Из истории возникновения и развития психолингвистики

В основу параграфа положено «Введение» к коллективной монографии «Теория речевой деятельности (проблемы психолингвистики)», М., «Наука». 1968.

Термин «психолингвистика» не слишком благозвучен. Но модель, по которой он образован, смело можно назвать продуктивной для метаязыка современной науки. Это вполне понятно ввиду резкого тяготения не только гуманитарных, но и точных и естественных дисциплин к заполнению «белых пятен», образовавшихся на стыках этих дисциплин, и к созданию если не новых наук (хотя бывают и такие случаи), то принципиально новых направлений исследования, характеризующихся общей чертой — комплексностью. Астробиология и гистохимия, радиоастрономия и патологоанатомия, этнопсихология и медицинская антропология не вызывают сейчас удивления у широкой публики, не говоря уже о специалистах. Естественно, что и в той области, которая профессионально интересует языковедов, происходит аналогичный процесс. Так рождаются этнолингвистика, социолингвистика, биолингвистика, антропологическая лингвистика, наконец, психолингвистика.

Слово это впервые употребил американский психолог Н. Пронко в большой статье, опубликованной в 1946 г. под названием «Язык и психолингвистика». Однако лишь в 1953 г. в г. Блумингтоне, штат Индиана, состоялся межуниверситетский исследовательский семинар, организованный известными американскими психологами Дж. Кэроллом и Ч. Осгудом, а также известным лингвистом и этнографом Т. Сибеоком, на котором это слово получило точное содержание и стало обозначать не добрые намерения отдельных авторов объединить под общим флагом языкознание и психологию, а сложившуюся научную теорию, которую в Америке часто считают отдельной наукой.

Среди ученых, собравшихся в Блумингтоне, были специалисты очень разного профиля. Одни из них уже составили себе к тому времени научное имя и участвовали в семинаре на правах людей, логикой своего исследования ближе всего подошедших к необходимости слияния лингвистики и психологии для решения пограничных задач. Из них, конечно, на первом месте надо назвать Кэролла и Осгуда. Кэролл, в частности, издал как раз в 1953 г. получившую широкую известность книгу «Изучение языка», где анализировались отношения между лингвистикой и смежными науками, включая психологию. Осгуд был широко известен как специалист в области экспериментальной психологии и, в частности, символических процессов и как раз недавно приступил к исследованию семантики. Т. Сибеок пришел в психолингвистику из фольклористики, где он уже ранее пытался применять «психолингвистические» методы. Дж. Дженкинс являлся к моменту семинара едва ли не крупнейшим в США авторитетом в области словесных ассоциаций. Флойд Лаунсбери — один из создателей антропологической (мы бы сказали — этнографической) лингвистики, специалист по языку и культуре индейцев. Дж. Гринберг занимался в основном исторической лингвистикой, в частности проблемами генеалогической классификации языков.

Другие участники семинара были тогда совсем молодыми, и, в сущности, вся их научная биография сложилась под знаком лета 1953 г. Некоторые из представителей этого «второго поколения» психолингвистов в настоящее время широко известны, как, например, Сол Сапорта, в прошлом исследователь испанского языка, ныне крупный специалист по вербальным ассоциациям; Сыозсн Эрвин (сейчас Эрвин-Триип), занимающаяся детской психологией и, в частности, детской речью. Кроме перечисленных выше, в работе семинара в разное время и в разных формах принимали участие лингвисты Л. Ныомарк, Леннеберг, Дж. Касагранде, Э. Уленбек, Дж. Лотц, У. Леопольд, психологи Д. Уокер, К. Вильсон, Г. Фэрбенкс.

Идея семинара была предложена Кэроллом. Первой наметкой его был небольшой семинар по психолингвистике в Корнеллском университете летом 1951 г., созванный Советом по исследованиям в области социальных наук. Трое из шести его участников — Осгуд, Сибеок и Кэцолл — продолжали разработку психолингвистики и дальше. В октябре 1952 г. под эгидой того же Совета был создан специальный комитет по лингвистике и психологии во главе с Осгудом. Именно этот комитет непосредственно организовал второй семинар в 1953 г.

Семинар продолжался два месяца. В результате этой двухмесячной беседы удалось прийти к некоторому соглашению относительно теоретических основ психолингвистических исследований и путей дальнейшей разработки соответствующих проблем. Эта единая платформа была закреплена в форме книги под названием «Психолингвистика. Очерк теории и исследовательских проблем» (СНОСКА: См.: «Psycholinguistics. A survey of theory and researchproblems». Baltimore, 1954), написанной участниками семинара в жанре того, что называется у нас коллективной монографией. Книга имела громадный успех и оказалась мощным толчком для интердисциплинарных лингвопсихологических исследований.

Мы позволим себе не останавливаться на структуре и содержании этой книги, так как это уже сделано в других местах (СНОСКА: См.: О. С. Ахманова. О психолингвистике. М., 1957;А. А. Леонтьев. Психолингвистика. Л., 1967). Ограничимся указанием на то, что в основе американской психолингвистики лежат три источника: а) дескриптивная лингвистика; б) бихевиористская психология в той ее форме, как она выступает в работах Осгуда; в) математическая теория коммуникации. Уже из сказанного ясно, что при иных, так сказать, составляющих психолингвистика приобрела бы, и действительно приобретает сейчас, за пределами направления, намеченного семинаром 1953 г., и в особенности вне США, совершенно иное «лицо». Таким образом, возможна, в сущности, не одна, а множество психолингвистик, отвечающих различным пониманиям языка, психики и структуры процесса коммуникации. Заметим себе этот тезис, так как в дальнейшем нам придется его развить.

Далее, после 1954 г., психолингвистика развивалась весьма неровно и, можно сказать, пережила значительные потрясения. Правда, модель, предложенная в трудах семинара, продолжала развиваться. Однако крайне характерно, что разрабатывались лишь отдельные ее аспекты, но не концепция в целом. За десять лет, если не считать хрестоматии Сола Сапорты, где собраны и работы, имеющие к психолингвистике весьма косвенное отношение (СНОСКА: См.: «Psycholinguistics. A book of readings». Ed. by S. Saporta. New York, 196), и проникнутой внутренней полемикой главы в многотомной «Психологии» Зигмунда Коха, написанной Осгудом (об этой главе мы еще скажем ниже), из-под пера психолингвистов не вышло ни одного обобщающего труда монографического типа. Да и что касается работ конкретных, экспериментальных, нельзя сказать, чтобы они, как бы ни утверждали их авторы обратное, развивали именно идеи сборника 1954 г. Так, основы концепции значения, отразившейся в массивной монографии Осгуда и его сотрудников «Измерение значения» (СНОСКА: См.: Ch. E. Osgood, G. J. Suсi, P. H. Tannenbanm. The measurement of meaning. Urbana, 1957), были заложены Осгудом задолго до 1954 г. Наоборот, самые заметные издания междисциплинарного лингвопсихологического содержания, вышедшие из печати до начала 60-х годов, создавались вне идей психолингвистики и часто в полемике с ними. Такова, например, книга Б. Скиннера «Речевое поведение» (СНОСКА: См.: В. F. Skinner. Verbal Behavior. New York, 1957). Этим мы отнюдь не хотим сказать, что в рамках «традиционной» психолингвистики не было создано серьезных исследований; кстати, прекрасный обзор этих исследований дал Э. Дайболд в приложении ко второму изданию сборника «Психолингвистика», вышедшему в 1965 г. Но едва ли можно назвать какое-либо из них, невозможное без сборника «Психолингвистика».

Однако главная угроза психолингвистике в ее «традиционном» обличье исходила не от Скиннера, несостоятельность теоретических взглядов которого на речь оказалась очевидной для большинства его коллег и отразилась в серии рецензий и других отзывов, как правило, весьма критического содержания. Она исходила от группы молодых психологов и лингвистов, вдохновителем которых явился, с одной стороны, Дж. Миллер, прославившийся своей книгой «Язык и коммуникация» (СНОСКА: См.: G. A. Miller. Language and Communication. New York, 1951), с другой — Ноэм Хомский, дебютировавший в 1955 г. диссертацией о трансформационном анализе, а в 1957 г. выпустивший в гаагском издательстве «Mouton» свою первую большую книгу «Синтаксические структуры» (СНОСКА: См.: N. Chomsky. Syntactic Structures. The Hague, 1957). Чем дальше, тем все больше эти психологи и лингвисты стремились к пересмотру осгудовской концепции языка (о причинах и основных этапах такого пересмотра будет сказано ниже).

В результате создалось два параллельных, причем враждующих, психолингвистических направления. Новое опиралось уже не на дескриптивизм в его классической форме, а на трансформационную лингвистику, не на бихевиоризм осгудовского толка, в сущности, представляющий человека как пассивный накопитель внешней информации, а на более современные течения в психологии, делающие упор на тезисы о целостности речевой (и вообще психической) организации человека и об активности организма по отношению к окружающей среде. Отношения между этими направлениями достаточно напряженные, как это, увы, чаще всего бывает при появлении принципиально новых точек зрения, снимающих (в философском смысле) первоначальные концепции. В частности, своеобразной формой защиты от трансформационизма явились две большие статьи Осгуда — уже упоминавшаяся глава в многотомном руководстве Коха и особенно президентская речь на годовом заседании американской психологической ассоциации под названием «О понимании и порождении предложений».

В одном из следующих параграфов данной главы нам придется подробно остановиться на различии в модели речевой организации человека, и в частности в модели синтаксической организации высказывания, между осгудовской и миллеровской психолингвистиками. Сейчас же ограничимся констатацией того, что модель Осгуда (в варианте 1954 г.) есть модель языка с конечным числом состояний, в то время как модель Миллера есть модель трансформационная, в свою очередь опирающаяся на модель НС — непосредственно составляющих. Таким образом, Миллер и Хомский отказываются от математической теории связи как одной из опор психолингвистики.

Было бы, однако, большим преувеличением считать, что трансформационизм противостоит осгудовской психолингвистике как нечто законченное и цельное. Это совсем не так. Во-первых, в среде самих трансформационистов есть серьезные расхождения в понимании модели речевой организации человека; в частности, направление, представленное П. Уосоном, отнюдь не во всем сходно с направлением, образованным непосредственными учениками Миллера. Во-вторых, и это самое главное, трансформационисты, в отличие от Осгуда и его коллег, уверенно оперируют лишь отдельными уровнями порождающей модели, но пока не могут составить себе четкого представления об этой модели в целом (СНОСКА: Как отмечает М. Глэнцер, «попытки перевести лингвистическую информационную модель в психологическую теорию имели лишь частичный успех» (М. Glanzer. Psycholinguistics and verbal learning. Draft of a paper to be presented at the Verbal Behavior Con-ii-iciice. New York, September, 1965, p. 5)). Наконец, вся работа по экспериментальной проверке трансформационной модели идет не в плане доказательства психологической реальности только этой модели (с исключением других возможных моделей), а лишь в плане подтверждения того, что она психологически реальна (СНОСКА: Выступая с заключительным словом по своему докладу на Международном психологическом конгрессе, один из видных информационистов Д. Слобин признал это).

Нельзя не заметить и того, что стали появляться работы, указывающие на ограниченность трансформационной модели речевого механизма. Одним словом, трансформационизм не только отнюдь не является последним и окончательным словом в современной психолингвистике, но пока вообще не может быть охарактеризован иначе, чем как удачная гипотеза о структуре порождающего механизма, еще не получившая силу теории. Впрочем, доказательство подобных гипотез связано с такими трудностями, что мы едва ли когда-либо сможем оперировать с той или иной психолингвистической теорией в строгом смысле.

Вот что называется сейчас в США психолингвистикой, причем чаще всего этот термин применяется к осгудовскому направлению. Однако, как уже указывалось выше, возможно столько психолингвистик, сколько различных компонентов мы сможем положить в их основу. Одна из действительно существующих реализаций этого потенциального множества — это тот вариант психолингвистики, который возник во Франции и отразился в специальном сборнике «Проблемы психолингвистики». Этот вариант возник на базе социологической школы французской психологии, и совершенно не случайно, что в числе основателей французской психолингвистики (которая, впрочем, не выработала пока единой модели речевого поведения) были Поль Фресс и Жан Пиаже — виднейшие представители, можно сказать, вожди социологической школы.

Мы уже анализировали в первой главе понятие речевой деятельности в практике другой психологической школы — советской психологической школы Л. С. Выготского. Поэтому укажем лишь на самое основное, определяющее отличие понятия речевой деятельности у Выготского и его школы от понимания речи американскими психолингвистами. Таким отличием является идея со циальной природы психики человека, находящая отклик и в более конкретных соображениях относительно строения и функционирования речевого механизма. Другая важная черта — идея активности человеческого организма относительно действительности, противостоящая идее «приспособления к среде», особенно характерной для бихевиоризма, и находящая конкретно-физиологическое обоснование в работах советской физиологической школы от И. П. Павлова, выдвинувшего тезис об «опережающем отражении действительности» у человека, до П. Л. Бернштейна, разработавшего соответствующую моим, организации нервных процессов,— находит известный отклик в концепции, на которую опираются трансформационисты; в этом смысле авторы не так давно переведенной на русский язык книги «Планы и структура поведения» (Д. Миллер, Е. Галантер и К. Прибрам) констатировали, что «основные линии исследования, намеченные в ней, сближаются с теми, к которым сейчас проявляется интерес советских психологов». Не случаен также повышенный интерес американских психолингвистов к книге Выготского «Мышление и речь», вышедшей не так давно в английском переводе; так, Дайболд считает, что эта книга «должна быть всячески рекомендована», и констатирует, что она «содержит множество идей, которые Нам преподносятся ныне как новые».