Весна 1523

 

В первые недели нового года к королеве, казалось, вернулась весенняя пора. Она цвела словно роза в парнике, настроение приподнятое, губы сами собой улыбаются. Власяница, которую она всегда носила под одеждой, отложена в сторону, предательская дряблость шеи и плеч вдруг исчезла, будто радость разгладила все изъяны. Она ни с кем не обсуждала причины подобных изменений, но одна служанка шепнула другой, что у королевы в этом месяце не было обыкновенного женского, и, похоже, гадалка сказала правду — ожидается дитя.

Памятуя о том, сколько раз ей не удавалось доносить до полного срока, для коленопреклоненных молитв было немало причин, поэтому лицо королевы нередко обращалось в тот угол спальни, где стояла статуя Девы Марии, а перед ней молитвенная скамеечка. Каждое утро заставало королеву на коленях, одна рука прижата к животу, другая лежит на молитвеннике, глаза закрыты, лицо озарено молитвенным экстазом. Чудеса случаются. Вдруг одно чудо случится с ней, с королевой.

Служанки болтали между собой, что и в феврале на простынях не оказалось пятен, мы все думали — скоро она скажет королю. У него был вид, будто он готов к радостным вестям, и мимо меня Генрих проходил так, словно я — пустое место. Танцуй перед ним, прислуживай его жене, терпи насмешливые взгляды остальных фрейлин, но понимай — теперь ты снова всего лишь одна из сестер Болейн, а вовсе не фаворитка.

— Вынести этого не могу, — сказала я Анне. Мы сидели у камина в покоях королевы. Остальные отправились прогуливать собак, но мы с сестрой отказались выходить. От реки поднялся туман, холод стоял невыносимый, я дрожала, несмотря на подбитую мехом одежду. Начиная с той рождественской ночи, когда Генрих прошел мимо, не замечая меня, в спальню королевы, мне все время нездоровилось. Он с тех пор ни разу за мной не посылал.

— Ты что-то уж больно переживаешь, — не без удовольствия заметила сестра. — Вот оно каково — любить короля.

— А что еще мне остается делать? — Я была так несчастна. Пересела к окну — там все же побольше света для шитья. Я перешивала рубашки королевы для раздачи бедным, и то, что они пойдут рабочему люду, отнюдь не означает — можно работать кое-как. Королева проверит все швы, и если они вкривь и вкось, она ласковым тоном прикажет мне все перешить заново.

— Роди она ребенка, и к тому же сына, тебе лучше возвращаться прямо к мужу и заводить собственную семью. Король будет полностью у нее под каблуком, и ждать нечего. Станешь одной из многих, бывших.

— Он меня любит, — неуверенным тоном произнесла я. — Я не одна из многих.

Я повернулась, посмотрела в окно. Клочья тумана клубились над рекой, точно пыль под кроватью.

— Ты всегда одна из многих, — жестоко рассмеялась в ответ Анна. — Нас немало, девушек из семейства Говардов, прекрасно воспитаны, всему научены, хорошенькие, молоденькие, способные рожать. Можно бросать на стол по одной, как кости, пока кому-то не повезет. И ничего особенного не случится, бери одну за другой, а потом отбрасывай за ненадобностью. Всегда найдется наготове следующая, еще одна шлюшка из выводка. Ты еще не родилась, а уже была одной из многих. Не прилепится он к тебе — отправишься обратно к Уильяму, а они найдут еще одну ему в искушение, и представление начнется с самого начала. Они ничего не теряют.

— Но мне есть что терять! — воскликнула я.

Сестра склонила голову набок и взглянула на меня, словно советуя вернуться к реальности, забыть нетерпеливую детскую страстность.

— Конечно, тебе есть что терять. Невинность, первую любовь, доверие. Может быть, даже разбитое сердце. Бедная глупышка Марианна, — мягко сказала она. — Один пытается тобой задобрить другого, а тебе достается только разбитое сердечко.

— Так кто же будет следующей? — Моя боль обратилась в насмешку. — Кого еще из семейства Говардов уложат в его постель? Я, кажется, догадываюсь — другую сестру Болейн!

Она бросила на меня быстрый взгляд — глаза, черные как ночь, затем темные ресницы снова прикрыли пылающий взор.

— Ну нет, не меня, у меня свои планы. Мне ни к чему рисковать взлетами и падениями.

— Ты мне сама велела рисковать, — напомнила я ей.

— Тебе это подходит. Я не буду жить такой жизнью, как ты. Ты всегда делаешь, что прикажут, выходишь замуж, за кого велят, спишь в той постели, где велят. Я не такая, у меня своя дорога.

— Я тоже могу пойти своей дорогой.

Анна недоверчиво улыбнулась.

— Уеду в Гевер и буду жить там, — начала я. — Не останусь при дворе. Если я больше не у дел, отправлюсь в Гевер. Этого у меня не отнять.

Дверь опочивальни открылась, я заметила, оттуда вышли горничные, груженные простынями с кровати королевы.

— Второй раз за неделю приказывает поменять белье, — раздраженно проговорила одна.

Мы с Анной быстро переглянулись.

— А простыни запачканы? — тут же спросила Анна.

Горничная ответила дерзким взглядом:

— Королевские простыни! Вы что, хотите, чтобы я вам показала королевские простыни?

Длинные пальцы Анны скользнули в кошелечек и выудили серебряную монету. Пряча монету, служанка торжествующе улыбнулась:

— Вовсе и не запачканные!

Анна отступила назад, а я придержала дверь для обеих женщин.

— Спасибо, — сказала вторая, изумленная моей вежливостью по отношению к прислуге, а потом кивнула мне и тихо пробормотала: — Вся в поту, бедняжка.

— Что? — переспросила я, с трудом веря, она сообщает мне информацию, за которую французский посол не пожалел бы королевского выкупа, а каждый придворный в стране только и жаждал, что знать. — Ты говоришь, у королевы приступы ночного пота? Входит в возраст, да?

— Если еще не вошла, то уже недалеко, — ответила служанка. — Бедная госпожа.

Я обнаружила отца и брата в большой зале, беседующих о чем-то, пока слуги вокруг них накрывают к обеду огромный, установленный на козлах стол. Отец поманил меня к себе.

— Отец. — Я опустилась в реверансе.

Он без особой нежности поцеловал меня в лоб и сказал:

— Дочь моя, ты хотела меня видеть?

На секунду меня пронзила холодная дрожь — вдруг он забыл мое имя.

— Королева не беременна, — начала я. — Сегодня у нее началось обыкновенное женское. В прошлые месяцы ничего не было — ясное дело, входит в возраст.

— Хвала Господу, — торжествующе воскликнул Георг. — Я сам с собой поспорил на один золотой. Она уже сказала королю?

Я покачала головой:

— Дамские дела начались у нее сегодня утром, она еще короля не видела.

Отец кивнул:

— Значит, мы узнали раньше него. А кто еще знает?

— Горничные, которые меняют белье, и любой, кто им заплатит. Уолси, наверно. Может, этот француз, если подкупил всех служанок.

— Тогда следует поторопиться, если хотим оказаться первыми, кто принесет ему эту новость. Мне самому сказать?

— Нет, — покачал головой Георг, — дело слишком интимное. Может, лучше Мария?

— Ей не стоит сообщать известия, которые его разочаруют, — возразил отец. — Лучше не она.

— Тогда остается Анна, — предложил брат. — Это должен быть кто-то из нашей семейки, напомнить ему о Марии.

— Да, у Анны получится, — согласился отец. — Она всякому сумеет заморочить голову.

— Она в саду, — подала я голос. — Там, где стрельбище лучников.

Мы втроем вышли из большой залы на яркое весеннее солнце. Дул холодный ветер, и желтые нарциссы кивали, залитые светом. У стрельбища толпилась группка придворных, среди них и Анна. Мы увидели, как она шагнула вперед, вгляделась в мишень, натянула лук — до нас донеслось позвякивание тетивы и глухой удар, сообщивший — стрела попала в самое яблочко. Раздались аплодисменты. Генрих Перси поспешил к мишени, выдернул стрелу и сунул было в свой колчан, явно намереваясь оставить себе.

Анна рассмеялась и протянула руку за стрелой, но заметила нас. Сестра немедленно оторвалась от компании и направилась в нашу сторону.

— Отец.

— Анна. — Ее он поцеловал с большей теплотой, чем меня до того.

— У королевы начались дамские дела, — прямо переходя к делу, бросил Георг. — Мы считаем, что ты должна сообщить об этом королю.

— А почему не Мария?

— Это бросит на нее тень, — объяснил отец. — Ей не пристало судачить со служанками, заглядывать в содержимое ночного горшка.

В первый момент мне подумалось, что Анне тоже не захочется мараться подобными делами, но она только пожала плечами. Она-то знала — за величие Говардов приходится иногда платить подобной монетой.

— И не забудь, Мария должна снова попасться ему на глаза, — добавил отец. — Когда он отвернется от королевы, пусть Мария будет тут как тут, наготове.

— Конечно, — кивнула Анна, и только я расслышала, как дрогнул ее голос. — Мария будет первой.

В этот вечер король, как обычно, вошел в покои королевы посидеть с ней у камина. Мы трое пристально следили за ним — король, верно, уже устал от этой домашней жизни. Но королеве не было равных в умении развлечь короля. Что-нибудь всегда находилось — карточная игра или кости, самая новая книга, которую она читала, высказывая необычные суждения, отстаивая свое мнение. Часто появлялись интересные гости, образованные люди, бывалые путешественники, поддерживающие приятную беседу с королем, не говоря уже об отменнейших музыкантах, а король страстно любил хорошую музыку. Одним из ее фаворитов был Томас Мор,[15]и нередко они втроем вели беседы на плоской крыше замка под вечереющими небесами. Король и Мор обсуждали различные толкования Библии, спорили о том, настало ли уже время разрешить Библию на английском языке, чтобы и простые люди могли ее читать. И конечно же в покоях королевы было полно хорошеньких женщин. У нее хватало ума заполнить свои комнаты самими смазливыми личиками королевства.

Тот вечер отнюдь не был исключением. Она развлекала его, будто он посол иностранной державы и необходимо добиться его благосклонности. Сначала они с королевой просто беседовали, а потом кто-то попросил его спеть, и он вышел в центр комнаты исполнить одну из песен собственного сочинения. Король попросил кого-нибудь из дам поддержать его сопрановой партией, Анна с притворной скромностью выступила вперед и объявила, что попытается. Сомнений нет, все ноты были взяты с верхом совершенства. Их заставили спеть на бис, они были в восторге от самих себя, Генрих поцеловал руку Анны, а королева приказала подать им, двум певцам, вина.

Анна лишь легонько коснулась его руки, и он как будто слегка отгородился от всех остальных придворных. Только королева и мы, Болейны, заметили эту перемену. Королева приказала одному из музыкантов исполнить еще одну песню. Она прекрасно понимала, что ей не к лицу быть уличенной в слежке за мужем, снова флиртующим с женщинами. Она бросила молниеносный взгляд в мою сторону, проверить, каково мне смотреть, как король держит за руку мою сестру, но я ответила ей ласковой, невинной улыбкой.

— Становитесь истинной придворной дамой, моя маленькая женушка, — бросил в мою сторону Уильям Кэри.

— Неужели?

— Помню, как вы впервые появились при дворе, такой свеженький лакомый кусочек, лишь слегка отполированный французскими манерами, а теперь придворная позолота, похоже, уже покрыла душу. Никогда больше не поступаете необдуманно, так ведь?

В первую минуту мне хотелось как-то оправдаться, но я увидела — Анна произнесла пару фраз, и король бросил взгляд в сторону королевы. Анна нежно коснулась его рукава, сказала еще что-то ласковое. Я отвернулась от Уильяма, какое мне до него, в сущности, дело, куда важнее глаз не спускать с человека, которого я люблю. Широкие плечи короля ссутулились, поникли, казалось, его оставила вся сила, лицо беззащитное, как у маленького ребенка. Анна повернулась, чтобы заслонить короля от глаз остальных придворных, а Георг, отвлекая внимание от Анны, льющей горечь в уши короля, выступил вперед и спросил королеву, не разрешит ли она начать танцы.

Я больше не могла этого выносить, проскользнула мимо группы девиц, громогласно восхищающихся перспективой танцев, и направилась, чуть ли не оттолкнув Анну, к Генриху.

Его лицо было бледно, в глазах — тяжкая тоска. Я взяла его руки в свои и вымолвила только:

— Дорогой мой.

Он повернулся ко мне:

— Ты тоже знала? Все придворные дамы знают?

— Думаю, все, — ответила за меня Анна. — Не нужно ее осуждать за то, что она не хотела вам сказать, бедняжка, это была ее последняя надежда. И ваш последний шанс, ваше величество.

Я почувствовала, как его пальцы сильнее сжали мои.

— Но гадалка мне сказала…

— Я знаю, — ласково ответила я, — ее, наверно, подкупили.

Анна как будто растаяла, оставив нас вдвоем.

— И я с ней спал, так старался, надеялся…

— Я молилась за вас, — прошептали мои губы. — За вас обоих. Мечтала о сыне для тебя, Генрих. Бог свидетель, ничего в жизни так не желала, все надеялась, она подарит тебе законного наследника.

— Но теперь надежды нет. — Король стиснул челюсти, в эту минуту он походил на избалованного ребенка, которому не дали любимую игрушку.

— Да, больше нет, — кивнула я. — Все кончено.

Он резко отпустил мою руку и отвернулся. Танцоры расступались, когда он стремительным шагом рассекал их ряды. Король подошел к улыбающейся жене, произнес громко, так, что всем было слышно:

— Мне доложили, вам нездоровится, мадам. Жаль только, вы сами мне об этом не сказали.

Она бросила взгляд на меня, обвиняя в предательстве — разболтать самую что ни на есть личную тайну. Я отрицательно качнула головой. Она взглядом поискала среди танцоров Анну — та танцевала рука об руку с Георгом. Сестра ответила вежливым, ничего не выражающим взглядом.

— Простите, ваше величество, — со всегдашним достоинством ответила королева, — я бы предпочла выбрать более подобающий момент для подобного разговора.

— Вы хотите сказать, вам следовало выбрать этот момент безотлагательно, — возразил он. — Но, поскольку вам нездоровится, я предложил бы отпустить двор, вам никто не должен мешать.

Те придворные, которые сразу поняли, в чем дело, шепотом пересказывали стоящим рядом, что происходит, но большинство просто во все глаза смотрели на короля, внезапно пришедшего в такое дурное расположение духа, и на побледневшее, но спокойное лицо королевы.

Генрих резко повернулся, щелкнул пальцами, приказывая своим друзьям-приближенным — Георгу, Генриху, Уильяму, Карлу, Франциску — следовать за ним. Словно собакам свистнул и, больше не говоря ни слова, выскочил из комнаты. Меня порадовало, что Георг, мой брат, отвесил самый низкий поклон королеве. Она отпустила их без единого слова, а потом поднялась и скрылась у себя в покоях.

Музыканты, все более лениво извлекающие звуки из своих инструментов, наконец совсем остановились и принялись оглядываться вокруг в ожидании новых приказаний.

— Идите уже, — нетерпеливо сказала я, — видите, теперь не до танцев и не до пения. Никому больше ваша музыка не нужна, никто не хочет танцевать.

Джейн Паркер взглянула на меня с нескрываемым удивлением:

— Я думала, ты обрадуешься. Король поссорился с королевой. Теперь пора подобрать тебя — побитый персик из канавы.

— Мне казалось, ты поумнела и перестала болтать подобные глупости, — резко произнесла Анна. — Такое сказать о будущей золовке! Ты уж постарайся исправиться, а то как бы не иметь неприятностей с новой семьей.

Джейн не желала уступать в споре Анне.

— С помолвкой у нас все в полном порядке, мы с Георгом, считай, уже обвенчаны. Осталось дело за малым — выбрать день, да и только. Любишь ты меня или ненавидишь, мисс Анна, дело твое. Но ты мне не помеха, нас уже сговорили перед свидетелями.

— Какая, в сущности, разница! — закричала я. — О чем вы таком говорите?

Я вскочила и убежала к себе в комнату. Анна поспешила за мной.

— Что с тобой творится? — без обиняков начала она. — Что, король на нас рассердился?

— Нет, хотя ему бы и следовало, мы сделали редкостно гадкое дело, разболтали секрет королевы.

— Ну да, — кивнула Анна, видно было, ее это нисколько не трогает. — Но он на нас не рассердился?

— Нет, он просто ужасно расстроен.

Анна пошла к двери.

— Куда это ты? — спросила я.

— Пойду прикажу принести сюда ванну. Тебе надо помыться.

— Анна, Анна, — раздраженно повторила я. — Король только что узнал ужасную новость, настроение у него — хуже некуда. Да не позовет он меня сегодня. Завтра помоюсь, если нужно будет.

Она покачала головой:

— Не хочу рисковать. Помоешься сегодня.

Она ошиблась, но промахнулась только на один день. На следующий вечер королева сидела одна в своей опочивальне с приближенными придворными дамами, а я пировала в королевских покоях с братом, его друзьями и самим королем. Веселее вечера и придумать нельзя. Музыка, танцы, карты. В ту ночь я снова оказалась в королевской спальне.

Теперь мы с Генрихом были неразлучны. Весь двор знал — мы любовники, королева знала, даже простые люди, приезжавшие из Лондона полюбоваться, как король обедает, знали. Я носила его золотой браслет на запястье, скакала на его лошади во время псовой охоты. В ушах у меня блестели бриллиантовые сережки, мне пошили три новых платья, одно из золототканой парчи. И в одно прекрасное утро он сказал мне в постели:

— Ты так и не спросила, что случилось с тем портретом, который с тебя рисовали на верфи.

— Совсем о нем позабыла.

— Пойди сюда, поцелуй меня, и я тебе скажу, почему приказал его нарисовать, — лениво проговорил Генрих.

Он откинулся на подушки, было уже далеко не раннее утро, но занавески на кровати еще не отдернули, они защищали нас от нескромных глаз прислуги, вошедшей развести огонь в камине, принести горячей воды, вынести ночной горшок. Я перекатилась в постели поближе, прижалась к нему — круглые грудки против его теплой груди, позволила распущенным волосам пролиться потоком золота и бронзы. Вдохнула теплый, возбуждающий запах бороды, почувствовала мягкое покалывание коротких волосков над верхней губой, прижалась к его губам, впилась в них, слыша, нет, чувствуя, вырвавшийся стон желания.

Подняла голову, улыбнулась, глядя ему прямо в глаза.

— Вот твой поцелуй, — прошептала хрипло, во мне тоже поднималось желание. — Почему ты приказал художнику нарисовать мой портрет?

— Я тебе покажу, — пообещал он. — После мессы. Отправимся вниз по реке на верфи посмотреть новый корабль, а заодно увидишь, что сталось с рисунком.

— А корабль уже готов? — Мне не хотелось отодвигаться от него, но он уж откинул покрывала, намереваясь вставать.

— Да. Будем спускать на воду на следующей неделе. — Он чуть отдернул занавеску и крикнул слуге позвать Георга. Я накинула платье и плащ, Генрих помог мне спуститься с кровати, поцеловал в щеку. — Пожалуй, позавтракаю с королевой, а потом поедем посмотреть на корабль.

Чудесное было утро. Я надела новый желтого бархата костюм для верховой езды, сшитый из подаренной королем материи. Анна была рядом со мной, в одном из моих старых платьев. Что за удовольствие — наблюдать сестру в своих обносках. В то же время, как это обычно бывает у сестер-соперниц, я в восхищении разглядывала, что она сделала с платьем — приказала его укоротить и слегка перешить в модном французском стиле. На голове маленькая французского покроя шапочка из того же материала, сшитая из обрезков укороченной юбки. Генрих Перси глаз от нее отвести не мог. Но она с равным очарованием флиртовала со всеми приятелями короля. Всего нас было девять. Во главе, бок о бок, скачем мы с Генрихом, за нами Анна с Перси и Уильямом Норрисом. Следом Георг и Джейн — унылая молчаливая парочка, последними Франциск Уэстон и Уильям Брертон,[16]хохочут и перебрасываются шуточками. Впереди — пара конюхов, а сзади — четыре вооруженных солдата.

Мы подъехали к реке. Прилив был высоким, волны накатывали на берег, оставляя белую пену. Чаек ветром относило к земле, мы слышали их крики, крылья кувыркающихся в воздухе, борющихся с ветром птиц блестели серебром на ярком весеннем солнце. Зеленая изгородь вдоль дороги сияла свежей порослью, кремово-желтые островки первоцветов сверкали на обочинах солнечными зайчиками. Дорога вдоль реки была неплохо утоптана, и лошади без труда скакали легким галопом. Король, верхом на коне, пел мне любовную песню своего сочинения. А когда принялся исполнять во второй раз, я стала ему подпевать. Он рассмеялся, слушая мои попытки. Нет у меня сестринского таланта к пению, ну да какая разница. В тот день все было прекрасно, ничего не могло испортить нашего настроения, мы с возлюбленным скачем вместе, солнце сияет ярче не придумаешь, чудесное путешествие, он счастлив, и я счастлива его счастьем.

Мы добрались до верфи быстрее, чем мне хотелось, и Генрих, спешившись, снял меня с седла, сорвав быстрый поцелуй прежде, чем поставить на землю.

— Красавица моя, — шепнул на ухо, — у меня для тебя небольшой сюрприз.

Он развернул меня в другую сторону, сам встал рядом, чтобы не загораживать великолепное новое судно, почти готовое выйти в море. С характерной высокой кормой и носом боевого корабля, оно было создано для скорости.

— Гляди. — Генрих понял, что я вижу красоту корабля, но упускаю детали. Он указал на имя судна на украшенном орнаментом носу — изогнутые позолоченные буквы складывались в четкую надпись: «Мария Болейн».

Я застыла, читая буквы собственного имени, еще не понимая, в чем дело. Он не рассмеялся, глядя на мое изумленное лицо, просто наблюдал за мной, пока удивление не сменилось наконец пониманием.

— Ты назвал корабль в честь меня! — Я слышала, как дрожит мой голос. Слишком большая почесть, я — такая юная, такая незначительная, а здесь целый корабль, да еще и какой, назван моим именем. Теперь весь мир будет знать, я — возлюбленная короля. Теперь уже не скроешь.

— В честь тебя, красавица моя, — улыбнулся король. Он-то думает, я должна быть в восторге.

Взял меня под руку — руки у меня холодны как лед, — повлек вперед. Резная фигура на носу корабля, благородный, прекрасный профиль, глядящий туда, вдаль, на Темзу, на море, на Францию. Это же я. Мои губы, слегка приоткрытые, легкая улыбка, будто я и правду готова к ждущим меня приключениям. Словно я не жалкая марионетка в руках семьи Говард, а храбрая, прекрасная леди, сама творящая свою судьбу.

— Это я? — Голос чуть слышен за шумом воды, плещущейся у края сухого дока.

Губы Генриха у самого моего уха, его теплое дыхание греет холодную щеку.

— Ты. И красавица, как ты. Счастлива, Мария?

Я повернулась к нему, он меня обнял, я, привстав на цыпочки, зарыла лицо в теплоту его шеи, сладкий запах бороды и волос, и прошептала:

— О, Генрих.

Мне хотелось спрятаться от его взора, я знала, на лице моем написан ужас, а не удовольствие и сейчас его все заметят.

— Счастлива? — настойчиво переспросил он. Поднял мое лицо, взял за подбородок, будто хотел прочитать душу как манускрипт. — Это огромная честь.

— Я знаю. — Улыбка дрожала у меня на губах. — Благодарю вас.

— И ты будешь спускать его на воду, — пообещал король. — На следующей неделе.

— Не королева? — произнесла я после секундного колебания.

Меня страшила эта участь — занять место королевы при спуске на воду новейшего, наивеличайшего судна, который он когда-либо построил. Но ясно же, кроме меня, некому. Не может же она спускать на воду корабль, носящий мое имя.

Он отмел ее в сторону, словно они не были женаты уже тринадцать лет, и только и сказал:

— Нет, не королева. Ты.

У меня достало сил улыбнуться и тем самым скрыть ужас — я несусь куда-то слишком быстро, слишком далеко, и в конце дороги ждет не беззаботная радость, подобная радости сегодняшнего утра. Нет, там куда темнее и страшнее. Мы пока еще беззаботно скачем, распевая хором, перевирая мелодию, но мы уже не просто возлюбленный со своей подружкой. Если мое имя носит такой корабль, если мне его спускать на воду на следующей неделе, значит, я и впрямь соперница королевы Англии, враг испанского посла, всего испанского народа, весомая сила при дворе, угроза семье Сеймур. Чем выше меня вознесет милость короля, тем сильнее грозящая мне опасность. Но я так молода, мне всего пятнадцать лет. Честолюбивые мечты не доставляют мне никакого удовольствия.

Как будто догадавшись о моем внутреннем сопротивлении, Анна была уже тут как тут.

— Ваше величество, какая высокая честь оказана моей сестре. Потрясающая шхуна, прекрасная, словно женщина, именем которой названа. Сильный, могучий корабль — как вы, ваше величество. Да благословит эту шхуну Бог, пусть сражается с вашими врагами, кто бы они ни были.

Генрих улыбнулся, услышав комплимент:

— Она обречена на успех. С лицом ангела на носу — другому не бывать.

— Она уже в этом году отправится бить французов? — спросил Георг, взяв меня за руку и легонько ущипнув, чтобы напомнить, в чем заключается работа придворного.

Король грозно усмехнулся:

— Безо всякого сомнения. И если испанский император будет действовать со мной в союзе, план таков — мы атакуем на севере Франции, пока он нападает на юге. Тогда уж обуздаем гордыню Франциска. Без сомнения, будущим летом все так и будет.

— Если мы можем доверять испанцам, — вкрадчиво заметила Анна.

Лицо Генриха потемнело.

— Это они в нас нуждаются, не мы в них. И пусть Карл не забывается, дело не в родстве и семейных связях. Если королева почему-либо со мной не в ладах, ей следует помнить — она в первую очередь королева Англии, а уже потом испанская принцесса, и прежде всего должна быть предана мне, своему королю.

Анна кивнула:

— Ненавижу раздвоенность. Хвала Господу, мы, Болейны, всецело преданы Англии. Целиком, без остатка.

— Несмотря на свои французские платья, — с проблеском остроумия заметил король.

Анна улыбнулась.

— Платье всего лишь платье. Платье Марии сшито из желтого бархата, но вам, лучше чем кому-нибудь другому, известно — под платьем скрывается верноподданное, преданное сердце.

Он повернулся ко мне, улыбнулся:

— Счастлив вознаградить такое верное сердце.

Я чувствовала, как к глазам подступают слезы, попыталась смигнуть их с ресниц, но одна никак не хотела уходить. Генрих наклонился, поцеловал меня в глаза.

— Сладчайшее создание, — прошептал он. — Моя маленькая английская роза.

При спуске прекрасной «Марии Болейн» на воду присутствовал весь двор, только королева заявила, что ей неможется, и осталась дома. Испанский посол наблюдал, как корабль шел к воде, и что бы он ни думал об имени шхуны, вслух он своих мыслей не высказал.

Мой отец пребывал в состоянии неистового раздражения на самого себя, на меня, на короля. Великая честь, оказанная мне и всему семейству, оказалась недешева. В подобных делах королю Генриху равных не было. Когда отец с дядей пришли поблагодарить за такое использование нашего родового имени, он разразился благодарностями за те пожертвования, которые они, несомненно, сделают в пользу замечательного корабля, носящего их имя, что, несомненно, укрепляет их репутацию.

— Так что ставки поднялись еще выше, — весело заметил Георг, пока мы наблюдали, как судно скользит по стапелям по направлению к соленым водам Темзы.

— Куда им быть еще выше? — чуть слышно, шевеля только уголком губ, спросила я. — Итак уже моя жизнь поставлена на карту.

Рабочие верфи, полупьяные от дарового эля, с громкими криками махали шапками. Анна улыбнулась и замахала в ответ. Георг усмехнулся. Ветер теребил перо у него на берете, ворошил темные кудри.

— Теперь отцу придется потратиться, чтобы ты оставалась королевской фавориткой. На карту положено не только твое сердечко и твое счастье, моя маленькая сестричка, но и все семейное состояние. Мы думали, сыграем на его любовной тоске, но дело обернулась так, что он выставил нас заимодавцами. Ставки поднялись выше. Отец и дядя захотят, чтобы их вложения окупились. Спорю, мы это скоро увидим.

Я отвернулась от Георга, поискала глазами Анну. Она стояла немного поодаль, рядом с ней, как обычно, Генрих Перси. Они оба следили за кораблем, буксиры потащили судно по реке, потом развернули и, борясь с течением, пришвартовали к пристани, чтобы оснастить прямо на воде. Лицо Анны оживлено, ей всегда нравится флиртовать.

Она улыбнулась мне и насмешливо крикнула:

— Да здравствует Королева дня. Я скорчила гримаску:

— Перестань меня дразнить, Анна. Мне уже довольно досталось от братца.

Генрих Перси шагнул поближе, взял мою руку, поднес к губам. Взглянув на его склоненную светловолосую голову, я поняла, как высоко меня вознесла моя звезда. Это был Генрих Перси, сын и наследник герцога Нортумберленда. Во всем королевстве не нашлось бы другого с такими возможностями и таким состоянием. Сын самого богатого человека в Англии, влиянием уступающего только самому королю. И вот он склоняет голову и целует мне руку.

— Она больше не будет вас дразнить, — заверил он, поднимая голову и улыбаясь, — поскольку я веду вас обедать. Мне сказали, повара из Гринвича трудятся с рассвета, чтобы все было готово. Король уже направил свои стопы к столу, не пора и нам последовать за ним?

Я помедлила минутку, но королева, которая всегда придавала такое большое значение формальностям, осталась в Гринвиче, лежала там в затемненной комнате с болью в животе и страхом в сердце. На доках толпились лишь никчемные, ничем не занятые придворные. Никому и дела не было ни до каких правил, кроме одного — победитель ступает первым.

— Конечно, — ответила я. — Почему бы и нет.

Лорд Генрих Перси предложил другую руку Анне:

— Могу ли я завладеть обеими сестрами?

— Сдается мне, Библией это запрещено, — игриво парировала Анна. — Библия, однако, разрешает выбирать между сестрами, а потом уж хранить верность выбору. Все остальное — смертный грех.

Лорд Генрих Перси рассмеялся:

— Не беспокойтесь, я смогу получить индульгенцию. Папа Римский, без сомнения, отпустит мне грехи. С двумя такими сестрами как можно ожидать от смертного, что он сумеет сделать выбор.

Мы отправились домой только после того, как пали сумерки и на бледном небе начали проступать звезды. Я скакала рядом с королем, рука в руке, пусть лошади идут неторопливой иноходью по проложенной по берегу реки дороге. Мы въехали под арку, ведущую во дворец, прямо к настежь открытой двери. Он натянул поводья, лошади встали. Король снял меня с седла и прошептал в самое ухо: «Как бы я хотел, любовь моя, чтобы ты была королевой — все дни, не только один день на пиру у реки».

— И он это сказал? — переспросил дядюшка.

Я стояла перед ним, как обвиняемый во время допроса на суде. В помещениях, принадлежащих семье Говард, за большим столом сидел дядя Говард, герцог Суррей, а рядом с ним отец и Георг. На другой стороне комнаты, у меня за спиной, устроились мать и Анна. Я, одна-одинешенька, стояла посредине комнаты, словно нашкодивший ребенок перед старшими.

— Он сказал, что хотел бы видеть меня королевой все дни, — еле слышно прошептала я. До чего же ненавижу Анну, разболтать такой секрет, ненавижу отца и дядю, их ледяным сердцам ничего не стоит производить вивисекцию страстных речей любовников.

— И что, по твоему мнению, он имел в виду?

— Ничего, — мрачно ответила я. — Это просто любовная болтовня.

— Нам нужно получить хоть что-то взамен этих бесконечных ссуд, — раздраженным голосом проговорил дядя. — Пообещал он тебе какие-нибудь земли? Награду Георгу? Нам?

— Может, намекнешь на это? — предложил отец. — Напомни ему, твой брат собирается жениться.

Я взглянула на Георга с немой мольбой.

— Дело в том, что король весьма чувствителен к подобным вещам, — заметил брат. — Все у него чего-нибудь беспрерывно выпрашивают. Каждое утро, когда он выходит из опочивальни и идет к мессе, выстраиваются целые ряды просителей. Сдается мне, ему нравится, что Мария совсем не такая. По-моему, она ни о чем не должна просить.

— У нее и так в ушах алмазы ценой в целое состояние, — резко вступила в разговор мать. Анна кивнула:

— Она их не выпрашивала. Он сам ей подарил. Ему нравится выказывать щедрость, когда никто не ожидает. Пусть лучше Мария ведет свою игру. У нее такой талант — любить короля.

Я прикусила губу, чтобы ничего не сказать. Да, у меня такой талант — я его люблю. Может, мой единственный талант. А наша семейка, все эти влиятельные мужчины, они просто используют — в интересах семьи, конечно, — мой талант к любви, точно так же, как используют талант Георга к фехтованию или отцовские способности к иностранным языкам.

— Двор на следующей неделе переезжает в Лондон, — бросил мой отец. — Король увидится с испанским послом. Вряд ли он еще что-нибудь такое сделает для Марии, пока нуждается в испанских союзниках для войны с Францией.

— Тогда придется стремиться к миру, — злобно посоветовал дядя.

— Так я и делаю. Я известный миротворец, — ответил отец. — Блажен, не правда ли, как и подобает миротворцу?

Переезд двора всегда являет величественное зрелище, нечто среднее между деревенской ярмаркой, балаганом и ристалищем. Все было организовано кардиналом Уолси, при дворе, да и во всей стране, всяк подчинялся его команде. Он сражался бок о бок с королем в Битве Шпор во Франции, заведовал провиантом, и ни в одном походе солдаты не ели так обильно и не спали так мягко. Он улавливал все, что ни происходило; перевозя двор с одного места на другое, обращал внимание на мельчайшие детали. Что бы ни делалось в политике, все знал — где остановиться, какого лорда осчастливить визитом во время королевского летнего путешествия. И в хитрости ему не откажешь — ни в коем случае не беспокоил короля подобными вопросами, чтобы молодому Генриху доставались одни только удовольствия, пусть думает, будто припасы, слуги и все такое прочее само собой падает с неба.

Именно кардинал определял, кто в каком порядке переезжает. Сначала едут пажи, над головами развеваются штандарты с гербами всех лордов королевского кортежа. Потом, через некоторое время, пусть пыль уляжется, выступает сам король на лучшем коне, седло красной кожи и попона богато украшены всеми атрибутами королевской власти. Над головой вьется королевский стяг, рядом скачут приятели, которых он выбирает заново каждый день: мой муж Уильям Кэри, сам кардинал Уолси, мой отец, а за ними бесчисленная королевская свита — эти скачут как хотят, то осаживая коней, то снова пришпоривая. Вокруг свободным строем, с пиками наперевес личная королевская охрана. И не то чтобы они его защищают — кому придет в голову нападать на короля? — но толпу, собирающуюся в каждом городке или селении у нас по дороге, чтобы поприветствовать монарха и потаращить глаза на великолепие кортежа, оттесняют.

Потом снова никого, пусть пыль уляжется. И тут кортеж королевы. Она верхом на старой покойного хода лошади под дамским седлом — королева всегда на ней ездит. Платье спадает крупными неуклюжими складками, шитая парча топорщится. На голове замысловатая шляпка, глаза чуть прищурены — солнце светит слишком ярко. Королеве нездоровится. Я знаю, я была рядом с ней, когда она садилась утром на лошадь, и слышала — забираясь в седло, она тихонько ойкнула, как от боли.

За королевской свитой остальные домочадцы — кто верхом, кто в повозках. Распевают песни, попивают эль, чтобы в горле оседало поменьше пыли. Всем нам весело и беззаботно, настроение праздничное, двор покидает Гринвич и едет в Лондон. Начинается новый сезон пиров и забав, и кто знает, что случится в этом году?

В Йоркском дворце у королевы маленькая, чистенькая, уютная комната. У нас всего несколько дней, все распаковать, разложить по местам. Король, как обычно, наносит утренние визиты, а с ним и придворные, среди них лорд Генрих Перси. Его светлость и Анна нередко сидят бок о бок у окна, головы склонились друг к дружке, трудятся над одной из поэм, сочиняемых лордом. Он клянется и божится, что станет под ее руководством великим поэтом, а она утверждает, что ему в жизни ничему не выучиться и все это пустая трата времени, убиваемого на подобного болвана.

Сдается мне, не девушке из семейства Болейн, родившейся в маленьком замке в Кенте, у которой всех владений — горстка полей в Эссексе, подобает называть болваном сына герцога Нортумберленда, но Генрих Перси только хохочет, зовет ее слишком суровой учительницей и убеждает всех, что его талант еще покажет себя, дайте только срок.

— Кардинал вас спрашивал, — говорю я лорду Генриху. Он поднимается, не торопясь, целует руку Анне и направляется на поиски кардинала Уолси. Анна собирает бумаги, над которыми они так самозабвенно трудились, и складывает их в свой ящичек для письменных принадлежностей.

— И что, прорезался его поэтический талант? — спрашиваю я.

Анна с улыбкой пожимает плечами:

— Он, право, не Уайетт.[17]

— А что касается ухаживаний — здесь он Уайетт?

— Он не женат, а потому весьма привлекателен для тонко чувствующих особ.

— Высоковато будет, даже для тебя.

— Не знаю, не знаю. Я его хочу, он хочет меня, почему бы и нет.

— Попроси отца поговорить с герцогом, — саркастическим тоном советую я. — Посмотрим, что герцог на это ответит.

Анна отвернулась к окну. Внизу виднелись бесконечные ухоженные лужайки Йоркского дворца, почти теряющиеся внизу у реки.

— Не собираюсь просить отца. Поверь мне, сама соображу, как справляться со своими делами.

Я чуть не расхохоталась, но вдруг поняла — сестра говорит серьезно.

— Анна, ты одна ни с чем не можешь справиться. Он еще так молод, тебе самой только семнадцать, такие дела самостоятельно не решают. У его отца уже наверняка все планы готовы, а у наших — отца и дядюшки — тоже небось на тебя свои виды. Мы не сами по себе, мы — из семьи Болейн. Поэтому нами и руководят, направляют нас, куда следует. Посмотри на меня!

— Да, именно, посмотрите-ка на нее! — Она внезапно резко повернулась, излучая, казалось, зловещую силу. — Замуж выдали еще ребенком, а теперь — королевская любовница. Вдвое глупее меня и вполовину не так образованна, а туда же — в самом центре двора! А я — я никто! Быть при тебе фрейлиной — ничего другого не остается. Не желаю больше тебе прислуживать, Мария, это ниже моего достоинства.

— Я никогда тебя не просила… — еле смогла выговорить я.

— Кто заставляет тебя принимать ванну и моет тебе голову? — прозвучал сердитый вопрос.

— Ты, конечно. Но, Анна…

— Кто помогает тебе выбрать подходящее платье, подсказывает, как вести себя с королем? Кто тебя сотни раз выручал, когда глупость и неповоротливый язык не давали найти подходящий ответ?

— Ты. Но, Анна…

— И что от этого хорошего мне? Даже мужа нет, которому король мог бы пожаловать землю в знак своего благоволения ко мне. Некому дать высокую должность за то, что моя сестра — любовница короля. Мне ничего не достается. Вознесись ты хоть выше небес, мне ничего не получить. Приходится искать собственное место.

— Да, тебе необходимо свое место, — согласилась я. — Тут не возразишь. Я только сказала, герцогиней ты станешь вряд ли.

— Не тебе решать, — набросилась на меня сестра. — Кто ты такая? Только мешаешь королю заниматься важным делом — завести сына и наследника, если может, собрать армию и выиграть войну, если сумеет.

— Я не говорю, что мне решать, — шепнула я. — Я просто сказала, они тебе все равно не позволят.

— Когда дело сделано — дело сделано. — Анна решительно тряхнула головой. — А пока не сделано — никто ничего не узнает.

Она вдруг, как змея в броске, протянула руку и со всей силой схватила меня. Вывернула мне руку за спину, вцепилась так, что я и шевельнуться не могла, только вскрикнула от нестерпимой боли:

— Анна! Перестань! Больно же.

— Ну вот, послушай, — прошипела мне в самое ухо. — Послушай, Мария. Я веду свою игру, так что ты уж лучше не вмешивайся. Никто ничего не должен знать, пока я сама не скажу, а когда они узнают, будет слишком поздно.

— Собираешься переспать с ним?

Она неожиданно выпустила мою руку, я потерла плечо и локоть — болит по-настоящему.

— Я его заставлю на мне жениться, — тихим голосом произнесла Анна. — И если ты кому-нибудь хоть словом проболтаешься, я тебя убью.

Теперь я куда внимательней наблюдала за Анной. Было ясно, она вертит им, как хочет. Остались позади долгие зимние месяцы сближения в Гринвиче, а теперь, когда вышло солнышко и мы прибыли в Йоркский дворец, она вдруг пошла на попятный. И чем сильнее сестра отстранялась, тем дальше завлекала ухажера. Стоило ему войти в комнату, она бросала улыбку — словно стрелу пускала прямо в яблочко мишени. Весь ее облик, казалось, зовет, источает желание. Но Анна тут же отворачивалась и больше на него не глядела, сколько он ни оставайся в комнате.

Он состоял в свите кардинала Уолси, и предполагалось, что ему следует ждать его милость, пока тот наносит визит королю или королеве. На деле это означало следующее — юный лорд слонялся по покоям королевы и флиртовал с любой дамой, которая пожелает с ним разговаривать. Понятно, он глаз не спускал с Анны, а она проходила мимо, не глядя, и танцевала с бесчисленными кавалерами. Роняла перчатку, позволяла ему ее поднять, садилась рядом, не произнося ни слова, вернула ему его поэмы, сказав, что не может помогать дальше.

Она явно решила постоянно уклоняться от встреч, и молодой человек никак не мог взять в толк, что же делать, как снова ее заполучить.

В один прекрасный день он подошел ко мне:

— Мадам Кэри, скажите, не обидел ли я чем вашу сестру?

— Не думаю, нет.

— Она раньше так мило мне улыбалась, а теперь от нее все чаще веет холодом.

Я на минуту задумалась, никогда у меня не получались быстрые ответы. Сказать правду — с тобой играют, как кошка с мышкой? Но я знала — Анне такой ответ ни к чему. С другой стороны, можно поступить по-другому, и сестра будет довольна. Я поглядела на него с подлинным состраданием — на мгновенье. Потом одарила улыбкой сестер Болейн и ответила, как подобает даме из семейства Говард:

— Дело в том, милорд, что она боится проявить слишком много тепла.

Я заметила — его наивное мальчишеское лицо осветилось надеждой.

— Слишком много тепла?

— Она же всегда так добра к вам, милорд.

— Да, да, я ее верный раб.

— Мне кажется, она боится слишком к вам привязаться. Он наклонился поближе, будто выхватывая слова прямо у меня изо рта:

— Слишком привязаться?

— Привязанности опасны для мира в душе, — тихо произнесла я.

Он вскочил, отошел от меня, снова вернулся:

— Так я ей нравлюсь?

Я улыбнулась, слегка отвернула голову — ложь никогда мне особенно не удавалась. Но от него так легко не отделаешься. Опустился передо мной на одно колено и впился глазами прямо в лицо.

— Скажите же мне, мадам Кэри, — умоляюще начал он. — Я не сплю ночами. У меня пропал аппетит. Я измучен душой. Скажите мне, вы думаете, она меня любит? Вы думаете, она сможет меня полюбить? Ответьте, сжальтесь над беднягой.

— Не могу вам ответить. — И вправду, что я могла сделать. Ложь бы застряла у меня в горле. — Спросите ее сами.

Он подпрыгнул — словно заяц из кустов, за которым гонятся собаки:

— Спрошу, непременно спрошу. Где она?

— Играет в шары в саду.

Больше ему ничего не надо, распахнул дверь и выскочил из комнаты. Я слышала только стук каблуков по каменным ступеням. Джейн Паркер, сидевшая напротив, недоуменно взглянула на меня.

— Хочешь покорить еще одно сердце? — Она, как всегда, попала впросак.

Я улыбнулась — столь же ядовитой улыбкой — и сказала словно невзначай:

— Одни женщины привлекают мужчин, другие — нет.

Он обнаружил ее на лужайке для игры в шары, где сестра элегантно, с заранее обдуманным намереньем проигрывала сэру Томасу Уайетту.

— Я напишу сонет в вашу честь, — пообещал поэт. — Вы отдали мне победу с непередаваемой добротой.

— Нет, нет, у нас честное состязание.

— Если бы мы играли на деньги, мне бы пришлось, без сомнения, развязать кошелек. Вы, Болейны, проигрываете только тогда, когда на кону ничего достойного нет.

Анна улыбнулась:

— Следующий раз вы поставите на кон все свое состояние. Видите, я уже убаюкала вас, и вы думаете — бояться нечего.

— Состояния у меня нет, но могу предложить свое сердце.

— Не хотите ли прогуляться со мной, — громко, куда громче, чем намеревался, воскликнул, прерывая галантный разговор, Генрих Перси.

Анна изумленно вздрогнула, будто не заметила его раньше:

— О, это вы, лорд Генрих.

— Дама играет в шары, — сказал сэр Томас.

Анна улыбнулась обоим мужчинам разом:

— Я разгромлена наголову, лучше мне пойти прогуляться и обдумать стратегию борьбы. — И она протянула руку лорду Генриху.

Он повел ее прочь от лужайки, по извилистой тропинке, ведущей к скамейке под большим тисом.

— Мисс Анна, — начал он.

— Слишком сыро, чтобы сидеть, правда?

Он немедленно скинул плащ, постелил на каменной скамье.

— Мисс Анна…

— Нет, слишком прохладно, — заявила она и поднялась.

— Мисс Анна! — воскликнул он, на этот раз чуть сердито.

Анна помедлила, повернулась, одарила его самой соблазнительной из своих улыбок.

— Ваше сиятельство?

— Я хочу знать, почему с недавних пор вы так холодны со мной?

Она помолчала минутку, потом, отбросив привычное кокетство, поглядела на него — лицо такое серьезное и прекрасное.

— Я не хотела быть неласковой, — медленно начала она, — я просто пытаюсь быть поосторожней.

— Правда? Я так мучился!

— Я вовсе не желала вас мучить. Мы оказались слишком близко, так оставаться не может.

— Почему? — прошептал юноша.

Она обвела взглядом сад, поглядела на реку, проговорила тихо:

— Я думала, так будет лучше — для меня, а может, и для нас обоих. Наша дружба сделалась слишком тесной, я чувствовала себя неловко.

Он отступил от нее, потом снова приблизился.

— Я бы в жизни не причинил вам никакого неудобства, — заверил Генрих Перси. — Хотите, поклянусь, что это будет просто дружба и даже тени скандала на вас не упадет.

Она взглянула на него сверкающими черными очами:

— Пообещаете, что никто и никогда не скажет, что мы влюблены друг в друга?

Он, не говоря ни слова, отрицательно мотнул головой. При этом дворе, где каждый только и мечтает о скандале, как можно такое пообещать.

— Пообещаете, что мы никогда друг в друга не влюбимся?

— Конечно, я люблю вас, мисс Анна, — раздумчиво произнес он. — Нежно, как положено придворному.

Она улыбнулась, будто довольная его ответом:

— Я знаю, это просто весенняя игра и больше ничего. Я тоже, конечно, вас люблю. Но эта игра опасна, если игроки — привлекательный мужчина и молодая девушка. Тогда многие сразу скажут — они просто созданы друг для друга.

— А такое говорят?

— Да, когда мы танцуем. Когда видят, как вы глядите на меня, как я улыбаюсь в ответ.

— А что еще они говорят? — Он завороженно следил за рассказом.

— Говорят, вы в меня влюблены. Говорят, я влюблена в вас. Говорят, мы по уши увязли в любви, а думаем, это просто игра.

— Боже. — Он вдруг будто прозрел. — Да, ведь это правда.

— Но, милорд, что вы такое говорите?

— Каким же я был дураком. Давным-давно уже в вас влюбился, а сам все время думал — это просто забава, вы меня дразните, ничего серьезного.

— Для меня все куда как серьезно, — ласково на него глянув, прошептала она.

Юноша застыл под взглядом этих темных глаз.

— Анна, — шепнул он, — любовь моя.

Ее губы как будто ждали поцелуя. Она выдохнула:

— Генрих. Мой Генрих.

Он приблизился, обнял затянутую в кружева талию. Притянул Анну к себе, та подалась, источая соблазн, чуть двинулась навстречу. Генрих наклонился к ней, губы нашли губы девушки — в первом поцелуе.

— Скажи это, — прошептала Анна, — скажи прямо сейчас, в этот самый момент, скажи мне, Генрих.

— Выходи за меня замуж!

— Вот дело и сделано, — небрежно рассказывала Анна вечером, когда мы остались в спальне вдвоем. Она приказала принести горячей воды, и мы обе сидели в ванне, поочередно терли друг другу спинки и мыли друг дружке волосы. Анна, как и все при французском дворе, большая поклонница чистоты, на этот раз занималась мытьем еще неистовей, чем обычно. Она проверила мои ногти — и на руках, и на ногах, будто я была грязнулей-мальчишкой, дала мне специальную палочку слоновой кости — вычистить уши, словно я была годовалым младенцем, расчесала частым гребнем — нет ли вшей — каждую прядку моих волос, сколько я ни ойкала от боли.

— Ну и… Что сделано? — сердито спросила я, вылезая из ванны и завертываясь в простыню — вода капала на пол. Вошли четыре служанки — вычерпать воду, чтобы можно было унести громоздкую деревянную ванну. Они собирали воду большими грубыми, уже намокшими простынями, так что дело продвигалось медленно. — Все, что ты мне рассказала, — просто флирт, да и только.

— Он сделал мне предложение, — ответила Анна, чуть за служанками закрылась дверь. Она потуже обернулась в простыню и уселась перед зеркалом.

Раздался стук в дверь.

— Ну, кто там еще? — раздраженно крикнула я.

— Это я, — ответил Георг.

— Мы ванну принимаем.

— Ничего, пусть войдет. — Анна уже начала расчесывать иссиня-черные волосы. — Поможет мне расчесать этот колтун.

Брат ступил в комнату и только брови поднял, заметив всю эту мешанину — вода на полу, повсюду мокрые простыни, мы обе, полуодетые, густая грива Анны в беспорядке рассыпалась по плечам.

— Что такое — маскарад? Нарядились русалками?

— Анна решила, надо помыться. Опять!

Сестра протянула брату расческу.

— Расчеши мне волосы, — улыбнулась хитрой улыбкой. — А то Мария всегда их так дерет.

Брат покорно принялся расчесывать густые черные кудри, прядку за прядкой. Он орудовал бережно, будто расчесывая гриву любимой кобыле. Анна от удовольствия даже глаза зажмурила.

— Вши? — внезапно насторожилась она.

— Пока нет, — доверительным шепотом, достойным венецианского парикмахера, ответил брат.

— Что сделано? — повторила я, возвращаясь к рассказу Анны.

— Он у меня в кармане, — без обиняков заявила сестра. — Генрих Перси. Сказал, что меня любит, сделал предложение. Ты и Георг должны быть свидетелями на обручении. Пусть даст мне кольцо, тогда и впрямь дело сделано, не разобьешь, ничуть не слабее, чем венчание в церкви со священником. И я буду герцогиней.

— Господи Боже мой. — Георг застыл с расческой в руках. — Анна! Ты уверена?

— Что мне — упускать такое? — резко бросила она.

— Нет, — согласился брат, — но все-таки. Герцогиня Нортумберленд! Боже, Анна, тебе будет принадлежать почти весь север Англии.

Она кивнула, улыбнулась своему отражению в зеркале.

— Господи, мы станем одной из самых влиятельных семей в стране! А может, и во всей Европе! Мария в постели короля, ты — жена одного из самых могущественных его подданных. Мы навсегда вознесем Говардов на небывалую высоту. — Он прервал взволнованную речь, будто уже обдумывал следующий шаг.

— А если Мария забеременеет от короля и родится мальчик, то при поддержке Нортумберлендов он может и на трон претендовать. И я буду дядей короля Англии!

— То-то и оно, — вкрадчиво сказала Анна. — Об этом я и думаю.

Я промолчала, наблюдая за сестриным лицом.

— Семья Говардов на троне, — бормотал Георг себе под нос. — Союз Нортумберлендов и Говардов. И дело уже сделано, да? Как две такие семьи могут сойтись вместе? Только через брак и общего наследника. Мария может родить наследника, а Анна — привязать к нему Перси и его родных.

— Ты думала — я ничего не добьюсь. — Анна показала на меня пальцем.

Я кивнула:

— Считала — ты метишь слишком высоко.

— В следующий раз не возражай, — предупредила сестра. — Я, куда целюсь, туда и попадаю.

— В следующий раз буду знать, — покорно кивнула я.

— А он? — забеспокоился Георг. — Вдруг они его наследства лишат? Хорошенькое тогда будет дело — выйти замуж за мальчишку, которому светила герцогская корона, а достался позор и больше ничего.

Она покачала головой:

— Ничего такого не случится, они им слишком дорожат. Но вам придется меня поддержать, тебе, Георг, и отцу с дядей. Его отец должен убедиться, что мы достаточно для них хороши. Тогда они разрешат помолвку.

— Сделаю все, что смогу, — пообещал брат, — но не забывай, такая гордая семейка. Его собирались женить на Марии Тальбот, пока Уолси не стал возражать против этого брака. Они не захотят тебя вместо нее.

— Ты за его богатством гонишься, да? — задала я свой вопрос.

— Конечно, и за титулом тоже, — грубо бросила сестра.

— Понятно, понятно, но он тебе хоть немножко нравится?

Сначала я подумала — она снова отмахнется от вопроса, отпустит какую-нибудь шуточку, будто его мальчишеское обожание и впрямь ничего для нее не значит. Но она наклонила голову, и свежевымытые волосы полились Георгу в руки тяжелой темной струей.

— О, я сама знаю, это глупо. Я знаю, он просто мальчишка, и притом глупый мальчишка, но когда он со мной, я тоже становлюсь молоденькой девчонкой. Мне тогда кажется — мы два подростка, влюблены и ничего не страшимся. При нем я такая беспечная, будто он меня заворожил! Словно я и впрямь его люблю.

Казалось, говардовское заклятье холодности вдруг исчезло, разбилось, как зеркало, и все вдруг заиграло настоящими, живыми, яркими красками. Я рассмеялась, схватила сестру за руки, заглянула ей в лицо.

— Правда, чудесно быть влюбленной? — требовала я ответа. — Лучше ничего на свете нет.

Она отняла руки:

— Отвяжись, что ты, право, как маленькая, Мария? Да, да, совершенно чудесно, но перестань надо мной сюсюкать, я этого не переношу.

Георг взял густые пряди ее волос, обернул короной вокруг головы, залюбовался сестриным отражением в зеркале.

— Анна Болейн — и влюблена! Кто бы мог представить!

— Такого бы в жизни не произошло, не будь он вторым человеком в королевстве после самого короля, — напомнила ему сестра. — Я своего долга перед семьей не забываю.

Брат кивнул:

— Я знаю, Аннамария. Мы все знаем, ты целишься высоко. Но семейство Перси! Это куда выше, чем я воображал.

Она двинулась ближе к зеркалу, пристально вглядываясь в свое отражение. Потом спрятала лицо в ладонях:

— Моя первая любовь. Первая и навеки.

— Проси у Бога, чтобы это и впрямь была такая удача — последняя любовь и она же первая, — внезапно трезвым, рассудительным голосом произнес Георг.

Ее темные глаза встретились в зеркале с глазами брата.

— Пожалуйста, Господи, ничего в жизни не хочу больше, чем Генриха Перси. Этим я буду довольна. Знаешь, Георг, не могу даже сказать, как я буду довольна, если получу его.

Как Анна приказала, на следующий день пополудни Генрих Перси пришел в покои королевы. Время выбрано искусно, все фрейлины отправились на мессу, и мы были в комнате одни. Генрих Перси вошел и огляделся, удивляясь непривычным молчанию и пустоте. Анна подошла к нему, взяла обе руки в свои. Я заметила — он выглядит не столько влюбленным, сколько загнанным.

— Любовь моя, — произнесла Анна, и от звука ее голоса лицо юноши просветлено, к нему вернулась былая отвага.

— Анна, — шепнул он.

Пальцы нащупали что-то в кармане, он вытащил кольцо. С моего места у окна я разглядела отблеск алого рубина — символа добродетельных женщин.

— Тебе, — тихо сказал он.

Анна снова взяла его за руку:

— Хочешь, чтобы мы прямо сейчас поклялись друг другу в верности?

Он сглотнул.

— Да.

Она просияла:

— Тогда начнем.

Он взглянул на нас с Георгом, будто надеясь, что мы его остановим.

Мы ободрительно улыбнулись, по-болейновски, этакая пара симпатичных змей.

— Я, Генрих Перси, беру тебя, Анну Болейн, в свои законные супруги, — произнес он, держа Анну за руку.

— Я, Анна Болейн, беру тебя, Генриха Перси, в свои законные супруги. — Ее голос дрожал куда меньше.

Он нашел средний палец.

— Этим кольцом я обещаю себя тебе. — И надел кольцо на палец. Оно было чуть великовато. Сестре пришлось сжать руку в кулак, чтобы кольцо не упало.

— Этим кольцом я беру тебя, — ответила она.

Он наклонился, поцеловал ее. Когда она повернулась ко мне, глаза ее затуманились желанием.

— Оставьте нас одних, — хрипло приказала она.

Брат и я дали им два часа, а потом услышали, как по каменным плитам коридора зазвучали шаги королевы и ее дам, возвращающихся с мессы. Мы громко забарабанили в дверь, особым ритмом, означающим «Болейн!», зная, Анна услышит, даже если крепко спит, насытившись любовью. Но, открыв дверь и войдя в комнату, обнаружили их с Генрихом Перси за сочинением мадригала. Она играла на лютне, а он напевал слова, которые они только что сочинили. Головы обоих почти соприкасались в попытке разглядеть на пюпитре написанные нотные знаки, но если не считать этой близости, все было как в любой другой день в течение последних трех месяцев.

Анна улыбнулась мне, когда мы с Георгом, а за нами фрейлины королевы вошли в дверь.

— А мы тут премиленькую мелодию сочинили, все утро трудились, — сладко пропела Анна.

— И как она называется? — спросил Георг.

— «Веселее, веселее», — ответила сестра. — «Веселее, веселее мы идем вперед».

В эту ночь настала очередь Анны тайком выбираться из нашей спальни. Когда башенные часы пробили полночь, она набросила поверх платья темную накидку и направилась к двери.

— Куда это ты направилась среди ночи? — Я была шокирована.

Из-под капюшона накидки показалось бледное лицо сестры.

— К моему мужу, — просто сказала она.

— Анна, так нельзя. — Я была в ужасе. — Тебя могут заметить, и тогда все пропало.

— Мы обручились в глазах Божьих и перед свидетелями. Крепко, как брак, правда ведь?

— Да, — против воли подтвердила я.

— А брак можно объявить несостоявшимся, если он не завершен, так?

— Да.

— Значит, надо поторопиться. Тогда и его семье не увильнуть — если мы оба скажем, что и обручились и поженились.

Я стояла на коленях в кровати, умоляя ее остаться.

— Что, если тебя увидят!

— Не увидят.

— Тогда его семья будет знать, что ты и он бродите по замку по ночам!

Она пожала плечами:

— Какая разница! Дело уже будет сделано.

— А если все закончится ничем… — Под взглядом ее жгучих глаз я оборвала фразу на середине. Она одним прыжком была у кровати, схватила ворот моей ночной рубашки, скрутила его жгутом на шее.

— Оттого я и иду, — прошипела сестра. — Ничего ты не понимаешь. Чтобы все не закончилось ничем. Чтобы никто не мог сказать — ничего не произошло. Чтобы все было подписано и скреплено печатью. Обручились и поженились. Дело сделано, не отречешься. А ты спи. Я вернусь скоро, задолго до рассвета. Но теперь мне пора.

Я кивнула и больше не произнесла ни слова, пока она не взялась за дверное кольцо.

— Но, Анна, ты его любишь?

Капюшон почти закрывал ее лицо, но я все же разглядела уголок улыбки.

— Глупо, ясное дело, в этом признаваться, но я вся словно в лихорадке, стоит ему только меня коснуться.

Тут она открыла дверь и исчезла.