Ангел превращается в Демона.

Если ты думаешь, что жизнь - это задачка, которую нужно решить, жизнь кажется тебе сложной. В тот момент, когда ты понимаешь, что у задачки под названием

Жизнь» нет решения, тебя охватывает отчаяние. Казалось бы, самое время отказаться от мысли, что перед тобой уравнение... о ведь это бы означало проигрыш! И, не желая проигрывать, ты начинаешь сводить счеты с собственной жизнью. Ты словно вызываешь ее на дуэль. Если не. выиграть, то, по крайней мере, есть шанс не проиграть, погибнуть вместе с врагом... Ты стреляешь в себя, чтобы убить ее. Безумное решение, которое кажется разуму в этот страшный миг единственно верным...

Ева не шла, она почти бежала по тенистым аллеям Каменного острова. Ее пятки горели, те­ло ныло, словно поднятое на дыбу, ее душу раз­рывало на части. Еве хотелось плакать, но ни сил на это, ни самих слез, кажется, не осталось. Ее словно выпотрошили изнутри, не оставили в ней ничего живого, ничего настоящего, и... заставили жить.

Но зачем? Ради чего? Имеет ли все это те­перь хоть какой-то смысл? Боль, страдания, уни­жения, зависимость, слабость... Зачем со всем этим жить?

Ева хотела любви, и у нее была любовь - к Глебу. Великая, восторженная, парализующая своей безграничностью любовь. Но Ева от нее отказалась. Нужно было пережить все это, что­бы понять: любовь - это вовсе не то счастье, о котором ты мечтаешь в юности. Любовь - это страдание, возведенное в степень горькой, сла­достной муки. Это страдание, возможно, сделает тебя лучше, но не более того. Никаких иных по­следствий...

В любви сгорает все то, что на самом деле явля­ется лишним, вторичным, ложным, надуманным. В ней сгорают твои «принципы», прежние уста­новки и прочие предрассудки, в ней оплавляет­ся и умирает твое себя-любие, твоя уверенность в незыблемости мира, твоя вера в чудеса, вера в счастье, наконец. Все, что сначала, как тебе ка­жется, составляет тебя самого, сгорает. И, обо­жженный любовью, ты начинаешь понимать, что жил в искусственном мире. Но новый мир, мир настоящий, как выясняется, куда хуже, нежели тот, в который ты привык верить.

И какой ты сам - настоящий? Что в тебе настоящего? Объяснить невозможно, понять не­возможно, это можно только почувствовать. В любви и именно благодаря любви. В любви ты полностью отдаешься другому человеку - это как жертва, как заклание. Безвозмездное даре­ние, в котором с тобой могут сделать все что заблагорассудится. Технология обжига - мяг­кие ткани выгорают, а твердые становятся толь­ко тверже. Ты был большой фигурой из папье-маше, а превращаешься в оплавленный кусок, по­крытую копотью каплю металла.

Сама любовь - это, конечно, великий дар. Но это, с той же определенностью: самое насто­ящее проклятие. Ты перестаешь принадлежать сам себе, ты перестаешь себя контролировать. Это как безумие, как помешательство. Есть в этом что-то абсурдное и вместе с тем великое. Вели­кое - благодаря именно этой самой абсурдно­сти. Чувство, дошедшее до предела и шагнувшее через эту границу, оборачивается бесчувствен­ностью. Отсутствием чувств. В любви, рожде­нии и смерти есть что-то общее. Мы переступаем через границу, которая не позволяет нам быть прежними. Тотальность и необратимость этих со­бытий делает их по-настоящему великими. Тра­гически великими.

Говорят, что космические Черные дыры - это схлопнувшиеся звезды. Огромные звезды, испускающие гигантское количество света, в ка­кой-то момент, вдруг, начинают сжиматься. Рас­стояние между частицами звезды стремитель­но уменьшается, гравитационная масса нараста­ет, и в какой-то момент звезда как бы сворачи­вается внутрь себя. Теперь она не испускает ни единой частички света, она только поглощает. Она становится пожирателем всего, что оказывает­ся в поле досягаемости ее необыкновенно силь­ного гравитационного поля.

Так и любовь - она сначала щедро и без­возмездно дарит себя, а затем что-то ломается. И вместо того чтобы дарить Свет, схлопывается в Черную дыру, которая всасывает, вбирает в себя все вокруг, но, может быть, главное - самого человека. Вбирает, чтобы уничтожить, расплющить, превратить в ничто. И возника­ет страх - жуткий, парализующий. Страх пе­ред новой любовью, перед новыми отношения­ми, перед самими людьми. Человек где-то на ин­туитивном уровне понимает, что любые новые его отношения неизбежно закончатся тем, что он «сожрет» и уничтожит того, кто посмел прибли­зиться слишком быстро. Или погибнет. На сей раз окончательно. Навсегда.

Ева остановилась. Куда она бежит?

Теперь ей больше не­куда торопиться. Со­тни раз она утешала и успокаивала себя тем, что мечтала о Глебе. Она могла сесть, предста­вить себе, как Глеб обнимает ее за плечи, обви­вает рукой талию, ласкает. С помощью фанта­зий и воспоминаний она могла физически ощу­щать его прикосновения, чувствовать его запах - такой нежный, такой родной, сладостно-пря­ный запах.

Она настолько привыкла к этой своей фан­тазии, что подчас уже не могла отличить ее от реальности. Она физически ощущала его при­сутствие, его нежность, его тепло. Она отдава­лась Глебу даже тогда, когда его не было рядом. Ее любовь выкристаллизовалась и как бы ста­ла самостоятельной, непривязанной. Был Глеб с Евой или его с ней не было, она жила этим своим чувством. И была счастлива...

Но сейчас ничего не получалось. Ева вышла на зеленый газон, села под деревом, закрыла гла­за и пыталась почувствовать Глеба. Она хоте­ла, чтобы именно сейчас он был рядом. Ей нужно было забыть то, что случилось в доме Бориса. Ведь любовь без любви - это ужасно. Она поддалась своей слабости, ей показалось, что те­рять нечего. Она подумала, что раз Борис ее любит, то этого достаточно. Ей ведь хватало люб­ви к Глебу... Ее неразделенной любви.

Зачем же она пошла на это? Чего она хоте­ла добиться? Она сделала ужасную глупость. Ей просто очень хотелось, чтобы кто-нибудь ее любил. Хоть чуть-чуть... А Борис любил. Мо­жет быть, нужно просто жить? Вот любит тебя человек, хочет сделать тебя счастливой, и хо­рошо. Борис отдал бы за это все. Это дорого­го стоит. Но разве можно заставить себя чув­ствовать, что это дорого? А просто понимать... Просто понимать - это недостаточно. Совсем недостаточно.

Это было ошибкой. Да, пусть тебе нечего те­рять, но пока есть ты, ты есть. А Ева не мо­жет быть с мужчиной, которого она не любит. Физически это, конечно, возможно, и она даже способна получить от этого удовольствие, но по­том она будет чувствовать себя несчастной. Бес­конечно, тотально несчастной. И от этого ощу­щения никуда не уйти... Словно огромный кир­зовый сапог наступает на крошечный светло-розовый цветок. Мгновение перед смертью и... жалкий труп на асфальте.

Боль пушечным снарядом разорвала Еву из­нутри.

Прежде душа принадлежала миру, где правила аб­солютная Красота. И теперь душа никак не может по­верить в то, что она могла достигнуть конца падения. Она не верит, что этот конец вообще существует, может быть. Она не способна представить себе, что есть та финальная точка, за которой нет ничего. Даже упав, разбившись в кровь, она продолжает жить, она про­должает искать выход.

Красота, которую она ощущала в том, ином мире всем своим существом, была столь огромна, столь вели­чественна и всесильна... Как можно поверить в то, что где-то, в какой-то точке мироздания поле ее силы истон­чается настолько, что его больше нет вовсе? Разве у бо­жественной Красоты может быть предел?.. Разве мож­но поверить в то, что у бесконечности есть рубеж?

А что если этот рубеж, действительно, существует?.. Само предположение кажется душе кощунственным, но что она может сказать своему разуму? Что она может сказать своему изнывающему от муки телу? Что она мо­жет им сказать?.. А те, в свою очередь, не молчат. И разум, и тело в один голос утверждают: «Все кончено! Это конец!» Душа остается один на один со своей верой. Один на один... И что-то в ней надламывается.

Когда «все хорошо», душа мешает нашему сытому, глупому, бессмысленному, самодовольному счастью. Ей неспокойно, ей нужен полет. Когда же «все плохо», ког­да мы лишаемся всякой надежды, она мешает нам иначе. Она мешает нам умереть... Но разве ее нельзя обмануть?

Ева не могла больше сидеть. У нее внутри заработал какой-то страшный механизм. Слов­но что-то ворочалось внутри. Все быстрее и быс­трее... Ускоряясь с каждой секундой! Еве пока­залось, что, если она сейчас не встанет и не по­бежит, ее разорвет на миллионы мелких частей.

«Мне незачем жить... Чем дальше, тем стано­вится только хуже... - эти мысли бились в го­лове Евы, как обезумевшие рыбы в переполнен­ном аквариуме. - Кому это нужно?! Ради чего?! Я уже отлюбила свое! Отлюбила! Я больше не смогу полюбить! Никогда! А жить без любви... А без любви я не могу. И с любовью не могу! Нет, это просто нужно закончить! Так мучить­ся... Так мучиться! Нет! Я сильная, у меня по­лучится... Я справлюсь!»

Ева не умела плавать. Она умела рисовать, петь, фотографировать, шить... Но она не уме­ла плавать. Совершенно. Вода всегда пугала ее, с самого детства она вызывала в ней панический ужас. Ева словно знала, что однажды именно она - вода - заберет ее жизнь. Так тому и быть. Сегодня этот день настал. Все не случайно... За­хлебнуться, утонуть, камнем лечь на дно... Бегом, к мосту. Тут совсем рядом. Высокий-высокий, высоченный, массивный мост через Большую Невку...

Ева уже представляла себе, как она перелеза­ет через решетку моста, отталкивается от ограды и камнем, словно сбитая в небе птица, летит вниз. Какая-то секунда, и вода разверзнется пе­ред ней пастью хищного зверя. Все случится мгновенно. Больно не будет. Разве только чуть-чуть. Будет страшно. Да. Но ведь это только один шаг, а дальше уже ничего не изменить. Просто отдаться, и все. Поэтому все равно. Главное - шагнуть. Один шаг - и избавление от страда­ний.

«А все эти люди, которые меня знают... Ка­кая мне разница, что они будут говорить?» - подумала Ева, поворачивая на набережную.

В эту секунду она увидела тот самый мост. Огромный мост, возвышающийся над простран­ством воды, словно напряженная дуга гигант­ского железобетонного арбалета.

Чтобы не думать о нем, она начала судорожно перебирать в голове людей, которые уже завтра узнают о том, что ее нет на этом свете, что она ушла от них. Глеб... Борис... Ее подруга Ната­ша. Она, наверное, даже не расстроится. Во­ображающий себя ее начальником Шкловский. Виктор - ее постоянный помощник. Хороший парень, верный. Ну, просто сменит работу. Бы­вает. Компания, для которой она готовит новую коллекцию одежды. Все эти директора с напы­щенными лицами... Перебьются. Ничего с ними не станется.

«Одежда - это же так смешно...» - поду­мала вдруг Ева.

Она всю жизнь мечтала одевать людей. Но лучше б они были голыми. Правда! Голыми как-то честнее - ничего не скроешь, все видно. Лю­ди кутаются в одежды. Всегда. Они одевают в одежды свое тело, свои мысли... Они одевают в одежды даже свои чувства! Все ненастоящее, лицемерное, искусственное. Никто не любит, чтобы просто любить. Никто не ненавидит, по­тому что просто ненавидит. Все, словно «от кутюр», - красиво, изощренно и неправильно. Без одежды - возможно, и не очень красиво, зато правильно. Люди должны ходить голыми, только тогда их словам можно будет верить.

Подумав об этом, Ева, вдруг, поняла, что ее настроение улучшилось. Ей понравилась эта мысль, показалась очень здравой. На долю се­кунды Ева подумала, что ей, может быть, не стоит умирать прямо сейчас. Вдруг она сможет убедить человечество в том, что надо раздеть­ся? Это было бы забавно... Но минута этого ее абсурдного и нелепого веселья была недолгой. Ева поймала себя на мысли, что чем глупее, чем идиотичнее идея, тем более здравой она начина­ет ей казаться. Такой уж мир - люди глупы, бездумны и нелюбопытны. Их хочется поставить в неловкую ситуацию. На примере продемонст­рировать им их непроходимую глупость...

Тут мысль Евы снова сделала очередной зиг­заг.

«Хорошо, когда у тебя нет родителей», - подумала она.

Идея странная, но, опять же, не лишенная определенного смысла. Ты не должен жить для них, ради них, беречь их нервную систему. Они ушли, значит, и тебе можно.

Родители Евы умерли, когда она еще училась в школе, в пятом классе. Погибли в автоката­строфе. Как-то очень глупо - куда-то поеха­ли без особой надобности, нужно было знако­мым помочь... Ева не знала подробностей. Пару лет ей вообще говорили, что ее родители внезап­но уехали в какую-то срочную командировку. Еве в это не особенно верилось, но что на такое воз­разишь? Не могла же она себе представить, что они мертвы...

Ева так и не видела родителей в гробу. Так что, потом, уже с возрастом, даже примирив­шись, в целом, с мыслью, что их больше нет, она все равно никак не могла этого понять. С одной стороны, вроде понятно, а с другой - постоянно думаешь о них как о живых. С мертвым надо про­щаться. Если ты не простился с мертвым, он про­должает оставаться живым где-то в закоулках твоего подсознания. Он словно уехал куда-то, от­лучился на время, но жив...

Тут Ева подумала, что ее труп обязательно будут хоронить в закрытом гробу, потому что вода неизбежно изуродует ее тело. Так что, зак­рытый гроб гарантирован ей, можно сказать, по медицинским показаниям. Ева снова внутрен­не улыбнулась... Идея с утоплением нравилась ей все больше и больше, ведь в результате она для всех останется чуть-чуть живой. Кто уви­дит ее в гробу, если гроб будет закрыт? Ник­то. А это, по нынешним меркам, уже настоящий вход в вечность.

Когда родители Евы умерли, ее стала воспи­тывать бабушка. Она тоже умерла несколько лет назад. Долго перед этим болела, в последние два года не могла самостоятельно передвигаться. Му­чилась, мучилась. И умерла. Тогда Ева впервые поняла, что смерть - это вовсе никакая не тра­гедия, а самое настоящее избавление от тра­гедии. И сейчас... Сейчас Ева осознавала это вновь, с новой силой. Осознавала со всей воз­можной определенностью.

Ева видела бабушку в гробу, перед тем как его спустили в подвальный этаж крематория. Это многое меняет. Специалист, занимающийся подготовкой покойников к торжественной церемонии захоронения, тогда очень постарался. Ее любимая бабушка Даша помолодела в гробу лет на десять, а то и на пятнадцать. Она лежала в нем такая умиротворенная, такая спокойная. Даже счастливая. Светлое лицо, живой румянец на мертвых щеках. Казалось, она просто спит. И в обычной жизни она давно не выглядела такой счастливой.

- Вот хамка какая! - услышала Ева поза­ди себя.

Она не поняла, что случилось. В растерянно­сти замедлила шаг и повернулась. Странно, ей казалось, что на этой тихой островной набереж­ной никого не было. А сейчас прямо позади нее стояла щупленькая старушка. Лицо морщинис­тое, ссохшееся, как сухофрукт. Абсолютно се­дые волосы торчат из-под странной шапки на­подобие тех, что бывают у монахинь. Вся в чер­ном, с заплечным рюкзачком и большой клюкой. Неужели Ева ее не заметила? Даже умудрилась толкнуть, а не заметила...

- Извините, если я вас толкнула... Я просто очень спешу. Простите, - пробормотала Ева и, едва переведя дыхание, тут же побежала даль­ше.

- Куда бежишь, дура?! Вода-то не утечет! Спешит она...

На какой-то миг Еве показалось, что она ослы­шалась. Не может быть... «Вода-то не утечет»... Ева остановилась, снова повернулась и в недо­умении уставилась на старуху.

- Извините, это вы мне?

- Тебе, тебе! Кому еще?! Тут много кого есть, что ли?! - прокаркала старуха.

- Нет, но...

- Вот я и говорю - дура! - отрезала ста­руха и махнула клюкой. - Топиться собра­лась... Дура и есть.

- С чего вы взяли? - комок застрял у Евы в горле. - Почему вы меня оскорбляете?

- Оскорбляют ее, видишь ли! - недовольно передразнила ее старуха. - Назвали как есть, а она - «оскорбляют». Что ж, не так, скажешь? Не то говорю? Вот и все. Молчишь. Значит, так и есть. Все правильно говорю. Мужики ее по­бросали, а она - топиться давай! Конечно - ума палата! Где те мужики, а где - жисть! Мозгами-то раскинь!

Еву затрясло. От фамильярности, с которой говорила старуха, от собственного бессилия, от обиды, от ненависти. Ей вдруг захотелось на­кинуться на эту отвратительную, вредную, ед­кую, тупую старушенцию. Ударить ее со всей силы. Неистово. Размозжить ей голову. Но этот порыв был секундным. Ведь всякий раз, когда мы сталкиваемся с чем-то, чего никак не можем себе объяснить, мы инстинктивно принимаем «благородную» позу - мол, мы выше этого, а потому нам и неинтересно.

А удивиться было чему - злобная старуха словно прочитала ее мысли, словно знала, какие у Евы планы! Так что, Ева осеклась и взяла себя в руки.

- Это полная ерунда! Вам лечиться надо! Хотя, наверное, уже поздно. До свидания, - Ева уверенно развернулась и буквально рванула с места.

- Ага, до свиданьица... - язвительно крик­нула ей вслед старуха. - Еще и врет, зараза! Врет ведь в глаза прямо! Врет и не краснеет! И себе ведь врет! Истеричка. Думаешь, по те­бе не видно ничего?! Ан нет, милая, все вид­но! Все! С жиру ты бесишься! Счастья ищешь. А пока человек его ищет, оно от него бегает. Так что, беги-беги, родная! Все правильно дела­ешь! А вода ж, все одно, не утечет! Помяни мое слово!

Потерянная душа ищет знаки. Она ищет послания из того - своего мира. Если она права, если ее воспо­минания о мире, где правит Красота, не галлюцинация, не фантазия, а правда, то этот мир должен быть и здесь, где-то рядом. И он должен говорить с ней - с душой. Он должен подсказывать ей - как быть, что делать, куда податься, где искать помощи и защиты.

Душа ищет знаки и не замечает, что с ней разгова­ривают. А с ней разговаривают... Всегда. Душа не одна в этом мире. В этом мире тысячи, миллионы, миллиар­ды других душ. И среди них есть те, что пришли сюда не только затем, чтобы проходить свои испытания, но и затем, чтобы помогать другим проходить их испытания. Они приходят, чтобы говорить...

Но нужно уметь слышать. Нужно уметь слушать. Нужно быть чувствительным. Нужно быть чутким. Когда один человек говорит с другим человеком, они обме­ниваются информацией. На более тонком уровне в ту же секунду разговаривают их души. Они воркуют, как голуби - вы не можете понять смысл, но вы знаете, что он есть. Но мы слушаем умом, а не сердцем. Ум же человека всегда эгоистичен, он все подвергает сомнению, сопротивляется.

Люди отталкиваются друг от друга, хотя их души так и не успели рассказать друг другу о главном. И часто именно те люди, которых мы отталкиваем с особой силой, говорят с нами о том, что услышать для нас важнее всего...

Ева последний раз огля­нулась назад - оша­рашенная, сбитая с толку, как будто взятая врасплох. «Счастья ищешь. А пока человек его ищет, оно от него бегает». Старуха все еще стоя­ла на своем прежнем месте и продолжала во­инственно грозить ей своей огромной клюкой. Неприятный нервный холод пробежал у Евы по спине.

Откуда эта старуха знает, что Ева решила покончить с собой? А этот бред про мужиков... Что значит, они ее бросили? Какая глупость! Наоборот, Ева их бросила. Впрочем, нет, не может быть, это простое совпадение. Сума­сшедшая старуха с кем-то ее спутала... Чувство обиды поднялось с новой силой и захлестнуло Еву.

- Да пропади оно все к чертовой матери! - прошипела она про себя. - Сил больше нет. Бессмысленно! Как это все гадко! Все это тер­петь...

Ева замедлила шаг. Казалось, ее оставили последние силы. Она утерла слезы и оглянулась по сторонам, словно прощаясь. Высокие дере­вья с зелеными кронами, разбитая дорога под ногами. Все это она видит последний раз. Но это и к лучшему. Какой-то раз все равно будет последним. С этим надо примириться. Все надо принять как есть. Нужно уйти из этого мира с чистым сердцем.

Нельзя брать с собой всю эту тяжесть, всю эту боль, всю эту несправедливость и это, та­кое ужасное, такое отвратительное отношение людей друг к другу. Почему люди считают в по­рядке вещей делать другому больно? Ева не­вольно оглянулась назад. На набережной - ни души. Ни одного человека. Старуха, наверное, свернула в одну из тихих аллей парка...

Нет, Ева уйдет из этого мира, оставив все его гадости здесь. Пусть ее не любят, не ценят, оскорбляют. В конце концов, это на их совес­ти. Ева уйдет из этого мира не потому, что ее вынудили к этому, не «на аффекте». А пото­му, что она сама так решила. Она уйдет, пото­му, что ей здесь больше нет места. Ей здесь больно...

Мост был уже совсем рядом. Ева посмот­рела на воду. Такая тихая, спокойная, а на са­мом деле - такая коварная стихия. Как жизнь - внешне счастливая и беззаботная, а внут­ри такая прогорклая, пустая, бессмысленная и вместе с тем страшная. Ева почувствовала, как эта водная гладь с непреодолимой силой манит её. Манит... Тишина, покой, абсолютное спо­койствие.

Жизнь не так хороша, как кажется. И у нее нет никаких прав требовать от человека, чтобы он жил. У нас нет перед жизнью никаких обя­зательств. Ева сама решит - жить ей или не жить. Спокойно и взвешенно. Это ее выбор. Она смогла отказаться от Глеба, хотя думала, что это ей не по силам. Нет, по силам. А если уж она такое смогла, то прыгнуть с моста... За­бавный пустяк.

Ева поднималась на мост то ли как на эша­фот, то ли как на царственный трон. Где-то глу­боко внутри ей было жутко. Но, на самом де­ле, она чувствовала себя прекрасно. То, что она приняла это решение, освободило ее. Когда она отказалась от Глеба, она не почувствовала тако­го облегчения, ведь еще оставалась ее жизнь... Облегчение она ощутила только сейчас, когда отказывалась от самой жизни. Все правиль­но.

Ева, наконец, оказалась на середине моста. Никого нет. Только редкие машины... Она по­дошла к краю, перекинулась корпусом через чу­гунную ограду, выкрашенную в грязно-зеле­ный цвет. Там виднелась подножка. Можно по­ставить ноги, все еще держась за ограду рука­ми, а затем... Раскинуть руки и полететь. Пред­вкушение полета почему-то сделало Еву счаст­ливой. Страха в ней уже не осталось. Чего бо­яться, если ты уже все решил и сейчас самое плохое, самое ужасное в твоей жизни закон­чится?

Закончится с жизнью... Но за все нужно пла­тить. И, право, это самая никчемная, самая не­значительная, самая нелепая плата. Расстаться с жизнью, которая приносит тебе одни только страдания, которая дурачит тебя надеждой, что­бы затем насладиться твоей болью, твоим не­счастьем, твоим разочарованием... Нет, такую плату большой не назовешь. Свобода, чего бы она ни стоила, все равно - дороже.

Тут же Ева почувствовала, как ее сковыва­ет напряжение. Какое-то внутреннее сопротив­ление... Медлить нельзя! Она как раз в нужном настроении. Необходимо действовать. У нее все получится. Ева оперлась на перила мостовой ограды, подтянулась на руках и перекинула че­рез них ногу. В нескольких метрах под ней сплошным потоком текла вода. Высоко. Жутко. Дрожь пробежала по всему ее телу. Голова за­кружилась.

- Ничего страшного, - прошептала Ева и закрыла глаза.

Она двигалась на ощупь. Лишь иногда откры­вая глаза, чтобы удостовериться...

Закинув руки назад, держась за чугунную ограду уже с той - другой - стороны.

Ева стояла прямо над водой и в любую секунду была готова сорваться вниз.

Решение о смерти, которое принимает человек, пе­реживающий тяжелейший духовный кризис, конечно, раз­новидность безумия. Но что поделать? Безумие и недее­способность - это разные вещи. Конфликт разума и души достигает своей финальной, кульминационной точ­ки. И это самое страшное, самое сложное, самое опасное испытание, какое только может выпасть на долю души...

Душа, не верящая в смерть, не понимающая, что смерть вообще возможна, загнана разумом отчаявшегося человека в угол. Логика его рассуждений в какой-то мо­мент берет верх над силой душевного чувства: если мир зол, глуп, невежественен и жесток, то что делать в нем светлой душе? Разум словно предоставляет душе по­следнюю возможность самой сказать - «Да, я согласна умереть».

В этом есть что-то дьявольское... Быть может, если душа сама согласится на смерть - это и будет моментом ее подлинной смерти? Может быть, так ее действитель­но можно убить?.. Но душа не может, не способна... И хотя у нас нет никаких логических оснований про­должать жить, если все в самой этой жизни говорит об обратном, но душа... Душа хватается за соломинку.

Странное место отведено Богу в жизни человека. Ему отведена роль соломинки. О нем вспоминают имен­но в тот миг, когда все прочие аргументы исчерпали сами себя. Он появляется в нашей жизни в тот момент, когда, кажется, даже дворовый пес отказался бы от нас... Нищие духом - да утешатся.

Вода неслась под Евойс огромной скоростью. С берега все выглядело иначе. С берега каза­лось, что вода в реке движется медленно. А от­сюда, сверху, с моста, открывался совсем дру­гой вид. Это было настоящее течение - силь­ное, мощное, напряженное.

Еве вдруг стало так больно, так тяжело, что она чуть не взвыла. Тяжесть навалилась такая, что Еве казалось - сейчас она обвалится вниз вместе с мостом. Она уже не хотела умирать, но еще больше, еще надсаднее, еще нестерпимее ей было жить.

- Господи, прости меня... - прошептала Ева, закрыв глаза, и решительно подалась впе­ред.

Руки напряглись, словно две слабые нити, все еще связывающие ее с жизнью. Пальцы покрас­нели от напряжения. Еще мгновение, и Ева бы уже летела вниз навстречу собственной смерти, но... Голос противной старухи, явившейся ниот­куда, словно по волшебству, ошарашил и оста­новил Еву в последнюю секунду.

- Вот молодец! - проскрежетала та стар­ческим голосом. - Решила с жизнью распро­щаться и молится напоследок! Вот молодец! Вот разумница, прости меня Господи! Ну, дура-ду­рой! Откуда такие берутся?! Это же в цирке на­до показывать! А еще меня лечиться посыла­ла, безумица... Совсем совести нет! Совсем!

Ева открыла глаза и теперь уже не с удив­лением, а с каким-то животным ужасом устави­лась на старуху, которую впервые повстречала несколько минут назад на набережной. Она сто­яла совсем рядом, облокотившись на перила мо­ста, и, свесившись корпусом вниз, безразлично наблюдала за потоком воды. Но откуда она взя­лась? Она же куда-то свернула! Как она может быть здесь?! Перелезая через ограду, Ева виде­ла, что на мосту никого нет!

- Ты не обо мне, ты о себе думай! - пре­рвала ее размышления старуха.

- Кто вы?.. - прошептала Ева. - Что вам от меня надо?.. Вы меня знаете?..

- Надо, не надо. Знаете, не знаете, - пе­редразнила ее старуха. - Какая разница, ди­тятко?! Какая тебе разница? Я о тебе говорю, а ты все не можешь услышать. Совсем зарапор­товалась, милая.

- Обо мне?.. - в ужасе повторила Ева, словно только что расслышала эти слова.

- А о ком еще? Много тут людей, что ли? Нет. Всех разогнали к твоему приезду, - морщини­стое лицо исказилось в ироничной усмешке. - Барыня топиться надумала, и всех разогнали. Ты вопрос-то мой услышала, родимая?

- Вопрос? - непонимающе прошептала Ева и инстинктивно прижалась к перилам.

- Ага, он самый - вопрос! - противно хихикнула старуха. - Говорю: о чем думаешь, когда молишься перед самоубийством? Не глу­по ли?..

- Я не молилась...

- «Господи, прости меня...» - это у нее не молитва называется! - расхохоталась стару­ха. - Молитва. Она и есть.

Ева вдруг поняла, что последние ее слова бы­ли обращены к Богу. Последний, кому она ска­зала свое слово, был Бог. И если бы не стару­ха, которая остановила Еву перед самым прыж­ком, Он был бы тем единственным, с кем Ева попрощалась перед смертью! Она была потря­сена. Ева никогда бы не подумала, что так бу­дет, что так вообще может быть.

Ее отношения с Богом всегда, если так можно выразиться, были «натянутыми». Она не могла поверить во все то, что о Нем рассказывают. Любимая фраза Евы, вычитанная ею в какой-то страшно умной книге по космологии, звуча­ла следующим образом: «Я не понимаю, поче­му мы должны столько думать о Боге, если Он так мало думает о нас».

И, действительно, Бог допускает столько же­стокости и несправедливости, что поверить в Его любовь к людям - невозможно. Он не доб­рый, более того - бесчувственный. Бог забрал у Евы родителей, когда она была еще совсем ре­бенком. Он наделил Еву умом, талантом, кра­сотой, но не сделал счастливой. Словно играл­ся с ней - дал все, чтобы не дать ничего.

Но сейчас, в последнюю минуту своей жиз­ни, она подумала о Нем - о Боге. Она просила у Него прощения, словно слабое, непослушное, непоседливое дитя, которое не смогло сделать то, что от него требовалось. Что же получается, она действительно признает в Нем своего отца? И ее бунт против Бога был просто подростковым максимализмом, юношеским протестом, страстью «растущего организма» к низвержению всяких кумиров и авторитетов?.. Ева была ошарашена.

- Ты что угодно можешь о Нем думать, - протяжно сказала старуха, словно знала каждую мысль, что звучала сейчас в голове Евы, - но если ты о Нем думаешь, ты в Него веришь. Как можно говорить с тем, в кого не веришь?..

Старуха усмехнулась, но ее лицо, вдруг, стало мягче и добрее.

- Я верю?.. - растерянно прошептала Ева.

- Конечно, а как еще? - уверенно сказа­ла старуха. - И теперь подумай: вот как можно верить в Бога и при этом так со своей жизнью играться? Не дурная ли? Разве ты знаешь, ка­кой у Бога план на тебя? А если не знаешь, то куда спешишь, куда лезешь, почему торопишь­ся? Вода не утечет...

Старуха повторила фразу, которую сказала Еве еще на набережной. Но до Евы только сей­час дошел ее смысл.

- Вода не утечет... - повторила она без­звучным эхом.

- Вот-вот, - старуха согласно кивнула го­ловой, - я и говорю. Если у Него на тебя та­кой план, то никуда ты от воды не уйдешь. А если у Него нет такого плана на тебя, зачем в нее лезешь? Страх потеряла?

Ева поежилась и еще плотнее прижалась к ограде.

- Но если Он любит... - прошептала Ева.

- Почему он допускает страдание?

- Хороший вопрос. Дурной, но хороший,

- оживилась старуха. - Бог тебя любит. Как иначе, если ты Его доча? И зла Он тебе не желает. И ничего плохого быть с тобой не может.

- Ничего плохого? - Ева почувствовала, как ее глаза снова наливаются слезами. - Но мне плохо... Мне очень плохо, правда... Очень... Боль внутри...

Будто какой-то червь с новой силой ел ее ду­шу. Ева почувствовала как слабеют ее ноги, как ее тянет вниз. Словно какая-то неведомая сила...

- Я же не говорю, что тебе не больно, - пожала плечами старуха. - Конечно, больно. Но если это не Бог сделал, то кто тогда?

Старуха уставилась на Еву своим тяжелым, пронзающим взглядом.

- Кто?.. - не поняла Ева.

- Сама делов наделала, сама запуталась, а Бог у нее виноват! Вот что за молодежь нынче пошла?! Что за молодежь?! - старуха стала раскачиваться из стороны в сторону и недоволь­но махать свободной рукой. - Ладно, заболта­лась я тут с тобой. Пойду. Пора мне. Пока, ми­лая. Пока!

- Постойте! - крикнула ей Ева и ста­ла быстро перебираться через ограду.

Ее ноги оцепенели от напряжения, словно на­литые свинцом. Ева пыталась их поднять, пе­реставить, но они ее почти не слушались. С ог­ромным трудом, подтягиваясь на руках и еле держа равновесие, Еве удалось, наконец, пе­релезть через ограду моста. Она посмотрела вокруг - в одну сторону, в другую. Никого. Старуха снова словно растаяла в воздухе. Ева вздрогнула...

«Сама делов наделала, сама запуталась, а Бог у нее виноват!» - прозвучало в ее голове.

Виновата? Сама Ева виновата? У Бога есть план для Евы, но Ему нет нужды, чтобы Ева страдала. И если она страдает, то винить в этом Бога - нелепо, глупо... несправедливо. «Сама делов наделала»... Каких «делов»? Что Ева сде­лала не так?..

Ева пошатнулась, инстинктивно схватилась за ограду моста. «Мужики ее побросали, а она - топиться давай! - вихрем пронеслось в голове Евы. - Конечно - ума палата! Где те мужи­ки, а где - жисть! Мозгами-то раскинь!» Моз­гами-то раскинь... Где мужики, а где жисть...

Прямо перед ней, у самого основания мо­ста, стояла маленькая, по-немецки аккуратная, почти готическая... красная кирпичная цер­ковь. Церковь Усекновения главы Иоанна Крестителя.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Самое важное решение в твоей жизни приходит спонтанно, словно ниспосланное свыше. Ты мечешься между вариантами выбора, думая, что набор этих выборов ограничен и известен, а потому у тебя просто нет другой альтернативы - или так, или иначе. Но именно в этом ошибка. Альтернатива есть всегда, поскольку мир не знает границ.

Постоянно расширяясь, как гигантский мыльный пузырь, Вселенная играет с тобой, предлагая тебе новые и новые варианты. И как только ты решишь, что нашел правильное решение, ты попадаешь в ловушку. Твое «единственно правильное» решение - один большой подвох. Ведь общий принцип продолжает действовать - альтернатива есть всегда. Особенно если тебе кажется, что ее нет...

Никогда еще Ева не чувствовала себя та­кой счастливой! Все, до того разрозненные, пазлы ее мира сложились, наконец, в целостное, единое полотно. Все оказалось так просто, так идеально просто, что Ева не могла поверить... Столько лет она билась над этой задачей, и все безрезультатно, а ответ был совсем рядом. Он был здесь даже прежде вопроса, просто нужно было оглянуться...

Не надо бежать к счастью, не нужно искать его или догонять. Оно не прячется, оно рядом. Это надо просто понять, и тогда все сразу встает на свои места. Если ты страдаешь, то только по­тому, что сам что-то делаешь не так. Нужно про­сто понять - что именно? А дальше - это как уравнение для третьего класса.

И Ева поняла: вся проблема ее жизни - это отношения с мужчинами. Она искала в них Бога, которого могла бы боготворить, а находила лишь слабых людей. Она искала в них Отца - мир, в котором можно спрятаться, в котором мож­но раствориться. Но такие мужчины - миф, их не бывает. Она разочаровывалась и страдала. А другого, впрочем, и быть не могло.

Она искала Бога... Но почему она сразу не шла к Нему? Почему она искала Бога в челове­ке, в мужчине, и не обращала внимания на то, что Он рядом. Как счастье... Он и есть - Сча­стье. Тот, в ком можно раствориться, Тот, кого можно боготворить, Тот, кого можно любить со всей страстностью, на которую только способ­на ее душа.

У Бога есть план. У Него есть план на каждо­го из нас. И каков Его план на Еву?.. Она ис­кала Бога. Его план для Евы - она должна была Его найти. И она нашла, нашла, чтобы любить, чтобы боготворить, служить ему. Ева поняла, по­чувствовала свое предназначение. Она стояла на коленях перед алтарем, и слезы счастья сбега­ли по ее лицу...

- Господи, милостивый и милосердный, - шептала она, - я пришла к Тебе. Я пришла, чтобы остаться с Тобой навсегда. Мне больше не нужны мужчины. Никакие. Никогда. Я боль­ше не хочу их знать. Ты - единственное, что я хочу знать, Тебе я хочу принадлежать всеце­ло. Прими, Господи, меня в свои объятия. Се­годня я умерла для мира, чтобы родиться для Тебя одного. Господи, не откажи... Господи, я люблю Тебя! Я люблю Тебя всей силой своей души, каждой ее толикой, каждым ее движени­ем. Ее дыхание, Господи, это моя любовь к Тебе! Я люблю Тебя, и я счастлива своей любовью! Слышишь меня, Господи! Я могу быть теперь лишь Твоей невестой! Лишь Твоей суженой! Как же, должно быть, счастливы монахини, которые отдали Тебе себя нетронутыми... Как же, наверное, они счастливы! Пусть я не такая, пусть я испорченная, пусть Ты никогда не будешь любить меня так, как ты любишь их, но я, все равно, отныне и навсегда буду принадлежать только Тебе! Только Тебе! И не знает тот, кто не отказывался от Тебя, сколь Ты велик и пре­красен! И не знает тот, кто не предавал Тебя, сколь Ты добр и милосерден! И не знает тот, кто не пытался искать Тебя там, где Тебя нет, какое счастье, когда обретаешь Тебя - еди­ное зерно среди мириад плевел! Я отказывалась, я предавала, я искала Тебя там, где не следо­вало искать... Я сделала все, чего не следовало делать. И сегодня прежняя Ева умерла. Сегодня я Твоя Ева, новая, любящая, очищенная Твоею любовью... Спасибо, Господи! Спасибо...

Ева продолжала шептать эти слова, стоя на коленях перед алтарем. Загадочный, закатный солнечный свет шел откуда-то сверху. Словно божественные руки ласкали и убаюкивали Еву. А она шептала, шептала... свои признания. Се­годня она, наконец, смогла полюбить. Полюбить по-настоящему. Не физической страстью, не разумом, а сердцем...

- Главное - никогда не отказываться от своей любви... Никогда... Что бы ни случилось...

Любить... До последней минуты, до последне­го вздоха... Любить... Ибо Бог есть любовь... За­вет любви между тобой и Богом... - Ева услы­шала голос, которым, казалось, говорило само ее сердце.

Она подняла глаза и... увидела Ангела. Он стоял прямо перед ней - юноша, прекрасный, как сияние солнца. В белых одеждах, с ослепи­тельно белыми крыльями за спиной. От него ис­ходило сияние, которое Ева с трудом могла вы­держать, но не могла оторваться. Ее глаза сле­зились, но она бы продолжала любоваться им, даже если бы он выжег их до самых глазниц.

- Ты слышишь меня? - растерянно, сму­щаясь самого своего голоса, спросила Ева.

- Я всегда слышу тебя, - улыбнулся Ан­гел. - Я слышу даже твои мысли...

- Ты пришел, чтобы принять мое обеща­ние? - неуверенно спросила Ева.

- Да, - коротко ответил Ангел.

Ева почувствовала блаженную улыбку на сво­ем лице.

- И ты принимаешь мое обещание быть верной Богу и только Ему?..

Какая-то едва уловимая тень пробежала по лицу Ангела, но Ева не заметила этого.

- Принимаю, - сказал он, слегка кивнув головой.

- Я теперь принадлежу только Богу, и ни­кому больше! - Ева беззвучно рассмеялась.

- Да, - сказал Ангел и чуть отступил назад.

- И я буду счастлива?! - воскликнула Ева, совершено не ожидая, что ответ может оказаться каким-то другим.

Ангел отступил еще на шаг, потом на два, чуть сгорбился. Сияние стало заметно слабее. Его ли­цо посуровело. Он стал медленно отворачиваться. Но, казалось, он не мог этого сделать, не мог ото­рвать свой взгляд от глаз Евы. Ева держала его, подобно натянутому над пропастью канату - от глаз к глазам. В последний миг лицо Ангела еще более исказилось, приобрело странные, не­естественные черты. Он словно умирал, отрывая свой взгляд от глаз Евы, словно вырывал его из ее глаз с самой своей жизнью.

- Все не так просто, Ева... Все не так про­сто... - услышала она в последний миг и оч­нулась.

Ева снова была одна - на коленях перед ал­тарем. Никого вокруг. Только несколько стару­шек у входа оживленно обсуждали Яблочный Спас. Да еще какой-то странный горбун суетил­ся чуть впереди, возле иконы Спасителя.

Ева вздрогнула, как иногда случается с че­ловеком, который внезапно очнулся от кратко­временного сна, и огляделась. Наваждение... Она поняла, что это было наваждение. Но какое! Бог говорил с ней через своего Ангела!

Воспоминание об этих секундах общения с Ангелом наполнило Еву несказанной радостью. Она приняла свое решение. Теперь уже абсо­лютно точно. Сам Господь помог ей определиться окончательно, неотвратимо... Он благословил ее решение...

Ева поднялась с колен, перекрестилась, улыб­нулась и пошла прочь.

Она шла по дорожке от этой церкви и что-то тихо напевала про себя. Она не могла понять, что это за песня, но самое это пение ласкало ее внут­ренний слух, и Ева не хотела прерываться. Теперь в ее жизни все понятно. Она посвятила себя Богу.

Сейчас Ева уволится с работы и пойдет в мо­настырь. Какой-нибудь послушницей, может быть. Не имеет значения. Монастырь нужен ей не для того, чтобы найти там учителя и какое-то особенное знание, а просто для того, чтобы спрятаться от мира.

Ева жаждала абсолютного уединения. Теперь уже ей никто не был нужен. У нее есть Бог, и этого абсолютно достаточно. Ей есть кого лю­бить, а сама она уже давно любима. Это она поняла сегодня. Поняла каждой толикой своего существа.

Она вспоминала Ангела, который явился ей в церкви, и сердце ее замирало от восторга. Она не могла об этом мечтать, но все же в ее серд­це затаилась надежда: вдруг этот прекрасный юноша еще явится ей - в своих белых одеж­дах, в своей неземной красоте.

Ева мечтательно смотрела на закатное небо и внутренне ликовала. Все ее прежние страда­ния из-за мужчин казались ей теперь такими не­лепыми, глупыми, не стоящими внимания. Как она могла убиваться из-за этого?! Что вообще она нашла в том же Глебе?..

Теперь Ева поняла со всей отчетливостью: если раньше ей и было больно, то только пото­му, что она сама - Ева - доставляла себе столько хлопот, пытаясь отыскать Бога там, где его нет, никогда не было и быть не могло.

Бог же никогда не желал ей страданий...

У души есть великое желание прибежища. Места, где бы она могла скоротать дни своей земной жизни. Дни до того светлого мига, когда, наконец, созрев, по­добно сладкому фруктовому плоду, она будет готова вернуться обратно - к себе, на родину духа, в мир, где правит абсолютная Красота.

Это желание в ней так сильно, так истово, что она готова идти на любые ухищрения, только бы это бегство ей удалось. И как бы там ни было, этим способом бег­ства для нее всегда оказывается завет, который она устанавливает с Богом. Неважно, о чем она с Ним до­говаривается. Важен сам факт этого завета.

Она может взять на себя обет воздержанности перед Господом, может отказаться ради Него от любых своих страстей. Она может посвятить Ему свой труд и стать Его миссионером. Она может, наконец, посвятить Ему свой талант - писательский или художественный. Не­важно как, но она договаривается с Богом, отдает Ему себя раньше, нежели Он сам забирает ее душу.

Этот завет, устанавливаемый человеком с Богом, при­водит его душу в состояние экстатического восторга. Он радостен. Мир кажется ему исполненным светом... Есть только одна проблема. Бог забирает душу человека не тогда, когда человек просит об этом, а тогда, когда сам сочтет это нужным. Завет человека с Богом - ничто, в сравнении с заветом Бога по отношению к человеку.

А планы Господа неисповедимы...

- Ева! Ева! Вы забыли свое яблоко! - услы­шала она, вдруг, и обернулась.

От храма к ней бежал, подволакивая ногу, тот самый горбун, которого Ева увидела прямо пе­ред собой, после того как благодать Святого Ду­ха сошла на нее.

- Мое яблоко? - удивилась Ева. - Ка­кое яблоко?

Горбун приблизился и протянул ей красное, словно налитое кровью, яблоко. Он не смотрел на нее, отводил глаза, будто боялся прочесть в ее глазах ужас. Он был страшный, чудовищно некрасивый - с неестественно большим носом, выдвинутой вперед челюстью, чуть раскосыми, глубоко посаженными глазами, взъерошенными волосами, похожими на мочалку, низким лбом... Он производил впечатление местного церковного Квазимоды, настоящего юродивого.

В храме Ева его не разглядела. А сейчас, при свете солнца, первой реакцией Евы на этого гор­буна был животный страх. Затем, уже через се­кунду, отвращение. Но она поборола в себе эти чувства. В конце концов, юноша не виноват, что болезнь так изуродовала его тело. И, верно, он так же, как и Ева, посвятил себя Богу. Конечно, это не то же самое, что и поступок Евы, ведь ему, с такой внешностью, выбирать было не из чего...

В любом случае, перед ней стоял первый че­ловек, которого Ева увидела в своей жизни пос­ле того, как внутренне абсолютно переменилась, родилась заново. Она отказалась рассматри­вать мужчин как мужчин - теперь это для нее принцип. И очень символично, что первый муж­чина, которого она увидела после своего пре­ображения, оказался таким уродом. «Лучше внешнее уродство, чем внутреннее», - поду­мала Ева. Она будет любить всех той любовью, которую она узнала сегодня благодаря Госпо­ду. Она будет любить их отсветами своей люб­ви к Нему.

- Вы меня, верно, с кем-то путаете, - уча­стливо сказала Ева, машинально заложив руки за спину. - У меня не было никаких яблок...

Нелепый, неуклюжий горбун расхохотался - добродушно, но жутким, неприятным, вызыва­ющим отвращение смехом.

- Вы неправильно меня поняли! - он про­должал хохотать, заливаясь собственной слюной. Это зрелище было настолько неприятным, что Еву просто передернуло. - Я не об этом! - продолжал он сквозь свой скрипучий смех. - Се­годня праздник - Яблочный Спас! Мы всем прихожанам даем яблоки! Освященные... С празд­ником! С праздником!

Горбун продолжал протягивать Еве яблоко, при этом отворачиваясь куда-то в сторону. Он разго­варивал с Евой, но будто бы и не с ней. Ему явно было ужасно неловко. Он смущался, но ничего не мог с собой поделать. Он вел себя, как трехлет­ний ребенок, который влюбился в какого-нибудь взрослого, но настолько смущен его присутстви­ем и собственной неуверенностью в себе, что не способен никаким образом выказать эти свои чувства. Только глупо, не к месту и неестествен­но хохотать или смущенно потупить свой взор.

В Еве боролись противоречивые чувства. Этот человек был ей ужасно, просто физически не­приятен, более того - отвратителен. Никогда в своей прежней жизни она не стала бы с ним не только разговаривать, но даже смотреть на него. Тем более, она никогда бы не взяла у тако­го человека из рук что-либо, а тем более - что-то съедобное.

Но ведь она изменилась! Теперь любой че­ловек для нее - это страдающая душа, и ее долг помогать ему всем, чем возможно. В конце кон­цов, не каждому человеку Бог посылает своего Ангела! А раз уж такое случилось с Евой, она просто обязана делиться с другими этим счасть­ем! И, конечно, отказать такому уроду, как этот горбун, и без того обиженному жизнью, было бы несправедливо. Она просто не может себе это­го позволить!

- Спасибо, - сказала Ева и, преодолевая собственное отвращение, приняла яблоко из рук горбуна.

Яблоко было неестественно красным и еще теплым, даже горячим. Словно его только что держали в духовке.

- Хорошего праздника вам, Ева... - ска­зал горбун и попятился.

- Ева? - испуганно переспросила она че­рез мгновение. - Вы знаете мое имя? Отку­да? Мы уже когда-то виделись?

Только сейчас Ева, вдруг, поняла, что, когда горбун бежал к ней по дорожке от храма, он уже называл ее по имени. Но она была настолько ув­лечена своими мыслями, что не заметила этого.

- Иногда можно делать маленькие чудеса, если ты не хочешь, чтобы другой человек чув­ствовал себя одиноким... - уклончиво ответил горбун.

Ева смешалась. Если верить словам горбуна, то получалось, что он каким-то чудесным обра­зом узнал ее имя, чтобы дать ей ощущение, что она не одна в этом мире. Подобное объяснение казалось Еве, по меньшей мере, странным, но она решила ничего не уточнять, а просто перевести разговор на другую тему.

- Яблочный Спас - это такой христиан­ский праздник? - спросила она без малейшего интереса в голосе, раздумывая о том, что время, когда она чувствовала себя одинокой, безвозв­ратно осталось в прошлом, теперь она не одна, она - с Богом.

Внезапный смех горбуна вывел Еву из состо­яния глубокой задумчивости. Она почувствова­ла себя ужасно неловко.

- Почему вы смеетесь?.. - грозно сказа­ла она. - Я сказала что-то очень смешное?

- Нет.. Извините... Я не... Простите... - горбун начал извиняться, пытаясь справиться с приступами смеха, но от этих его безуспеш­ных попыток, сопровождавшихся характерными «вспрыскиваниями», ситуация выглядела все бо­лее дурацкой, а Ева чувствовала себя в еще бо­лее неловком положении. - Церковный празд­ник - Преображение Господне... - горбун на­конец справился со своим безудержным весельем и смог выдавить из себя нужный ответ.

Впрочем, Ева по-прежнему не понимала, что его так сильно развеселило.

- А Яблочный Спас - это, я так понимаю, просто народное название этого праздника, - сухо заметила Ева. - Просто сбор урожая со­впадает...

Ева заметила, что горбун начал с подчеркну­той серьезностью кивать головой в знак согла­сия.

- Совпадает, - продолжила Ева, - с пре­ображением Иисуса Христа, после того как Он воскрес из мертвых...

Ева не успела еще закончить свою мысль, как нелепый горбун снова расхохотался и, более того, плохо держа равновесие, повалился со смеха на землю.

- Нет-нет! - замахал он своими кривыми руками, пытаясь, видимо, не только высказать­ся, но и подняться. - Воскрешение - это Пасха. Помните: «Христос воскресе! Воисти­ну воскресе!»... Это Пасха. А то Преображение Господне...

Ева почувствовала себя полной дурой, да вдо­бавок к тому - оказавшейся в дурацкой ситу­ации.

- Ах да, я перепутала... - сказала она, пытаясь собраться с мыслями. - Преображе­ние - это...

Но завершить свои рассуждения Еве не уда­лось - горбун шокировал ее своей просьбой:

- Извините, вы не поможете мне поднять­ся? У меня самого не получается... Ноги не слу­шаются... И горб...

Ева невольно сглотнула слюну. Она устави­лась на протянутую ей руку горбуна, как на ка­кую-то гадюку, к которой она по каким-то не­понятным причинам должна прикоснуться.

- Да, конечно... - пролепетала она и пос­ле некоторой заминки взялась за нее двумя паль­цами. - Поднимайтесь...

Двух пальцев не хватило. Еве пришлось силь­но напрячься, чтобы помочь горбуну снова ока­заться на ногах.

Фу-х, спасибо! - поблагодарил ее гор­бун и тут же продолжил: - Преображение Гос­подне - это очень важный праздник. Однаж­ды Иисус с тремя своими учениками - Иако­вом, Иоанном и Петром - отправился для молитвы на вершину горы Фавор. Пока он мо­лился, ученики, утомленные долгой дорогой, ус­нули. А когда внезапно проснулись, увидели Иисуса... Его лик сиял, одежда была прониза­на светом, и Он разговаривал с двумя пророка­ми - Илией и Моисеем. Они говорили о стра­даниях и о смерти, которые предстояли Иису­су на Голгофе. Потрясенные ученики просили Христа остаться в этом преображенном состо­янии, но раздался голос Бога... - горбун сде­лал долгую паузу, словно о чем-то задумался. - Ученики в благоговейном ужасе пали на землю, а когда поднялись, Учитель стоял перед ними уже в прежнем своем обличье. Он велел им ни­кому не рассказывать об увиденном до тех пор, пока Он не умрет и не воскреснет.

- А что сказал Бог? - спросила Ева. - Ну, когда раздался Его голос...

- Что Он сказал?.. - переспросил горбун, словно выйдя из какого-то оцепенения. - Не знаю. Никто не знает. Господь говорит с каж­дым так, что может понять только тот, к кому Он обращается. Но, поняв, не может переска­зать другому. У Бога для каждого из нас свой шифр...

Ева недоуменно пожала плечами. Ей показа­лось, что горбун все несколько преувеличивает. Впрочем, если он сам никогда не разговаривал с Богом, как, например, Ева, откуда ему было знать?..

- А почему вы говорите, что это важный праздник? - уточнила Ева.

- Почему? - переспросил горбун и задум­чиво ответил на этот вопрос: - Петр видел Иисуса преображенным, а затем трижды пре­дал его. Иоанн видел Иисуса преображенным, а затем написал Апокалипсис...

Судя по всему, горбуну его ответ казался ис­черпывающим, но Ева его не поняла. Что это могло значить?..

Душе свойственно обольщаться, и она тяготеет к простым ответам. Если ей кажется, что она смогла за­глянуть за границы этого мира, или если ей даже дей­ствительно это удалось, она перестает относиться серь­езно к тому, что происходит вокруг. Сравнивая то, что она видит в этом мире, с тем, что она увидела в момент своего просветления, она действует подобно математи­ку, который решает умножить нечто на ноль. Обнуле­ние - простой и действенный способ...

Обнулить можно все - и счастье, и страдание, и глупость, и мудрость. Обнуляя, ты возвращаешься к началу, которое, на самом деле, и есть конец. Но душа этого не понимает, не замечает, игнорирует эту оче­видность. Открыв простой способ разобраться со всеми проблемами мира одним махом, она не может лишить себя этого удовольствия. Ее завораживает возможность сравнить сущее с тем, что находится за его пределами, и вычеркнуть его как незначимое.

Но будет ли это правильным? И для того ли заду­мывалось сущее, чтобы кто-то, решив, что ему извест­на истина, стал обнулять его, причем на том только основании, что так удобнее и легче? Когда нам откры­вается истина, мы приходим в восторг и испытываем эйфорию. Мы, кажется, совершенно не способны по­нять, что задача Откровения - не решить наши проб­лемы, а поставить перед" нами вопросы, которые, на самом деле, куда сложнее тех, что прежде вызывали у нас ужас, апатию и состояние внутреннего коллапса...

Если вы не прогонитеменя, то я смогу рас­сказать вам еще много всего... - сказал гор­бун. Его желтоватые щеки покрылись бледным румянцем.

- Я и не собиралась вас прогонять, - не­ожиданно для самой себя стала оправдываться Ева.

Впрочем, это ее оправдание выглядело не слишком убедительным, и ее намерение рас­статься с непрошеным собеседником было бо­лее чем очевидным.

- Я не напрашиваюсь... - замотал головой горбун.

- Возможно, я не показалась вам очень лю­безной, - поторопилась разубедить его Ева и тут же замялась: - Но это... Просто... В об­щем... Как вас зовут?

- Вы называете меня горбуном, зовите так и дальше, - доброжелательно, без тени како­го-либо осуждения в голосе сказал горбун.

- Я называю вас горбуном? - испугалась Ева.

- А разве не так? - улыбнулся он куда-то в сторону.

Ева замерла в недоумении. Неужели она, дей­ствительно, в какой-то момент проговорилась и назвала его горбуном? Нет, не может быть. Но откуда он знает, что она так о нем думает? Впро­чем, растерянность была недолгой, и Ева даже улыбнулась, поняв, что к чему. Видимо, все, кто знакомится с этим человеком, думают о его гор­бе, а потому за глаза обычно зовут его горбуном. Вот он и решил, что Ева подумала так же... Де­дуктивный метод.

- Если вы скажете мне свое имя, я буду на­зывать вас иначе, - примирительным тоном сказала Ева.

- Не надо иначе, - снова улыбнулся гор­бун. - Это правильно.

Ева чуть смутилась, а затем поняла, что ему, вероятно, так просто привычнее и, наверное, он не считает такое «имя» оскорбительным.

- Ну, горбун так горбун, - согласилась Ева. - О чем вы еще хотите мне рассказать?..

- О чем захотите! - весело воскликнул гор­бун.

Он произнес эти слова как ребенок, которо­му долго не уделяли внимания, а потом, вдруг, кто-то из вечно занятых взрослых, наконец, сни­зошел до того, чтобы поиграть с ним хотя бы не­сколько минут. Ева видела, что он был счаст­лив. Абсолютно счастлив.

В какой-то момент, несмотря на все свое сму­щение, он даже поднял на Еву глаза. Их взгля­ды пересеклись. Это продолжалось какую-то долю секунды, мгновение. Но в этот миг с Евой произошло странное. Нельзя сказать, чтобы у нее закружилась голова, нет...

Мир, вдруг, на мгновение изменил свои крас­ки. Как будто вспышка света... Небо качнулось и, как по волшебству, застелило собою землю. Ева увидела мир словно из окна самолета - весь залитый солнцем, в идеально белой, теплой, не­жной пене облаков.

Это видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Ева внутренне улыбнулась и подума­ла: «Почудилось...»

Горбун почему-то тут же стал рассказывать Еве про ангелов. И рассказ этот был удивитель­ным! Ничего подобного Ева никогда в своей жизни не слышала! Чувствовала себя заворожен­ной и счастливой, словно ребенок!

Они прошли вглубь небольшой рощи и рас­положились на небольшой скамейке в уютном уголке церковного парка. Горбун рассказал Еве о том, что ангелы живут в загадочном мире Кра­соты. Там небесный свод как бы вывернут внутрь, и по нему, как на ипподроме, кружат боги в своих прекрасных, удивительных колесницах.

Ангелы не служат богам, как обычно думают люди. Ангелы служат самим людям, точнее, их душам. Когда душа человека оказывается в телес­ной оболочке, ангел, оставаясь на границе небес­ного свода, следит за тем, что происходит с чело­веком. Он не может помочь человеку, вмешаться в его жизнь, но он подсказывает ему, как пройти те испытания, которые выпадают на его долю.

Когда Ева спросила горбуна, почему на долю души выпадают испытания, он рассказал ей о том, что такое «обретение Красоты». Души - как малые дети. Они прекрасны сами по себе, но абсолютно зависимы и обладают лишь инту­итивным знанием, которое далеко не всегда ока­зывается правильным. Чтобы душа пробудилась, она должна встретиться с мнимой красотой, оча­роваться ею, а затем, когда она разочаруется (это, говорил горбун, случится неизбежно), она поймет, что такое истинная Красота.

«И все люди это понимают?» - спросила Ева. Нет, не все. Каждый поймет, но лишь в тот момент, когда наступит его время, когда он бу­дет готов к этому. «Возможно, не в этой и не в следующей жизни...» - сказал горбун. «А жиз­ней действительно много? - спросила Ева. - Сколько - семь, двадцать одна? Я где-то чи­тала...» Горбун рассмеялся. Он сказал, что это очень трудно объяснить, потому что человечес­кий разум не приспособлен к такому знанию. «Жизнь одна, но их бесконечно много, - объяс­нил он. - Это все, что я могу сказать».

Тут Ева вспомнила, как читала в одной кни­ге, что существует такая теория Вселенной, со­гласно которой в каждое мгновение она рассы­пается на бесконечное множество других. Это подобно салюту: взрыв - ив разные стороны разлетаются искры, которые, в свою очередь, тоже взрываются, и каждая образует свой шар из новых искр. Так и с нашим миром: в каж­дый момент жизни каждый человек может по­ступить множеством разных способов, и люди, действительно, поступают множеством разных способов, только в разных, всякий раз новых Вселенных.

«Да, одно начало и бесконечное множество финалов. Задача - пройти по правильному пути», - сказал горбун, хотя Ева не расска­зала ему об этой теории, а только подумала. Она удивилась, но и в этот раз не придала этому странному факту никакого значения. Ей было так весело и так интересно общаться с горбу­ном, что все эти мелочи, казалось, проходили ми­мо нее. К тому же, горбун снова вернулся к ан­гелам и стал рассказывать об их сущностях.

Ева спросила горбуна, почему ангелов иног­да изображают с мечом. На что горбун ответил, что все дело в восприятии людей. Конечно, у ан­гелов нет никаких мечей, но люди могут подо­зревать ангелов в воинственности, потому что те далеко не всегда делают то, что хотят люди. Но этому тоже есть объяснение, ведь желания и «хо­тения» людей - это иллюзии. Того, чего люди хотят на самом деле, они не знают и знать не могут. Желание их души укоренено в мире Кра­соты, а в этом мире душа человека хватается лишь за подобия той Красоты...

Когда уже почти совсем стемнело и нужно было расставаться, Ева сказала:

- Мне было очень приятно с вами говорить! Вы удивительный человек! Спасибо! Но знае­те, это очень странно...

Она не успела закончить свою мысль.

- То, что я дал вам яблоко? - горбун под­хватил ее на полуслове. - Знаю.

Ева смутилась.

- Понимаете, - сказала она, - меня ведь зовут Ева. Ева и яблоко... Вообще, это я долж­на давать яблоки...

Ева весело рассмеялась своей шутке. Но ли­цо горбуна, напротив, стало почему-то совер­шенно темным и грустным. Ева почувствовала себя неловко, смех как будто застрял у нее в горле.

- Это ваше яблоко, Ева, - сказал горбун в следующее мгновение и кивнул в сторону того красного яблока, которое он дал Еве в начале их встречи. - Кому-то вам придется его отдать. Яблоко Евы...

Сказав это, горбун слез со скамейки и, под­волакивая одну ногу, пошел прочь, по направле­нию к храму.

- До свидания! - крикнула ему Ева.

Горбун повернулся, и на мгновение Еве по­казалось, что мир блеснул множеством красок. Словно радуга обошла ее кругом и распалась на тысячи самых светлых цветов.

- До свидания... - грустно сказал горбун и продолжил свой путь.

Душа любит, когда кто-то рассказывает о ней. Если рассказ более-менее точен, она начинает вспоминать себя-прежнюю, себя в той, другой жизни, себя из мира Красоты, где она когда-то была счастлива. В этот мо­мент ей начинает казаться, что все будет хорошо, что все несчастья, которые выпадают на ее долю, - это просто мелочи жизни, которые скоро забудутся и по­кажутся ей смешными. Она очень любит слушать, когда ей рассказывают о ней...

Но подобный рассказ - не праздное развлечение. Хочет душа этого или нет, он налагает на нее тяжкое бремя ответственности. Незнание - это счастливое состояние, кто бы что об этом ни говорил. Незнание, блаженное неведение - это свобода, поскольку нельзя совершить ошибку, если ты не знаешь о том, что пра­вильно, а что нет. Когда же ты узнаешь, что есть и правильное, и неправильное, то оказываешься перед выбором: как поступить? А чтобы поступить правильно, тебе необходимы критерии. Но где их взять?..

Когда душа слушает рассказы о себе, она радуется, веселится, становится легкой, невесомой от счастья и взлетает. Она не понимает, что когда кто-то расска­зывает ей об этом, то делает это с какой-то целью - хочет что-то подсказать, на что-то указать, о чем-то предупредить. Но душа не понимает. Она радуется и веселится, а потому гром всегда гремит для нее среди ясного неба...