Красное знамя

 

Командовал этими отрядами один из адъютантов Лафайета. Кто? Имя его неизвестно. У Лафайета было столько адъютантов, что имена их не сохранились в истории.

С валов раздался выстрел, и пуля задела этого адъютанта, однако рана оказалась легкой, выстрел был единичный, потому на него решили не отвечать.

Нечто подобное произошло и у заставы Гро-Кайу. Туда прибыл Лафайет с трехтысячным отрядом и пушкой.

Но там находился Фурнье во главе банды негодяев, возможно, даже тех, что убили куафера и инвалида. Они выстроили баррикаду.

Баррикада тут же была взята и разрушена.

Фурнье сквозь колесо телеги выстрелил в упор в Лафайета; к счастью, ружье дало осечку. Фурнье схватили.

Его привели к Лафайету.

— Это кто таков? — спросил Лафайет.

— Тот, кто стрелял в вас, но ружье у него дало осечку.

— Отпустите его. Пусть он пойдет и повесится.

Но Фурнье не повесился. Он скрылся и появился только во время сентябрьских убийств.

Лафайет прибыл на Марсово поле, там подписывали петицию, причем происходило это вполне спокойно и мирно.

Настолько спокойно, что г-жа Кондорсе гуляла там с годовалым ребенком.

Лафайет прошел к Алтарю отечества, осведомился, что тут происходит; ему продемонстрировали петицию. После подписания петиции люди обещали разойтись. Ничего предосудительного Лафайет в их поведении не увидел и ушел вместе со своим отрядом.

Но если выстрел, ранивший адъютанта Лафайета, и осечка ружья Фурнье на Марсовом поле никак не отозвались, но в Национальном собрании они произвели сильнейшее впечатление.

Не будем забывать, что Собрание хотело произвести роялистский переворот и пыталось использовать для этого все возможные поводы.

— Лафайет ранен! Его адъютант убит! На Марсовом поле резня!

Такие сведения циркулировали в Париже, и Национальное собрание официально передало их в ратушу.

В ратуше уже тоже забеспокоились из-за событий на Марсовом поле; туда были направлены три муниципальных советника — гг. Жак, Рено и Арди.

Люди, подписывавшие петицию, увидели с высоты Алтаря отечества, как к ним уже со стороны реки направляется новая процессия.

Встречать ее они направили депутацию.

Трое муниципальных советников — те, что прошли только что на Марсово поле, — двинулись прямиком к Алтарю отечества, но вместо толпы мятежников, которых они думали найти, толпы возбужденной и грозной, увидели добропорядочных граждан; одни прохаживались группами, другие подписывали петицию, некоторые, распевая «Пойдет! Пойдет!», танцевали фарандолу.

Толпа была совершенно спокойна, но, быть может, петиция призывала к мятежу? Посланцы муниципалитета потребовали, чтобы им прочитали ее.

Она была им прочитана с первого до последнего слова, и чтение ее, как прежде, сопровождалось одобрительными возгласами и единодушными рукоплесканиями.

— Господа, — объявили муниципальные советники, — мы рады узнать ваши намерения, нам сказали, что здесь беспорядки, но, оказывается, нас ввели в заблуждение. Мы немедленно доложим, что видели здесь, расскажем, что на Марсовом поле царит спокойствие. Мы не собираемся мешать вам собирать подписи и окажем вам помощь силами охраны общественного порядка, если кто-то попытается побеспокоить вас. Не будь мы должностными лицами, мы сами подписали бы эту петицию, а если вы сомневаетесь в наших намерениях, мы останемся с вами как заложники до тех пор, пока не будет закончен сбор подписей.

Таким образом, дух петиции соответствовал общему настроению, раз уж члены муниципалитета, будь они простыми гражданами, подписали бы ее, что не позволяла им сделать лишь принадлежность к муниципальному совету.

Петиционеров ободрило это заявление трех представителей власти, которых они подозревали во враждебности и которые шли к ним, исполненные недоверия. Во время небольшого столкновения между народом и национальной гвардией два человека были арестованы, и, как обыкновенно случается в подобных обстоятельствах, арестовали совершенно ни в чем не повинных людей; наиболее видные из петиционеров потребовали их освобождения.

— Мы не можем взять это на себя, — ответили им представители муниципалитета. — Выберите делегатов, они отправятся с нами в ратушу, и справедливость будет восстановлена.

Выбрали двенадцать делегатов; единодушно избранный Бийо вошел в их число, и все они вместе с представителями муниципалитета направились в ратушу.

Прибыв на Гревскую площадь, делегаты были крайне удивлены, увидев, что вся она заполнена солдатами; они с трудом проложили себе дорогу сквозь этот лес штыков.

Предводительствовал делегатами Бийо; он вспомнил, что знает ратушу, и мы были свидетелями, как он не раз входил туда с Анжем Питу.

Перед дверью зала заседаний трое представителей муниципалитета попросили делегатов секунду подождать, прошли в зал, но больше не появились.

Делегаты прождали целый час.

Ничего и никого!

Раздраженный Бийо нахмурился, топнул ногой.

Вдруг отворились двери. Вышел муниципальный совет во главе с Байи.

Байи был бледен; он был прежде всего математик, и ему было присуще точное сознание, что справедливо, а что нет; он чувствовал: его толкают на скверное дело, но у неге был приказ Национального собрания, и Байи его полностью и в точности выполнит.

Бийо направился прямиком к нему.

— Господин мэр, мы ждем вас уже больше часу, — обратился он к Байи решительным тоном, знакомым читателю.

— Кто вы и что хотите мне сказать? — спросил Байи.

— Кто я? — промолвил Бийо. — Меня удивляет, господин Байи, что вы спрашиваете, кто я. Правда, те, кто ходит кривыми путями, не желают узнавать идущих прямой дорогой. Я — Бийо.

Байи кивнул; услышав фамилию, он вспомнил человека, который одним из первых ворвался в Бастилию, защищал ратушу в страшные дни, когда были убиты Фулон и Бертье, шел у двери королевской кареты, когда король переезжал из Версаля в Париж, и нацепил трехцветную кокарду на шляпу Людовика XVI; он же разбудил Лафайета в ночь с пятого на шестое октября и, наконец, привез Людовика XVI из Варенна.

— Ну, а сказать я вам хочу вот что, — продолжал Бийо, — мы посланцы народа, собравшегося на Марсовом поле.

— И чего же требует народ?

— Он требует, чтобы исполнили обещание, данное тремя вашими представителями, и освободили двух несправедливо обвиненных граждан, за невиновность которых мы можем поручиться.

— А разве мы несем ответственность за подобные обещания? — бросил Байи, пытаясь пройти.

— Но почему же не несете?

— Потому что они были даны мятежникам!

Изумленные делегаты переглянулись.

Бийо нахмурился.

— Мятежникам? — протянул он. — Ах вот как! Значит, мы теперь стали мятежниками?

— Да, мятежниками, — подтвердил Байи. — И я направляюсь на Марсово поле, чтобы восстановить там спокойствие.

Бийо пожал плечами и рассмеялся тем громовым смехом, что в некоторых устах производит угрожающее впечатление.

— Восстановить спокойствие на Марсовом поле? — переспросил он. — Но там побывал ваш друг Лафайет, побывали трое ваших посланцев, и они подтвердят вам, что на Марсовом поле куда спокойней, чем на Гревской площади.

В этот момент с испуганным видом вбежал капитан одной из рот батальона квартала Бон-Нувель.

— Где господин мэр? — крикнул он.

Бийо посторонился, чтобы капитан увидел Байи.

— Я здесь, — ответил мэр.

— К оружию, господин мэр! К оружию! — закричал капитан. — На Марсовом поле драка. Там собрались пятьдесят тысяч разбойников, и они намерены идти к Национальному собранию.

Едва капитан закончил, тяжелая рука Бийо опустилась ему на плечо.

— Кто сказал это? — спросил фермер.

— Кто сказал? Национальное собрание.

— Национальное собрание лжет! — отрезал Бийо.

— Сударь! — воскликнул капитан, выхватывая саблю.

— Собрание лжет! — повторил Бийо и вырвал саблю у капитана из рук.

— Прекратите, прекратите, господа! — обратился к ним Байи. — Мы сейчас пойдем сами поглядим, как там обстоят дела. Господин Бийо, прошу вас, верните саблю. Если вы имеете влияние на тех, кто прислал вас, возвратитесь к ним и уговорите разойтись.

Бийо швырнул саблю под ноги капитану.

— Разойтись? — переспросил он. — Имейте в виду, право подавать петиции признано за нами законом, и до тех пор, пока закон не отнимет его у нас, никому — ни мэру, ни командующему национальной гвардией — не будет позволено препятствовать гражданам в выражении их пожеланий. Вы на Марсово поле? Мы опередим вас, господин мэр!

Те, кто окружал участников этой сцены, ждали только приказания, слова мэра, чтобы арестовать Бийо, но Байи почувствовал, что этот человек, говорящий с ним столь непреклонно и сурово, является выразителем мнения народа.

Он дал знак пропустить Бийо и делегатов.

Когда те вышли на площадь, то увидели в одном из окон мэрии огромное красное знамя, и порывы ветра, предвестники собиравшейся на небе грозы, трепали его кровавое полотнище.

К несчастью, гроза рассеялась; несколько раз громыхнуло, но дождь не пошел, только стало еще душнее да воздух напитался электричеством.

Когда Бийо и остальные одиннадцать депутатов вернулись на Марсово поле, толпа увеличилась по крайней мере еще на треть.

По самым приблизительным подсчетам, в этой огромной впадине собралось около шестидесяти тысяч человек.

Эти шестьдесят тысяч граждан и гражданок разместились на откосе, а также вокруг Алтаря отечества, на самом помосте и на ступенях.

Пришли Бийо и одиннадцать делегатов. Со всех сторон люди потянулись к ним, окружили, сгрудились вокруг. Освобождены ли двое арестованных? Что велел ответить мэр?

— Двое граждан не освобождены, и мэр ничего не велел ответить; он ответил сам, объявив петиционеров мятежниками.

Мятежники со смехом приняли звание, каким их наградили, и вернулись к своим прогулкам, беседам, занятиям.

Все это время люди продолжали подписывать петицию.

Уже собрали около пяти тысяч подписей, к вечеру надеялись иметь все пятьдесят. Национальное собрание вынуждено будет покориться столь единодушно выраженному мнению.

Тут прибежал запыхавшийся гражданин. Он не только видел, как и делегаты, красное знамя в окне ратуши, но еще был свидетелем, как при известии о выступлении к Марсову полю национальные гвардейцы разразились радостными криками, как они заряжали ружья и как после этого муниципальный чиновник прошел вдоль рядов и что-то шептал командирам.

Затем национальная гвардия, предводительствуемая Байи и муниципалитетом, направилась к Марсову полю.

Этот гражданин бежал бегом, чтобы опередить их и сообщить патриотам зловещую весть.

Однако такое спокойствие, такое согласие, такое братство царили на этом огромном пространстве, освященном прошлогодним праздником федерации, что граждане, действовавшие в соответствии с правом, дарованным им Конституцией, не могли поверить, будто их собрание может для кого-то представлять угрозу.

Они решили, что вестник ошибается.

Продолжался сбор подписей, рядом танцевали и пели.

И вдруг донесся барабанный бой.

Он приближался.

Люди стали встревоженно переглядываться. Смятение началось с откоса: над ним, словно стальные всходы, вдруг засверкали штыки.

Члены различных патриотических обществ стали собираться кучками, совещаться и предложили разойтись.

Но Бийо закричал с помоста Алтаря отечества:

— Братья! Что противозаконного мы делаем? Чего нам бояться? Либо закон о военном положении направлен против нас, либо нет. Но если он не направлен против нас, зачем нам бежать отсюда? А если да, его нам объявят, предупредят, и тогда у нас будет время разойтись.

— Да! Да! — закричали со всех сторон. — Мы действуем в рамках закона!

Подождем объявления! Должно быть троекратное объявление. Остаемся! Остаемся!

И все остались.

В ту же секунду барабанный бой прозвучал уже совсем рядом, и национальная гвардия вступила на Марсово поле через три входа.

Треть национальной гвардии вошла через проход, соседствующий с Военной школой.

Вторая треть-через проход, расположенный чуть ниже.

Еще одна треть — через проход, что расположен напротив Шайо. Этот отряд прошел под красным знаменем по деревянному мосту. В его рядах находился Байи.

Но красное знамя было не слишком велико и потому осталось незамеченным, так что этот отряд привлек ничуть не больше внимания, чем два остальных.

Это то, что видели петиционеры, собравшиеся на Марсовом поле. А что же увидели прибывшие войска?

Огромное поле, по которому прохаживались люди в самом миролюбивом настроении, а в центре его Алтарь отечества, гигантское сооружение на помосте, куда, как мы уже рассказывали, поднимались по четырем гигантским лестницам, по каждой из которых мог пройти целый батальон.

На помосте возвышалась ступенчатая пирамида, на верхней площадке которой находился Алтарь отечества, осененный изящной пальмой.

На каждой ступени сверху донизу сидели люди — столько, сколько могло поместиться.

Это была шумная, оживленная человеческая пирамида.

Национальная гвардия квартала Сен-Клод и Сент-Антуанского предместья, примерно четыре тысячи человек с артиллерией, вошла через проход рядом с южным углом Военной школы.

Она выстроилась перед зданием школы.

Лафайет не особенно доверял людям из предместья, составлявшим демократическое крыло его армии, поэтому он поставил рядом с ними батальон наемной гвардии.

Это были современные преторианцы.

Она состояла, как мы уже говорили, из бывших военных, из уволенных французских гвардейцев, из разъяренных лафайетистов, которые, узнав, что в их идола стреляли, пришли отомстить за это преступление, равнявшееся, на их взгляд, тому, какое совершил король против народа.

Наемная гвардия вошла со стороны Гро-Кайу и с угрожающим видом промаршировала до центра Марсова поля, остановившись напротив Алтаря отечества.

Третий же отряд, прошедший по деревянному мосту и предшествуемый жалким красным знаменем, представлял собой резерв национальной гвардии, в который были собраны сотня драгунов и шайка парикмахеров со шпагами на боку, поскольку право носить шпагу было их привилегией, но, впрочем, вооруженных до зубов.

Через те же проходы, в которые вошла пешая национальная гвардия, въехали несколько эскадронов кавалерии, подняв пыль, взметенную к тому же еще недолгим предгрозовым вихрем, который можно рассматривать как предвестие, и пыль скрыла от зрителей трагедию, что вот-вот должна была разыграться, или в лучшем случае позволила им видеть ее сквозь пелену либо разрывы в ней.

И то, что можно было разглядеть сквозь пыльную пелену или разрывы в ней, мы и попытаемся описать.

Первым делом была видна толпа, теснившаяся перед кавалеристами, что, отпустив поводья, скакали галопом по широкому кругу; толпа, которая, оказавшись замкнута в стальное кольцо, отступила к подножию Алтаря отечества, словно к порогу неприкосновенной святыни.

Затем со стороны реки раздался ружейный выстрел, а следом за ним залп, дым которого поднялся к небу.

Байи был встречен улюлюканьем уличных мальчишек, обсевших откос со стороны улицы Гренель; они продолжали улюлюкать, и вдруг прозвучал выстрел; пуля пролетела мимо мэра Парижа и легко ранила одного драгуна.

Тогда Байи приказал открыть огонь, но стрелять в воздух, только чтобы попугать.

Но первому залпу, словно эхо, ответил второй.

Это стреляла наемная гвардия.

В кого? Почему?

В мирную толпу, окружавшую Алтарь отечества!

После залпа раздался страшный многоголосый крик, и взорам предстала картина, какую до той поры редко случалось видеть, но потом приходилось видеть неоднократно.

Бегущая толпа, оставляющая позади себя неподвижные трупы и раненых, корчащихся в лужах крови.

А среди дыма и пыли кавалерия, яростно преследующая убегающих.

Марсово поле являло собой прискорбное зрелище. Застрелены были преимущественно женщины и дети.

И тут произошло то, что и происходит в подобных обстоятельствах: солдаты ощутили безумную жажду крови, почувствовали сладострастную безнаказанность резни.

Орудийная прислуга кинулась к пушкам, готовая открыть огонь.

Лафайет едва успел подскакать к батарее и встать между пушками и толпой.

После секундного замешательства обезумевшая толпа инстинктивно ринулась в сторону позиций национальной гвардии квартала Сен-Клод и Сент-Антуанского предместья.

Национальная гвардия разомкнула ряды и пропустила беглецов; ветер гнал дым в ее сторону, так что она ничего не видела и думала, что людей гонит один только страх.

Но когда дым рассеялся, она с ужасом увидела землю, залитую кровью и усеянную трупами.

В этот момент к национальной гвардии Сен-Клод и Сент-Антуанского предместья подскакал галопом адъютант и приказал двигаться вперед и совместно с другими отрядами очистить поле.

Но национальные гвардейцы, напротив, взяли на прицел адъютанта и кавалерию, преследующую толпу.

Адъютант и кавалеристы отступили перед штыками патриотов.

Все, кто бежал в эту сторону, нашли несокрушимых защитников.

Буквально в несколько минут Марсово поле опустело, на нем остались только тела мужчин, женщин и детей, убитых или раненных залпом наемной гвардии да порубленных саблями или растоптанных конями драгун.

И все-таки во время этой резни, не испугавшись вида падающих людей, криков раненых, грохота выстрелов, патриоты собрали листы с петицией и подписями, которые так же, как люди, нашли убежище сперва в рядах национальной гвардии Сен-Клод и Сент-Антуанского предместья, а затем, вероятнее всего, в доме Сантера.

Кто отдал приказ стрелять? Неизвестно. Это одна из тех исторических тайн, что остаются невыясненными, невзирая на самые дотошные расследования. Ни рыцарственный Лафайет, ни честнейший Байи не хотели крови, но все равно эта кровь преследовала их до самой смерти.

В этот день рухнула их популярность.

Сколько жертв осталось на поле после резни? Опять же неизвестно, так как одни занижали их число, чтобы уменьшить ответственность мэра и командующего национальной гвардией, другие же завышали, чтобы усилить народную ярость.

Настала ночь, трупы бросили в Сену, и Сена, безмолвная сообщница, понесла их к океану; океан поглотил их.

Тщетно Национальное собрание не только признало невинными Байи и Лафайета, но и поздравило их, тщетно конституционалистские газеты именовали эту акцию триумфом закона; это был позорный триумф, как позорны все подобные же дни, когда власть убивает безвинных людей. Народ, который всему дает истинное имя, назвал этот якобы триумф побоищем на Марсовом поле.