Кое‑что из не высказанного вслух

Вера Дмитриевна Ванина, учительница литературы, бывшая классная руководительница Кати Воскобойниковой, пенсионерка. Город Москва  

 

Я Катюшку давно не видела, много лет уже, а тут встретились. В дверях гастронома. Он, правда, давно уж не гастроном, а супермаркет, но мне так привычнее.

Идет на каблучках, вся ладненькая, в платьице красивом и, видать, дорогом, – никак ей ее сорока пяти не дашь.

Обрадовалась мне, остановилась – точно не из вежливости. Мы всегда друг к другу хорошо относились – может, потому, что все вокруг ею восхищались, а я – жалела.

До сих пор не забуду, как нашла ее, зареванную, в уголке спортзала, за сложенными стопкой матами. Классе в пятом она была. Точно в пятом: первый год после начальной школы. Другая девочка, из нашего же класса, шепнула: «А Воскобойникова в спортзале спряталась и ревет!»

Это была полная неожиданность. Плачущая Воскобойникова – картина представлялась невероятной. Я испугалась очень, подумала – у нее в семье что‑то ужасное произошло. Прибежала. Она такая жалкая была.

Всегда причесанная, умытая, как с плаката «Будь готов!». А тут – даже ростом уменьшилась. Потом я уже сообразила, что она всегда пряменькая ходит, как на сцене. Здесь же горе переживалось без зрителей.

– Что случилось, солнышко? – спросила я.

– Ничего, – ответила она, тщетно пытаясь кулачками вытереть слезы.

Я взяла ее, как маленькую, на руки – при моей комплекции это было несложно, да и молодая была. Прижала к груди.

– Успокойся, Катюшка, – сказала я. – Сейчас во всем разберемся. – Мне уже было ясно, что проблема скорее духовная, чем материальная.

Она сначала попыталась вырваться из моих рук, а потом вдруг уткнулась мне в грудь и выплакалась с облегчением.

Я не стала тащить ее из зала. Устроились здесь же, на скамейке.

– Ну, рассказывай.

И она после короткого раздумья рассказала, что ожидала стать первой на районной олимпиаде, а стала второй.

– Не страшно, – сказала я. – На городскую едут все три призера.

Впрочем, мы обе понимали, что дело отнюдь не в олимпиаде. Это просто повод, спусковой крючок. Причина гораздо глубже и неприятнее.

– Со мной никто не дружит, – проговорила она тихо.

– Ну, ты скажешь, – не согласилась я. – Да за тобой полкласса табуном бегает. И плюс еще – из параллельных.

– Мальчишки – да, – шмыгнув носом, согласилась Катюха. – А девочки меня не любят.

– И при этом все хотят с тобой дружить.

– Вроде хотят, но мне кажется, они рады любой моей неприятности.

– Все не так страшно, – вздохнула я. Похоже, мне предстояло обсудить пусть с умным, но еще ребенком совершенно недетскую тему. – И потом, разве не ты заводила во всех классных делах?

– Они меня не любят, – повторила Катя, снова всхлипнув. – Они не настоящие подруги. Подруги должны радоваться, если у меня что‑то получается.

– А ты всегда рада успехам соперниц? – осторожно спросила я. – Ну, на своих легкоатлетических соревнованиях, например. Или на танцевальных.

– Но там же спорт, – возразила девочка. – Сами говорите – соревнования.

– Катенька, милая, – улыбнулась я. – Вся наша жизнь – это соревнование.

– И папа мне так же говорит, – еще больше расстроилась она.

– Боюсь, что мы с твоим папой вкладываем в это понятие немножко разный смысл, – мягко сказала я, не отпуская от себя притихшую девочку.

– В чем – разный?

– Папа ведь всегда хочет, чтоб ты была первой?

Это стандартная болезнь всех пап, родивших вместо мальчика девочку. Но об этом я не стала говорить.

– Конечно, – не поняла Катюха. – А разве можно иначе?

– Можно, – ответила я. – Главное – быть не первой, а счастливой. Это не всегда взаимосвязано.

– То есть можно быть последней и счастливой? – не поверила она.

– А почему нет? – Я попыталась вывести девочку за грань привычных стереотипов. – Представь себе, что ты не добежала марафон, сошла с дистанции. Ужас, правда?

– Правда, – согласилась она. – Я никогда не схожу с дистанции. Папа говорит, надо бежать до второго дыхания.

– Твой папа мудрый, – теперь согласилась я, но продолжила свою линию: – Так вот, сошла ты с дистанции. Сидишь, плачешь. Как сейчас. А тут на велосипеде едет принц. Поразился твоей красоте, а ты – его, влюбились вы разом и все такое. Но если б ты по‑прежнему бежала в толпе марафонцев, вы бы с ним просто не встретились, разминулись. Понимаешь, к чему я?

– А если я сошла с дистанции, а принц не пришел?

– Такое тоже бывает, – вынуждена была признать я. – Я просто хочу сказать, что жизнь сложнее любой модели. Даже построенной таким мудрым человеком, как твой папа. И еще хочу сказать, что ты, в своей гонке, много чего пропускаешь.

– Что я пропускаю? – спросила Катюха, но, по‑моему, она уже сама дошла до ответа. И это очень меня обрадовало.

– Тебе не хватает настоящих друзей, но ты же не идешь им навстречу.

– Вы Вовика имеете в виду? Так я с ним дружу.

– Когда есть время, правда?

– Правда, – потупила она глазки.

– А он – настоящий друг. И на настоящего друга всегда должно находиться время. Машеньку Карамышеву ты тоже не замечаешь?

– Да я вижу, как она за мной ходит. Но, Вера Дмитриевна, она такая чуня! Чулки перевернуты, в очках, ни побегать, ни попрыгать. Мальчишки заденут – сразу реветь.

– А ты заступись. Я же вот за тебя заступаюсь, когда ты ревешь. Даже если вовсе не из‑за мальчишек.

Катюха задумалась.

– Машка умная, – наконец задумчиво проговорила она.

– Главное не в этом, – возразила я. – Главное – что она в тебе души не чает. И уж точно не будет радоваться твоим неприятностям. В общем, друг мой, смотри по сторонам внимательнее – обнаружишь много интересного. И постарайся понять, что любая победа сама по себе счастья не принесет.

Катя уже успокоилась, мы вскоре вышли из спортзала – я отправилась проверять тетрадки с домашним заданием, она пошла домой. Я выглянула в окно – могла и не выглядывать: ее верный Санчо Панса, Вовик Чистов, уже тащил ее школьный ранец.

Да, так с чего я начала? Вот ведь, старость – не радость! Ну, конечно – я встретила Катюшку у гастронома. Она тут же отпустила водителя на огромной черной машине, схватила меня за руку и потащила в кофейню.

Мне было неловко, я знала, что платить будет Катя – там чашка чая стоит, как пять моих обедов. Но отказаться сил не хватило – так хотелось поговорить с девочкой.

Катюша заказала для себя большую чашку крепчайшего кофе, а мне, как я ни упиралась, – мое любимое какао с шарлоткой. Оказывается, помнит с наших школьных застолий. Мне было очень приятно.

– Как жизнь? Как детки? – спросила я.

– Все, в общем‑то, неплохо, – ответила она. Но глаза были какие‑то невеселые.

Я не стала лезть ей в душу, спросила только про Вовку Чистова – такой же он сумасшедший папашка, как раньше, или подуспокоился.

– А мы с Вовой расстались, – огорошила меня Катерина. И по ее заблестевшим глазам я поняла, что эту тему сейчас лучше не трогать.

Катенька сидела за столиком прямая, красивая, молодая.

А мне хотелось, как тогда, в полутемном пустом спортзале, обнять мою маленькую глупую Катюху, прижать ее к груди и дать выплакаться, а потом еще раз попросить внимательнее смотреть по сторонам и не гоняться за верхней ступенькой пьедестала почета.

 

Через полчаса мы расстались.

Я долго смотрела ей вслед и просила Бога, чтоб он открыл ей глаза и послал удачу.

 

12

 

Майка шла к месту встречи, как к месту казни.

Вроде все уже решено, все сказано. Но как вспомнит недоумевающие Сашкины глаза – и половины решимости как не бывало. Он ведь хороший, ее Сашка. Добрый. И любит ее по‑настоящему – настолько, что уже третий день не ходит вечером в клуб. Правда, на лекции пока тоже не ходит, говорит – начнет с понедельника. Прямо этими словами.

Папик когда‑то – еще в детстве – назвал их формулой неудачника. И надо сказать, чертовски неприятно слышать формулу неудачника от собственного мужа.

Вот почему Майка пока осталась жить на новой «старой» квартире. И вот почему на сегодняшней встрече – оценив, видать, ее судьбоносность – будет присутствовать Сашкин отец, Николай Андреевич. Майке даже слегка неудобно – она представляет его загрузку. Но вот счел нужным, выбрался из Москвы, хотя и всего на один вечер. Двадцать часов полета на два часа в ресторане. Приличное обременение для любых переговоров. Впрочем, сынок у него единственный. Однако Майка все равно испытывает уважение к поступку Николая Андреевича. Хотя, может, лучше бы он больше времени уделял Сашке раньше, тогда бы и такие перелеты не понадобились.

Сама же Майка пока живет по ею же выработанному жесткому плану.

Для начала съехала из роскошной квартиры, которую Сашка получил от отца к началу учебы и адрес которой уже известен всей русскоговорящей золотой молодежи Нью‑Йорка. Вот почему заниматься там было просто невозможно – тусовка шла круглосуточно, лишь на время мажоры выкатывались на своих «мерсах» и «БМВ» в какие‑то пафосные, но от этого не менее злачные места.

Однажды Майка не выдержала и предложила тусовщикам немедленно убираться восвояси, со всеми своими бутылками, сигарами и понтами. Так ее демарша сначала даже не заметили, а заметив, все внимание сконцентрировали на Сашке. Он же хозяин. А она – всего лишь его жена. Сашка, попав в неловкую ситуацию, как всегда, начал глупо улыбаться и пытался пустить дело на самотек. И лишь когда Майка сказала, что в противном случае квартиру покинет она, народ потихоньку разошелся. А любимый стал ныть и нести всякую хрень, что, мол, так себя в обществе не ведут, что это плохой пиар и что все должны жить дружно, особенно вдали от Родины. Это еще сильнее взбесило Майку, потому что настоящая Родина большинства Сашкиных друзей – в заднице. Ибо они – паразиты по определению, то есть родственники глистов.

 

Новое ее жилье было на порядок менее комфортным. Хотя – грех жаловаться. В стандартном двухэтажном бруклинском домике из темно‑красного кирпича ей выделили комнату. Даже скорее квартиру, потому что вход в нее отдельный, со двора. Теоретически это хозяйственное помещение. Но все восемь деток Дворы‑Леи уже давно выросли. У двух из них – дома по соседству. Так что площадь освободилась.

Майке там кажется очень уютно. Семь ступенечек вниз – счастливое число. Окна тоже есть, просто начинаются прямо от земли и выходят в крошечный задний дворик. Метров двадцать квадратных, не больше. Но восемь сортов замечательных роз Майка там насчитала, при том что садовника, как и любой другой прислуги, в этой весьма состоятельной семье не было.

Встретили ее замечательно.

Двора‑Лея и ее муж, Исаак, очень обрадовались. Дети – тоже. Двое, которые живут рядом, уже забегали поздороваться. Двора‑Лея приняла живейшее участие в ее положении, так что телефончики русскоговорящих акушеров и гинекологов, привезенные папиком, не понадобились: у Дворы были свои связи, основанные на личном богатом опыте.

Забавно, что оба врача, которым она показала Майку, были с русскими фамилиями – точнее, белорусской и украинской: Борткевич и Данько. Оба оказались евреями, Майка теперь четко разбирается в этом вопросе. В еврейских домах на косяке входной двери висит мезуза – такой цилиндрический пенал с вложенным в нее текстом из Торы: она, по мнению хозяев, оберегает дом от всех напастей.

Врачи не знали по‑русски ни слова. Но когда Майка у гинеколога в его пыточном кресле вдруг слегка запаниковала, тот улыбнулся ей и чистенько пропел несколько слов из знакомой с детства колыбельной. Точнее, мотив был от колыбельной. А слова, повторяемые четырьмя – или более? – поколениями теперь уже нью‑йоркских матерей, давно утратили свой украинский смысл.

Все у нее и у малыша оказалось хорошо. Майка настояла на УЗИ, хотя Двора‑Лея не советовала. Но когда Майка все‑таки сделала исследование, то на следующий день получила подарок от хозяев. Оказалось, что Двора, везде сопровождавшая Майку, взяла копию картинки у Данько, а Исаак оформил ее в красивую рамочку с надписью на английском «Мое первое фото».

Было смешно и приятно.

А еще ее пригласили на субботнюю трапезу.

Она уже бывала на подобных встречах в этой семье. Все будет очень долго, немножечко скучно и необыкновенно, просто фантастически вкусно.

Когда Майка посетовала, что с такими обедами наберет много лишних килограммов, Двора‑Лея только посмеялась и предположила, что Всевышний не допустит никаких проблем. Это было ее повседневное предположение, она раз двадцать в день уверяла в этом себя и окружающих.

«Все‑таки хорошо им живется, – подумала Майка, – с такой непоколебимой уверенностью в свои особые отношения с Богом».

Размышления ее на этом прервались, потому что она уже почти дошла до цели.

Вон и Сашкин «Феррари» стоит, ярко‑красный кабриолет. Это ж надо, такую дурь – и за такие деньги. В городе вонь, шум. Крышу опускали, наверное, раза три, и то ненадолго. Но у мужа на подобные штуки есть веское обоснование, которое тоже бесит Майку – возможно, именно потому, что исходит от Сашки.

Он, покупая за бешеные деньги очередную фигню, делает умный вид и важно произносит: «Положение обязывает». И смех, и грех. Положение глиста.

Судя по тому, что рядом стоял еще один, черный, дорогой и при этом прокатный «Мерседес», Николай Андреевич тоже присутствовал в ресторане.

Место было не из тех, куда требуется ходить, раз положение обязывает. Так что случайные «мерсы» сюда не подъезжали. Кабак выбрала Майка – она его нашла еще в прежний приезд, недорогой, со среднеамериканской кухней. Ничего особенного, кроме того, что располагался он, как и многие нью‑йоркские рестораны, прямо на причале, а его панорамные окна смотрели в океан, точнее, на Гудзон, недалеко от того места, где недавно один умелый и чертовски везучий пилот посадил свой «Боинг», в котором птицы, как террористы‑смертники, ценой собственной жизни заглушили оба двигателя. Пилот прославился на всю Америку и даже на весь мир: ни один человек при этом знаменитом приводнении не погиб.

Майка вошла в самораскрывающиеся стеклянные двери и двинулась по длинному широкому коридору. В стороны от него отходили залы и кабинеты, но она четко и осознанно шла к океану.

 

Вот сюда она привела Сашку, когда они, уже вдвоем, приехали в Нью‑Йорк.

Здесь он признавался ей в любви и говорил, как бескрайне счастлив.

Самое обидное, что не врал.

Эх, кто бы мог подумать, что все так кончится.

Впрочем, раз она сюда пришла, значит, шансы еще есть. Или ей просто страшно признаться даже самой себе, что ее семейная жизнь закончена навсегда?

 

Вот они. За столиком.

Трое.

Так, первые новости. Третий – явно американец. Они, если пообвыкнуть, сразу отличимы от наших. Странно.

Майке казалось – и сейчас кажется, – что третий здесь лишний. Она и насчет Николая Андреевича сомневается. Но с ним уже был договор, так что – пусть будет.

– А почему нас четверо? – поздоровавшись, спросила Майка.

– Адвокат, – угрюмо буркнул Сашка.

Так, похоже, все упрощается.

– Боюсь, вы неправильно поняли, Майя, – это уже Сашкин папа. Он всегда обращался к невестке на «вы». – Сэм нам понадобится, но чуть позже. А для чего – я сейчас хочу объяснить.

Американец по просьбе Николая Андреевича пересел за соседний столик, куда ему принесли обильную и дорогую еду.

Николай Андреевич взял на себя ответственную функцию модератора.

– Я полагаю, – начал он, – положение серьезное.

– Я тоже так полагаю, – согласилась Майка.

Сашка фыркнул недовольно, но ничего не сказал. Впрочем, собеседники поняли его позицию: что может быть серьезного, если все здоровы и молоды, денег – куча, а Америка – прекрасная страна?

– Если в двух словах, Майя, вы считаете, что Александр – патентованный бездельник и у него нет будущего.

– Если в двух словах – да, – подтвердила Майка.

– Ну, вы даете, – не выдержал Александр.

– Помолчи, – перебил его отец.

– А по‑моему, пусть лучше говорит, – сказала Майя. – У него же есть право голоса.

И Сашка заговорил.

– У меня такое ощущение, что все вокруг спятили, – взял он быка за рога. – Нам только по двадцать три года. Мы молоды и сильны. Мы любим друг друга. У нас скоро будет ребенок. У нас нет никаких материальных проблем. Что плохого в нашем будущем?

– Ты не защитился в Москве. Ты не учишься здесь, – сказала Майка. – Я уж не говорю про работу.

Сама Майка, кроме того, что получала МВА, подрабатывала постоянно, а последние два месяца ее взяла на стажировку крупная интернациональная компания, конечно, пока в лице маленького местного отделения. Но ей уже сказали, что возьмут в штат, несмотря на очевидность ее положения.

– Ты же помнишь московскую историю, – загорячился Сашка. – У меня вымогали деньги. Ты сама запретила мне платить за диплом.

– Я платить запретила, а не писать и защищать, – отрезала Майка.

Сашка попытался еще повыступать – он так и не понял, что именно напрягает жену, – как в разговор вступил Николай Андреевич.

– Мне давно все ясно, – устало сказал он. – Я все как‑то надеялся, что само собой образуется. Но, наверное, уже не образуется.

– Да что ж вы меня все хороните, – не выдержал Сашка. – Можно подумать, я законченный наркоман или алкоголик.

Майка вздрогнула. На воре, что ли, шапка горит?

Она дважды находила в туалете их квартиры шприцы. А уж про кокс его гости в открытую говорили.

– А что, и это возможно? – как‑то разом посерев, спросил у Майки Николай Андреевич.

– Надеюсь, нет, – сказала она, похоже, возвращая его к жизни. – Но одно из моих условий – чтобы Сашка прошел тест на наркоту. Мне ребенка рожать и воспитывать. И я не собираюсь ничего упускать.

– Ты не забыла, что ты на седьмом месяце? – усмехнулся Сашка. – Даже если б я был наркоман, проходить тесты поздно. Уже ничего не изменишь.

– Изменишь, – недобро усмехнулась Майка. – Если окажется, что ты употребляешь, я пойду на пренатальную программу реабилитации. Есть такие. А ты лишишься родительских прав.

– Да не употребляю я! – чуть не заплакал Сашка, не ожидавший такой жесткости. – Ну, может, курнул два раза.

– Или три, – сказала Майка.

– А это преступление? Мы с тобой были в Амстердаме. Помнишь, сколько там таких кафе?

– Я не собираюсь жить в Амстердаме, – устало сказала Майка.

К столу подошел официант.

– Что вы будете, Майя? – спросил Николай Андреевич.

– Воду без газа.

Сашка, хоть и был весь в переживаниях, заказал салат с морепродуктами и стейк средней прожарки.

Его отец, как и Майка, ограничился водой, которой сразу запил какую‑то таблетку.

– Еще что‑то скажешь? – спросил он сына, вернувшись к роли модератора.

– На лекции начинаю ходить с понедельника. В клубы вообще не хожу. Ложусь спать в одиннадцать часов вечера, один. Что еще нужно, чтобы ты вернулась? – спросил он у жены.

– Чтоб понедельника не ждал. Чтобы завтра начал. «Начать с понедельника» – формула неудачника. Мой папа крепко вбил нам с Вадькой в головы.

– Знаешь что, Майка, – перешел в наступление Саша. – Для тебя твой папа – главный авторитет. Он и мне симпатичен, не спорю. Но почему ты меня считаешь неудачником, а его ставишь в пример и цитируешь?

– Только цитирую, – сухо поправила молодая жена. – В пример не ставлю. У каждого – своя жизнь.

– Но он после института чего‑нибудь грандиозное создал? – бил в точку Сашка.

– Если меня рассматривать как нечто грандиозное – то да, – улыбнулась Майка. – Я ему обязана всем, что имею и умею. Вадька – тоже.

– Но ты ж еще не родила, – не сдавался муж. – Может, и я возьму на себя все пеленки.

– Не возьмешь, – спокойно отозвалась она. – Пеленок уже нет. Подгузники одноразовые. Да и не будет мой описанный сын ждать понедельника. И я не буду.

Официант принес заказ. Саша, несмотря на неприятный разговор, с аппетитом принялся за еду. Майя и Николай Андреевич молчали. Когда Сашка доел, Николай Андреевич подвел итог.

– Значит, так, – сказал он. – Мой сын, безусловно, идиот.

Сашка обиженно вздрогнул.

– Претензии его жены – то есть вас, Майя, – безусловно, оправданны.

Сашка только рукой махнул, мол, говорите, что хотите. Но следующие слова отца заставили его сильно напрячься.

– Я все это понимал и раньше. И хотя виноват не меньше Саши, исправить сейчас вряд ли что смогу. Вот почему я позвал сюда Сэма, – тот, услышав свое имя, взглянул на Николая Андреевича, но, повинуясь его жесту, остался сидеть на месте. – Я хочу сделать следующее. Официально лишить сына права распоряжаться любыми денежными средствами, кроме карманных. Ну и, конечно, заработанных им лично.

Сашка подавленно поник на стуле. Даже принесенный десерт отодвинул. Видно, аппетит пропал.

Майя молчала.

Николай Андреевич продолжил:

– Деньги я, как и прежде, буду перечислять вашей семье. Но распоряжаться ими сможет только Майя Владимировна. – Он впервые назвал невестку по имени‑отчеству. – Что скажете, Майя? У вас в руках будут все аргументы.

– Не нравится мне это, Николай Андреевич, – честно сказала Майя. – Все эти аргументы были и у вас в руках. А результаты мы видим. Теперь еще плюс наркота.

– Какая наркота? – взвыл уже по‑настоящему расстроенный и обиженный Сашка. – Вы еще меня в психушку упрячьте.

– Майя, я прошу вас подумать над моим предложением, – попросил свекр.

Майке было жалко этого человека, она ему очень симпатизировала, но ответила отрицательно, объяснив, что, на ее взгляд, лучше вообще не давать денег в их семью – может, хоть тогда Сашка задумается об окружающем материальном мире.

– Но вы дадите ему шанс? – спросил Николай Андреевич. – Или все уже решили?

– Ты совсем меня разлюбила? – вдруг жалобно проговорил Сашка. На глазах у него блестели слезы.

– Боюсь, что нет, – ответила Майка. – Не разлюбила. И шанс дам. Но либо ты становишься моим мужчиной – во всех смыслах, либо будешь мужчиной‑плацебо без меня.

– Что еще за мужчина‑плацебо? – спросил Сашка.

– Я тебе потом объясню, – сказал Николай Андреевич. И не удержался, объяснил сразу: – Пока ты – пустышка, Майи тебе не видать.

В Сашку наконец вселилась хоть какая‑то способность к сопротивлению:

– Я не пустышка. Я не хочу, чтобы Майка уходила. Но если уйдет, и без нее не пропаду.

– Ты – идиот, – второй раз за вечер оскорбил сына отец. – С твоими – вернее, моими – деньгами на тебя завтра же десяток девок кинется. За счастье почтут. Но только у тебя с ними счастья не будет. И еще, сынок. Я не вечен. А большие деньги имеют свойство стремительно исчезать. Так что лучше попробуй сделать все, чтобы Майя осталась с тобой.

– Я попробую, – вдруг покорно согласился Сашка. Его нежная психика сегодня претерпела слишком большие нагрузки.

 

Уже когда Майя подъезжала к дому, ей позвонил из аэропорта Николай Андреевич:

– Майя, хочу два слова сказать на прощание.

– Николай Андреевич, я с вами рада в любой день говорить, – искренне сказала Майка. Ей было очень жаль Сашкиного отца. Даже больше, чем Сашку.

– Майя, я вас очень прошу, подумайте, пожалуйста, еще об одной вещи.

– Какой?

– Вы ведь любите Сашу. Я же видел, как вы друг к другу относились в Москве.

Майя промолчала. Да и что тут скажешь?

– Но ведь Саша – не игрушка, купленная в дорогом магазине. Его нельзя сдать по гарантии или обменять на аналогичный товар, – продолжил свекр.

– Аналогичный – точно, – усмехнулась Майка и прикусила язык.

– Если вы его любите, Майя, попытайтесь ему помочь. Без вас он пропадет. Вы ведь понимаете, о чем я говорю.

– Понимаю, – вздохнула Майка.

На том и расстались.

 

Майка зашла в свой крошечный дворик, когда уже начало темнеть.

Подошла к ближайшему розовому кусту, резковато нагнулась, чтобы понюхать пышный бутон. Мальчишке, похоже, не понравилось: он ощутимо толкнулся у нее внутри. Кстати, Данько и Борткевич, не сговариваясь, в два голоса советовали ей избегать физических и нервных напряжений.

А как их тут избежишь.

Особенно нервных.

Правда, Двора‑Лея, как всегда, потом утешила:

– Ешь, детка, что хочешь. Пей, что хочешь, и делай, что хочешь. Плохого все равно ничего не сделаешь. А даже если что не так, не сомневайся – он поможет. – И показала пальцем куда‑то в космос.

 

13

 

Вот и в Москву пришло лето.

По календарю – пока еще весна. Но по жизни, несомненно, лето. И к тому же – самая приятная его часть: зелень свежая, не пожухлая и не покрытая пылью, а девушки на ставших жаркими московских улицах раскрыли восхищенным взорам свои прекрасные тела, только подчеркивая прелесть этих восхитительных недель.

 

Весна действовала на всех: Ната Маленькая влюбилась и забросила свои занятия на подготовительных курсах. Волкова места себе не находила, чувствуя ответственность за племянницу. Чистов же был на стороне девчонки: та как‑то созналась ему, что вовсе не желает, как тетя, всю жизнь сводить дебет с кредитом. Бесшабашный нырок в омут любви показался ей куда более увлекательным занятием.

Владимир Сергеевич тоже беспокоился за девчонку. Он так был устроен, что беспокоился за окружающих, причем – за всех без исключения. Возможно, нечто от генетически переданного ощущения вождя маленького племени. То, что за дальним лесом, волновало мало. Но то, что было в своей маленькой пещерке, все касалось его лично. Поэтому он не поленился, выяснил, с кем же закрутила роман Ната. Оказалось – нормальный парнишка, работающий студент, на два года старше ее.

Ну и пусть. Получится что‑либо в дальнейшем – хорошо. Не получится – все равно нужен свой опыт, даже отрицательный. По крайней мере, здесь не было ни грязи, ни криминала. А то уж Волкова чего только не надумала, вплоть до одурманивания девочки наркотиками и ссылки в бордель.

Слава богу, все было проще и обычнее.

Значит, так тому и быть.

 

Да что там говорить про юную Нату.

Сам Чистов и тот не избежал шального дыхания весны. Три недели назад он вдруг понял, что некие, казалось бы, давно забытые побуждения просто мешают ему работать. Привыкший к спокойному самоанализу, поставил себе диагноз и сильно задумался, не зная, что делать дальше.

С новой любовью явно не складывалось – старая не давала. Не проституток же вызывать? Чистов ничего не имел против жриц любви, считая, что они выполняют важную социальную роль – снижают уровень агрессии в обществе. Но сам пока не был готов воспользоваться их услугами.

Проблема решилась сама собой.

Они с Натальей снова уходили с работы последними. Фирсова, как и в первый раз, выступила инициатором. Но теперь не случайного взрывного секса в офисном коридоре, а спокойного и неторопливого – в номере гостиницы, благо сегодня с комнатами на час проблем нет. Они поднялись на этаж. По очереди приняли душ. А потом, не спеша и не опасаясь быть застуканными уборщицей, постарались доставить друг другу удовольствие.

Наталья оказалась довольно опытной в некоторых интимных вопросах. А Чистов, благодарный ей за инициативу – сам бы, наверное, не решился – и за физическую радость, тоже постарался, чтобы женщине было максимально приятно.

В общем, покидали они гостиницу, как говорится, усталые, но довольные.

И все же Чистов понимал, что это – эрзац требуемых ему лично отношений. Но даже эрзац отношений для живого человека лучше, чем их полное отсутствие.

 

Впрочем, мысли о сексе в это раннее утро мало интересовали совладельца «Птицы счастья», хотя беседовал он в своем кабинете все с той же Натальей Фирсовой. И платье на ней было то же, что в день их посещения гостиницы. И Чистов легко мог представить, что под платьем.

Но он так устроен, что коль начали о работе, то и думать будет о работе.

Первым вопросом был самый приятный – дележ заработанных денег.

Наталья доложила результаты месяца: лучше, чем раньше. После зарплат, аренды и всех налогов – без малого одиннадцать тысяч долларов, по пять с половиной на брата. Ну, с учетом потерь – по пять. Тоже очень недурно.

Чистов получает прежние деньги, практически не сидя на работе. А Наталья свои прежние доходы удвоила. Есть за что бороться.

– Делим или откладываем? – спросила Фирсова, кивая на толстые пачки сине‑зеленых тысячных и фиолетовых пятисотенных купюр, лежавшие на столе.

– Это теперь тебе решать, – улыбнулся Владимир Сергеевич.

Наталья предложила по сто тысяч рублей каждому забрать, остальное положить в фонд развития фирмы.

– О’кей, – согласился Чистов. – Но на закупку или если еще чего замутим, все равно придется кредитоваться.

– Это верно, – согласилась Фирсова. – Однако и запас не помешает.

Вторым вопросом как раз был закупочный или «замутить чего‑то еще».

Здесь основным докладчиком была Марина Ли Джу. Она вошла, как всегда, спокойная, села рядом с Натальей напротив Чистова.

Сейчас, в круглых очках, узких джинсиках и маскирующей грудь серой кофточке, она снова выглядела ботанкой‑старшеклассницей.

– Вот что я в итоге нашла. – Марина выложила на стол три листа бумаги, аккуратно размеченные цветными фломастерами. – Красным – позиции, в которых больше пяти «концов» между закупкой и розницей в Москве. Синим – от трех до пяти. И наконец, зеленым – до трех.

– Ну, зеленый можно, наверное, вычеркнуть, – предположила Фирсова. – Привезти, растаможить, складировать и продать – в убыток попадем.

– Смотря что везем, – не согласилась Ли Джу. – Вот, например, – она произнесла что‑то совсем невнятное для русского уха. – Его можно в Москву ввозить более тонны в месяц. Все уйдет в китайскую диаспору, я в принципе уже договорилась. Рентабельность операции – с учетом ежеквартальной поставки – двадцать процентов. Не двести, конечно, но при отсутствии форс‑мажора – практически гарантированно.

– А сколько в деньгах будет? – спросил Чистов.

– Полторы тысячи евро чистой прибыли в месяц.

– При обороте примерно в восемь, – задумалась Наталья. – В квартал – двадцать пять. – И в свою очередь спросила: – А почему, если сбыт гарантирован, никто это не возит?

– Мелкие деньги, – объяснила Ли Джу. – Никого не интересует.

– Ну, для нас – не такие уж и мелкие. Особенно если ежемесячно, – подытожила директор. – Думаю, годится. В качестве одной из позиций.

– Марин, ты хоть объясни в двух словах, что это такое, – рассмеялся Чистов. – Сувениры? Гаджеты? А то, не дай бог, еда? Нас же санинспекторы одолеют.

– Не еда, – своеобразно объяснила Марина. – Но для еды, – еще более своеобразно закончила она свое объяснение.

– Понятно, – не стал углубляться Чистов.

Затем они продолжили изучение Марининого списка.

Поработала она очень неплохо: для дальнейшего – уже детального – исследования легко смогли набрать четыре позиции, не считая первой, где все было понятно с деньгами. Единственно, что импортер так и не понял: что же он такое ввозит?

Закончила же свой доклад Марина и вовсе неожиданно.

Она сказала, что возить китайские товары, конечно, хорошо, но малоперспективно. Это было правдой: сильным торговцем без сети сбыта и серьезных оборотных средств «Птица счастья» стать не могла.

По этой же причине Марина отвергла – после детального анализа – варианты с «навозным» и «опилочным» бизнесом. Вариант со спиртовой бардой она даже рассматривать не стала: очень ядовитая штука, не дай бог прокол – всю жизнь будешь расплачиваться.

Главным же делом будущего Марина видела участие в проекте с экологической деревней.

Наталья, послушав несколько минут, самоустранилась: сказала, что это очень далеко от ее сегодняшней деятельности. В общем‑то, так оно и было.

Поэтому дальнейший разговор Чистов и Ли Джу перенесли на дорогу: они собирались сегодня же посетить поля маркиза Карабаса.

Вообще‑то, владельца земли, очередного приятеля Береславского, звали Марк Барабаш. Но «маркиз Карабас» звучало как‑то привычнее.

Поехали на «четверке» «аудюхе» Чистова.

Время, начало двенадцатого, выбрали – хоть и не специально – удачное: раньше – все в пробках из едущих на работу. Ехать же еще позже – рискуешь не успеть за день: до полей «маркиза» надо было преодолеть более сотни километров, причем двадцать из них – по Москве.

Пробки, к счастью, оказались не жестокими, но к тому моменту, как выскочили на Новорижское шоссе, около часа потеряли. Можно было бы ехать и по Минскому, однако сообща решили, что по широкой Новой Риге все равно будет быстрее. Да и нельзя считать этот час потерянным.

Чистов на автомате – хоть коробка и была с ручным переключением – втыкал передачи, тормозя и ускоряясь на бесчисленных светофорах, что никак не мешало ему вникать в выкладки Марины.

А идеи у нее были глобальные.

Более всего ее грело, что основатель проекта вовсе не хочет в итоге получить десяток изб с населением из бородатых мужиков в зипунах, пашущих землю деревянной сохой и поклоняющихся Перуну.

Она тоже мечтала о современном проекте, одновременно научно‑исследовательском, социальном и прежде всего – даже не сельскохозяйственном, а коммуникационно‑экологическом. При этом Ли Джу совершенно трезво просчитывала экономическую сторону предстоящего бизнеса и сопутствующие риски.

Предварительные переговоры с Карабасом – «Тьфу, черт, – выругался про себя Чистов, – ляпнешь же где‑нибудь вслух» – велись серьезные. Тот очень настроен на сотрудничество. И потому, что видел в Ли Джу – Чистов отдавал себе отчет, что в ней, а не в нем, – хорошего аналитика. И потому, что мгновенно выяснил бизнес‑вес Марининого папы и политические связи жены Чистова. А также – потому, что (как он сам признался) от Береславского подлецы не приходят.

 

Они уже давно съехали с Новой Риги и теперь пилили по неплохого качества бетонке, только узкой, пару раз пересекавшей по пути речку Рузу по аккуратным одинакового вида мостам.

Потом свернули в сторону, на грунтовку, буквально на сотню метров, и остановились прямо за черным «Лендкрузером» Карабаса. Он, видно, тоже только что подъехал: еще пыль в воздухе висела. «Тьфу, черт! Барабаша!» – в очередной раз поправил себя Чистов, после чего, совершенно нерационально, решил себя больше не поправлять. Вроде не должен ляпнуть. А ляпнет – посмеются. Если Карабас умный – простит. А если неумный – то нечего с ним и проекты разводить.

Вылезли из машины, размяли затекшие ноги. С поля навстречу им уже двигался Карабас.

– Это все ваше? – спросил его Владимир после ритуала встречи.

– Да, – гордо ответил тот. – Вон от того леса до во‑он того холма.

– Включая реку? – уточнил Чистов.

– Река – общее достояние. Но документы оформлены давно, так что береговая линия тоже принадлежит нам. Сейчас такой фокус уже бы не прошел.

– А те поля чьи? – Марина показала рукой на пространства через узкую дорожку, где они оставили свои машины.

– Маркиза Карабаса, – заржал собеседник. – Только не надо говорить, что вы не шутили на эту тему.

– Шутили, – созналась Ли Джу.

– Короче, здесь без малого четыреста гектаров, – подвел итог хозяин. – Я очень давно их купил. Точнее, за долги забрал. Можно было раздербанить на участки, но что‑то душа к этому месту прикипела. Отсюда ж совсем недалеко до Рузского водохранилища. А лес, а просторы? Да и денег я достаточно уже заработал. В общем, когда Ефим мне идею подкинул насчет экологической деревни, я клюнул.

– И я, – улыбнулся Чистов.

– И я, – засмеялась Ли Джу. – Он меня активно консультировал, я же в альтернативной энергетике не специалист.

– Вот старый жук, – заржал Карабас. – Очень увлекающийся товарищ. И увлекающий. Надо будет ему процент дать.

– Это было бы справедливо, – согласилась Марина.

Потом они начали активно обсуждать проект. Похоже, дело действительно могло пойти. Закончили разговор около восьми вечера. Еще было светло, но ночь не за горами.

Сели по машинам и поехали обратно в столицу, рассекая просторы в приятном, мягко заливающем из‑за спины солнечном свете.

Приехали далеко за девять – если на шоссе легко держали сто двадцать, то город сразу съел скорость.

Ли Джу, когда пересаживались на «Ауди», бросила свой автомобиль рядом с домом Чистова.

Владимир Сергеевич предложил Марине зайти к нему. И вновь натолкнулся на холодный взгляд.

– Марина, вы же обещали посмотреть моего Фунтика.

– Вы его Фунтиком назвали? – смутилась Ли Джу. Она действительно обещала посматривать на щенка и пока ни разу не заехала.

– Вообще‑то у него какое‑то породное имя. Длинное. Но мне нравится Фунтик. А еще ему идет Дурень Cлюнявый.

– Почему?

– Сейчас сами увидите.

Фунтик обнаружил себя, как только они открыли дверь лифта.

Сип, соп, визг, писк и стук когтей по полу и двери – все слилось воедино в радостную музыку встречи хозяина.

– Он еще не кусается? – на всякий случай осведомилась Марина, увидев песика – Фунтик за это время успел набрать килограммов двадцать пять.

– Нет, но зализать может до бесчувствия.

Впрочем, Марине это не грозило.

Все счастье от возвращения блудного хозяина безраздельно принадлежало Фунтику и Чистову. Щенок, несмотря на противодействие Владимира, сумел‑таки взгромоздиться к нему колени и сейчас, с глупыми и счастливыми глазами, вылизывал тому лицо и уши.

– Ну, хватит, Фунтик, хватит, – повторял Чистов, а сам то и дело ласково прохаживался рукой по его черной широкой и мускулистой спине.

Однако Фунтик еще долго считал, что не хватит, пока наконец хозяин не согнал увесистую тушку с колен.

– А как он целый день терпит? – спросила Ли Джу.

– В биде научился ходить, – объяснил Чистов. – А уж утром и вечером мы с ним гуляем вволю.

– Да, я смотрю, мышечный корсет основательный. Как вам удалось его так накачать?

– Пять километров бегаем утром, три – вечером.

– Молодцы, – одобрила она.

Отдельно Фунтика тоже одобрила – пес развивался отлично. Некоторая его слюнявость – что, конечно, имело место – радикально ликвидировалась салфетками: Чистов, похоже, делал это уже автоматически, в результате чего Фунтиков вид был перманентно приличен. А еще она отметила, что в чистовской квартире не было ни малейшего запаха, которые так пугают собаконенавистников. И ни шерстинки на полу.

Молодец Чистов.

 

Они выпили чаю.

Фунтик все время крутился рядом, при этом неотрывно и умильно взирая на хозяина. Теперь было понятно, почему – Дурень. Не дурак – глазки для его возраста достаточно смышленые, – а именно Дурень. Ну что еще скажешь про пса, который, чтобы привлечь драгоценное внимание Чистова, даже задом наперед научился передвигаться?

– Хороший пес, – искренне похвалила Марина.

– Я уже и не представляю, как без него жил, – сказал Чистов. И внезапно замолк, вспомнив, что совсем недавно в доме была Катя. А с ней – хорошо было и без Фунтика.

Тем временем окончательно стемнело. Марина засобиралась домой – машину она оставила на парковке неподалеку. А Чистов переоделся в спортивный костюм, взял Дурня на поводок и пошел провожать девушку.

У подъезда он на секунду замешкался, ответив на какой‑то вопрос пожилой соседки.

Ли Джу не стала ждать, пока они договорят, пошла дальше, сквозь арку, на тихую темноватую улицу, поэтому, когда Чистов ее догнал, он, прежде чем что‑то увидел, уже все услышал.

И то, что он услышал, ему не понравилось.

Невидимый пока гражданин с угрозой крикнул:

– Эй, косоглазая! Иди сюда!

Чистов перешел на бег, отстегнув собаку.

– Кому я сказал, тварь! – продолжил тот.

А вот и он. И не один. Двое – у стены, пока не вмешиваются. Третий, самый активный, двигается за ускорившей шаг Мариной. Но на каблуках не очень‑то разбежишься. Он уже догнал Ли Джу, схватил ее за плечо. Больше ничего не успел сделать: сильнейший удар сзади в ухо сбил урода с ног, тот рухнул на мокрый после недавнего дождя асфальт.

Марина обернулась и… остановилась!

– Беги отсюда! – крикнул ей Чистов.

К нему уже подлетали двое друзей потерпевшего. У первого на руке был кастет.

Нападавший замахнулся и с лету ударил.

Мимо.

Но и Чистов не сумел воспользоваться моментом, так как не убедился, что Марина в безопасности. Пока оглядывался – тот нанес новый удар.

Металл чуть задел кожу.

В мозгу вспыхнуло давно забытое – и всего‑то один раз прочувствованное ощущение – желание убить. Надо было только точно понять, где третий, последний член банды.

Хватило полувзгляда.

Третьего трепал щенок – еще неумело, не жестко. Но осознанно и с ненавистью. Тот, не распознав с лету возраст собаки, был здорово напуган.

 

Все.

Теперь можно действовать.

Застывшее было время как будто включилось вновь.

Рука с металлом опять выстрелила в его лицо.

И – как много лет назад – обманное движение, уход в сторону – и акцентированная двойка в голову нападавшего.

Правда, теперь, когда у того хрустнула кость, мозг Чистова не сжался в животном испуге. Наверное, потому, что за спиной была так и не убежавшая Марина.

А еще потому, что в трех метрах от него Фунтик безуспешно пытался сгрызть ногу третьего мерзавца. А следить надо было за руками.

Точнее – за правой рукой, в которой появился нож.

– Если порежешь собаку – умрешь, – спокойно сказал Чистов.

Тот с ужасом смотрел на молча рвущего его штаны пса и на только что поверженных соратников. Из‑под лица обладателя кастета на асфальт вытекала черная в свете далекого фонаря кровь.

– Брось нож, – еще раз сказал Чистов. – Или я тебя убью.

Тот разжал пальцы, нож звякнул об асфальт, и Дурень переключился на железку.

Чистов свистнул Фунтику, схватил не слишком напуганную Марину за руку и потащил ее по направлению к парковке. Обернувшись, крикнул продолжавшему тупо стоять парню:

– Вызови «Скорую»! Ты ничего не видел!

Тот, как зомби, кивнул, а троица, включая Фунтика, стремительно удалилась с места происшествия.

– Поехали отсюда. – Теперь инициативу взяла в свои руки Марина.

– Зачем? – не понял Чистов.

– Вам нужны разбирательства? – спросила она.

Понял. Не нужны. Он сел с ней в машину, Фунтик запрыгнул в заднюю дверь. Она завела мотор, и неприметный автомобильчик быстро тронулся. Осмотрелись уже у Марины дома.

На щеке Чистова была царапина. А завтра, видимо, появится и синяк.

Кровь была и на морде Фунтика. Сначала Чистов решил, что это кровь третьего. Но, приподняв его отвислую губу, увидел изрезанные десны и щеки – Фунтик пару раз укусил нож за лезвие.

– Дурень ты, дурень, – ласково сказал Чистов.

Марина приподняла губы и тоже осмотрела пасть собаки.

– Ничего не надо делать, – сказала она. – Там достаточно слюны.

Слюны действительно было достаточно. Чистов вытирал ее бумажными салфетками, выданными по его просьбе Мариной. Сначала следы были красными. Потом – розовыми. Минут через десять кровотечение из поверхностных порезов практически прекратилось. И в самом деле, зажило как на собаке.

Чистов непедагогично поцеловал Фунтика в морду. Тот попытался сделать алаверды, но хозяин уклонился и собрался уходить домой.

– Я вас довезу, – сказала Марина.

Владимир Сергеевич не стал отказываться.

На этот раз поехали на «бумере» – большей частью из конспиративных соображений. За полсотни метров до арки – предварительно осмотревшись – Чистов с Фунтиком попрощались с водителем и сошли.

На месте происшествия уже никого не было. Зато консьерж, многие годы здесь работающий пожилой отставник, несмотря на позднее время, сидел на посту и смотрел в свой телевизор.

«Черт, у него же еще и камера над аркой есть», – вдруг вспомнил Владимир. Там, конечно, было темно, но, похоже, разборок все‑таки не избежать. И то, что они скрылись, не очень хорошо. «Однако гораздо лучше, чем если бы нас изуродовала гопота», – спокойно додумал свою мысль Чистов.

Он все ждал, что его опять охватит ужас от звука треснувшей после удара кости гопника. Но уже понял, что, скорее всего, не дождется. Что ж, с годами все меняется, даже лабильная психика боксера‑неудачника.

А потом, его тогдашний соперник не пытался никого ограбить или изнасиловать.

Так что все правильно.

И пусть себе, кому положено, разбираются.

– Владимир Сергеевич, вы уже про происшествие знаете? – почему‑то шепотом спросил его консьерж.

– Слышал, – уклончиво ответил Чистов.

– Двоих на «Скорой» увезли, третьего менты забрали.

– Ну и хорошо, – ответил Владимир. Он вдруг ужасно захотел спать.

– А диск я расформатировал, – показывая рукой на стоящий под столом компьютер, еще тише прошептал дед. – Меня как раз внук на той неделе научил.

– Предусмотрительный у вас внук, – улыбнулся Чистов. – Спасибо вам.

– Не за что, – усмехнулся дед. И хитро подмигнул на прощание: – А девушка‑то – ничего!