Булочник Франсуа

 

Мы даже и не пытаемся описать, как прошла эта ночь для обеих женщин.

Мы вновь встретимся с ее величеством только в девять часов утра. У королевы были красные от слез глаза, она была бледна после бессонной ночи. В восемь часов, то есть на рассвете, — дело было в такую пору, когда дни коротки и пасмурны — она поднялась с постели, где напрасно искала отдохновения всю ночь и где лишь на рассвете забылась лихорадочным и беспокойным сном.

Хотя никто и не осмеливался нарушить ее распоряжение и не входил к ней в спальню, до нее доносились чьи-то шаги, резкий стук, какая-то возня; это свидетельствовало о том, что произошло нечто непредвиденное.

Королева закончила свой туалет, когда часы пробили девять.

Среди всеобщего шума она услышала голос Вебера: он призывал соблюдать тишину.

Она кликнула верного камердинера.

В то же мгновение все стихло.

Дверь отворилась.

— В чем дело, Вебер? — спросила королева. — Что происходит во дворце и что означает этот шум?

— Ваше величество! Кажется, в Сите беспорядки, — отвечал Вебер.

— Беспорядки? — удивилась королева. — Чем они вызваны?

— Точно еще ничего не известно, ваше величество; поговаривают, что там волнения из-за нехватки хлеба.

Когда-то королеве не могло бы даже прийти в голову, что на свете есть люди, умирающие с голоду; однако с тех пор, как во время возвращения из Версаля ей довелось увидеть слезы дофина, просившего у нее хлеба, а ей нечем было его накормить, она стала понимать, что такое нужда, отсутствие хлеба, голод.

— Несчастные люди! — прошептала она, вспоминая, что говорили о ней во время путешествия, а также объяснения Жильбер. — Теперь они видят, что в их беде не повинны ни Булочник, ни жена Булочника.

Потом она прибавила в полный голос:

— Есть ли опасения, что это не выльется во что-либо более серьезное?

— Не могу вам сказать, ваше величество. Все донесения противоречат одно другому, — отвечал Вебер.

— Тогда беги в Сите, Вебер, это недалеко, — продолжала королева, — посмотри собственными глазами, что там происходит, и доложи мне.

— А как же доктор Жильбер? — спросил камердинер.

— Предупреди Кампан или Мизери, что я его жду, пусть кто-нибудь из них о нем доложит.

Вебер уже взялся за дверь, когда она прибавила:

— Передай, чтобы его не заставляли ждать, Вебер; он осведомлен обо всех событиях и сможет все нам объяснить.

Вебер выбрался из дворца, дошел до калитки Лувра, заслышав шум, бросился бегом по мосту и, подхваченный людскими волнами, вскоре оказался на паперти Собора Парижской Богоматери.

По мере того, как он продвигался к центру старого Парижа, толпа все увеличивалась, а крики становились все громче.

Крики толпы, вернее, ее рев, не могли заглушить отдельных призывов, грозных, словно громовые раскаты:

— Спекулянт! Бей его! Бей его! На фонарь! На фонарь!

И тысячи людей, даже не понимавших, о чем шла речь, а среди них было немало женщин, уверенно вторили этим крикунам в ожидании зрелища, приводившего их в восторг:

— Спекулянт! Бей его! На фонарь!

Неожиданно Вебера швырнуло в сторону, как это случается при большом скоплении народа, когда в нем происходит движение; он увидел, что со стороны улицы Шануанес хлынул людской поток, живой водопад, в котором барахтался какой-то несчастный в изодранном платье.

Именно из-за него собралась толпа, его осыпали угрозами, встречали воем.

И лишь один человек защищал его от толпы; один-единственный человек пытался преградить путь этому живому потоку.

Человек этот, взявшийся за дело, непосильное и для десяти, и для двадцати, и для ста человек, был Жильбер Надобно признать, что кое-кто в толпе его узнавал и кричал:

— Это доктор Жильбер, патриота друг Лафайета и Байи! Послушаем доктора Жильбера!

Наступила минутная заминка, нечто вроде временного затишья, опускающегося на море перед новым шквалом.

Вебер воспользовался остановкой и с большим трудом пробился к доктору.

— Доктор Жильбер! — молвил камердинер Жильбер обернулся на его голос.

— А-а, это вы, Вебер?

Знаком приказав ему подойти ближе, он шепнул:

— Ступайте к королеве и передайте ее величеству, что я, возможно, опоздаю. Я пытаюсь спасти этого человека.

— Да, да! — вскричал несчастный, услыхав последние слова Жильбера. — Вы спасете меня, правда, доктор? Скажите им, что я не виноват! Скажите им, что у меня молодая жена, что она ждет ребенка!.. Клянусь вам, что я не прятал хлеба, доктор!

Однако его жалоба и мольба словно подлили масла в огонь: утихшие было ненависть и злоба вспыхнули с новой силой, а угрожающие крики готовы были вот-вот смениться ударами.

— Друзья мои! — воскликнул Жильбер, делавший нечеловеческие усилия, чтобы попытаться противостоять разбушевавшейся стихии. — Этот человек — француз, такой же гражданин, как все; мы не можем, не должны убивать этого человека, не выслушав его. Ведите его в участок, а там решат, что с ним делать.

— Правильно! — прокричали несколько человек, узнавших доктора Жильбера.

— Господин Жильбер! — обратился к нему камердинер королевы. — Постарайтесь продержаться, а я побегу предупредить офицеров в участке… Он в двух шагах отсюда. Через пять минут они будут здесь.

Не дожидаясь одобрения Жильбера, он юркнул в толпу и вскоре исчез из виду.

Тем временем человек пять пришли доктору на помощь и своими телами загородили несчастного от разъяренной толпы.

Этот оплот, как бы ни был он слаб, на некоторое время остановил убийц, заглушавших своими криками голоса Жильбера и его сторонников.

К счастью, по истечении пяти минут в толпе опять произошло движение, потом пробежал ропот:

— Офицеры! Офицеры из участка!

При их появлении угрозы стихают, толпа дает им дорогу. Убийцы, по-видимому, еще не получили точных указаний.

Несчастного ведут в Ратушу.

Он прижимается к доктору, берет его за руку и ни на минуту не выпускает ее.

Кто же этот человек?

Сейчас мы об этом расскажем.

Это несчастный булочник по имени Дени Франсуа, о котором мы уже упоминали; он поставляет булочки депутатам Национального собрания.

Поутру какая-то старуха зашла к нему в лавку на улице Марше-Палю как раз в то время, когда он распродал шестую выпечку хлеба и взялся за седьмую.

Старуха спрашивает хлеба.

— Хлеба больше нет, — отвечает Франсуа, — но вы можете дождаться седьмой выпечки и тогда первой получите свой хлеб.

— Мне нужно прямо сейчас, — говорит женщина, — вот деньги.

— Я же вам сказал, что хлеба пока нет… — замечает булочник.

— Я хочу поглядеть, так ли это.

— О, пожалуйста! — отвечает булочник. — Входите, смотрите, ищите, я ничего не имею против.

Старуха входит, ищет, вынюхивает, шарит по углам, распахивает один шкаф и в этом шкафу обнаруживает три черствых булки по четыре фунта каждая, которые оставили себе подмастерья.

Она берет одну булку, выходит не заплатив и в ответ на требование булочника собирает толпу, выкрикивая, что Франсуа — спекулянт и что он прячет половину выпечки.

Стоило в те времена назвать кого-нибудь спекулянтом, и можно было быть уверенным в том, что ему конец.

Бывший вербовщик драгунов по имени Флер-д'Эпин, потягивавший вино в кабачке напротив, выходит на улицу и спьяну вторит старухе.

На их крики с воем стекается народ, все спрашивают друг у друга, что произошло, и, узнав, в чем дело, подхватывают обвинение, набиваются в лавку к булочнику, сметают четырех человек охраны, приставленной полицией, как у всех булочных, разбегаются по лавке и помимо двух черствых булок, оставленных старухой, обнаруживают еще десять дюжин свежих булочек, оставленных для депутатов, заседающих в сотне шагов от булочной.

С этой минуты несчастный обречен; теперь не один, а сто, двести, тысяча голосов подхватывают:

— Спекулянт!

А толпа вторит: «На фонарь его!» В это время доктор, навещавший сына у аббата Берардье в коллеже Людовика Великого, слышит шум. Он видит, что толпа требует смерти какого-то человека, и бросается ему на помощь.

Франсуа в нескольких словах рассказал ему о случившемся; он понял, что булочник невиновен, и попытался его защитить.

Тогда толпа подхватывает и несчастную жертву, и ее защитника, предавая анафеме их обоих, и уже готова их растерзать.

В это время посланный королевой Вебер добрался до площади Собора Парижской Богоматери; он узнал Жильбера.

Мы уже видели, что вскоре после того, как Вебер ушел, из участка прибыли офицеры и повели несчастного булочника в Ратушу.

Обвиняемый, гвардейцы из участка, раздраженная чернь — все толпой ввалились в здание Ратуши, а площадь перед Ратушей в одно мгновение затопили безработные ремесленники, голодные нищие, всегда готовые примкнуть к любому восстанию и отомстить за все свои беды кому угодно, кого обвиняли в причастности к общей беде.

Едва несчастный Франсуа скрылся в распахнувшихся дверях Ратуши, как толпа взревела с новой силой.

Всем собравшимся на площади людям казалось, что они выпустили из рук свою жертву.

Отвратительные личности шныряли в толпе и вполголоса подстрекали:

— Это платный спекулянт двора! Вот почему его хотят спасти.

И эти слова: «Спекулянт! Спекулянт!» пошли гулять по рядам оголодавшей черни, разжигая, подобно фитилю, ненависть и злобу.

К несчастью, был еще очень ранний час, и ни один из тех, кто имел власть над толпой: ни Байи, ни Лафайет — не могли предотвратить надвигавшейся грозы.

Обвиняемый все не возвращался, и тогда крики переросли в улюлюкания, а угрозы — в оглушительные завывания.

Люди, о которых мы сказали, просочились в двери, стали карабкаться по лестницам и ворвались в зал, где под защитой Жильбера находился несчастный булочник.

Тем временем на шум сбежались соседи Франсуа и стали рассказывать, что с самого начала революции он работал не покладая рук, что он выпекал в день до десяти партий хлеба; что когда у его собратьев кончалась мука, он всегда готов был с ними поделиться; что он, желая поскорее обслужить своих покупателей, использовал печь соседнего с ним кондитера, в которой сушил дрова.

Оказалось, что этот человек заслуживает не наказания, а награды.

Облако на площади, на лестницах, в зале продолжали кричать: «Спекулянт!» и требовать смерти виновному.

Вдруг неведомая сила врывается в зал, разбивает кольцо гвардейцев, охранявших Франсуа, и вырывает булочника из рук его защитников. Жильбер, отброшенный в сторону и оказавшийся рядом с импровизированным трибуналом, видит, как два десятка рук тянутся к Франсуа… хватают его; обвиняемый зовет на помощь, умоляюще протягивает руки, но тщетно… Жильбер делает отчаянное усилие, пытаясь к нему пробиться, но, увы! брешь, через которую выволакивают несчастного, уже закрылась! Словно пловец, попавший в водоворот, он отбивался кулаками… А в глазах его застыло отчаяние! А в горле застрял стон! И вот его накрыла волна… Его поглотила бездна!

Теперь спасти его было невозможно.

Он катился по лестнице и на каждой ступени получал по удару. Когда его выволокли на крыльцо, тело его представляло собою сплошную огромную рану.

Теперь он просит не жизни, но смерти!..

Где же пряталась в те времена смерть, если она была готова прибежать к человеку по первому зову?

В одну секунду несчастному Франсуа оторвали голову и надели ее на пику.

Услыхав долетавшие с улицы крики, бунтовщики, остававшиеся в зале и на лестнице, устремляются вон. Надо же досмотреть спектакль!

Ах, до чего интересно: голова, надетая на острие копья! Такое зрелище видели в последний раз шестого октября, а нынче уже двадцать первое!

— Ах, Бийо, Бийо! — прошептал Жильбер, бросаясь вон из залы. — Как хорошо, что ты уехал из Парижа и не видишь всего этого ужаса!

Он пересек Гревскую площадь, идя вдоль Сены, оставив позади и эту пику, и эту окровавленную голову, и воющую толпу, двинувшуюся через мост Нотр-Дам. Едва дойдя до середины набережной Пелетье, он почувствовал, как кто-то дотронулся до его руки.

Он поднял голову, вскрикнул, хотел остановиться и заговорить; однако человек сунул ему в руку записку, прижал палец к губам и пошел.

Человек этот, несомненно, хотел остаться незамеченным; однако какая-то торговка при виде его захлопала в ладоши и закричала:

— Это наш дорогой Мирабо!

— Да здравствует Мирабо! — сейчас же подхватила сотня голосов. — Да здравствует народный заступник! Да здравствует оратор-патриот!

И последние ряды тех, кто следовал за головой несчастного Франсуа, заслышав эти крики, развернулись и бросились за Мирабо; когда он дошел до аббатства, толпа за его спиной была уже необъятной.

Это в самом деле был Мирабо. По пути на заседание Национального собрания он встретил Жильбера и передал ему записку, которую он перед тем написал за стойкой в лавке виноторговца. В записке он предлагал свои услуги.