Психолингвистические проблемы семантики

 

В основе параграфа лежит раздел «Место семантических проблем в современных психолингвистических исследованиях» в коллективной монографии «Теория речевой деятельности (проблемы психолингвистики)». М., 1968

Какой бы моделью порождения грамматической структуры фразы мы ни руководствовались, перед нами все равно встает серия вопросов, лежащих за пределами грамматики,— даже в том расширенном понимании, которое придают ей трансформационалисты. Эти вопросы могут быть сформулированы по-разному, в зависимости от угла зрения исследователя. Например, для направления Хомского — Миллера они формулируются как вопросы о способах отбора правильных предложений из множества грамматически отмеченных предложений, которые могут быть порождены нашей моделью, и о способах выбора нужной интерпретации двусмысленного, хотя и вполне правильного предложения. Ниже мы дадим краткий очерк проблематики в этой — семантической — области, опираясь в первую очередь на те исследования, которые связаны так или иначе с идеей порождающих грамматик (СНОСКА: При этом, по-видимому, возможны разные типы исходных вне-грамматических структур по, так сказать, психологическим критериям. Так, есть основания допустить, что в одном из таких типов субъект выступает как перцептуальная данность, как образ: этот тип соответствует «коммуникации событий» Сведелиуга и «конкретно-изобразительному» типу предложений в неопубликованной работе Г. А. Золотовой).

Выше мы отмечали, что модель Хомского — Миллера предполагает четыре компонента или уровня. Два из них — трансформационный уровень и уровень порождения по правилам грамматики НС — были рассмотрены; другие два — уровень грамматических классов единиц словаря и уровень единиц словаря (семантических единиц)— нам предстоит рассмотреть. При этом мы будем опираться на ту семантическую интерпретацию порождающей модели, которая дана в работах Каца и его соавторов (СНОСКА: См.: J. J. Katz and J. A. Fоdог. The structure of a semantic theory. «Language», v. 39, 1963, No. 2 (p. 1); J. J. Katz and P. M. Postal. An integrated theory of linguistic descriptions. Cambridge (Mass.), 1964. Назовем еще обобщающую работу Зиффа, не получившую такой популярности, как названные выше: P. Ziff. Semantic analysis. Ithaca, 1960).

По-видимому, конструируя фразу согласно правилам ее грамматического построения, мы должны на определенном этапе отбирать единичные слова из списка, хранящегося в нашей «долговременной памяти». По какому признаку или по каким признакам мы это делаем? Таких признаков будет два класса: признаки собственно грамматические (синтаксические, по Кацу и Фодору — синтаксические маркеры) и признаки семантические (семантические маркеры). Если бы мы использовали только первые, то получали бы предложения, правильные лишь с грамматической точки зрения; если бы только вторые... Но теория Каца—Фодора такой возможности не допускает, ибо в ней предполагается, что семантическое звено порождающей модели включается после того, как срабатывает звено синтаксическое. Как пишет Ч. Клифтон, в строгом смысле «семантический компонент лингвистического описания не служит орудием порождения предложений. Скорее он интерпретирует предложения, порожденные синтаксическим компонентом» (СНОСКА: Ch. Clifton. The implications of grammar for word associations. Paper prepared for Verbal Behavior Conference. New York, September 16—18, 1965, p.12).

Однако, продолжает Клифтон, можно «сконструировать семантический компонент таким образом, что он, в сочетании с синтаксическим компонентом, будет порождать только правильные (осмысленные.— А. Л.)грамматические предложения» (СНОСКА: Там же, стр. 12—13). Для этого в списке слов для выбора (в лексиконе) каждому слову должны быть с самого начала приписаны и синтаксические и семантические признаки. Такая модель с психолингвистической точки зрения очень привлекательна.

Если мы возьмем любую пару соседних слов в «готовом» предложении, то, как видно из сказанного, отношение этих слов может быть охарактеризовано с двух сторон: со стороны взаимоотношения грамматических классов, в которые входят эти слова, и со стороны индивидуальных семантических характеристик этих слов. Упомянем сразу же, что основное расхождение между осгудовской и миллеровской психолингвистиками заключается в понимании природы взаимоотношений этих обобщенных грамматических характеристик. Для осгудовского направления это прежде всего влияние «грамматического контекста» (СНОСКА: См.: А. М. Treisman. Verbal Responses and Contextual Constraint in language, JVLVB, v. 4, 1965, No. 2). И вот оказывается, что в ассоциативном эксперименте обе этих стороны могут быть выявлены. В частности, слова, которым приписана одна и та же синтаксическая характеристика (вернее, внеконтекстная синтаксическая характеристика), имеют тенденцию чаще сочетаться друг с другом, чем слова с различной синтаксической характеристикой. Общеизвестно, что на существительное испытуемый в большинстве случаев реагирует именно существительным; Д. Палермо (СНОСКА: D. S. Palermo. Word associations and children's verbal behavior, «Advances in child development and behavior», v. 1. New York, 1963) показал, что существительное, кроме того, обычно (76,6%) вызывает парадигматическую ассоциацию (типа стол — стул), а не синтагматическую (типа стол — стоит). Напротив, по тем же данным, непереходные глаголы в 57,6% вызывают как раз синтагматическую ассоциацию. Существует громадное количество подобных исследований, обобщенных в цитированной выше работе Клифтона, а также в работах Дж. Диза, Дж. Дженкинса, Ш. Розенберга, Д. Слобина и др. (СНОСКА: См.: J. Deese. From the isolated verbal unit to connected discourse. «Verbal learning and verbal behavior». New York, 1961; J. J. Jenkins. Mediation theory and grammatical behavior. «Directions in psycholinguistics». New York, 1965; Sh. Rosenberg. Then fluency of grammatical and associative habits on verbal learning,там же; S. Ervin-Tripp and D. S1оbin. Psycholinguistics. «Annual Review of Psychology», v. 17, 1966). Дж. Дженкинс поставил специальные эксперименты для доказательства того, что результаты ассоциативного эксперимента в принципе могут быть использованы для изучения процесса порождения предложения: оказалось, что в эксперименте по методу Тэйлора («cloze procedure»), где требуется поставить слово на место вычеркнутого слова в предложении, пробел заполняется по закономерностям, известным из «свободного» ассоциативного эксперимента (СНОСКА: J. J. Jenkins. A mediational account of grammatical phenomena. «Journal of Communication» (in pres.)).

Из данных, полученных методом ассоциативного эксперимента, отметим здесь, что так называемые функциональные слова (предлоги, союзы и т. д.) вообще не вызывают парадигматических ассоциаций, но только синтагматические. Эти и другие факты заставляют некоторых исследователей вообще сомневаться в статусе «функциональных слов» как слов.

Отношения между словами как членами грамматических классов изучались в психолингвистике и другими методами. Так, Ш. Розенберг поставил серию экспериментов, где он сравнил легкость запоминания пар «прилагательное — существительное», «прилагательное — прилагательное» и «существительное — существительное». Легче всего запоминались пары «прилагательное — существительное», но лишь если слова обладали высокой частотностью; в противном случае на первое место выходили сочетания «существительное — существительное» (СНОСКА: Sh. Rosenberg. Указ. соч.). Этот факт еще не получил убедительного истолкования.

Возвращаясь к ассоциативному эксперименту, укажем, что он издавна применялся для исследования последнего из рассматриваемых уровней модели Хомского—Миллера, именно уровня единиц словаря, т. е. изолированных слов. (Мы отвлекаемся здесь от проблемы, не хранятся ли в этом словаре какие-то иные единицы, например морфемы). Таким работам нет числа (СНОСКА: Некоторые работы классического направления перечислены в кн.: А. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности, стр. 184—185;основные работы по исследованию так называемых опосредствованных ассоциаций — в кн.: Леонтьев. Психолингвистика. Л..1967, стр. 49 идр.), и мы не будем на них останавливаться. Укажем лишь, что если раньше проблема ставилась как проблема соотношения изолированных слов или классов слов, то теперь она интерпретируется в первую очередь как проблема се мантической системы — объективной или субъективной. Чаще всего это последнее различение не проводится, и мы, изучая ассоциации, конструируем на их основе языковую систему значений. Однако, как нам уже приходилось отмечать, ассоциативная структура не есть языковая структура,— это часть модели языковой способности, но не модели языкового стандарта. Это следует иметь в виду, оперируя данными ассоциативного эксперимента.

Проводимые в США ассоциативные эксперименты исходят из совершенно определенных предпосылок о природе самого значения. Остановимся на некоторых из таких теорий значения, развиваемых в системе психолингвистических воззрений.

Прежде всего, это теория «опосредствованной репрезентации» Ч. Осгуда. Понятие «опосредствованности» было введено бихевиористом Халлом. Схема процесса «опосредствования» такова: мы имеем нейтральный стимул (например, слово) и другой, не нейтральный (реальный предмет), который вызывает определенную реакцию, доступную предсказанию. И если эти стимулы многократно повторяются вместе и ассоциируются друг с другом, то нейтральный стимул в конце концов начинает ассоциироваться с частью поведения, вызываемого не-нейтральным стимулом. Эта последняя ассоциация и есть «опосредствованная репрезентация». Репрезентация — потому что реакция на нейтральный стимул есть часть того же самого поведения, которое вызывается нейтральным стимулом, т. е. значение слова в прагматическом смысле есть часть значения предмета. Опосредствованная — потому, что эта реакция не обязательно осуществляется сразу же — обычно лишь изменяется так называемая модель самостимуляции организма (скажем, услышав слово в новом контексте, мы приписываем этой модели новый семантический оттенок и в случае необходимости что-то выразить можем воспользоваться данным словом с учетом этого оттенка).

Осгуд не предполагает, что слово реально вызывает, хотя бы частично, свойственное соответствующему не нейтральному стимулу поведение: он исходит из введенного Ч. Моррисом понятия «предрасположение» организма к данной реакции, т. е. рассматривает значение слова как потенциальную реакцию. При этом он вводит наряду с понятием знака (sign), т. е. вербального стимула, которому приписывается значение, подчиненное ему понятие «представителя» (assign), т. е. такого знака, значение которого приписывается ему не путем прямой ассоциации с невербальным стимулом, а через посредство ассоциации со значениями других знаков (СНОСКА: См.: «Psycholinguistics. A survey of theory and research problems», 2nd ed. Bloomington, 1965; С. Е. Osgood, Q. J. Suсi, P. H. Tannenbaum. The measurement of meaning. Urbana, 1957; С. Е. Osgood. Psycholinguistics. «Psychology: a study of science»,v. 6. New York, 1963; С. Е. Osgood. On understanding and creating sentences. «American Psychologist», v.18, 1963, No. 12).

Если для Осгуда значение — это некоторая характеристика задержанной реакции («процесс или состояние поведения организма, использующего знак, которое рассматривается как необходимое следствие восприятия знаковых стимулов и необходимый предшественник производимых знакомых реакций») (СНОСКА: С. E. Osgood. G. J. Suci, P. H. Tannenbaum. Указ. соч., стр. 9), то Клайд Нобл в одной из своих первых работ по этому вопросу определил значение как раз наоборот, через характеристику стимула, — именно как среднее число ассоциаций с этим словом в минуту («величина /n») (СНОСКА: См.: С. Е. Noble. An analysis of meaning. «Psychological Review», v. 59, 1952). В более поздних работах Нобл вообще отказался от понятия «значение» и пришел к выводу, что последнее вообще неустановимо и неизмеримо объективно-психологическими (читай: бихевиористскими) методами. Величину же т он интерпретировал как «осмысленность» (meaningfulness) стимула, которая в его определении есть «класс операций, позволяющих дать количественную характеристику способности вербальных стимулов вызывать множественные ответы» (СНОСКА: С. Е. Noble. Meaningfulness and familiarity. «Verbal Behavior and Learning». New York, p. 84). Позже в нескольких исследованиях (СНОСКА: См.: J. J. Jenkins and W. A. Russell. Basic studies on individual and group behavior. Tech. report, 1956; A. W. Staats and С. К. Staats. Meaning and <…>) была установлена корреляция между данными Осгуда и Нобла.

Нет необходимости специально говорить о том, что все эти точки зрения на значение абсолютно не исчерпывают его специфики. Мы нигде не выходим за пределы того аспекта значения, который Ч. Моррис в свое время нажал прагматическим значением (СНОСКА: См.: А. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности, стр. 180 и след.). Но психолингвистику нельзя строить на базе такого одностороннего подхода.

Это следует иметь в виду и при оценке существующих Методик экспериментального исследования значений. Наиболее популярной является методика семантического дифференциала (СД) Чарлза Осгуда.

Саму методику СД и основные результаты, полученные при ее помощи, мы не будем описывать, ибо это прекрасно сделано в статье Ю. Д. Апресяна (СНОСКА: См.: Ю. Д. Апресян. Современные методы изучения значений и некоторые проблемы структурной лингвистики. «Проблемы структурной лингвистики». М., 1963). В той же статье дана очень серьезная и правильная критика осгудовской методики, к которой можно полностью присоединиться. Укажем лишь, что основная идея Осгуда заключается в том, что значение можно оценить, предлагая поместить слово в любую точку шкалы между двумя антонимичными прилагательными: сильный — слабый, большой — маленький и т. д.— и затем сопоставить (в том числе количественно) место его на различных шкалах. Недостаток этой методики в том, что она не позволяет нам судить о значении, как таковом. Мы уже писали о том, что это — «измерение смыслов и аффективной окраски слав, причем без разграничения этих двух компонентов» (СНОСКА: А. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности, стр. 188. Смысл здесь понимается так, как это понятие выступает в работах А. Н. Леонтьева («Проблемы развития психики», изд. 2. М., 1965)).

Существуют и иные методики экспериментального семантического исследования. Оставляя в стороне различные варианты ассоциативного эксперимента, упомянем о работах, выполненных под руководством проф. А. Р. Лурия. В этом цикле работ была использована условно рефлекторная методика, причем в качестве индекса использовалась плетисмографическая реакция (расширение и сужение сосудов). К сожалению, хотя таким методом были получены интересные данные о характере связей слов в «семантическом поле» (CYJCRF^ См. О. С. Виноградова и Н. А. Эйслер. Выявление словесных связей при регистрации сосудистых реакций. «Вопросы психологии», 1959, № 2; A. R. Luria and О. S. Vinogradova. An objective investigation of the dynamics of semantic system. «British Journal of Psychology», 1959, No. 2), работы в этом направлении остались, в сущности, незаконченными.

Та же проблема — проблема внутренней структуры «семантического поля», или «микросистемы»,— интересует А. П. Клименко (СНОСКА: См.: А. П. Клименко. Существительные со значением времени в современном русском языке. (Опыт психолингвистического описания одной семантической микросистемы). Минск, 1965). В ее работах изложены некоторые возможные методики семантического исследования и анализируется их эффективность.

Оценивая существующие экспериментальные методики семантического исследования в целом, приходится признать, что все они в известной мере односторонни. Лишь комплексное исследование с применением различных методик способно обеспечить получение адекватных данных относительно реальной структуры «субъективной» (а тем более «объективной», общеязыковой) семантической системы. Этот вопрос подробно анализируется в третьем разделе.

Однако даже такое комплексное экспериментальное исследование не способно ответить пока на вопрос, для семантической теории (и не только психолингвистической) едва ли не основной: как, по каким признакам и закономерностям происходит поиск нужного слова в семантическом пространстве или в словаре (лексиконе)? Что такие закономерности существуют, мы вынуждены признать уже априорно, так как допустить полный перебор словаря невозможно. Однако они остаются пока загадкой. Правда, у Каца и его соавторов, а также у некоторых других современных исследователей мы находим идею иерархии и последовательной проверки семантических маркеров: вводится специальное понятие «тропы» (path). Так, для английского слова bachelor возможно несколько «троп», изображенных в виде «дерева» (СНОСКА: В квадратных скобках мы кое-где заменили подробное описание значения его эквивалентом на русском языке. В круглых скобках — семантические маркеры. Схема взята из цитированной статьи Каца и Фодора (стр. 190)):

Bachelor

<…>

Представляется, впрочем, что такое семантическое дерево едва ли может соответствовать реальной психолингвистической данности. Бросается в глаза уже то, что от крайней левой до крайней правой ветви этого «дерева» интуитивно ощущаемое семантическое расстояние значительно ближе, чем расстояние между почти соседними ветвями 2 и 3.

Другую, на наш взгляд, гораздо более удачную попытку представляет работа И. А. Мельчука и А. К. Жолковского, предварительное сообщение о которой напечатано (СНОСКА: См.: А. К. Жолковский, И. А. Мельчук. О возможном методе и инструментах семантического синтеза. «Научно-техническая информация», 1965, № 6. См. также их статью «О семантическом синтезе» в сб. «Проблемы кибернетики», т. 19. М., 1967). Однако они исходят из уже готовой смысловой записи, которая в дальнейшем лишь преобразуется по определенным правилам. Это совершенно логичный подход для целей синтеза при машинном переводе (ведь ему предшествовал анализ!), но едва ли он отражает типичную ситуацию при порождении речи. Укажем, между прочим, что исходное «семантическое дерево» Мельчука— Жолковского по структуре весьма близко к семантической модели Осгуда, о которой мы говорили выше в связи с грамматикой.

Есть отдельные попытки установить иерархию семантических признаков на основе анализа ассоциаций. Однако эти попытки пока нельзя признать убедительными. Может быть, путь, предложенный П. Циффом (формализация контекста употребления), более перспективен, чем поиск независимых семантических признаков. Вопрос остается открытым, хотя едва ли можно согласиться с Р. Табори, что идея о «своего рода топологии в «семантическом пространстве» является «утопической» (СНОСКА: R. Tabогу. Semantics, Generative Grammars and Computers. «Linguistics», v. 16, 1965, p. 81).

Упомянем в этой связи об одном интересном методическом приеме, может быть, открывающем новые перспективы исследования, но в СССР, насколько нам известно, не привившемся. Мы имеем в виду изучение явления, называемого «вербальной сатиацией». Это субъективная «потеря» словом значения при его частом повторении. Можно исследовать, как «сатиация» одного слова сказывается на других словах, и тем самым изучать «субъективную» семантическую системность. Однако исследования в этой области только начаты (СНОСКА: Их довольно полный обзор с библиографией см.:S. F. Fillenbaum. Verbal Satiation and the Exploration of Meaning Relations. Paper to be presented at the Verbal Behavior Conference. New York, September, 1965).

Подводя итоги всему сказанному выше, еще раз подчеркнем три тезиса. Во-первых, пока что экспериментальное исследование семантики ведется в основном на базе односторонне-прагматической бихевиористской интерпретации значения. Во-вторых, такое экспериментальное исследование, как правило, не является комплексным — лишь в отдельных работах можно найти параллельное использование разных методик и сравнение их результатов. В-третьих, не делается серьезных экспериментальных попыток установить «топологию семантического пространства».

Это и определяет современное, весьма подчиненное, положение семантики в кругу психолингвистических исследований. Есть все основания думать, что на другой психологической основе — на основе теории, где значение занимает достойное место, а именно такова психологическая концепция школы Л. С. Выготского — экспериментально-семантический анализ может привести к созданию более последовательной и более детально разработанной психолингвистической модели.