Мэтр Гамен

 

Слесарь поднес стакан к глазам и принялся любовно рассматривать его на свет.

С наслаждением отпив глоток, он проговорил:

— Ну почему же, в Париже тоже есть слесари. Он отпил еще немного.

— Есть среди них и мастера. Он сделал еще глоток.

— Я тоже так думал! — заметил незнакомец.

— Ну, мастера бывают разные.

— Ага! — с улыбкой молвил незнакомец. — Я вижу, вы — как святой Элигий: вы не просто мастер, но мастер мастеров.

— И всеобщий учитель. Вы тоже занимаетесь ремеслом?

— Можно сказать, что так.

— И кто же вы будете по профессии?

— Оружейник.

— У вас есть при себе что-нибудь, сделанное вашими руками?

— Вот это ружье.

Слесарь принял из рук незнакомца ружье, внимательно его осмотрел, проверил пружины, одобрительно кивнул, услышав сухой щелчок курка; потом, прочитав имя, выгравированное на стволе и платиновой пластинке, заметил:

— Леклер? Простите, дружище, но этого не может быть. Леклер будет постарше меня лет на двадцать восемь, самое меньшее, а мы с вами примерно одного возраста, нам обоим под пятьдесят.

— Вы правы, я не Леклер, но это все равно, как если бы я им был.

— То есть как?

— Я его учитель.

— Здорово! — со смехом вскричал слесарь. — Так и я мог бы сказать: «Я не король, но все едино что король!» — То есть как? — переспросил незнакомец.

— Ну, я же его учитель! — заметил слесарь.

— Ого! — присвистнул незнакомец, поднимаясь и по-военному приветствуя слесаря. — Уж не с господином ли Гаменом я имею честь разговаривать?

— Да, я самый! — отвечал слесарь, довольный произведенным эффектом. — Всегда к вашим услугам!

— Ах, дьявольщина! — продолжал незнакомец. — Я и не знал что имею дело со столь значительным человеком.

— А?

— Со столь значительным человеком, — повторил незнакомец.

— Вы хотели сказать: «Со столь последовательным»?

— Да, простите! — со смехом подхватил незнакомец. — Знаете, простой оружейник не умеет выражаться так же красиво, как мастер, да какой мастер! Учитель короля Французского!

Потом он продолжал серьезно:

— Скажите, наверно, не очень приятно быть учителем короля?

— Почему?

— Да как же, черт подери! Верно, приходится каждый раз надевать перчатки, прежде чем поздороваться или попрощаться?

— Вовсе нет.

— Вы, должно быть, прежде чем обратиться к королю, обдумываете каждое слово: «Ваше величество! Извольте взять этот ключ в правую руку! Государь! Пожалуйста, возьмите этот напильник в левую руку!»…

— Да нет! С ним очень приятно иметь дело, потому что в глубине души он — добряк! Если б вам довелось увидеть его когда-нибудь в кузнице в фартуке и с засученными рукавами, вы бы ни за что не поверили, что перед вами — старший сын Людовика Святого, как его называют.

— Да, вы правы, невероятно, до чего король похож на одного человека.

— Да, да, правда! Те, кто видел их вблизи, уже давно это заметили.

— Ну, если бы это замечали только те, кто их видит вблизи, было бы полбеды, — как-то странно усмехнувшись, молвил незнакомец. — Но это начинает бросаться в глаза тем, кто постепенно от них отдаляется.

Гамен бросил на собеседника удивленный взгляд. Однако собеседник, на минуту забывшись из-за того, что по-своему истолковал услышанные слова, спохватился и не дал ему времени задуматься над тем, что он сейчас сказал; он поспешил вернуться к прежнему разговору.

— Это лишний раз подтверждает мою мысль, — заметил он. — Я считаю, что унизительно, когда приходится называть «величеством» и «государем» человека, который ничем не лучше других.

— Да не приходится мне так его называть! Когда я работал в кузнице, ничего этого не было. Я его называл хозяином, он меня — Гаменом; правда, я обращался к нему на «вы», а он ко мне — на «ты».

— Ну да! А когда наступало время обеда или ужина, Гамена посылали поесть в лакейскую вместе с прислугой, верно?

— Вот и нет! Никогда этого не было! Наоборот! По его приказанию мне в кузницу приносили уже накрытый стол, и частенько, особенно во время обеда, он оставался со мной; он говорил: «Пожалуй, я не пойду к королеве: тогда и руки мыть не придется!» — Что-то я не совсем понимаю…

— Что же тут непонятного? Когда король работал со мной, когда он имел дело с железом, черт возьми, у него руки становились, как у всех нас, и что же? Это не мешает нам оставаться честными людьми, верно? Ну, а королева ворчала: «Ах, государь, у вас грязные руки!» Она думала, что, работая в кузнице, можно не испачкать рук!

— Лучше и не говорите! — подхватил незнакомец. — Послушаешь вас, так можно расплакаться!

— Словом сказать, ему по-настоящему бывало хорошо или в его географическом кабинете, или со мной, или с библиотекарем; но думаю, что со мной — лучше всего.

— Ну и что? Для вас-то невелика радость быть учителем плохого ученика?!

— Плохого? — вскричал Гамен. — Ну нет, не скажите! Ему не повезло, что он родился королем и вынужден тратить время на кучу всяких глупостей, вместо того, чтобы совершенствоваться в своем искусстве. Путного короля из него не получится, он для этого слишком честен, а вот слесарем он мог бы стать отменным! Там есть один, ух, терпеть я его не мог! Сколько же времени он отнимал у короля! Господин Неккер! Уж сколько из-за него времени ушло впустую, ах, сколько времени!..

— Верно, из-за его докладов, а?

— Да, из-за этих дурацких докладов, устных докладов, как их называли.

— Ну что же, дружище… а скажите…

— Что?

— Должно быть, вы недурно зарабатывали на таком ученике?

— Нет вот тут вы как раз ошибаетесь, за это я и сердит на этого вашего Людовика Шестнадцатого, на этого отца народа, на этого вашего спасителя французской нации. Все думают, что я богат, словно Крез, а я беден, как Иов. — Вы бедны? Куда же он тогда девал деньги? — Половину он раздавал бедным, а другую половину — богатым, так что у него не оставалось ни гроша. Семейства Куаньи, Водрейлей и Полиньяков его просто обкрадывали! В один прекрасный день он решил уменьшить жалованье господину де Куаньи. Тот подкараулил его под дверью кузницы. Едва выйдя, король тотчас возвратился и, побледнев, прошептал: «Ах, Боже мой, я думал, он меня ударит. — А как же жалованье, государь? — спросил я его. — Я все оставил по-старому, — отвечал он, — я ничего не могу изменить». В другой раз он хотел сделать королеве замечание за то, что она дала госпоже де Полиньяк приданое для новорожденного в триста тысяч франков; что вы на это скажете?

— Ничего себе!

— Это еще не все! Королева заставила дать пятьсот тысяч. Вы только полюбуйтесь на этих Полиньяков! Всего десять лет назад они были нищими, а теперь уезжают из Франции и увозят с собой миллионы! Не жалко было бы, если бы они хоть что-нибудь умели делать! А то ведь дай этим бездельникам молот да поставь их к наковальне, так они же не сумеют даже конскую подкову выковать! Дай им напильник и тиски, они не смогут простой болт для замка выточить… Зато как умеют говорить, какие они кавалеры, как они себя называют. И вот сами толкнули короля на это дело, а теперь он должен один разбираться со всеми этими Байи, Лафайетами и Мирабо. Уж я-то мог бы ему присоветовать что-нибудь путное, если бы он пожелал меня послушать, так нет же: мне, своему учителю, он назначил всего полторы тысячи ливров ренты, а ведь я ему — Друг, ведь я вложил ему напильник в руки!

— Да… Однако, когда вы с ним работаете, у вас, верно, бывает изрядная прибыль?

— Да разве я сейчас с ним работаю? Прежде всего я мог бы опорочить свое имя! Со времени взятия Бастилии ноги моей не было во дворце. Раза два я встречал его на улице. В первый раз было много народу, и он мне только кивнул. В другой раз это случилось на Саторийской дороге; мы были одни, он приказал кучеру остановиться. «А-а, Гамен, здравствуй, — со вздохом проговорил он. — Что, все идет не так, как вам хотелось бы, да? Ну, ничего, это послужит вам уроком… А как твоя жена, дети? — перебил он. — Все хорошо?..» — «Просто превосходно! У детей зверский аппетит, так-то вот…» — «Постой, постой, — сказал король, — передай им от меня подарок». Он обшарил все карманы и наскреб девять луидоров. «Это все, что у меня есть, Гамен, — сказал он, — мне очень стыдно за такой скромный подарок». Оно и верно: согласитесь, тут есть чего устыдиться: у короля оказалось при себе всего-навсего девять луидоров; вот что он мог предложить приятелю, другу: девять луидоров!.. Ну уж…

–..И вы отказались?

— Нет, я сказал: «Брать надо всегда, а то найдется какой-нибудь менее стыдливый и все равно возьмет!» Но это ничего не значит. Он может быть спокоен, я все равно к нему не пойду, если только он не пришлет за мной кого-нибудь в Версаль, да и то еще поглядим!

— Какое признательное сердце! — пробормотал незнакомец.

— Как вы сказали?

— Я говорю, что очень трогательно видеть, мэтр Гамея, что вы сохраняете верность и в трудные для короля дни! Последний стаканчик за здоровье вашего ученика!

— Клянусь, он этого не заслуживает, ну да так и быть: за его здоровье. Он выпил.

— Эх, как подумаю, — продолжал он, — что у него этого вина в погребах — больше десяти тысяч бутылок, да каждая из них — в десять раз лучше этой!.. А вот никогда он не сказал выездному лакею: «Ну-ка, имярек, возьмите корзину с вином да отнесите ее моему другу Гамену». Как же! Ему больше нравилось поить им своих телохранителей, швейцарцев и наемных солдат из Фландрии: ну что ж, в этом он преуспел!

— Что же вы хотите! — молвил незнакомец, маленькими глотками опустошая свой стакан. — Короли тоже бывают неблагодарными! Тес! Мы не одни!

В кабачок вошли два простолюдина и с ними — торговка; они сели за стол и уставились на незнакомца и Гамена, допивавших вторую бутылку вина.

Слесарь скосил на них глаза и начал пристально их разглядывать, что заставило незнакомца усмехнуться.

Новые действующие лица в самом деле заслуживали некоторого внимания.

У одного из мужчин было очень длинное туловище, другой был чрезвычайно длинноногим. Что до женщины, то и вовсе непонятно было, что это такое.

Человек с длинным туловищем был похож на карлика, он имел едва ли пять футов росту, да еще казался дюйма на два ниже из-за того, что ноги у него были сведены в коленях; даже когда он расставлял их в стороны. Его лицо не скрашивало, а, напротив, усугубляло этот недостаток; жирные грязные волосы прилипли ко лбу; бесцветные брови были, казалось, не на месте; глаза ничего не выражали, они словно остекленели и были тусклыми, как у жабы: только в минуты раздражения в них загорался на мгновение огонек, как в неподвижном зрачке разъяренной гадюки; нос у него был приплюснут и свернут на сторону, что лишь подчеркивало выступавшие скулы; ну и, наконец, дополнял этот отвратительный портрет его кривой рот: желтоватые губы едва прикрывали редкие расшатанные почерневшие зубы.

На первый взгляд могло показаться, что в жилах его течет не кровь, а желчь.

Второй человек был полной противоположностью первого: у того ноги были короткие и кривые, а этот был похож на цаплю на ходулях. Его сходство с этой птицей было тем большим, что он был горбун, и голова его совершенно ушла в плечи; только два налитых кровью глаза да длинный и заостренный, похожий на клюв, нос напоминали о том, что у этого человека есть голова. Глядя на него, можно было подумать, что его шея, как шея цапли, способна вытянуться, будто пружина, и он того и гляди выклюет глаз тому, кого избрал своей жертвой. Однако все это было ничто по сравнению с его руками, обладавшими, казалось, необычайной гибкостью; когда он сидел за столом, то стоило ему протянуть руку под стол, как он, не сгибаясь, тут же подхватил платок, оброненный им после того, как он вытер лоб, мокрый и от пота, и от дождя.

Третий или третья, как будет угодно читателям, был человеком-амфибией, в котором легко было угадать вид, но не род. Это было существо неведомого пола лет тридцати четырех в элегантном костюме рыночной торговки, украшенном золотыми цепочками и серьгами, фартучком и кружевным платочком; черты лица этого существа, насколько можно было различить их под толстым слоем белил и румян, да сверх того невероятным количеством разнообразной формы мушек, налепленных поверх румян, были несколько расплывчаты, как у представителей вырождающихся рас. Стоило лишь раз увидеть это существо, стоило только однажды испытать сомнения, которые мы только что описали, как хотелось услышать и его голос, чтобы определить, мужчина перед вами или женщина. Но увы: голос, напоминавший сопрано, оставлял наблюдателя в прежнем сомнении, зародившемся при виде этого существа; слух не помогал зрению.

Чулки и башмаки обоих мужчин, как и туфли женщины, указывали на то, что их владельцы долгое время таскались по улицам.

— Странно! — молвил Гамен — Мне кажется, я где-то видел эту женщину.

— Очень может быть; однако с той минуты, как эти три человека вместе, дорогой господин Гэмен, — проговорил незнакомец, взявшись за ружье и надвинув колпак на ухо, — у них появилось общее дело, а раз так, надобно вместе их и оставить.

— Так вы их знаете? — спросил Гамен.

— Да, в лицо знаю, — отвечал незнакомец. — А вы?

— Могу поручиться, что женщину я где-то видел.

— Верно, при дворе? — бросил незнакомец.

— А-а, ну да, торговка!

— С некоторых пор их там много бывает…

— Если вы их знаете, скажите, как зовут мужчин. Может, это помогло бы мне вспомнить имя женщины.

— Назвать вам мужчин?

— Да.

— С какого начать?

— С кривоногого.

— Жан-Поль Марат.

— Ага!

— Ну как?

— А горбун?

— Проспер Верьер.

— Так, так…

– Ну что, вспомнили имя торговки?

– Нет, черт возьми.

— А вы постарайтесь!

— Не могу угадать.

— Кто же эта торговка?

— Погодите-ка… нет! Да… Нет…

— Ну же!

— Это невозможно!

— Да, на первый взгляд это невероятно.

— Это..?

— Ну, я вижу, вы так никогда его и не назовете; придется мне самому это сделать: эта торговка — герцог д'Эгийон.

При этом имени торговка вздрогнула и обернулась, так же как и оба ее спутника.

Все трое хотели было подняться, словно при виде старшего.

Но незнакомец приложил палец к губам и прошел мимо.

Гамен последовал за ним, думая, что бредит.

В дверях он столкнулся с каким-то господином, который убегал от толпы, преследовавшей его с криками:

— Королевский цирюльник! Королевский цирюльник! Среди преследователей были двое размахивавших пиками, на которые было насажено по окровавленной голове.

Головы принадлежали когда-то двум лучшим гвардейцам, Варикуру и Дезготу.

Как мы уже сказали, эти головы несли в толпе, преследовавшей несчастного, который налетел в дверях на Га-мена.

— Ой, да это же господин Леонар, — заметил тот. — Тише, не называйте меня — закричал цирюльник, скрываясь в кабачке.

— Что им от него нужно? — спросил слесарь у незнакомца.

— Кто знает? — отвечал тот. — Может, они хотят заставить его завить волосы этим бедным парням. Во времена революции кое-кому приходят иногда в голову очень странные мысли!

Смешавшись с толпой, он оставил Гамена, вытянув из него, по всей видимости, все, что ему было нужно, и тот, как и собирался, возвратился в свою версальскую мастерскую.