто дотянулись до питательных веществ, — предположил Айк.
— Черт бы тебя побрал, Исаак, ты абсолютно лишен романтики. Слышишь?
— Грир поднял руку. — Могу поспорить, это самолет.
Это был одномоторный турбореактивный самолет, низко летевший по фьорду, как и предсказывал старик. Он пролетел у них над головами в сторону Чилкута. Айк с Гриром опустились в траву между деревьев и надгробий и открыли банки.
— Славное местечко. Если присмотреться, до сих пор можно различить некоторые даты…
Когда глаза у Айка привыкли к лиственному сумраку, он заметил, что потрескавшиеся надгробия когда-то были побеленными и на некоторых из них до сих пор виднелись имена и цифры.
Похоже, дата смерти у всех одна и та же, — заметил Айк.
— 3 марта 1898 года, — кивнул Грир. — Эти несчастные были первой волной старателей, отправившихся на Чилкут. И что-то — может, весь этот ажиотаж? — обрушило на них лавину! Погибли десятки человек. Третьего марта тысяча восемьсот девяносто твою мать восьмого года.
Постепенно Айку удалось разобрать несколько имен, дат и мест рождения. Откуда они только не понаехали. И почти дети… двадцать один, двадцать шесть, девятнадцать… из Акрона, Манси, Хобокена… — парнишки с горящими глазами со всей Америки, бросившиеся на золотые россыпи Клондайка. Они не добрались даже до первой стоянки.
Разведчик с воем пролетел обратно, на этот раз гораздо выше. Когда его рев затих, грянул выстрел, осыпавший листву с деревьев, и Грир вскочил на ноги.
— Иисус, разрази тебя гром, Всемогущий! Это сигнальный выстрел твоего дружка? Или это сработала установка противовоздушной обороны?
Перед тем как уйти с кладбища, Грир настоял на том, чтобы Айк взглянул на одну могилу. Если Грир сможет ее отыскать. Проблуждав некоторое время по зарослям, Грир наконец обнаружил странный деревянный столбик, который, как он объяснил, пользуется дурной славой и составляет главную тайну этого места. Для того, чтобы разглядеть надпись, Айку пришлось вырвать цветы. Столб возвышался над всеми остальными надгробиями, однако это не было символом почтения, а скорее наоборот. Креста на столбе не было. Отсутствовали и какие-либо другие религиозные символы или высказывания. На нем не было указано даже места рождения усопшего. Обитатель Застрелен в горах 7 марта 1898 года».
— А? Сечешь? Через четыре дня после того, как эта лавина погребла всех остальных чуваков. За какие это дела мистера Монтиака пристрелили, а потом поставили самый большой памятник, а?
Благообразная белизна маргариток свидетельствовала о том, как великолепно выглядел этот памятник век тому назад. Белоснежный обелиск в честь какого-то очень мрачного поступка. Теперь побелка на старых сосновых досках облупилась и отшелушилась. Кроме задней стороны. Когда Айк с Гриром продрались сквозь цветы и папоротник, они обнаружили, что задняя часть была побелена заново не так давно. Посередине спреем была изображена физиономия Элвиса уходящей эпохи белых костюмов. Сходство было порази тельным. Внизу была сделана надпись, заключенная в кавычки: «Хочу свинячих губ прямо сщас!»
— Неслабо для усопшего, — заметил Айк. Когда они подгребли к заправочной барже, старик извинился за произведенный залп.
— Выяснилось, что у меня нет патронов для сигнального пистолета, — пояснил он. — Пришлось взрывать связку старых гранат. Не стал их развязывать, а то они выглядели слишком хлипкими. Я и взорвал всю дюжину. Ну что, проверим, как у вас с топливом?
Когда самолет был заправлен, Айк круто развернулся вправо, перелетел низкий северный полуостров и взял курс в сторону моря так, чтобы войти в Скагуэйское ущелье с юга, как будто он летит из Джуно. Он старался держаться в границах облаков и не включал радар, полагаясь на свои глаза. Внизу сквозь странный желтоватый свет был хорошо различим Белый перевал. Слева по его склону поднималось новое шоссе, а справа — старая узкоколейка. Внизу ревела и извивалась река, как змея, которой наступили на хвост. Чем выше, тем круче реку из виду, ему надо войти в само ущелье.
Что он и сделал без лишних слов. Он не стал сообщать Гриру, что они попали в переплет, из которого выхода нет. Он не мог ни подняться вверх, так как самолету не хватало скорости, ни свернуть в сторону. А в отсутствие приборов, которые могли бы заранее оповестить Айка, они в любой момент могли врезаться в неожиданный изгиб каньона.
Наконец охровая дымка начала рассеиваться, и они вырвались на открытое пространство. Небо было голубым и твердым, как алмаз, а впереди ослепительно сияла седловина Белого перевала. Вниз, по южному склону, рулоном темно-лазурного шелка раскинулось огромное озеро Беннет — рулоном, уже раскроенным и разложенным на темно-коричневом столе для сшивания.
Местоположение коммуны было обнаружить не трудно, так как это был единственный участок, отличавшийся по цвету от темно-лазурного и темно-коричневого. Вдоль железной дороги вглубь материка тянулись правильные зеленые прямоугольники, прямо-таки источавшие вегетарианское здоровье.
— Похоже, преподобному брату Гринеру хоть что-то удалось в этой жизни, — заметил Грир, — не все же ему бичевать женщин и безропотных чуваков. Просто какой-то рай земной.
Айк воздержался от комментариев, но он не сомневался в том, что аккуратный вид делянок являлся непосредственным результатом того самого бичевания, о котором упомянул Грир. Ему уже доводилось встречаться с подобным интенсивным ведением сельского хозяйства: такие поля получались лишь в результате традиционного изнуряющего труда, особенно при отсутствии удобрений. А уж сюда, в тундру, где слой земли составлял всего несколько дюймов, надо было натаскать огромное количество перегноя для посевов.
Айк с первого же захода попытался посадить самолет. Что бы из себя ни представлял этот чертов Гринер, Айку не хотелось заблаговременно уведомлять его о своем появлении. Он посадил самолет возле каменистого берега, Грир закрепил задний якорь и перебрался по канату на берег. Айк сделал то же самое по второму канату. Валун, к которому он привязал канат, представлял из себя такую ноздреватую, шершавую вулканическую породу, что он в кровь изодрал руки. Здесь все камни были с зазубринами, как окалина. Грубые и неотесанные. И пока они, спотыкаясь, продирались по этим камням, Айк понял, почему: тундра исчезла, она была дочиста уничтожена, как территория, окружающая муравейники рыжих муравьев. Вот как Гринер добывал себе почву, выскребая по десять акров мха и восковницы ради одного акра зеленого горошка.
Они добрались до железнодорожной кол пересекли засыпанную гравием площадку, заваленную рельсами и железнодорожным оборудованием, которое ржавело среди гор покрытых креозотом шпал. Единственным механизмом, видимо, не имевшим отношения к железной дороге, была какая-то странная машина, покрытая пластиком и сеткой для ловли птиц и напоминавшая закамуфлированный бронетранспортер. Кроме ее блекло-золотистого цвета, Айк мало что мог различить сквозь тусклый пластик, но своими размерами она напомнила ему одну из тех уборочных машин, которые работали на полях в Калифорнии. Судя по всему, даже просветленным приходилось ползать на брюхе для того, чтобы вырастить урожай.
Из трубы длинного, обитого жестью дома с разгрузочной пристанью, оборудованной воротом, поднимался дымок. Воротом явно не пользовались уже много лет. На ржавых рельсах стояла одинокая древняя дрезина, через днище которой уже проросли ягодные побеги, обвившие рычаги. За двором виднелось поле, густо и пышно заросшее кустовой фасолью, в котором рядами двигались люди с мотыгами, сопровождавшие свой труд невнятным пением. Грир не ошибся — женщины и безответные чуваки, в основном молодые и чернокожие, и все обнаженные до пояса.
Надо полагать, это и есть Бьюлаленд, — прошептал Грир, чтобы не нарушать четкий ритм тружеников. — Неужто босс Гринер справляется со всей этой молодежью с помощью одной-единственной палки? Нет ли у него приспешников?
— Мистер Соллес, — раздалось чье-то сдавленное шипение из фасолевых зарослей. — Мистер Грир!
Это был Арчи, один из братьев Каллиганов, отправившихся с Кармоди на юг. Он продолжал рубить невидимые сорняки, с мольбой глядя на пришельцев.
— Арчи, что ты здесь делаешь? — воскликнул Айк и двинулся к мальчику. При его появлении все замахали мотыгами еще быстрее. Теперь Айк уже смог разобрать слова — «Забери меня, Иисус, забери меня, Иисус…» — повторяли люди снова и снова.
— Арчи! Где Кармоди? Где Нельс? Где новое судно?
— В Джуно, — шепотом ответил мальчик, не останавливаясь. — Чинят киль. Мистер Кармоди наскочил на мель. А мы с Нельсом поссорились, и я сбежал в Скагуэй. О Господи, забери меня, Иисус, отсюда…
Пение стало еще громче — «Забери меня, Иисус, забери меня скорей».
Сквозь ряды фасоли к ним подошел Грир.
— Ебаный карась, Арчи! На кого ты похож! Надень рубашку. У тебя же вся спина, как жареный бекон.
Мальчик продолжал двигаться, опустив голову, так что Айку и Гриру пришлось идти за ним.
Арч, а где Билли Кальмар? — мягко спросил Айк. — Ты не видел Билли?
— Его спасают, там, — и еле заметным кивком мальчик указал на рефрижераторный вагон, стоявший у причала. — Господи, спаси меня, спаси нас всех.
— Именно с этой целью мы сюда и приехали, Арчи, — сообщил ему Айк. Он чувствовал, как его начинает распирать от закипавшей ярости, в которой тонули последние остатки сдержанности. Он различил звук далеких труб.
— Там, Айк. Только берегись Его, — промолвил мальчик. — Не смотри Ему в глаза, это ужасно…
— Кому? Билли Кальмару?
— Нет, ему… Господи, спаси меня.
На этот раз Арчи еле заметным движением указал на что-то, находящееся непосредственно за их спинами. Айк и Грир обернулись и на одном из валунов в конце поля увидели часового, стоявшего, как резная полированная колонна из черного гранита. Им потребовалось несколько минут на то, чтобы убедить себя, что этот обелиск на самом деле является живым человеком. На нем был надет комбинезон с нагрудником без рубашки, в одной руке он держал вилы, а в другой книгу. Ноги были босы, голова острижена под ноль, лицо покрывала курчавая окладистая борода. Вилы можно было принять за трезубец какого-нибудь языческого божества, что же касается книги, то это, несомненно, была Библия.
— Придите к Иисусу, — прокричала фигура голосом таким глубоким, словно он исходил со дна океана. — Вы, трое… придите.
Арчи беспрекословно повиновался. Айк и Грир последовали за ним. Айк сразу понял, что говорящая статуя являлась отнюдь не заурядным стероидным святошей-шарлатаном. А когда он подошел ближе, то понял и что имел в виду Арчи, когда говорил о его глазах, хотя это было не совсем то, чего он ожидал. Они были обрамлены длинными ресницами и казались нежными, чуть ли не женственными — никакого сверлящего взгляда, свойственного культовым деятелям, то и дело мелькающим в новостях. Его карие глаза излучали спокойную уверенность, которая, казалось, совершенно не нуждалась в пламенных проблесках фанатизма. Негр запихал Библию в нагрудный карман комбинезона и, спустившись с валуна, протянул руку.
— Вы, видимо, Исаак Соллес. Мистер Билли Беллизариус предупредил меня о том, что вы приедете. Ваш визит — большая честь для нас. Я — ваш покорный слуга преподобный Тэд Гринер.
Пожимая жесткую зароговевшую ладонь, Айк вспомнил, что о Гринере рассказывали знатоки бокса, когда тот сменил футбольное поле на ринг: «За тридцать боев ни одной царапины. Шкура, как у носорога — тесаком не разрубишь». Айк понял, что железобетонный Гринер босиком стоял на той же самой вулканической породе, которой они в лохмотья разодрали свою обувь, пока пробирались сюда.
— Это мой напарник, Эмиль Грир, преподобный, — кивнул Айк. — Мы приехали за Билли.
— Ну конечно. Сейчас мы сходим и посмотрим, как себя чувствует мистер Беллизариус. И клянусь Богом, брат, я совершенно не хотел причинять ему какой-либо вред, — Гринер обращался исключительно к Айку, полностью игнорируя Грира. — Совершенно не хотел. Я очень неуклюж и глубоко сожалею об этом.
Взгляд полностью подтверждал искренность раскаяния. Айк снова кивнул. Гринер развернулся и, хрустя камнями, двинулся к рефрижератору. Айк, Грир и Арчи, выстроившись в цепочку, молча последовали за ним.
Билли оказался на крылечке на противоположном конце рефрижератора. На последней побеленной ступеньке было выведено «Лазарет». Над крылечком для выздоравливающих пациентов был сооружен навес из разного хлама, но солнце опустилось уже ниже, так что крыша не спасала от его палящих лучей. Билли лежал лицом вниз или, точнее, задницей вверх на низенькой лежанке, на которой, вероятно, его и вынесли из Скагуэйской больницы. Бедра его покоились на маленькой подушечке, вследствие чего зад, облаченный в нечто, напоминающее пластиковый памперс, выпирал вверх. Одна рука у него свисала вниз, и к ней был пристегнут металлический дипломат.
— Я случайно так сильно его толкнул, — пояснил Гринер, — что сломал ему копчик. Я всего лишь хотел обсудить с ним одну вещь, относительно которой он бесконечно заблуждался, но продолжал упорствовать. Билли? К тебе приехали друзья, Билли. Просыпайся.
— Я не сплю, сука. — Билли лежал с закрытыми глазами, повернувшись лицом к солнцу. На простыне под щекой образовалось мокрое пятно от стекавшей слюны.
— С ним все в порядке? — шепотом осведомился Грир.
— Просто отходняк. Не может дотянуться до дури, которая у него в чемоданчике, — Гринер перевел взгляд своих влажных глаз на Грира. — Ты ведь должен знать, каково это, дружок? Когда дурь заканчивается и начинаются сновидения. Как тяжело тогда себя заставить держать глаза открытыми. Похоже, и у тебя вид довольно уставший.
В ответ на этот нежный понимающий взгляд Грир кивнул — устало-устало.
— Может, вы выпьете по стаканчику чая, пока мистер Беллизариус просыпается? Садитесь, пожалуйста. Гретта! Куда ты подевалась?
Из-за занавешенной двери тут же вынырнула девушка испанского вида. На ней были выцветший медицинский халатик и шапочка.
— Да, преподобный Гринер?
— Не принесешь ли ты травяного чая нашим гостям?
— Да, преподобный…
Она начала спускаться, но Гринер снова окликнул ее.
— И еще, Гретта, — он положил руку ей на плечо, и дальнейшие инструкции были произнесены настолько тихо, что ни Айк, ни Грир ничего не расслышали.
— Да, преподобный, — снова повторила Гретта и поспешила за рефрижератор. А Айк в свою очередь задумался, какой именно травой их собираются угостить.
— Что же ты обсуждал с Билли, Гринер, что дело кончилось сломанным копчиком? — осведомился Айк.
— Один теологический вопрос, мистер Соллес. Относительно Судного дня. Похоже, в наше время все считают себя специалистами в этой области — несут всякую опасную ахинею, не заботясь о последствиях. Вот и брат Беллизариус делал совершенно безответственные заявления в одном заведении общественного питания, где полным-полно всякой впечатлительной молодежи. Очень безответственные заявления.
— Черта с два, — раздался слабый голос с кушетки. — Я только сказал, что будет оледенение.
— Что ты сказал, Кальмар? — переспросил Грир.
Билли облизнул губы, по-прежнему не открывая глаз.
— Что будет оледенение, — повторил он. Гринер сделал вид, что не расслышал.
— Прошу, братья, садитесь, — повторил он, указывая вилами на деревянную церковную скамью, которая стояла у стенки рефрижератора. Арчи и Грир беспрекословно последовали его приглашению. Айк, щурясь на солнце, остался стоять. Он еще не знал, чего ожидать, но точно понимал, что не хочет сидеть на церковной скамье, чтобы этот подозрительный гранитный столб оказался между ним и крылечком. Итак, ситуация была довольно напряженной.
Когда стало очевидным, что Айк не собирается садиться, Гринер сосредоточил свое внимание на его кореше. Он прислонил вилы к рефрижератору и, вытащив из-под скамейки складной стульчик, устроился прямо напротив Грира.
— Так скажи мне, мой неуемный брат, — он положил свою тяжелую руку на костлявую коленку Грира, — почему же ты не хочешь принять Господа нашего Иисуса Христа как своего личного спасителя?
— Почему же не хочу? — с чувством возразил Грир. Вообще-то он никогда раньше не задумывался об этом, но теперь ему это казалось самоочевидным.
— Слава Тебе, Господи, я рад, сердечно рад. Мы ведь оба понимаем, что такому уставшему человеку, как ты, обязательно нужно иметь пристанище, где бы он мог отдохнуть. Мы живем в тяжелые времена, не так ли, братишка? Но твое странствие сквозь мрак и глупость почти подошло к концу. Впереди уже виден свет маяка, добрый свет очистительного огня, добрый, сладкий свет всепожирающего пламени Судного дня…
— В Судный день наступит оледенение, — раздался голос с кушетки. — Оледенение, мозгляк. Я могу доказать это с математической точностью!
Гринер и вида не подал, что расслышал возражения Билли. Он продолжал неподвижно сидеть на своем стульчике, спокойно улыбаясь возбужденному Гриру. Но Айк чувствовал, как за этой спокойной улыбкой все жарче разгорается внутреннее пламя, уже начинавшее опалять его, как солнечные лучи начинали жечь его щеку.
— Но ты ведь знаешь, брат Эмиль, что больная собака всегда возвращается к своей блевотине, — продолжал ворковать Гринер. — А свинья всегда находит грязь. Ты ведь знаешь, что это так, не правда ли?
Грир энергично закивал головой — уж он-то повидал на своем веку и собак, и свиней.
— Тогда прошу тебя, родной, уйди от этих тварей. Встань и распрямись вместе с нами в Бьюлаленле. Брось их. Приди к нам. Нам указан верный путь. Путь к спасению лежит через возвращение к традициям — к труду в поте лица… и к плодам земли. Неужто ты не веришь в традицию, братишка?
— Конечно, верю, — ответил Грир.
. Посмотри вокруг. Мы возвели свой дом над грязью, которая осталась внизу. Присоединяйся к нам. Выбор за тобой. Ты можешь возделывать чистую землю в нашем заоблачном святилище, а можешь погибнуть внизу в вечном, необратимом, ужасном и всепожирающем пламени!
— Оледенении, оледенении, оледенении! — повторил Билли с кушетки.
— Пламени! — внезапно вскакивая, закричал Гринер. — Пламени, чертов извращенец! Геенна огненная и еще никем невиданные муки! Знаю я вас — в вас говорит дух Антихриста! Вы знаете, что все человечество ищет того, кто указал бы ему выход из того тупика, в который вы его завели! И наступит день, когда тлетворный дух Антихриста заполнит дома Господа и превратит их в пристанища такого порока, что даже души младенцев преисполнятся вавилонского греха!
Сжав кулаки, он принялся дубасить ими по ступеням крылечка.
— Шторм и буря? Чушь собачья! Потоки огненной лавы! И где ты станешь искать поводыря, чтобы перебраться через нее? В церкви? Нет, потому что церкви стали приютом богохульства и джекпота! В душе человеческой? Нет, ибо она стала отстойником и болотом, ведущим к безумию. Так, может, в небесах? Во всемогущей тайне врат небесных? Нет, твою мать, нет и нет! Какая тайна врат, если мы и в воздух-то подняться не можем! Нигде не найдешь ты спасения! Нигде! И закипят воды морские, и расплавятся камни, и луна изойдет кровью, как девка после аборта. Пламя обрушится на вас! Все сгорит — и кредитные карточки, и договоры о продаже недвижимости. Банковские счета истлеют в огне! В огне! В огне!
Гринер умолк, переводя дух.
Айк с удовольствием отметил, что Билли не стал настаивать на оледенении — судя по той ярости, в которой пребывал Гринер, он мог запросто раздавить их президента. Айк продолжал стоять, повернувшись боком к заходящему солнцу и предоставив негру неистовствовать.
— Все вы тупые бляди! Гнойные прыщи на теле Вавилона! И только посмейте возразить мне! Все вы пускаете слюни вожделения! Вы сосете вино его сладострастия как ебаную диетическую пепси-колу! Но я говорю: это распутство будет уничтожено по велению Господа. Оно будет выметено поганой метлой! И метла эта — я! — Похоже, эта мысль слегка успокоила его. — А если нет, то я — дорожный указатель на пути к метле! — И он улыбнулся, даже отчасти робко. — Единственное, что я знаю точно, что мы все знаем, так это то, что распутство должно быть сметено с лица земли. Оно должно быть выжжено очистительным огнем. И пусть кто-нибудь попробует сказать мне в глаза, что я не прав! Что этот мир не должен быть очищен огнем! — Его голос стал еще тише. — Исаак Соллес, мы с тобой воины с одного поля брани, ты и я. Почему ты отворачиваешься от меня? Пожалуйста, брат, я хочу говорить с тобой…
Гринер умолк в ожидании ответа. Айк не обернулся, хоть и ощущал его требовательный взгляд. Потом на мгновение он встретился глазами с горящим взором Гринера, и это тут же напомнило ему один случай, когда мексиканский подросток гипнотизировал петуха на пари на стоянке грузовиков.
Владелец стоянки держал около пятидесяти бойцовских петухов
