Кое‑что из не высказанного вслух

Мария Федоровна Карамышева, доктор медицинских наук, биохимик, одноклассница и подруга Воскобойниковой. Город Москва  

 

Катюха позвонила мне уже под вечер, в первый раз за лето, наверное. А то и за весну. И все равно я очень обрадовалась: как тогда, в школе, влюбилась в эту девчонку с атомным двигателем внутри, так до сих пор и люблю.

Сразу скажу, любовью подруги, а не ныне новомодной, однополой. Наверное, мне в ней нравится все то, чем меня обделила природа. Она – стройная. Я, мягко говоря, не очень. У нее красивое лицо с классическими чертами. У меня – классическое лицо сорокачетырехлетней измученной жизнью россиянки, похожее – как сказал какой‑то умник из телевизора, на кол бы его, – на картофелину.

Наконец, Катюха – прирожденный лидер, а я способна командовать только собой. Вон дал мне шеф помощницу, так она в рабочее время шарится по магазинам, а я теперь пашу за двоих.

Короче, Катюха приехала через полчаса. По‑хорошему мне бы надо было перенести встречу, но тогда я могла бы долго ее не увидеть. Так что, наплевав на свои собственные проблемки, я бросилась встречать подругу.

Она вошла, и я, в который уж раз за свою долгую жизнь, восхитилась Катькой.

Вот дает же людям Бог, а? Жаль только, что не всем. Талия тонкая, попа чуть не бразильская, грудь как у кинозвезды.

Катюху я люблю не меньше себя, но, если честно, все равно это несправедливо. Ведь ее вечно влюбленному – в нее же – мужу, по‑моему, глубоко безразлично, как она выглядит. Потому что Вовчик Чистов безвозвратно утонул в Катькином очаровании едва ли не с детсадовского возраста. Я ж помню, как он за ней бегал. А велела бы ползать – ползал бы. Мне даже его жалко было. Особенно когда Катюха увлеклась неким сибирским самородком, этаким живчиком, только уже не с атомным, а с термоядерным двигателем внутри.

К счастью для Вовчика – да и для Катюхи, наверное, – между ними произошла неуправляемая цепная реакция, и они разлетелись навсегда.

Точнее – я так думала, что навсегда.

Потому что Катька сварила кофе – она без него не жилец – и одной фразой взорвала мне мой утомленный мозг.

– Я ушла от Чистова, – сказала она.

– Мать, ты охренела? – заботливо осведомилась я.

– Так вышло, – не стала вдаваться она в подробности.

Я сразу поняла, в чем дело.

У нас на работе аж две такие истории одновременно. Явление первой любви во вторую молодость.

– Тот сибирский товарищ? – спросила я.

– Он, – вздохнула она.

– Ненадолго, – сказала я.

– Знаю, – спокойно ответила Катюха. – Теперь уже знаю.

После чего в голос разревелась.

Я чуть не умерла от страха. Чтобы Катька ревела? Да она и в детстве не знала, что такое слезы. Я‑то сразу пускала сопли, чтобы мальчишки отвязались. Да и сейчас могу прослезиться от книжки или фильма. Но Катюха – человек‑кремень!

Я бросилась ее обнимать, жалость переполнила мое сердце, но что я могла еще для нее сделать? Накапать валерьянки – наконец пришла здравая мысль в голову доктора медицинских наук.

Я встала на табуретку, чтобы дотянуться до аптечной полки, к счастью – низенькую. К счастью – потому что эта низенькая сволочь издала гадкий звук и предательски подогнула две ножки сразу.

Я чудом не упала, иначе проблемки враз могли бы стать проблемами – пацан в моем животе нагло изъявил недовольство моими же вынужденными телодвижениями. Думаю – ножками изъявил. И тоже, наверное, двумя сразу.

– Что с тобой? – теперь уже Катька забеспокоилась, даже рыдать перестала.

– Ничего особенного, мальчик зашевелился, – опустив долу глаза, скромно ответила я.

– Какой мальчик? Ты беременна? – не поверила Катюха.

– Ну, власть же призвала к повышению рождаемости.

– Ох, умница ты какая! – завопила Катюха и бросилась мне на шею. – А мне ни слова не сказала, – укорила через секунду, пережив уникальный для данного индивидуума приступ нежности.

– А ты ж не звонишь, – не удержалась я. – Не пишешь. Ведешь себя, как член правительства.

– Не язви, ребенок злой будет, – уже деловито сказала она. – Значит, так. Что у тебя с деньгами, с тряпками, с врачами?

– Да успокойся, неугомонная, – остановила я Катюху. – Все есть, и в достаточном количестве. Это ж не девяностые. (Вот тогда у нас в НИИ точно был пипец. Больные со своими бинтами в клинику госпитализировались.)

Мы еще довольно долго обсуждали тему моего материнства, Катька все никак не могла прийти в себя, но я точно видела, что она счастлива. Счастлива за меня. А это так приятно, когда за тебя кто‑то счастлив!

 

Разумеется, не мог быть обойден вниманием и животрепещущий вопрос об отцовстве.

– Ты сделала ЭКО? – спросила Воскобойникова.

– Думаешь, я такая страшная, что могу заинтересовать только гинеколога? – парировала я.

– Я думаю, что ты, Машка, дура. И умница, конечно.

Высказав эту странную для члена правительства мысль (а может, они там все такие логичные?), Катюха продолжила допрос с пристрастием:

– Так все‑таки кто папаша?

– Я его мало знаю, – честно ответила я. – Он две недели чинил мне баню на даче и ни разу не был выпивши. Мне показалось это весомым аргументом.

– Молодец, Машка! – вновь восхитилась моя подруга, и мне снова стало чертовски приятно. Хотя, с другой стороны, когда тебе сорок четыре, лицо похоже на картофелину и анфас не отличим от профиля, особо выбирать не приходится.

Впрочем, наплевать на все и всех. Кроме моего мальчика, разумеется.

И кроме подруги Катьки. Хотя другой у меня просто нет.

– Обожаю тебя, Машка! – наконец успокоилась Катюха и села допивать свой подостывший кофе. – Ты мне такой тюхой казалась в детстве.

– А сейчас – Моникой Беллуччи? – поинтересовалась я.

– А сейчас ты в сто раз круче меня. Я б, наверное, не решилась.

– Ну, видишь, я тоже долго не решалась.

Постепенно вернулись к ее жизни, и Катькина радость стала угасать.

– Может, вернешься к Вовчику? – спросила‑намекнула я.

– Не знаю я, Машка, – как‑то устало ответила Воскобойникова.

Очень мне не понравилась эта ее усталость.

– Кончай дурить, а? – уже без намеков сказала я.

Для меня было очевидно, что Вовчика она и любила, и любит. Иначе б и поцеловать себя не позволила. А здесь – двадцать лет с ним в одной постели спала. И не только ж спала. А этот крендель сибирский – просто недоразумение женской жизни.

– А не дурить – это как? – спросила она.

– К Вовчику возвращайся.

– А Вовчик примет? – усмехнулась она. – Это ж не гостиница – ушел, вернулся.

– Вовчик? Вовчик, конечно, примет. За счастье сочтет! – заверила я.

– Он очень изменился, – усмехнулась Катюха.

– В каком смысле?

– В смысле самодостаточности. Он теперь сам крутой перец.

– Ну и что? Он всегда был крутым, ты просто не замечала.

– Вот я и не знаю, устроит ли меня его теперешняя крутость. Да и устрою ли его я – тоже не знаю.

 

Так и не удалось мне ни настроения ей поднять, ни пинками загнать обратно в семейное ложе. Хотя я в Вовкиной реакции ничуть не сомневалась. Да и в Катькиной тоже. Любой, кто знает ее, подтвердит – не стала бы она жить с Вовчиком вообще без чувств.

Короче, надо будет этот процесс проконтролировать, а то как бы мужик от свалившихся возможностей голову не потерял.

Приняла решение – и успокоилась.

Как там говорили в бессмертном фильме? «Не будут брать билеты – отключим газ». Так что если Вовчик по дури или из упрямства будет отказываться от собственного счастья – я его мальчиковыми колготками придушу.

Нет. Скорее пеленками, потому как колготки – еще рано…

 

19

 

День на убыль – лету конец.

Поговорка хоть и не отражает астрономического положения дел, но философски исключительно точна, будь то июльская пора или кризис среднего возраста.

Но пока речь шла об июльской поре.

В деревушке с ласковым названием Соловейки – сердце владений Ли Джу, Чистова и Барабаша – собрался весь производственно‑экологический бомонд.

Впрочем, деревушки как таковой давно уже не было. Остались лишь развалины коровника и нескольких сараюх, зато отмеченные на планах местного бюро технической инвентаризации. Да, еще имелись выродившиеся яблони и сливы, некогда росшие рядом с крестьянскими домами, теперь – дички. И несколько почти развалившихся, заросших травой и мхом остовов русских печей.

Вот и все Соловейки.

В будущем здесь предполагался модуль Центра обучения, как минимум – два довольно больших четырехэтажных здания со стилобатом, спроектированные со всеми прибамбасами энергосберегающих технологий.

Пока же здесь возвели бело‑синие сборные дома, для пионеров нового бизнес‑культурного проекта. Впрочем, пока до этого было далеко, и отменно пахнущие шашлыки для честной компании жарились на обычном сборном мангале и привезенных из магазина углях.

А собрались здесь самые разные люди. И по разным причинам.

Владимир Чистов и Марина Ли Джу – как говорится, по факту рождения. Ибо именно они были реальными родителями быстро набирающего силу проекта.

Еще один родитель – можно сказать, гигант здешней экологической мысли – занимал единственный раскладной стул поблизости от горячего мангала.

Это ничего, что женщины стояли и что в июльский зной сидеть рядом с пышущими жаром углями жарко. Зато есть полная гарантия, что самый первый, самый вкусный кусок шашлыка будет его.

Из описания, видимо, ясно, что речь идет о Ефиме Аркадьевиче Береславском, то и дело стиравшем пот с полулысой большой головы в предкушении грядущего гастрономического счастья. Рядом с ним стояла его жена Наталья, еще красивая стройная женщина, и пыталась надеть на голову любимого белую кепку‑капитанку с надписью на английском: «Sea Wolf». Он отмахивался от кепки, не отрывая глаз от поспевающего шашлыка.

Наконец Чистов‑младший протянул ему первый готовый шампур, и Ефим Аркадьевич, прикрыв от наслаждения глаза, взялся за дело. Наталья воспользовалалсь моментом и натянула‑таки ему на лысину белую кепку – после пятидесяти греть мозг на солнце очень вредно. Особенно если этот мозг – единственный источник доходов его обладателя.

Береславский, не желая отвлекаться от счастья, сопротивляться не стал.

Вадик понимающе улыбнулся Наталье, она ответила такой же улыбкой. Как ни странно, дисциплинированный и работящий Чистов‑младший, так же, как и его отец, очень хорошо относился к Ефиму Аркадьевичу, легко прощая ему сибаритско‑эгоистические замашки. Сам Вадик оказался здесь внезапно, хотя и не случайно.

После бессовестного и стремительного увольнения из ВМФ ему было совершенно без разницы, куда податься. Отец рассказал про большой проект и попросил помощи. Глупо было отказываться, тем более что зарплаты тут платились нормальные: собранные от инвесторов деньги позволяли не экономить на ценных кадрах. Жена Томка тоже была здесь, но пока не работала, просто наслаждаясь летом. В дальнейшем предполагалось, что она будет трудиться экономистом.

Теперь всех троих Чистовых легче было найти в Соловейке, чем в столице. И, похоже, всем троим это нравилось: старший впервые после взросления детей всецело отдался делу, младшему все было лучше, чем страдать по своему малому противолодочному, а Томка не без скрытого удовольствия покинула холодный Североморск.

Кроме названных, присутствовал Басаргин, так и не вылезший из своего отромного черного «Лексуса». Во‑первых, там прохладно от кондиционера, а во‑вторых, через тонированные стекла было видно, что он практически ни секунды не сидел без дела: то что‑то писал в ноутбуке, то разговаривал по мобильному телефону.

На него время от времени с некоторым напряжением посматривала Ли Джу.

И с некоторым раздражением – Екатерина Степановна Воскобойникова.

Да, она тоже приехала, на служебной машине с водителем, сама не зная зачем. То есть формально основания были: ее министерство декларировало – по крайней мере, на словах – приверженность к энергосбережению и альтернативной энергетике. Реальный же проект в этой тематике – причем с серьезными финансовыми и научно‑техническими обоснованиями – в целой стране на данный момент имелся только один.

Впрочем, что кривить душой: она могла бы послать сюда любого из своих работников либо вызвать на аудиенцию ответственных сотрудников проекта – люди уже были наняты, и люди серьезные. Однако приехала лично и сейчас стояла в сторонке, перед этим вежливо отказавшись от общества подошедшей к ней Марины Ли Джу. Она пыталась взглядом найти Чистова‑старшего, он был где‑то здесь же, на площадке. Но 370 гектаров – это действительно много: здесь была и своя речка, и свое озерцо с небольшим, поросшим камышом болотом, и даже своя березовая роща, довольно крупная. И почти везде уже работали люди и строительная техника. Так что Владимир Сергеевич, несомненно, был тут и, также несомненно, пока недоступен.

– Экологический комплекс, а бульдозеры рычат, – усмехнулась Екатерина Степановна.

Замечание услышал младший Чистов:

– Да, это пока неразрешимая дилемма. Строить без техники – долго. С техникой – вроде как нарушается чистота помыслов. В итоге нашли компромисс: на каждом модуле на финишном этапе будет торжественно отмечаться прощание с двигателем внутреннего сгорания.

 

Тем временем рабочие принесли пластиковые столы и стулья. Теперь уже не только Ефим Аркадьевич комфортно сидел, но и все, кто хотел. Одна лишь Катя осталась чуть в стороне ото всех, прислонившись спиной к березке. Здесь, в тени и на ветерке, хорошо и наблюдалось, и думалось.

На столах разложили свежие овощи, хлеб, поставили охлажденное белое и красное вино. Вадик сталкивал горячее жареное мясо с шампуров в большую керамическую миску.

В итоге не устоял никто, даже Басаргин соизволил вылезти из своего офиса на колесах. И даже соизволил поздороваться с женщинами – сначала с Катей, когда шел к столу, потом с Мариной. При этом – отметила Катя – едва заметно улыбнулся.

Интересно, чему? Не тому ли, что из трех присутствующих здесь красивых женщин две физически принадлежали ему?

А ведь точно: Басаргин чуть не в открытую уставился на эффектную не по возрасту Наталью. Что ж, он никогда и не западал на что‑то конкретное – возраст, деньги, красоту. Он просто завоевывал незавоеванное. И чем сложнее задача – тем больше куража. На этом месте своих рассуждений Екатерина Степановна не вполне по‑доброму улыбнулась: ей про шебутную семью Береславских подробно рассказывал бывший муж. Так вот, с Натальей императора Басаргина ожидал сокрушительный облом. Уж так вышло, что эта дама давно и абсолютно безраздельно обожает свое гениальное чудовище, сейчас активно доедающее второй шампур бараньего шашлыка и запивающее его охлажденной колой.

А Басаргин и в самом деле пристроился неподалеку от Натальи и начал с ней разговор. Катя прислушалась – так и есть, обольститель на уик‑энде. Хотя – не так. Басаргин – сильная личность, притягивающая к себе, как магнит, тех, кто слабее. Она задумалась: получается, в институте она была слабее. Потому и притянулась с такой силой.

А сейчас?

Сейчас он ей тоже, конечно, небезразличен.

Но – не более того.

Сейчас бы он ее не завоевал. И если б она не ушла от Чистова, то так бы с Володей и осталась.

Нет, Катя не сожалела, что ушла. Она бы просто не смогла жить с мужем, если бы оставалась надежда на восстановление, реанимацию, возрождение – называйте, как хотите – тех сильнейших и простых чувств, испытанных ею с Басаргиным в юности.

Но, уйдя к Ивану, испытала лишь их слабые отзвуки.

И то – в первые встречи.

Не вкус, а так, послевкусие.

Интересно, а Чистов всегда ее примет обратно или есть лимит времени?

Она вовсе не собиралась обратно.

Просто интересно.

 

А вот и Володя. Черт, он и в самом деле вошел в роль!

Владимир Сергеевич приехал верхом на гнедой лошади, причем без седла.

Подъехал прямо к накрытому столу. А рядом с лошадью бежало черное здоровенное создание, из пасти которого – или которой? – свисали две неаппетитные белые струйки слюны.

Воскобойникова смотрела на бывшего мужа во все глаза. Это был он – и не он.

Подтянутость и спортивность были всегда. Но ее Чистов никогда не был таким – заведенным, что ли.

Вон, еще не заметив Катю, начал давать указания разным людям. Чуть не очередь к нему выстроилась. Господи, откуда что взялось? Он и детьми‑то толком руководить не мог.

Наконец увидел ее.

Обрадованный приездом, устремился к Кате, ловко пробираясь среди гостей и садовой мебели. За ним, как привязанные, двигались пятидесятикилограммовый Фунтик и его ужасная огромная лошадь.

– Вова, это что за ужас? – спросила никогда не любившая животных Катерина. Спросила про собаку. Да заодно и про лошадь: над ней вились большие черные мухи, и от нее пахло потом.

– Это Васька, – объяснила Ли Джу, умело беря коня за уздечку и привязывая его к березе, облюбованной Воскобойниковой.

Вот же зараза! Катя отшатнулась от приблизившейся широченной морды лошади.

– А это Фунтик, – объяснил Чистов, вытаскивая из кармана салфетку и утирая ею морду собаки. Фунтик нежно прижался к ноге хозяина и преданно посмотрел ему в лицо. Потом посмотрел на Ли Джу и подбежал к ней, повиливая довольно длинным обрубком хвоста. Из квадратной пасти уже вновь показались слюни.

Впрочем, Марину это не смутило. Она погладила зверя по огромной черной башке и тут же насторожилась:

– Парень, да ты клеща поймал!

Благо навыки оказались не потеряны: ловкие Маринины пальцы быстро извлекли не успевшего хорошо зацепиться паразита.

Екатерине Степановне все это показалось в высшей степени несимпатичным.

– Где ты его нашел? – спросила она бывшего мужа.

– Купил, – улыбнулся Чистов.

– Какой ужас! – воскликнула Воскобойникова.

– Это вы зря, Екатерина Степановна, – не удержалась Ли Джу. – Собачки данной породы очень сообразительны и злопамятны.

– Вряд ли мы с ней еще когда‑нибудь встретимся, – холодно парировала Катя.

А безмятежно до этого улыбавшийся своей собачьей улыбкой Фунтик вдруг неприятно, оценивающе посмотрел на нее своими красными глазками, поднял верхнюю губу – какие же огромные клыки! – и негромко, но очень выразительно заворчал.

– Фунтик, фу! – решительно пресек его волеизъявление Чистов‑старший. – Катя – своя. Если будешь ее пугать, рискуешь остаться без меня.

Воскобойникову всегда раздражало бессмысленное увлечение мужа животными – еще с тех пор, когда он и мужем не был, но уже тратил до черта драгоценного времени на идиотские живые уголки. Однако сейчас она сама готова была поклясться, что пес понял сказанное хозяином, и, хотя смысл ему не понравился, он подчинился. Даже подошел к Кате и лизнул ей руку, оставив на чистой, умягченной дорогущими кремами коже слюнявый след.

– А можно, чтобы она меня… ну, просто не замечала? – спросила Воскобойникова бывшего мужа.

– Можно, – расстроился он. – Ты его не знаешь. Фунтик – замечательный.

– Хоть самый расчудесный. Только блох мне не хватало в этой жизни.

– У Фунтика нет ни блох, ни глистов, – вступилась то ли за собаку, то ли за Владимира Сергеевича Марина. – И он прекрасно воспитан. У вашего мужа – отменные навыки дрессировщика.

Черт, это был явный наезд. Ехидная улыбка на губах Ли Джу не оставляла никаких сомнений. Да еще сколько вложено смыслов! И все обидные. Хоть про Чистова, хоть про Басаргина.

«Господи! Вовка же спит с этой ветеринаршей!» – теперь у Екатерины Степановны не оставалось никаких сомнений. Теоретически она, конечно, понимала, что бывший муж после их развода не станет вести монашескую жизнь. Но видеть это было ей явно не по душе.

А Басаргин наконец, убедившись в бесперспективности общения с Наташей или, что более вероятно, просто отложив на время ее завоевание, соизволил перекинуться парой фраз с Воскобойниковой.

– Что не звонишь? – спросил он, не смущаясь присутствием Чистова и Ли Джу.

– Да как‑то повода нет, – честно, хоть и не очень вежливо ответила Катя.

– Так позвони без повода, – улыбнулся он. – Или после повышения недосуг?

– Вот именно – недосуг, – улыбнулась Воскобойникова. – Третий уровень.

 

Поняли только они двое.

Третий уровень внимания – вот важность обсуждаемой проблемы.

Несколько месяцев назад – был первый.

А много лет назад – наверное, вообще нулевой.

По крайней мере, для нее.

 

Удивительно, но вместо раздражения или желания жестко ответить ее демарш вызвал ровно обратную реакцию: Иван оживился, даже глаза помолодели. И посмотрел на Воскобойникову чуть ли не с прежним интересом.

А в общем, ничего удивительного, вдруг поняла Катя. Завоеватель теряет интерес к завоеванному только до тех пор, пока добычу не начинают отнимать. Как ребенок, который не играет постылой игрушкой, пока за нее не схватится другой малыш.

Странно, но именно сейчас, в этой дурацкой столовке на природе, рядом с неудавшимся новым мужем и так изменившимся старым, она вдруг поняла, что ее роман с Басаргиным – или потом, в дальнейшем, с кем‑то еще – не будет иметь продолжения.

 

Именно так: роман без продолжения.

 

20

 

«А что же тогда было в предыдущие двадцать лет?» – всерьез задумалась Катя.

Ответ пришел сам собой.

С Чистовым продолжение точно было. Но, как ей казалось, – без романа.

 

Впрочем, насчет Чистова надо еще подумать.

Она с давних времен привыкла считать его чем‑то неотъемлемым от ее жизни, но – не главным. И не определяющим. Однако, когда она этого лишилась, ей именно этого и стало не хватать.

К сожалению, все сказанное не значит, что она любит Чистова. А что же значит?

Над этим и следовало подумать.

А пока нужно ехать обратно в Москву, путь неблизкий.

– Похоже, надо собираться, – вслух сказала Воскобойникова.

– Куда ты торопишься, мамуль? – расстроился Вадим.

Чистов‑старший расстроился тоже, но – молча. Зато Ли Джу вежливо поддержала Екатерину Степановну:

– Да, без мигалки быстро не доедете, машин много.

Прямо жало вместо языка.

У Воскобойниковой сразу пропало желание уезжать.

– Может, действительно останешься? – тихо спросил Чистов. – Я тогда тоже никуда больше не поеду. И вообще отвезу тебя в одно место, тут неподалеку. Ты вряд ли такое видела. Завтра ведь выходной.

А что, это – мысль. Назавтра действительно был выходной. Опять же – назло Марине было бы неплохо остаться.

В итоге водитель поехал в Москву один.

Вскоре – неожиданно для Воскобойниковой, но никак не задев ее этим, – уехали вдвоем Басаргин и Ли Джу.

Остались Береславский с женой, Вадик и они с Чистовым. И еще этот чертов Фунтик, которого она теперь, вспоминая слова ветеринарши, реально побаивалась.

Откуда‑то появились здоровенные спелые арбузы. Это не шашлык, такой еды Воскобойникова не боялась и с удовольствием села за стол с сыном, Натальей и бывшим мужем. Что касается Ефима Аркадьевича, то он из‑за стола так и не вылезал, разве что инструмент сменил: шампур на большую ложку, с помощью которой ловко и стремительно управлялся со своими арбузными ломтями.

Доев третий или четвертый ломоть, отвалился на спинку стула и с неприкрытой печалью в голосе сказал:

– Все. Больше не лезет.

– А если попрыгать? – лукаво спросил Чистов‑младший.

Чистов‑старший укоризненно посмотрел на сына, а профессор показал ему кулак и прыгать не стал. Просто положил на свою тарелку еще кусок.

Потом пришла с пляжа Томка, и компания оказалась в полном составе. Солнце неспешно катилось к горизонту, жара сменилась приятным теплом, еще более комфортным из‑за легкого прохладного ветерка, неуловимо пахнущего сеном и ягодами.

– Ну что, Ефим Аркадьевич, не ожидал такого развития своей идеи? – спросил Владимир Сергеевич.

– Не ожидал, – честно отзвался Береславский. – Хотя и предвидел, – скромно добавил он.

Профессору был предложен небольшой процент в новом деле, и он весьма эффективно его отрабатывал, на всю катушку используя свои безумные связи. Сюда уже приезжали японцы, оставив современнейшие образцы инверторов, помогающих преобразовывать механическую энергию в электрическую. С ними же было подписано соглашение о представительстве их компании в России. Соответствующие специалисты – технари и менеджеры – уже наняты, и даже состоялись первые продажи.

Все пиар‑сопровождение проекта тоже оказалось в ведении Ефима Аркадьевича. Разумеется, он не сидел за столом или компьютером – не царское это дело, – но по его наводкам или звонкам нанятые молодые и энергичные ребята сделали проект хорошо узнаваемым и любимым средствами массмедиа. Да и губернатор уже дважды посещал Соловейки лично. Один раз – сам, второй – с целой делегацией иностранцев.

С губернатором Береславский знаком не был.

Зато дружил с его заместителем.

– Сколько же народу работает на проект? – спросила Екатерина Степановна.

Профессор не знал – его никогда не привлекала будничная суета и проза жизни. Зато Владимир Сергеевич ответил сразу:

– Сейчас сто восемнадцать – тут, четырнадцать – в Москве. Не считая персонала субподрядчиков. Потом будет значительно больше.

– Ничего масштаб, – одобрила Воскобойникова, сопоставив текущее состояние дела и затраченное время. – Не ожидала от тебя таких способностей.

Заслуженная похвала Чистову была, несомненна, приятна, тем более от Кати, знавшей толк в работе и, как выяснилось, не знавшей скрытых достоинств своего бывшего мужа.

Однако он счел своим долгом откорректировать:

– Мы с Вадькой занимаемся только администрированием. Все финансы – работа Марины. Земля и коммуникации – Барабаш. Пиар – уважаемый Ефим Аркадьевич. Они решают, договариваются, мы – организуем выполнение этих договоренностей.

– Да ладно, пап, не скромничай, – запротестовал Чистов‑младший. – Кто приволок сюда рабочих?

Это было чистой правдой. Их с Катей однокурсник работал на высокой должности в Таджикистане. Используя его связи и знакомства Ефима Аркадьевича – куда ж без него, – было получено разрешение на временную регистрацию для двухсот постоянных работников‑строителей, а еще одобрен необычный сельскохозяйственный проект. Он не имел прямого отношения к экодеревне, зато мог дать быстрые деньги и снимал вопрос сельскохозяйственного назначения земель.

Несколько крупных таджикских сельхозпроизводителей поставляли на Урал и в Западную Сибирь лук, чеснок и морковь, причем в довольно значительных количествах – десятки тысяч тонн. География делала этот бизнес излишне затратным: во‑первых, большое транспортное плечо, во‑вторых, приходилось пересекать две или даже три госграницы. Вот и родилась идея: привозить на лето в экодеревню несколько сотен таджикских крестьян, выращивать за сезон заказанные и частично предоплаченные продукты, после чего отправлять их покупателю кратчайшим путем, минуя всякие таможни.

На зиму таджики спокойно уезжали домой.

В первый же год задумку стали претворять в жизнь, правда, пока лишь с полусотней работников и всего с несколькими гектарами угодий на краю владений.

Только закончили деловую беседу, как завязалась еще одна – тоже про бизнес, впрочем, куда более неожиданный.

Началось с капитанской фуражки Ефима Аркадьевича. Чистов‑младший предложил профессору – раз он такой морской волк – пойти покататься на байдарках. Тот лениво отказался, объяснив, что ему, будущему адмиралу, не с руки плавать на таких примитивных плавсредствах. А с руки – ходить на кораблях. Причем – боевых. И, разумеется, под его, Береславского, флагом.

Адмиральским.

Вадика волновало все, связанное с морем. Он потребовал подробностей. Рассказы отца про этого человека, а также уже появившийся собственный опыт общения заставляли Чистова‑младшего относиться к идеям профессора с вниманием, даже если выглядели они на первый взгляд… ну, как бы не очень реалистично.

Здесь же идея выглядела вообще фантастически.

Конечно, все и так знали, что Ефиму Аркадьевичу претит линейный, как он его презрительно называет, бизнес. То есть – нормальный бизнес, в котором есть план, расчет, маркетинговые исследования и в конечном счете разумная маржа и рентабельность. Короче, все, что он в своем вузе излагает студентам.

Сам же профессор предпочитает заниматься бизнесом нелинейным. Ну, например, таким, из‑за которого они все сейчас сидят около этого стола.

Однако новый проект Береславского оказался настолько нелинейным, что даже революционная экодеревня выглядела рядом с ним глубокой прозой.

Короче, оказалось, что Ефим Аркадьевич Береславский, профессор и доктор наук, всю жизнь мечтал быть морским пиратом. Слегка стесняясь, он признался, что посмотрел все фильмы про карибских разбойников, и даже не по разу.

Но поскольку пиратом профессору быть не комильфо – да и жена не допустит, – то Ефим Аркадьевич готов взяться за другую функцию.

Обратную.

То есть – борьбу с вышеозначенными пиратами.

А фиг ли они там плавают, вдоль Африканского Рога. Все время захватывают суда и получают миллионные выкупы. Не в рублях, разумеется.

Заговори на эту тему кто‑нибудь другой – и Вадик просто пропустил бы пустой треп мимо ушей. Но заговорил Береславский. А его идеи – даже самые странные – никогда не висели в воздухе, всегда имея шанс осуществиться. К тому же Вадька видел, как напряглась Наталья. Уж она‑то чувствовала, когда любимый реально ввязывается в очередной опасный проект.

И, наконец, самое главное. Даже вполне безумная идея, но связанная с морем, флотом – да еще военным, – не могла оставить Чистова‑младшего равнодушным.

В итоге профессор раскололся по полной. Он явно не хотел выкладывать все карты при своей – все более расстроенной – благоверной, но желание похвастаться очередной сногсшибательной новацией оказалось, как всегда в этом человеке, сильнее разумной осторожности.

Бизнес предполагался такой. Берется судно. Невоенное. Конкретно – небольшой, но быстрый контейнеровоз от полутора‑двух тысяч тонн водоизмещением. На палубе – всего несколько контейнеров. Но совсем необычных.

Когда пираты подходят на своих быстроходных катерах, стенки контейнеров откидываются, и скорострельные двадцатитрехмиллиметровые пушки оказываются на свободе. Замаскированные крупнокалиберные пулеметы находятся на баке и на корме. Еще в наличии имеются наводящиеся оператором противотанковые ракеты, снайперские винтовки самого мощного, пятидесятого калибра. Ну и что‑нибудь по мелочи.

Ах да – радиотехническое оборудование, специально заточенное на поиск маломерных быстроходных морских целей.

Такой военный корабль абсолютно бесполезен в настоящем морском бою, но вполне может оказаться королем в схватке с морскими разбойниками.

Деньги же можно зарабатывать двумя путями: конвоируя невооруженные суда либо устраивая ловушки для пиратов с последующим требованием выкупа.

– Просто ужас! – прокомментировала жена профессора и выразительно посмотрела на любимого.

Однако тот уже вошел в свой обычный раж и останавливать полет мысли не собирался.

Поскольку профессор говорил серьезно и в технике ориентировался свободно, Вадик тоже отнесся к делу по‑взрослому.

– А вы в курсе, что гражданские суда не имеют права нести на себе вооружение? – спросил он.

– Конечно, – с готовностью подтвердил Береславский. – В этом и прелесть идеи. Конкуренции практически не будет. Есть военные корабли, которые не имеют права брать деньги с конвоев, и есть гражданские, которые не имеют права нести на борту пушки.

– Ну так ваш же – гражданский? – допытывался Вадик.

– Мой – военный, – гордо заявил адмирал‑профессор. – Просто косит под гражданского.

Далее выяснилось, что весь этот бред уже находится в серьезной бизнес‑проработке.

А именно – через очередного, теперь танзанийского, дружбана налажена связь с королевством Мабуи‑Н’Бонго. Это крошечное королевство не имеет морских границ и, соответственно, флота.

– И зачем оно вам? – Вадик честно не понимал стремительного полета профессорской мысли.

– Затем, что королевство международно признано. И что король, ввиду оскудения казны, готов за тридцать пять тысяч долларов ежегодно иметь военно‑морской флот.

– Он вам даст деньги? – недоумевал Чистов‑младший.

– Нет. Он возьмет деньги, – улыбнулся Береславский. – Точнее, уже взял. Я договорился на пятнадцать тысяч в год и десять процентов от прибыли. А мне выдали искомый документ.

– Ну, вы даете! – не выдержал Чистов‑старший.

А Чистов‑младший – и за ним все остальные – уже разглядывали документ Береславского. Даже несколько документов. Один из них поражал воображение: на удостоверении с печатями и гербами был изображен лично Ефим Аркадьевич в какой‑то немыслимой военной форме – от африканского Юдашкина, наверное, – и в морской фуражке. Правда, без надписи «Sea Wolf», надо отдать должное профессорской скромности.

– На Арбате купили? – поинтересовалась Екатерина Степановна.

– Арбатские дешевле, – грустно ответил Береславский. – Причем – значительно.

Один из документов был копией постановления государственного совета королевства Мабуи‑Н’Бонго об организации военного флота с назначением на должность командующего господина Efim Bereslavsky и с присвоением последнему звания адмирала флота.

Владимир Сергеевич повертел корочки в руках, пока их нетерпеливо не изъял сын.

Да, это было что‑то. Не ранние профессорские шуточки типа приема в один уважаемый творческий союз своей собаки. А что, заплатил хороших денег клерку на отпуск, дал фотографию три на четыре, и пес c двойной фамилией Кане‑Корсо официально стал художником‑графиком, признанным членом профессионального сообщества. По замыслу Береславского, он еще должен был стать писателем и журналистом. А также членом правящей политической партии. Может, и стал, удивляться не приходится.

– А где вы возьмете судно и вооружение? – заинтересованно спросил Чистов‑младший. – И почему не взять сразу военный корабль?

– Потому что денег не хватит. Это во‑первых. А во‑вторых – на военный корабль нормальный пират не налетит. А какие‑нибудь обкурившиеся придурки мне не нужны, за них никто не заплатит.

Черт, вроде беседа идет на русском. Пейзажи тоже привычные. А у Вадика такое ощущение, что участвует в какой‑то виртуальной игре с удивительно реалистическим антуражем.

– Ладно. Что скажете про судно?

– Я его уже купил, – спокойно произнес адмирал Береславский. – Японец. Немножко маленький – тысяча триста тонн, однако неограниченного района плавания, хотя ходил в каботаже. Не очень старый – двенадцать лет всего. Так что уже достаточно автоматизирован: команда – семь человек. Дизель в полном порядке.

«Так вот почему Ефим Аркадьевич приехал сюда не на новом „мерсе“, а на „Логане“ Натальи», – осенило Чистова‑старшего.

– А навигационное оборудование? – это опять Вадик.

– Навигационное оборудование новое. Сейчас это недорого. Оружие официально купили в Китае. Кроме установок «Корнет».

– Российские?

– Были российские, – усмехнулся профессор. – Потом их дарили разным ближневосточным друзьям, а те уже перепродавали или передаривали дальше. Пока, правда, только десять ракет.

– Жуть, – весело произнес Вадик, и Чистов‑старший понял, что скоро ему, возможно, придется искать другого помощника.

Что ж, он что‑то типа такого и ожидал. Не адмирала Береславского, понятное дело. Но – рожденный плавать не будет заниматься сельским хозяйством.

Детки выросли и сами определят свой путь.

Судя по печальному лицу Натальи, ее мысли текли в похожем направлении. Разве что искать другого мужа не станет. А будет ждать, пока любимый не наиграется и, даст бог, целым вернется домой. А если не совсем целым – то будет лечить и выхаживать. И такой опыт у Натальи тоже уже имелся.

Отговорить адмирала‑профессора от безумной затеи она, конечно, попытается, хотя заранее понимает всю бесперспективность его укрощения.

 

Воскобойникова сначала слушала всю пиратскую галиматью, особо не вникая. Потом, когда вдруг поняла, что этот бред может реально коснуться ее сына, отошла в сторонку и позвонила Льву Матвеевичу Малиновскому, начальнику их юротдела, генералу в отставке, человеку абсолютно всеведающему.

Вполголоса передала основные положения сюжета и попросила оценить его реальность. Тот взял таймаут, перезвонив уже через четверть часа. Сведения были крайне неутешительными.

Идея Береславского оказалась вполне осуществимой и, мало того, неоригинальной. Гражданские суда в опасных районах действительно становились под защиту военного эскорта либо группы сопровождения на борту – так, например, поступали израильтяне.

Кроме того, в районе Африканского Рога оперировали – без особых юридических оснований – солдаты удачи на вооруженных частных яхтах: организовывались даже туры для любителей острых ощущений.

И наконец, ряд международных частных охранных фирм уже вел переговоры с европейскими правительствами, судовладельцами и страховыми компаниями об официальном сопровождении судов. Все это, разумеется, с учетом бюрократии делалось небыстро.

Профессорский же подход снимал большинство проблем, договориться с царьком полуобанкротившегося королевства оказалось несложным и, главное, недолгим делом.

Воскобойникова поблагодарила Льва Матвеевича и, расстроенная, пошла к столу. Впрочем, тут же взяв себя в руки: все равно она ничего не могла изменить в происходящем.

А за столом все было по‑прежнему. За разговорами все наелись и напились, даже Ефим Аркадьевич Береславский – будущая гроза сомалийских пиратов – насытился.

Солнце клонилось к закату, народ начал разбредаться по домикам.

Томка пошла поваляться.

Вадим, естественно, ушел с разливавшимся соловьем Береславским и молчаливой Натальей.

Скоро остались только Катя с Чистовым‑старшим.

И еще – привязанный к березе Васька и свернувшийся – на посвежевшем воздухе – у ног хозяина Фунтик.

 

Воскобойникова молча сидела на своем удобном стуле, подставив лицо под ласковые лучи заходящего светила.

Ей вдруг стало хорошо.

Неожиданно спокойно и хорошо.

Передышка на бегу.

 

– Катюш, раз уж осталась, давай я свожу тебя в одно местечко. Здесь неподалеку. До темноты до‑едем.

– А что там? – спросила она.

– Да, в общем‑то, ничего особенного, – подумав, ответил бывший муж. Как будто даже сам удивившись. – Просто там очень приятно. И люди хорошие.

– Поехали, – согласилась Катя.

 

Зачем согласилась?

Куда – поехали?

 

Впрочем, думать ни о чем не хотелось.

Да и не привыкла она о чем‑то беспокоиться, когда рядом Владимир Чистов.

 

21

 

Выехали почти сразу же, на небольшом джипе Чистова.

Да, он сменил любимую «аудюху» на маргинальный, защитного цвета «Вранглер» с брезентовым верхом, к тому же – с широкими колесами. А ведь говорил, что никогда в жизни не сядет на джип – мол, боевой корабль дорог и бездорожье не отвечает его внутренним жизненным установкам.

Катя украдкой посматривала на бывшего супруга – похоже, он поменял многие жизненные установки, причем не только касательно автомобиля.

Лицо и сильные руки были покрыты красивым – ровным и плотным – загаром, даже, пожалуй, чересчур плотным. Ну, с этим как раз понятно: работа пока идет в основном на свежем воздухе. Раньше Владимир Сергеевич не успевал загореть из‑за короткого отпуска жены, а в новомодные косметические салоны на аркане не затащишь. Почему‑то ему казалось, что мужчина в косметическом салоне – это либо бездельник, либо гомосексуалист.

Катя незаметно продолжила наблюдения. На голове – берет. Никогда раньше не носил. Как и спортивного вида брюки, из тех, что не стыдно надеть в хорошем гольф‑клубе. Кстати, рубашка и темные светозащитные очки дорого стоят. Она бросила взгляд вниз – так и есть, ботиночки тоже соответствуют. И дело не в том, что у Чистова, похоже, завелись серьезные деньги, никак не связанные с доходами жены, а в том, что подобрать все эти вещи так, чтобы и модно было, и шло конкретному человеку, – тоже работа. На которую в былое время Чистов категорически отказывался тратить свое время.

Кто ж его тратит теперь, чтобы Владимир Сергеевич выглядел так правильно?

«Уж не ревнует ли девушка?» – сама себя спросила Катя. И сама себе вынуждена была ответить утвердительно.

Еще одна новость. Раньше слова ревность в ее лексиконе не было.

Она была недоступна для чужих мужчин, уж так воспитали. А он… Даже смешно думать, что он пошел бы изменять своей Кате.

Да, все меняется.

– Кто ж тебя так красиво одевает? – Господи, у нее вырвался вопрос, который она точно не собиралась задавать.

– У нас есть стилист, – несколько смущенно ответил Чистов. – Марина приглашает раз или два в месяц. Он ходит со мной в магазин. Сейчас много встреч с инвесторами. Марина считает, что хорошо одеваться – часть нашей работы.

– Ты прямо как оправдываешься, – рассмеялась бывшая жена.

– Ничего я не оправдываюсь, – отказался признавать очевидное Владимир Сергеевич.

– А что, Марина сама не может с тобой сходить в магазин? – тонко закинула удочку Катя.

– Может, наверное. Но у нее много работы. – Тема явно была неудобна Чистову, что только усиливало подозрения Екатерины относительно его новой бизнес‑партнерши.

– Машину сменил, одеваешься как денди, что еще у тебя нового? – улыбнулась Екатерина. Но как‑то не вполне весело.

– Фунтик, – сказал Чистов и прикусил язык.

Потому что бывшая жена предсказуемо поинтересовалась, не Ли Джу ли его выбирала.

– Она, – вынужден был сознаться Владимир. – Точнее, она присутствовала. А выбирал я. Точнее, Фунтик выбрал меня.

– Это как? – заинтересовалась жена.

– Написал на мою туфлю.

– А почему Марина при этом присутствовала? Собака тоже имеет отношение к вашему проекту?

– Она же ветеринар, – вяло отбивался Чистов.

– В Гонконг она с тобой как ветеринар летала? – выдала некоторые свои скрытые знания Катя.

– Нет. Как китаянка и дочь одного из основных инвесторов. Слушай, чего ты хочешь? – улыбнулся он. – У нас с ней бизнес, и, похоже, перспективный. Как я могу с ней не общаться? И на работу ее к нам Басаргин устраивал. С твоей, кстати, подачи. Ты забыла, как все начиналось?

– Я помню, как все начиналось, – сказала Воскобойникова.

Эта фраза вдруг пропелась у нее в голове на мотив песни одной из знаменитых в прошлом групп. Именно под нее влюблялись, танцевали и целовались парочки на продолжении довольно долгих лет. Чистов с Воскобойниковой еще застали. Правда, целовалась она под эту песню все‑таки с Иваном в его общежитии, а не с неудачником Чистовым.

– Ты с ней спишь, – вдруг сказала она. Безо всякой вопросительной интонации.

Застигнутый врасплох, Чистов сосредоточенно вел машину.

– Так ведь? – Екатерина Степановна явно собиралась довести дело до конца.

– Кать, а даже если и так, – наконец мягко начал бывший муж. И гораздо жестче закончил: – А ты с ним не спишь?

Воскобойникова от изумления даже на мгновение замолчала.

Вот это действительно перемены.

Прежний Чистов никогда бы не позволил себе и половины того, что позволяет Чистов нынешний.

И все же на его вопрос ответила:

– Больше нет. Мы практически не общаемся.

– Мы тоже. Только по работе, – улыбнулся Владимир.

После этого более часа ехали в полном молчании.

Вокруг леса сменялись полями, потом опять лесами. Пейзаж был родным и узнаваемым. Потом свернули с магистрали на Ржев. С ходу его проскочив, продолжили движение в сторону райцентра Селижарово.

Его проехали тоже насквозь, а вот за ним сбавили скорость: Чистов был здесь всего один раз и боялся проскочить поворот.

Уже в полусумерках свернули с шоссе на грунтовку. Впрочем, довольно приличную, хорошо подсыпанную гравием. До осени вполне может продержаться.

Только успел подумать, как воткнулся в пару мест, которые не на всяком джипе проскочишь. Дожди, видно, здесь прошли хорошие. А за ними, скорее всего, несколько лесовозов – колея была крайне неприятная.

Но его танкетка не подвела – не зря работала конструкторская мысль, бравшая начало еще на разбитых дорогах Второй мировой.

Дальше было легче.

Повиляв вместе с лесной дорожкой, выскочили на открытое пространство. После леса здесь казалось почти светло.

Впереди был большой луг, за ним, на взгорке, несколько домиков, а слева направо, вдоль всего горизонта, тянулась угадываемая за взгорком, отблескивающая в последних лучах неширокая река.

– Волга, – сказал Чистов. – Здесь она пока такая. Если хочешь, завтра съездим к истоку.

– Посмотрим, – неопределенно ответила Катерина, еще не вполне отошедшая от выпавших на ее долю новых знаний.

 

А вот и Павел, вышел их встречать. В брезентовой куртке, резиновых сапогах.

Не то что Чистов. Хотя раньше все было наоборот – Пашка в институте слыл щеголем и бабником.

Владимир въехал в ворота усадьбы – все домишки, простые, с утилитарной архитектурой, оказались на одной территории. Ворот в прямом понимании не было – их заменяли две параллельные доски, закладываемые в металлические проушины.

Павел обнял Чистова.

Не виделись они долго. Пашка после МГУ уехал куда‑то в Сибирь, да и теперь встречаются нечасто. Но в юности относились друг к другу с большим теплом, и сейчас, когда социальные сети помогли отыскаться, тоже общались с удовольствием.

– Наконец‑то доехал, – с укором сказал Пашка.

– Ты не представляешь, сколько навалилось всего, – оправдывался Володя. – С прошлым летом не сравнить. Тогда я был просто тунеядец.

– А я и сейчас тунеядец, – рассмеялся Пашка. – Даже трудовую книжку где‑то посеял.

Вот теперь Катя его узнала по‑настоящему. Все изменилось: лицо, фигура, даже голос немного как бы осип. А смех остался прежний.

– Пашка, а девушку ты не узнаешь? – спросил Чистов и осекся – время здорово изменило лица. Да тут еще пластика. Вот не узнает Катю Пашка – она расстроится.

Но не успел Владимир подсказать приятелю имя, как тот радостно заорал:

– Это ж твоя жена, Катька! Ты ее вроде у Ваньки Басаргина отбил!

Чистов хмыкнул – тема была небезболезненная. Но хорошо хоть узнал, хватит Катерине на сегодня печали.

Пашка уже бесцеремонно обнимал Воскобойникову.

– Не бойся, плащ чистый, – успокоил он ее. – Навоз я в другой одежке убираю.

– Пашка, ты все такой же, – улыбнулась Катя. Она уже не жалела о нежданной поездке и долгой дороге. А то появлялись такие мыслишки после неких печальных открытий.

На улицу из дома вышла еще одна женщина, красивая, ухоженная.

В отличие от Пашки – аккуратно одетая.

– Моя жена, – представил Павел. – Даша.

– Очень приятно, – поздоровалась Воскобойникова.

– А мы вас ждем‑ждем, – легко укорила та. – А вы все не едете. Сейчас пойду разогревать.

– Помочь? – предложила Катя. Хотя не очень представляла, как помогать с русской печью да ухватами.

– Не нужно, – улыбаясь, сказала Даша. – Вы устали с дороги. Отдыхайте. Пока вас Пашка в музей затащит, я все сделаю.

Катя не очень поняла про музей. Она внимательно разглядывала Дашу – та не выглядела деревенской женщиной. По крайней мере, так, как Воскобойникова их себе представляла.

Женщины всегда внимательно разглядывают друг друга: Катерина не сомневалась, что хозяйка дома тоже успела рассмотреть ее в деталях. Интересно, догадается про пластику? Или просто тихо позавидует?

Выглядела Даша очень неплохо, но, конечно, не так, как Воскобойникова.

– Пошли, музей вам покажу, – предложил Пашка тоном, не предусматривающим возражений.

Чистов согласно улыбнулся, Катерине было безразлично, где провести следующие четверть часа. Они пошли по сырой траве к одному из домиков.

Ощутимо пахло тем самым чудесным запахом лета, вобравшим в себя и аромат трав, и грибной дух, и даже ягодные воздушные настои. Тот самый случай, когда дышать – сладко.

– А ведь раньше мы не чувствовали счастья от запахов, от ветерка, от вида речки, – тихо сказал Чистов.

– Ну так раньше нам этого было не надо, – снова рассмеялся Пашка. – Раньше мы чувствовали счастье от жизни. А сейчас – от запахов, ветерка, речки, – смешно передразнил он друга.

Пашкин музей, как и положено такого рода заведению, состоял из нескольких частей. Первая представляла собой сараюшку, к которой они уже подошли. Вторая, и главная, – домик подальше, где находилась основная экспозиция. И наконец, запасники – куда ж музею без них?

Они занимали обширные чердаки и музея, и даже хозяйского дома.

– Вот, пришли, – сказал Пашка и, нажав на что‑то невидимое, включил электрический свет.

Катя вздохнула с облегчением – она нигде не заметила огней и думала, что ночевать придется в условиях, приближенных к первобытным.

В сараюшке оказалось две машины и пара мотоциклов. При ярком свете гости разглядели старый немецкий мотоцикл, еще времен Второй мировой. Его явно восстанавливали, потому что многие детали уже сверкали свежей краской, а некоторые – пока нет.

Вторым был «Харлей», с виду не очень старый.

– Я его из города с собой взял, – объяснил Пашка. – Не было сил бросить.

Из двух машин экспонатом тоже была только одна – 965‑й «Запорожец», в просторечии – «горбатый».

Он был покрашен в задорный оранжевый цвет с черными круглыми пятнышками: ни дать ни взять божья коровка.

– Дети от него бы тащились, – оценил Чистов.

– Для них и сделано, – ответил Пашка. – Каждое воскресенье на нашей улице – праздник. Останетесь до воскресенья – сами увидите.

– Нет, Паш, мы завтра уедем, – ответил Владимир. – У меня на площадке полно дел.

И, чтобы отвлечь друга от неприятной темы – видать, им тут все‑таки бывало скучновато без гостей, – спросил про вторую машину. На вид это был обычный «жигуль»‑«пятерка», практически полностью убитый.

– Это и есть обычный «жигуль», – не стал спорить Пашка. – Там Пчелка живет.

– А больше в деревне ульи негде разместить? – удивился Чистов.

– А при чем здесь ульи? – не понял хозяин. И громко позвал: – Пчелка, Пчелка!

В салоне ржавой «пятерки» обнаружились сначала острые уши, потом острая поседевшая мордочка, потом – довольно длинное пушистое тело.

Собака всем своим видом выражала укор – чего старушку понапрасну тревожите?

– Ладно, спи уже, – извинился Пашка и выключил свет.

– А почему Пчелка спит в машине? – не поняла Катя.

– Она всегда спит в машине, – ответил хозяин.

– Это как? – не поняла Катя.

– С щенячества, – объяснил Пашка. – В городе я не возражал. Она ничего не портила и тачку сторожила: с такой шерстью она и зимой не мерзла. А здесь повадилась спать в этой ржавчине – ее кто‑то в деревне выбросил. Но тут – не в городе. Тут, между прочим, даже волки встречаются. Вот и пришлось «жигуль» сюда перетащить. Ну ладно, пошли дальше.

 

Следующим пунктом был собственно музей.

Катерина была уверена, что увидит примерно то же, что и в сараюшке, оттого и удивилась гораздо сильнее, чем Владимир, уже здесь побывавший.

Это действительно был музей.

Первая комната – военная тематика. Она даже раньше начиналась, еще во дворе.

Пашка навел луч карманного фонарика и показал здоровенный миномет.

– Это что‑то новое, – заметил Чистов. – В прошлый раз не было.

– Недавно принесли, – ответил историк‑любитель.

– Он стреляет? – спросила законопослушная Воскобойникова.

– Менты считают, что нет, – заржал Пашка. – Они меня регулярно навещают, в дула заглядывают.

– И водку с тобой пьют, – это уже Даша подошла, приглашать гостей к столу.

Однако теперь не только она, но и гости понимали, что, не посмотрев всю экспозицию, до еды не добраться.

Даша ушла поддерживать температурный режим пищи материальной, а гости тем временем поглощали пищу духовную.

В военном отделе и правда было много интересного: оружие, любовно отреставрированное умелыми Пашкиными руками, полевые телефоны, каски, награды, военные карты.

Еще были медальоны смерти – маленькие цилиндрики с записью о хозяине. Посторонние люди читали их только в случае гибели владельцев.

 

– Я после расшифровки все сведения отсылаю поисковикам, – сказал Пашка.

Все трое, подержав в руках привет от смертоносной войны, посерьезнели и замолчали.

Во втором помещении дома, оказавшегося довольно большим и просторным, экспозиция была вполне мирной. Весь быт деревни – от восемнадцатого до двадцатого века – здесь был представлен: лапти из лыка и из бересты, ульи из цельного ствола, «стиральная машинка» – ребристая широкая и длинная доска, – люлька, свитая из коры, а снизу прошнурованная веревкой – и надежно, и прохладно, и, когда ребенок пописает, все благополучно стечет вниз.

Только утюгов разных конструкций – ни одного электрического – здесь было более двадцати. Да еще несколько, похожих на уже имеющиеся либо не очень старых, Пашка забросил на чердак, чтобы не перегружать сознание посетителей.

Действительно тут была показана вся деревенская жизнь – не одна тысяча экспонатов, каждый из которых не зазорно было иметь настоящему музею.

Впрочем, это и был настоящий музей. Единственное отличие – здесь не жаловались на скудное госфинансирование, потому что никогда его не имели.

– А эта дверь куда ведет? – поинтересовался Владимир.

– А здесь вы будете спать, – объяснил хозяин, приглашая в помещение.

Бывшие супруги замерли в замешательстве.

Пашка, поняв почти правильно, снова заржал и объяснил, что кроватей тут в принципе две.

– Но если помиритесь – вполне можете перебраться на одну, – уточнил он.

Катя поискала глазами удобства и не нашла.

Пашка опять все понял правильно.

– Ватерклозет в первом доме, – пояснил он. – Только там пока спать негде, я две комнаты переделываю, стеклопакеты ставлю и потолок меняю. Душ там же, если надо.

– А ночью пописать? – спросил Чистов, радея не за себя, а за Катю.

– Выйди на улицу да пописай, – не понял проблемы Пашка. – А хочешь – и покакай. Только за дом пройди, к обрывчику. Там за что держаться – есть.

– Прямо так выйти и пописать? – рассмеялся Чистов. Он уже отвык от подобных решений.

– Можешь не выходить, только окошко открой, – еще более упростил Пашка. Правда, подобное допущение вряд ли касалось Катерины. – А вообще, ребята, поменьше стесняйтесь, – закрывая тему, подытожил хозяин. – Кроме вас, тут много кто писает: Пчелка, коник, баранчики. Я уж их давно не считаю. И вообще вам круто повезло. Стандартно народ максимум что может – так это посетить музей ночью. И то раз в году. А уж чтоб спать в нем… Да еще с красивой женщиной… – На этом Пашка добродетельно замолчал, предоставляя слушателям самостоятельно оценить все выпавшие на их долю возможности.

 

Потом было вечернее пиршество.

Чистов жалел только об одном: что человек имеет всего один желудок, и тот не слишком большой.

Катя сначала считала калории, потом плюнула и перестала считать.

На столе были расстегаи с собственной курятиной, блины с собственным медом и, наверное, десятью видами варений на выбор, огурцы и помидоры с собственного огорода, жареная волжская рыба, пойманная собственными Пашкиными руками и приготовленная собственными Дашиными.

Прикончив половину вкусностей – на все сил не хватило, – очень приятно побеседовали.

Оказалось, что Пашка живет здесь почти семь лет. Просто однажды утром он проснулся и понял, что город ему опостылел, так же, как и его чертова работа вместе с его чертовым начальством.

В один день доктор технических наук – он же топ‑менеджер крупной фирмы – уволился и собрал все наличные деньги. В другой день – сдал по дешевке на долгий срок трехкомнатную квартиру знакомым, забрал Пчелку и на «Харлее» покатил в сторону Пскова. Где‑то после трехсот километров начал смотреть по сторонам. Заметил грунтовку – свернул на нее. Добрался до деревеньки.

Доехал до реки. Нашел владельца единственного продававшегося на тот момент участка, в который сразу и влюбился.

Все остальное – дело Пашкиных рук, потому, что, кроме развалившегося сарая, на участке ничего не было.

 

– А теперь смотри, – хвастался принявший на грудь хозяин. – Один дом – наш, второй – музея. Этой зимой поставлю гостевой, будете приезжать и жить как белые люди – с сортиром и биде.

– Ты расскажи, как жену нашел, – подсказал ему Чистов, уже слышавший эту удивительную историю.

– Увел с приема, – гордо сказал Пашка.

– Это как? – удивилась Катерина.

– Пришел ко мне на прием, – объяснила Даша. – Я доктор, кардиолог. Вот, явился, послушайте, говорит, как бьется мое сердце. Ну, я послушала. Четвертый год живу здесь.

– А не бывает скучно? – не выдержала, спросила‑таки Катя. – Особенно зимой.

– Не бывает, – сказал Пашка. – Слишком много дел. Вроде дом практически городской, а дела все равно всегда есть. И в ЖЭК не побежишь, за его полным отсутствием.

– Не бывает, – подтвердила Даша. – Я думала фольклором заняться, да здесь местных почти не осталось. Во всех домах – москвичи и ленинградцы. Очень интересные люди. Мы и лекции устраиваем, и спектакли ставим.

– А зимой? Тут же небось нет никого.

– Павлик и зимой занят, – сказала Даша.

– Еще как, – подтвердил Пашка. – Вся стройка наваливается. Плюс – снег чистить. Чтоб из дома после снегопада выйти – час отдай как минимум. Да и все остальные сельские дела никто не отменял.

– Какие это зимой сельские дела? – усомнился Чистов.

– Вон бараны только зимой и рожают, – сказал Пашка. – Я роды сам научился принимать.

– Бараны вроде как ягнятся, а не рожают, – подколол доктора технических наук Владимир. – И то не бараны, а овцы.

– Слушай, умник, – сделал вид, что разозлился, Пашка. – Да что ты понимаешь в сельской жизни? Вот ты, например, умеешь коню яйца чистить?

– А надо? – уточнил Чистов.

– Ну Павлик, – попыталась утихомирить мужа Даша. – Ну что ты такое говоришь!

– Я не только говорю, – стоял на своем дауншифтер Пашка. – Я еще эти самые яйца чищу! Вот этими самыми руками, – показал он свои руки. – Иначе коник заболеет, мне ветеринар сказал.

– Может, он пошутил? – заржал Чистов.

Пашка сделал вид, что обиделся, и замолчал: ну, что, мол, с этих тупых горожан взять?

– Я, кстати, зимой тоже на прием езжу, они из поликлиники за мной вездеход присылают, – перевела беседу в более безопасное русло хозяйка. – А потом, у нас же все как в городе: телевизор с полсотней каналов, телефон, Интернет быстрый. Но иногда, конечно, хочется нового общества, – призналась наконец Даша, к некоторому Пашкиному неудовольствию. – Вот Павлик гостевой дом выстроит – будете к нам и зимой ездить.

– Стопроцентно будем, – пообещал Чистов. Он и сам не раз примерял на себя Пашкину шкуру. Получалось вроде неплохо.

Впрочем, он и так сейчас в некоем смысле в Пашкиной шкуре. Только тот нырнул на природу из бизнеса, а Чистов – в бизнес.

После ужина и беседы были еще неплохие Дашины стихи и отличные романсы. Последнее, правда, не от Пашки, а от непризнанного мастера, найденного в Питере лично Дашей и записанного в студийных условиях.

У Воскобойниковой уже начали слипаться глаза, когда все дружно решили прогуляться.

По мощенной досками тропке вышли к реке. Господи, до чего ж здесь было красиво! Катя даже спать расхотела.

Отсюда излучина реки была видна целиком, и так же целиком она была подсвечена мерцающим лунным светом.

Хоть и замерзла слегка – одеты‑то по‑летнему, – но уходить было обидно.

Чистов, почувствовав, что Кате холодно, обнял ее за открытые плечи. Его теплые сильные руки крепко держали Катерину. А вырываться из их кольца ей не очень‑то и хотелось.

 

В общем, в музее этой ночью была использована только одна кровать.

Чистов так и проспал оставшееся от ночи время с ощущением счастья.

Однако утром оно как‑то потихоньку рассосалось.

Вокруг по‑прежнему было безумно красиво.

Они пошли, покормили ржаным хлебом коня. Потом искупались в утренней, объятой туманом Волге.

А потом – уже перед отъездом в Нилову пустынь, когда Катя переодевала в их комнате мокрый после утреннего заплыва купальник, – он снова обнял ее. И она снова ему не отказала, разрешила все, что хотел.

 

Однако ощущения, что это навсегда – или хотя бы надолго, – ни у того, ни у другой не было.

 

22

 

Теперь Майка чувствовала себя не человеком, а настоящим облаком. Только не как у Маяковского – в штанах, а в необъятной юбке светло‑голубого цвета, потому что ни в какие штаны она уже не влезала.

И хотя ходить по жаре было нелегко, но на душе – чуть ли не впервые с начала размолвок с мужем – стало вдруг хорошо и спокойно.

Если б она не боялась предстоящих родов, то, можно сказать, была бы практически счастлива.

А что – хороший термин. Пишут ведь доктора в медицинской карте – «практически здоров». Почему бы тогда не быть термину «практически счастлив»?

 

Они уже беседовали с малышом.

Майка разговаривала с ним на самые разные темы, и он то молчаливо подтверждал ее тезисы, то опровергал их толчком маленькой, но уже крепкой ножки. Так что Майка и мелкий Вовчик были вполне полноценными собеседниками с непревзойденным взаимопониманием.

 

С именем мальчишки мама не сомневалась ни на минуту.

Папик заслужил, чтобы долгожданный наследник именовался в честь его. Двора‑Лея, правда, сказала, что у них так не принято: имя уважаемого человека передают следующему поколению только после того, как его носитель покидает этот мир.

Майка ненадолго задумалась. Однако, во‑первых, суеверия никогда не отягощали ее практичное сознание, а во‑вторых, в их роду, насколько она знала, еврейских корней никогда не было. Следовательно, их запреты и рекомендации можно в расчет не брать.

 

Итак – сынуля будет Владимиром Владимировичем. При этом Майку не особо волновало, что биологического отца ребенка зовут Александром. Сходство с именем‑отчеством известного российского политика ее тоже никак не напрягало – они точно пойдут разными путями.

Когда сказала о своем решении Сашке – он еще звонил время от времени, – тот надулся, однако возражать благоразумно не стал, дабы не нарв