В том, чтобы убить себя, есть что-то глупое, банальное, нелепое. Но убить свою прежнюю жизнь - это совсем другое дело. Начать новую. С понедельника.

Нелепо и глупо вдвойне. Впрочем, принимая такое решение, ты запускаешь процесс, который теперь уже не в силах, ни остановить, ни просто контролировать. Он идет своим ходом, не спрашивая у тебя ни разрешения, ни тем более благословения. Стоит тебе встать на другую дорогу, и теперь это уже другая игра, другая реальность, другой мир. Как тебе будет в этом мире? Если ты думал, что будет легче, ты ошибался...

 

Ева проснулась от над­садного, нервного звон­ка в дверь. Кто-то настойчиво жал на кнопку, словно случилось что-то страшное, требующее незамедлительной реакции. Первая мысль Евы была: «Пожар!» Спросонок ей вдруг представи­лось, что сейчас она откроет дверь, а там - на лестничной клетке - целая команда пожарных в желто-красных костюмах, в шлемах и с кис­лородными аппаратами за спиной.

- Глеб? - Ева не могла поверить своим глазам. - Что ты тут делаешь? Который сей­час час?

- Половина второго, - сухо сказал Глеб и, без всякого разрешения, прошел в кварти- РУ-

- Глеб, а-лё... - недовольно протянула Ева, проводив его взглядом до комнаты. - Второй час ночи. Ты меня разбудил...

- А я из-за тебя не ложился, - резко от­рубил Глеб. - А на «а-лё» ты не отвечаешь.

Тут Ева вспомнила, что она как выключила телефон еще вчера вечером, так и не включа­ла весь день. Но если раньше она почувство­вала бы себя неловко в такой ситуации, то сей­час - нет.

- Я, кажется, просила тебя не звонить... - устало сказала она. - Между нами все конче­но. Ты разве забыл?..

Ева даже удивилась тому, насколько легко она это сказала. А значит, и правда - между ни­ми, действительно, все кончено. Ева поняла это вдруг, внезапно, как откровение... И испытала на­стоящий шок. Она никогда бы не поверила в то, что это могло случиться так быстро. И так... без­болезненно.

Еще сутки назад это казалось ей это почти невозможным. Решение уйти от Глеба она при­нимала с такой мукой, с таким предельным на­пряжением воли. А тут, вдруг, ничего не чувству­ет, в душе ни малейшего волнения. Одно толь­ко недовольство, что он пришел среди ночи, разбудил ее, ведет себя так, будто это его дом.

Понурив голову, но все-таки сдерживая свое нарастающее с каждой секундой раздражение, Ева прошла по коридору и остановилась у две­ри в гостиную.

- Глеб, уходи... - сказала она.

Глеб сидел на диване. Сгорбившись. Глядя в пол.

- Не уйду, - тихо ответил он, а через се­кунду, пока Ева набирала в грудь воздух, что­бы послать его ко всем чертям, добавил: - Я больше никуда не уйду. Никуда и никогда. И те­бя не пущу.

Ева громко выдохнула, словно у нее внутри, вдруг, лопнул воздушный шарик.

- Что ты сказал?..

Еве почудилось, что ей... почудилось. Как долго она ждала этих слов! Как они были нуж­ны и важны ей раньше! Как она хотела, чтобы Глеб, если и не говорил этого, то хотя бы, вре­мя от времени, так думал! Хоть иногда! Но нет, ничего подобного она никогда от него не слы­шала. Никогда!

- Я сказал, что я не уйду, и ты не уйдешь, - повторил Глеб. - Я люблю тебя. Очень. По-настоящему. Всегда любил. Но боялся тебе признаться. Себе боялся... Боялся, что это прав­да. Но это правда. Сегодня я это понял. Стал звонить тебе. А телефон выключен. Звоню, зво­ню... И испугался. Ева, я никогда в жизни так не боялся! Просто до ужаса, до дрожи. Только подумал, что тебя потеряю, прямо упало все внут­ри! Ева, прости меня! Прости!

Глеб бросился к ней, упал на колени, обнял, прижался... Он дрожал, как осиновый лист. Дрожал от напряжения, от ужаса. Он дрожал и держал ее так, словно боялся, что если сей­час выпустит - Ева пропадет, как мираж, на­всегда.

Ева смотрела на Глеба и не могла поверить своим глазам, ушам - ничему. Это был самый настоящий шок!

- Глеб, я не понимаю, что случилось... - только и смогла сказать она.

- Золото мое, я... я... - Глеб разрыдался. - Я виноват. Я подлец... Я подлец... Я столько лет тебя мучил. Измывался... Столько лет! Я знаю, что ты никогда меня не простишь. Никогда. Потому что так нельзя... Нельзя, как я себя вел... Это ужасно. Представить себе не могу, что ты вытерпела! Прости меня, если можешь... Про­сти! Только не гони, Ева! Христом Богом мо­лю - не гони...

И тут Ева дрогнула. Тень ужаса легла на ее лицо. «Христом Богом молю...» Сегодня Ева приняла решение, сегодня она клялась Богу, что больше никогда не будет с мужчиной. Она обе­щала, что теперь она принадлежит только Ему, только Богу. И вдруг... Глеб...

- Глеб, - прошептала она, - ты опоздал... Ева взяла его руки, которыми он обвил ее за

талию, и, преодолевая усилие, отняла их от себя.

- Опоздал?.. - Глеб поднял на нее свои заплаканные, свои самые красивые на свете за­плаканные глаза. - Ева, что ты говоришь?! Как опоздал?! Почему?..

- Не могу тебе этого объяснить... - Ева отошла к окну и задрожала всем телом. - Про­сто... Просто мы уже никогда не сможем быть вместе.

- У тебя есть кто-то другой? - Глеб так и стоял на коленях, растерянно глядя на Еву. - Кто-то... Давно?

Еву потрясло то, как он это сказал - поте­рянно, обескураженно, беспомощно. В его голосе не было и нотки, которая сказала бы о ревности, о неприязни, о негодовании. В нем была только эта потерянность, эта обескураженность, эта бес­помощность. Он действительно был раздавлен ее признанием. Он не ревновал, он погибал...

- Да, - пробормотала Ева, не понимая, как она может объяснить Глебу то, что с ней про­изошло сегодня. - Точнее - нет, - попра­вилась она. - Точнее - не совсем. Точнее - это не то, что ты подумал... Глеб, прости. Прав­да. Я не могу. Еще сегодня утром могла. А сей­час уже все, нет, не могу.

- А-а-а!!! - Глеб заорал так, словно на его груди раскаленным железом выжгли огромное клеймо. - Я проклят... Проклят! Проклят!

Ева обернулась и увидела, как Глеб, раздира­емый болью, рвет на себе рубаху. Сколько в нем было боли...

Ева бросилась к нему, кинулась, упала перед ним на колени и стала утешать. Словно в послед­ний раз... Словно он уходил на войну или под­нимался на эшафот. Она обнимала и целовала его так, словно прощалась с ним перед смер­тью...

- Глебушка, милый, родной мой... Глебуш­ка... - Ева заливалась слезами. - Не печалься так, пожалуйста! Пожалуйста, не надо! Ты бы все равно не был со мной счастлив... Это тебе сейчас так кажется, что ты что-то ценное потерял.

А это не так. Совсем не так! Я простая. Я обыч­ная. Тебе другая нужна. Та, что тебя любить будет, взамен ничего не требуя. А я ведь тре­бовала... И дальше бы требовала. Я тяжелый че­ловек, Глеб. Тяжелый...

- Господи, солнышко ты мое, да что ты го­воришь такое! - Глеб обнимал ее с такой си­лой, с такой страстностью, что сердце букваль­но выпрыгивало у Евы из груди. - Ты самая лучшая! Лучше тебя никого нет и не будет ни­когда! Только ты могла столько вытерпеть... Только ты. Из любви, из сострадания. Ты же видела, что со мной происходит, все понима­ла... Я же мизинца твоего не стою! Что ты го­воришь?!

- То и говорю, Глеб, - шептала Ева, пы­таясь остановить его руки - его любящие, за­ботливые, нежные руки. - То и говорю... Дру­гая тебе нужна. Другая... Та, что тебя любить будет... А я не любила, нет. Я это тоже только сегодня поняла. Я не любила, а ждала любви, Глеб. А это другое! Это эгоистичное, злое... И я такая, Глеб. Я злая... И я жестокая...

- Солнышко мое, золотце, не наговаривай на себя... - умолял Глеб. - Не наговаривай. Это неправда. Это ты просто из доброты... Из-за доброты своей! Ты не хочешь, чтобы я тебе больно делал, потому что нельзя столько боли терпеть. Нельзя и не вытерпишь... И только потому ты на себя наговариваешь, чтобы я по­думал, что ты плохая, и ушел. Но я прошу, про­сти меня... Не гони, Ева. Не гони! Я больше никогда... Слышишь меня?.. Я никогда не сде­лаю тебе больно! Никогда! Ева! Никогда!

- Нет, Глеб, я тебе правду говорю... - сле­зы лились у Евы из глаз, слезы страдания и боли. Вся душа ее в эту секунду разрывалась на час­ти. - Ты просто не знаешь, какая я... Не зна­ешь. Я сегодня тебе с Борисом изменила... По­шла и переспала с ним. Я грязная, Глеб, я пло­хая. Я порченая...

Глеб продолжал обнимать ее... Он целовал ее в губы, в глаза, в шею... Он целовал ее грудь. Каждой частичкой своего тела Ева чувствовала его страстное дыхание, его прикосновения, его напор... Глеб повалил ее на пол. Ева сдавалась, она не могла противостоять его чувственности. Такому желанному, такому страстному, любя­щему...

- Не-е-е-ет!!! - заорала Ева в последнюю секунду. - Глеб, нет!!!

Ева вывернулась, оттолкнула Глеба. Как ра­неная птица, она отползла в сторону и запахну­ла халат.

- Ева, неужели ты меня никогда не про­стишь?!. - застонал Глеб и закрыл лицо рука­ми. - Никогда...

- Лучше б я умерла сегодня... - Ева впи­лась себе в волосы и тянула их так, словно хо­тела вырвать с корнем. - Лучше бы я умерла! Господи, за что?! За что?! Это испытания, да?! Я должна пройти эти испытания?..

- Ева, какие испытания?! О чем ты?! Я те­бя люблю! Я просто тебя люблю! Это я, Ева, это я... - кричал Глеб, но Ева его уже не слы­шала.

- Я пройду, слышишь меня, я пройду! - прошептала она, глядя куда-то вверх, потом по­вернулась к Глебу и простонала: - Изыди...

Испытания, которым подвергается душа, когда на­ступает ее время, мучительны. Этого нельзя представить, к этому нельзя приготовиться. Если душа встала на путь своего внутреннего перерождения, ей предстоят поистине адские муки... «И Ад следовал за ним...»

Это иллюзия, что можно взять и выпрыгнуть из своей телесной оболочки, покончить со всем старым, прошлым и начать новое, иное. Это миф. Это только иллюзия. Прежнюю жизнь из перерождающейся души вырывают с мясом, с кровью, тянут за жилы.

И здесь не помогут ни медитация, ни упражнения, ни молитвы. Здесь не пройти проторенной дорогой. Здесь вообще нет никакого обходного пути. Страдание - от края до края. Страдание, льющееся через край. Стра­дание, которое должно, просто обязано казаться бес­предельным и неизбывным.

А иначе... Иначе неправда, игра в поддавки. Если же игра, поддавки, то все придется пройти заново, с самого начала, полный круг. Ни рождения, ни смерти без боли не бывает. А тут и рождение, и смерть. Все вместе, одно с другим, одно к другому.