Когда мы обращаемся к иконописи, храмовому зодчеству, произведениям пластики как философским источникам, это отнюдь не означает смешивания философии с иными видами творчества или растворение ее в нефилософском контексте, но прежде всего учет того, что мыслительные идеальные конструкции воплощаются в разнообразии творений культуры и их объективный всесторонний анализ требует привлечения не только вербальных, но и невербальных памятников, особенно при фрагментарности и тех и других. От традиционной методологии дифференцированного рассмотрения современная наука переходит к интеграции источников и комплексному источниковедению. Именно на этом направлении может быть осуществлен качественный прорыв в историко-философском и культурологическом анализе. Сциентизм, логоцентризм, узкая вербализация касательно древнерусской мысли оспаривались и оспариваются многими нестандартно мыслящими исследователями (Е.Н. Трубецкой, Л.А. Успенский, С.С. Аверинцев).
Мешает адекватной оценке древнерусской мысли и ее прямолинейное сопоставление со средневековой западной без учета сложившихся традиций и различий. В отличие от рафинированной схоластики, языком которой была книжная латынь, где философ представлял собой узкого профессионала келейного или кабинетного типа, рассуждающего о категориях с помощью тех же категорий, отечественная мысль следовала завету славянских первоучителей святых Кирилла и Мефодия. Они положили начало переводу Библии и корпуса сопутствующих ей книг, которые были основным источником средневековых представлений о мире и человеке, на живой старославянский язык, создали развитую богословско-философскую лексику на этом же языке. И философ в свете кирилло-мефодиевской традиции есть не удалившийся от мира высокопрофессиональный интеллектуал, но прежде всего просветитель, подвижник, исповедник и нередко мученик идеи, несущий в мир не отвлеченные теоретические схемы, но вырабатывающий открытое для всех жизнестроительное учение [27].
Отсюда и проистекает характерные для отечественной философии рассредоточение ее во всем контексте культуры, тяготение к живому, яркому слову, пламенная публицистичность, отказ от нагромождения тяжеловесных конструкций, особый интерес к нравственной, антропологической, исторической тематике. Эти черты можно рассматривать как определенные достоинства, ибо они поднимали философскую значимость культуры в целом и были обращены к самым животрепещущим вопросам конкретного исторического бытия. Однако нельзя не признать, что они же тормозили формирование профессиональной философии и ее конституирование как особого рода деятельности, которая сложилась на Западе со времен средневековых университетов. Они снижали требования к лингвистической подготовке философов и отвращали от фундаментального интереса к онтологической и гносеологической проблематике.
Обратимся к становлению философского знания после крещения Руси. Новая идеология базировалась на развитой письменной основе, трепетном почитании сакральных текстов, углубленной их экзегезе. Показательна в этом отношении статья в «Повести временных лет» под 1037 г., где говорится о просветительской деятельности Ярослава Мудрого, о множестве писцов, переводивших с греческого на русский, о подлинном культе книги: „Это реки, напояющие Вселенную, это источники мудрости, в книгах — неизмеримая глубина, ими мы в печали утешаемся, они — узда воздержанию" [3, т. 1, с. 165-166].
Литература:
Громов М.Н. Необходимость новой методологии исследования./История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья.- М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.449-450
