Монах и возрождение мира

Монахи — это регулярное войско Христа, поэтому они и не получают за свою службу денег. Вон, посмотри, многие люди не могут забыть Святой Горы Афон. В любом другом месте, куда бы они ни поехали, с них потребуют деньги и т.п., а на Святой Горе им нужно только получить разрешение на ее посещение; после этого они бесплатно могут идти по ней, куда захотят. Денег ни за еду, ни за ночлег с них не возьмут. Люди находят на Святой Горе нечто совершенно иное и получают от этого пользу. Как-то, когда я жил в каливе Честного Креста[251], ко мне пришел один человек посоветоваться о своих трудностях. Мы беседовали около полутора часов. Собираясь уходить, он достал бумажку в пятьсот драхм. "Это что такое?" — спросил я. "Столько, — ответил он, — мы платим врачу за один простой прием. Извини, может, надо добавить?".

После последнего пожара на Святой Горе туда приехало несколько высоких чиновников из ЕЭС посмотреть, в чем есть нужда, и выделить помощь. Были они и у меня в каливе. Во время беседы я сказал им следующее: "Мы пришли сюда давать, а не брать". — "Такое мы слышим впервые", — признались они и тут же записали услышанное в блокнотик[252]. Разве мы стали монахами для того, чтобы получать материальные блага? Мы стали монахами для того, чтобы давать духовное, не получая [взамен] материального. Нам необходимо быть свободными от житейского, чтобы радеть о духовном. Ради любви ко Христу мы бежали в горы, чтобы освободиться от неволи страстей самим и освободить от нее других.

Наша задача в том, чтобы от наших молитв и примера люди получили помощь и духовно возродились. Уходя из мира и поступая в монастырь, человек становится "отцом" или "матерью", то есть духовным отцом или духовной матерью. Когда девушка становится монахиней, она уневещивается Христу, становится Его невестой, духовной матерью и помогает духовному возрождению людей. Своей молитвой она содействует, к примеру, тому, что создаются крепкие христианские семьи. Но и, кроме молитвы, есть случаи, когда люди нуждаются в человеческой помощи. Каждая настоящая монахиня, помимо молитвы за мир, помогает ему манерой своего поведения, тем, как она относится к различным проблемам, той парой слов, которые она скажет в архондарике какому-нибудь паломнику, чтобы он смог уразуметь глубочайший смысл жизни, или какой-нибудь матери, чтобы ее поддержать. Но, конечно, если монахиня сама ищет общения с людьми мирскими и т.п., то это совсем никуда не годится, потому что мирские выпячивания сталкиваются с духовными законами, а это приводит нас, монахов, к терзаниям. Старайтесь, насколько возможно, быть незаметными для других. Некоторые монахи стремятся ходить по престольным праздникам, наносить друг другу визиты, заводить себе духовных приятелей. А я вот, будучи вынужден пойти куда-то по делам духовным, чувствую себя так, словно иду на мученичество, считаю это тратой времени. Я сопоставляю два этих факта и болею душой.

— Геронда, в чем причина, если немолодая уже монахиня духовно незрела?

— Она не следит за собой и не занимается должным духовным деланием. Зло начинается с этого. Предположим, что кого-то из вас Христос не призвал бы в монашество. Девушка осталась бы в миру, вышла бы замуж и стала матерью. Тогда не она бы имела требования к другим, но другие к ней. Она жертвовала бы собой и тем самым многое отдавала бы и многое получала. В монастыре же ей необходимо стать духовной матерью, ее призвание выше, чем материнское. Но что происходит сейчас? В монастырь она приходит молоденькой и, не занимаясь должным духовным деланием, имеет помысл, что она все еще ребенок. Однако ей нужно понять, что она не ребенок, чтобы мыслить по-детски: "Мама у нас есть, дом у нас есть, забот у меня никаких, и мне ни до чего нет дела". Она должна отдавать, должна своим поведением содействовать духовному возрождению младших сестер. Своим послушанием в архондарике, в храме она должна помогать приходящим в обитель мирянам. Во всем она должна жертвовать собой и тем самым она будет принимать, не прося об этом. Если монахиня не расположила себя подобным образом, то все идет насмарку. Она остается в состоянии недоразвитом и хочет только брать и от младших, и от старших, ничего не давая сама. Она развивает в себе испорченный дух и не созревает, оттого что не приносит себя другим.

Я вижу, что состояние некоторых монахов совершенно не отличается от состояния одного бедуина, с которым я познакомился на Синае. Ему было шестьдесят пять лет, а он говорил: "А у меня нет отца: я [круглый] сирота!". Люди в шестьдесят пять лет уже имеют внуков. Прошло уже два-три поколения, и [как можно] говорить: "У меня нет отца", то есть искать отцовской любви! И мы, монахи, будучи невнимательными, остаемся детьми — зло в этом. Однако, поразмыслив о том, что бы они в таком возрасте делали в мире, монахине или монаху следует сказать: "Сейчас я не должен искать человеческого утешения. Я должен принести себя в жертву, а не иметь претензий к другим". Большинство приходит в монастыри молодыми, находит там духовных родителей и может так и остаться в детском состоянии, с детскими претензиями, тогда как, находясь в миру, они уже были бы родителями сами. То есть из детства они так и не выходят — не в добром смысле, а в ребячливом, инфантильном. Можно и такое увидеть: человек состарился, но если он не начал работать головой, то радуется карамельке или маечке. "А мне батюшка кофточку купил", — хвалился один старенький афонский монах и показывал теплую фуфайку, которую дал ему его старец. Ну совсем как маленький мальчик, которому мама купила пиджачок с погончиками!.

Давайте будем младенцы на злое, но не по уму[253]. Иначе как в нашу жизнь войдет отвага? Как к нам придет мужество? Монах, для того чтобы преуспеть, должен размягчить ту жесткость, которая в нем есть, то есть ему надо сделать свое сердце чуть материнским. Монахине же, для того чтобы преуспеть, нужно стяжать себе немножко мужества.