Там, где нет собеседников, душа разговаривает с собственными фантомами. И испытывает ужас, когда, вдруг, осознает собственное одиночество.

Глеб встал, подошел к окну и отдернул што­ру. Комната вмиг наполнилась тоскливым молоч­ным светом.

- Я тебе вечером позвоню, - безразлично сказал он.

- Не смей... - еле слышно прошептала Ева. - Не смей... Ты не посмеешь...

- Дура ты все-таки, - пробормотал Глеб и продолжил, не останавливаясь. Но говорил он не с ней, не с Евой, а словно бы с пустотой: - Чего тебе еще надо? Не понимаю. Придумала себе какую-то идиотскую роль жертвы и изо­бражаешь ее мне целыми сутками. Ты думаешь, я тебя не люблю? Хорошо. А ты думаешь, ты меня любишь? Вот это твое - «медленно и печально» - это ты меня так любишь? Да ка­кая это любовь, Ева? Окстись!

«Медленно и печально». Эти слова прозву­чали для Евы как звук последнего выстрела. Повисла звенящая, предсмертная тишина. Он сказал это о ее любви. Четыре года Ева, бо­ясь хоть как-то его расстроить, хоть чем-то его ранить или обидеть, чудовищным усилием воли держала все в себе. То, что она боялась «не так» вздохнуть, только бы он не рассердился, сейчас он назвал теми словами, которыми он обычно описывает самый плохой из возможных сексу­альных актов. «Медленно и печально»...

- Ты чудовище, Глеб! Ты чудовище! - Ева шептала, но ей казалось, что от ее крика сейчас вылетят окна и посыплется штукатурка. - Как ты мог?! Как ты мог?!

Она буквально вывалилась в прихожую, схва­тила сумочку, сдернула с вешалки куртку и бро­силась в дверь.

- Я позвоню, - бесстрастно пообещал Глеб.

Он так ничего и не понял. Ничего. Эти сло­ва словно пригвоздили Еву к позорному столбу. Он ее не слышит. Даже не попытался услышать. Он продолжает думать, что обладает над ней бесконечной, вселенской властью. И самое ужас­ное - это так. А даже если уже и не так, то она - Ева - никогда не сможет доказать ему обратное. Что бы она ни делала, с кем бы она ни стала встречаться, все ее мужчины, какими бы они замечательными ни были, будут в срав­нении с ним, с Глебом, заведомо проигравшими. А следовательно - она дура, а он - прав.

Задыхаясь от слез, Ева почти кубарем вы­катилась на улицу.

 

Когда тебе больно, ты чувствуешь себя слабым. Когда тебе очень больно, ты чувствуешь злобу. Когда тебя раздирает от боли, тебе уже все - все равно. Совсем, Хочется просто тепла и заботы. Любой заботы. от кого угодно. Хоть от кого-нибудь... Хочется почувствовать, что хоть для кого-тоты ценен. Хоть чуть-чуть... Хоть самую малость. Хочется просто чувствовать. Эмоциональная смерть - это когда ты очень хочешь, но больше не можешь… любить, В принципе на можешь, сохраняя желание. Огромное, пожирающеетебя.... желание.

Ева оказалась на ули­це... У нее было ужас-нос чувство. Стыдное. Словно она голая. Обес­чещенная. Грязная. Не поднимая глаз, она по­спешила прочь. Подальше от этого страшного дома. Or этого подъезда, в котором, дожидаясь Глеба, она когда-то сидела часами. От этой квартиры, в которой она чувствовала себя самой счастливой и самой несчастной женщиной на свете. Прочь...

- Тебя подвезти?

Ева услышала этот вопрос» но не придала ему никакого значения. Лишь прибавила шагу, что­бы не быть рядом с людьми. Ей так хотелось спря­таться, скрыться. Забраться в ракушку и уме­реть там, вдали от всех, незамеченной никем! Если бы у нее была такая возможность, она бы оделась сейчас в паранджу. Только бы ее никто не видел, не знал. Только бы ей самой никого не видеть, не слышать.

- Ева, постой! - настойчиво крикнул зна­комый голос.

Не веря своим ушам, не понимая, как такое может быть, Ева обернулась. Нет, ей не почу­дилось. Прямо рядом с подъездом на скамейке сидел Борис.

- Боря? Борис Иванович?.. -- Ева не пони­мала, как ей на это реагировать. - А что ты... вы тут делаете?

- Тебя жду, - спокойно ответил Борис.

Он ответил так, словно был ее штатным води­телем, который приехал в назначенное хозяйкой время, а та о нем просто позабыла. Но Борис не был водителем Евы, Учитывая их социальный ста­тус, скорее, она могла бы быть у Бориса водите­лем, но не наоборот. Он талантливый бизнесмен, её бывший начальник. Умный, красивый, добрый. То, что называют - «идеальный мужчина».

- Ждешь? Меня? - Ева инстинктивно попятилась. - Здесь?..

Встретить Бориса здесь, у подъезда, а кото­ром живет Глеб. - как это может быть?..

Ева уволилась с работы, когда поняла, что Бо­рис ее любит. Нет, немного не так... Когда он сделал ей предложение, он узнал про Глеба, уз­нал о том, какой он, и узнал про Еву. Узнал все. Сам, через свою службу охраны. И когда узнал, хотя между ними никогда и ничего прежде не было, сделал Еве предложение: «Выходи за меня замуж, Я тебя очень люблю. По-настояшему" И Ева сбежала.

Она не могла простить Борису, что он так бесстыдно вторгся в ее жизнь. Приказал сле­дить за ней, за Глебом, за ними. У нее был шок! С чего он решил, что может вот так. никого не спрашивая, начать слежку? А потом еще сде­лать ей предложение, полагая, что Ем на него согласится! А еще она не могла ему простить... Не могла простить Борису того, что он подверг сомнению ее любовь к Глебу.

И сейчас Борис здесь - у его,.. у их подъезда.

- Ева, поехали, - быстро, с легким, едва заметным недовольством сказал ей Борис, показывая на припаркованный рядом Mercedes. - Чего тут стоять?

- Борис, я не понимаю... - Ева продол­жала пятиться, и без того спутанные мысли в ее голове наталкивались друг на друга, словно машины в момент гигантской аварии на развилке автобана.

- Да нечего тут понимать, Ева, - сказал Борис и взял ее за руку. - Просто я приехал за тобой.

В этот момент из «Мерседеса» вышел води­тель Бориса и услужливо открыл заднюю дверь салона. Ева смотрела на это «действо», и ей ка­залось, что земля уходит у нее из-под ног.

- Не могу поверить, ты все еще за мною следишь?.. - Ева почувствовала, как какой-то жуткий ком застрял у нее в горле. Ей стало труд­но дышать. - Борис, так нельзя... Ты не дол­жен...

- Ева, я не слежу, - слова Бориса прозву­чали спокойно и уверенно. - Я просто понял, что тебе нужна помощь. Помощь друга. Почув­ствовал, понимаешь? Ты можешь мне поверить?

- Почувствовал?.. - голос Евы дрогнул, и перед ее глазами, как кадры кинофильма, про­неслись сотни картинок-воспоминаний.

Вот Борис представляет западным коллегам ее первую самостоятельную коллекцию одежды.

Вот они вместе отмечают ее первый контракт в ресторане - счастливые, довольные, шутят, смеются... Вот Борис помогает Еве с переездом на новую квартиру, которую она смогла купить в кредит с его помощью, и Ева,' наконец, чувствует себя хозяйкой собственной жизни...

А вот они после «Недели моды» в Милане вместе гуляют по вечернему городу... Борис до­бился для Евы аудиенции у Джан-Франко Ферре, и великому модельеру очень понравились ее работы... Ева положила Борису на плечо голову и любуется базиликой Святого Амброджо, слов­но парящей в ризе красно-золотого закатного не­ба... Ева чувствует себя абсолютно счастливой...

- Правда, почувствовал, - еле слышно по­вторил Борис. - И, судя по всему, не ошибся. Поехали, пожалуйста...

Ева, словно в каком-то трансе, пошла по на­правлению к машине.

Когда душа испытывает боль, ее ощущение жизни притупляется. Она словно дезориентируется, теряет свое место в пространстве. Пол меняется у нее местами с потолком. И где потолок, где пол - она теперь уже не знает. Если раньше душа могла отличить «хорошее» от «дурного», то теперь она абсолютно растеряна - «хо­рошо» и «дурно» превращаются для нее в пустой звук.

От боли, от невыносимой тягостности своего стра­дания, душа - как оглушенная рыба. Она не знает, что ей надлежит делать, а чего, напротив, ей делать не стоит ни в коем случае. Она растеряна. Ее словно несет ог­ромным, безудержным течением. Часто именно в такие моменты человек с «оглушенной» душой совершает все свои самые ужасные глупости, страшные и непрости­тельные ошибки.

Но все же в этом - таком странном, таком тяго­стном, таком даже в чем-то болезненном состоянии - есть нечто очень и очень важное для души человека. Когда теряются, размываются грани реальности, когда нивелируются и исчезают условности, душа впервые видит этот мир как бы со стороны. Она отделяется, словно левитирует. Она осознает, что она и мир - это не одно и то же.