Глава 9 на сцену выходит принц Конти

 

В то время как наша бродячая труппа мирно переходила из города в город,

много событий случилось во Франции. Не было уже ни всесильного кардинала

Ришелье, ни подвластного ему короля Людовика XIII. Ришелье скончался вскоре

после того, как погиб кавалер Сен-Марс, в конце 1642 года, а в мае 1643-го

покинул землю и король Людовик XIII, произнеся свою последнюю фразу: "Тяжка

моей душе жизнь моя".

Во Франции был новый король, но только этому королю было всего несколько

лет.

Людовик XIV родился вскоре после того, как Мадлена, если вы помните,

принесла дочку Франсуазу де Модену, в октябре 1638 года. Пушечный гром в

Париже и огни дымных плошек возвестили всему миру о появлении на свет нового

Людовика. Когда скончался отец,

Людовик XIII, в управление страною вступила мать малолетнего короля,

королева Анна Австрийская. Но, конечно, она числилась регентшей только на

бумаге, а фактическим правителем стал, подобно кардиналу Ришелье, другой

кардинал и первый министр Франции, сицилиец по происхождению, Юлий Мазарини,

или Жюль Мазарэн.

Тут история как бы несколько повторилась. Высшая французская

аристократия, представители которой ранее выступали против Ришелье, ныне

выступила против Мазарэна. Оппозиция получила название Фронды.

Дело началось с августовских баррикад 1648 года в Париже, а за

баррикадами последовали и кровавые сражения. Дело постепенно осложнилось

чрезвычайно. События приняли запутанный характер-со вмешательством

иностранных сил, с государственными изменами, с переходом фрондеров из

одного лагеря в другой, бегствами из отечества и опасностями,

непосредственно угрожающими мальчику Людовику XIV.

Во главе войск, враждебных Мазарэну, стал двадцатисемилетний принц Конде

Великий, к тому времени увенчанный лаврами исключительного полководца.

Положение Мазарэна не раз становилось тяжким, в особенности потому, что в

первой половине Фронды, вместе с Конде, против него пошел другой полководец,

по сравнению с которым несколько бледнел даже сам Конде. Этого звали Генрих

де ла Тур д'Овернь, он же маршал Тюреннь.

Мазарэн, однако, показал себя не только тончайшим и упорнейшим политиком,

но и превосходным водителем армий. Мазарэн разбил Тюрення, а затем, искусно

тасуя политическую колоду, перевел маршала на свою сторону, и тот, в свою

очередь, разгромил Великого Конде.

В конце пятилетней борьбы кардинал победил бесповоротно, несмотря на то

что не был популярен в народе. Дело Конде было проиграно: он покинул Францию

и передался на сторону испанцев, а кардинал торжественно вступил в Париж, и

Франция пришла в состояние спокойствия под его управлением.

Нужно заметить, что как ни был мал Людовик, он прекрасно усвоил смысл

событий во время Фронды и на всю жизнь сохранил отчетливое воспоминание о

том, как французская аристократия едва не лишила его трона. К истории же

Конде следует добавить, что, несколько лет спустя после Фронды, он

примирился с Мазарэном и был амнистирован.

Тот самый принц Конти, брат Конде, которого мы знали мальчиком,

обучавшимся в Клермонской коллегии, ко времени Фронды стал молодым

человеком, готовящимся к духовной карьере. Однако вместо того, чтобы

отрешиться от всего земного, приготовляясь к высшей из карьер, Конти,

отличавшийся неуравновешенностью и пылкостью, последовал за своим великим

братом и принял участие во Фронде.

Взявший меч, как известно, должен быть готов ко всему, и Конти

чрезвычайно много пришлось испытать: он не только участвовал в

кровопролитных сражениях, но даже сидел в тюрьме. Конти, впрочем, обрел мир

ранее Конде. Он вышел из игры и даже настолько примирился с Мазарэном, что

решил жениться на его племяннице.

К концу лета 1653 года Конти успокоился в своем замке де Ла Гранж,

находящемся близ города Пезена в благословенном Лангедоке, и даже получил

возможность временно исполнять обязанности лангедокского губернатора.

В то время, когда принц отдыхал в замке, наши комедианты, которых не

коснулась, конечно, гроза Фронды, пронесшаяся над страной, выйдя из Лиона,

двигались в пределах того же Лангедока, и судьбе было угодно свести двух

однокашников-клермонцев.

Дело в том, что в замке у Конти, который в то время был еще холостым

человеком, гостила некая госпожа де Кальвимон, прелестная дама, которую

портило, по общему мнению, только одно-ее исключительная глупость.

Расхаживая по роскошным паркам, чуть тронутым августовской желтизной,

госпожа де Кальвимон заскучала и трогательно пожаловалась принцу на то, что

в замке нет никаких представлений. Принц, полюбовавшись на отразившуюся

кверху ногами в лагранжском пруду госпожу де Кальвимон, в ответ сказал все,

что полагается говорить в таких случаях, то есть что желание госпожи

является для него законом, и немедленно вызвал к себе своего ближайшего

подчиненного, симпатичнейшего и культурнейшего человека, господина де

Кознака.

Даниэль де Кознак знал о пребывании Мольера в Лангедоке и о том успехе,

которым пользовался Мольер.

Он немедленно послал гонца с приказанием разыскать директора труппы и

вручить ему приглашение его высочества прибыть вместе со всею труппой в

замок де Ла Гранж.

Нужно ли говорить, что старый клермонец, а ныне комедиант не заставил

себя долго упрашивать? Он немедленно прекратил спектакли, труппу в полном

составе, вместе с декорациями и аксессуарами, погрузил на повозки, и караван

пошел к принцу в замок.

Но не успел Кознак своего гонца отправить, как к замку подошла никем не

приглашенная другая бродячая труппа, которую вел опытный уличный шарлатан,

зубодер и актер, некогда подвизавшийся, как и другие, на Новом Мосту в

Париже, господин Кормье.

Когда принцу доложили, что какая-то труппа появилась, он был приятнейшим

образом поражен тем, что желание госпожи де Кальвимон может быть исполнено с

быстротой феерической. И, не дожидаясь никакого Мольера, велел пригласить

труппу в замок.

Труппа развернулась в замке, и опытный Кормье, мгновенно сообразив, что

все его благосостояние зависит от того, насколько он сумеет угодить госпоже

де Кальвимон, стлался перед нею по земле и даже, как будто, делал ей

подарки.

Но не успел Кормье разыграться и откормиться в замке, как Даниэлю Кознаку

сообщили, что приглашенный им Мольер с караваном прибыл. Кознак явился к

принцу и доложил о том, что приглашенный его высочеством директор с труппой

приехал, и осведомился, как принц прикажет быть.

Принц подумал и сказал, что господин Мольер может считать себя свободным,

так как надобность в его представлениях отпала.

- Но, ваше высочество,-отозвался Кознак, бледнея,-ведь я же пригласил

его...

- А я, как вы видите,-ответил принц,-пригласил Кормье, и согласитесь

сами, что удобнее будет, если вы нарушите свое слово, нежели я свое.

Кознак очень медленными шагами отправился объясняться с приехавшим

Мольером.

Перед подъездом замка стоял покрытый пылью человек с пухлыми губами и

утомленными глазами. Дорожные ботфорты его были белы.

За воротами замка виднелся длиннейший караван.

Впрочем, Кознак не очень хорошо рассмотрел как приезжего, так и караван,

потому что ему было страшно поднять глаза.

- Я-Мольер,-сказал глуховатым голосом приезжий, снимая шляпу,-мы прибыли

согласно распоряжению его высочества.

Кознак, набрав в грудь воздуху и еле шевеля суконным языком, выговорил

такие слова:

- Принц... распорядился... сообщить господину Мольеру... что вышло

некоторое прискорбное недоразумение... другая труппа уже играет в замке...

принц просит считать вас... он просит сказать, что вы свободны.

И наступило молчание.

Приезжий отступил на шаг, на сводя глаз с Кознака, потом накрылся шляпой.

Кознак поднял глаза и увидел, что приезжий бледнеет. Еще помолчали.

Тут приезжий заговорил, скосив глаза к носу:

- Меня же пригласили... Я...-приезжий указал на повозки,-я прекратил

спектакли, я погрузил декорации, со мною женщины, актрисы.

Кознак молчал.

- Я прошу,-сказал приезжий, начиная заикаться,- уплатить мне тысячу экю,

я потерпел большие убытки, сорвал спектакли и вез людей.

Кознак вытер пот со лба и униженно попросил приезжего сесть на скамью и

подождать, пока он доложит принцу о том, что сказал приезжий.

Тот молча отступил, сел на скамью, стал смотреть в землю. А Кознак пошел

в покои принца.

- Он просит в возмещение расходов тысячу экю,- сказал Кознак.

- Какой вздор!-ответил принц.-Ничего ровно ему не следует. И я вас

попрошу не говорить больше со мной на эту тему, потому что мне это надоело.

Кознак вышел от принца, пошел в помещение к себе, взял тысячу собственных

экю и вынес их Мольеру. Тот поблагодарил и ссыпал деньги в кожаный мешок.

Тут Кознак заговорил о том, что он крайне сожалеет, что все вышло так

неловко... и вдруг вдохновенно предложил господину Мольеру остановиться

рядом, в городе Пезена, и играть там. Он, Кознак, все сделает, достанет зал

и разрешение...

Господин Мольер подумал и согласился. И Кознак с караваном отправился в

Пезена, именем принца достал помещение и разрешение, и труппа сыграла в

Пезена "Шалого", поразив своим искусством пезенасцев.

Слух о таком, еще не бывалом в Пезена событии немедленно достиг ушей

губернатора. И принц тотчас же заявил, что он желает видеть этих отличных

комедиантов у себя.

Комедиантам полагается быстро забывать обиды, и клермонец тотчас привел

труппу в замок. "Шалый" был сыгран в присутствии принца, его свиты и госпожи

де Кальвимон, к отчаянию бедного Кормье. Не могло быть никакой речи о том,

что Кормье устоит после этого. Его дурно одетые и слабые в своем искусстве

комедианты не могли и мечтать о том, чтобы состязаться с пышно разодетыми

после лионских сборов Дюпарками. Дебри, Мадленой и, конечно, самим Мольером.

И, представьте себе, очень могло случиться, что Мольеру пришлось бы

покинуть замок, а Кормье остался бы, потому что прелесть спектакля оценили

все, за исключением одной госпожи де Кальвимон. Она тупо смотрела на

лицедеев, ничего не соображая. По счастью, умный и культурный секретарь

принца, поэт Сарразэн, спас положение. Он высказал такой восторг перед игрой

актеров и их костюмами, так напел принцу о том, что труппа господина Мольера

будет служить украшением его двора, что капризный принц отдал приказ об

увольнении труппы несчастного Кормье и о приглашении труппы Мольера на

постоянную службу к принцу, с правом именоваться Придворною труппою принца

Армана Бур-бона де Конти и, натурально, с назначением труппе постоянного

пенсиона.

Нужно добавить, что речи Сарразэна о мольеровской труппе были пламенны

вдвойне. Ни для кого не осталось тайной, что Сарразэн, подобно другим, с

первого же дня смертельно влюбился в Терезу Дюпарк.

Бедный Кормье со своими комедиантами удалился прочь, проклиная Мольера, а

для того и для труппы наступили воистину золотые дни в Лангедоке.

Лукавый заика как бы околдовал принца. Представления пошли непрерывно, и

непрерывной же струёй потекли к Мольеру и его комедиантам всевозможные

блага. Если нужно было продвигаться по Лангедоку, принц охотно производил

реквизицию повозок и лошадей для перевозки приспособлений и самих

комедиантов, принц выдавал деньги, принц оказывал всевозможные виды

покровительства.

Искусство цветет при сильной власти!

В ноябре 1653 года принц отправился через Лион в Париж для того, чтобы

жениться на Марии-Анне Мартиноцци, племяннице Мазарэна, как я уже говорил.

Придворная труппа проводила принца до Лиона, где и осталась играть, а

принц проследовал в Париж и, повенчавшись с Мартиноцци, в начале 1654 года

вернулся к себе в Лангедок.

В декабре 1654 года открылись очередные Штаты в городе Монпелье.

Дворянство и духовенство съехалось для того, чтобы, как обычно, обсуждать

финансовые вопросы совместно с представителями центральной власти и спорить

с ними, по возможности, отстаивая интересы провинции. Депутаты, получавшие

во время Штатов значительнейшее содержание, очень любили это время. Вообще

жизнь в городе, где собирались Штаты, всегда начинала бить ключом.

Естественно, что труппа Мольера явилась в Монпелье играть для благородных

дворян.

Одному только человеку из свиты принца не пришлось любоваться ни

блестящими депутатами, ни представлениями господина Мольера. И этот человек

был секретарь принца, господин Сарразэн. Как раз в декабре 1654 года он

скончался, как было сказано, от изнурительной лихорадки.

Любопытные люди в Лангедоке, однако, шепотом передавали друг другу, что

сообщение о причинах смерти Сарразэна неточно. Умер-то он от лихорадки, но

будто бы эта лихорадка последовала от того, что принц, невзлюбивший

Сарразэна в последнее время и разнервничавшийся в разговоре с ним, ударил

его каминными щипцами по виску. Как бы там ни было, смерть Сарразэна

повлекла за собою удивительное со стороны принца предложение Мольеру.

Именно: принц предложил ему стать своим секретарем взамен покойного. До того

ему полюбился образованный комедиант!

Мольеру стоило больших трудов в самой вежливой форме избавиться от этого

лестного предложения. Сослался он на то, что секретарем быть органически не

способен и боится испортить какое-нибудь важное дело, которое ему может

поручить принц. Друзьям же сказал по секрету, что не чувствует себя столь

гибким человеком, чтобы приноровиться к домашней службе. Да и, помимо всего

прочего, никак не считает себя вправе бросить на произвол судьбы труппу,

которую увлек в такую даль.

Отказ сошел благополучно, и труппа развернула свои представления в

Монпелье.

Хорошо изучив принца, Мольер, в компании с Жоэефом Бежаром, сочинил

либретто балета с веселым дивертисментом. Балет этот был поставлен в декабре

для принцессы и принца, и наибольший успех имел инициатор этого дела

господин Мольер, который под громовой хохот присутствующих изображал в

дивертисменте торговку селедками.

А Жозефу Бежару, помимо успеха, который выпал на долю ему за сочиненные

куплеты, посчастливилось еще в одном деле. Кропотливый и внимательный Жозеф,

имевший наклонность к историческим исследованиям, сочинил подробный сборник

геральдического характера, в который вошли всевозможные генеалогические

сведения, а также описания гербов и девизов баронов и прелатов лангедокских

Штатов, собравшихся в 1654 году.

Сборник этот Бежар, конечно, посвятил принцу, а от почтенных депутатов

получил приличную сумму за составление его, правда-в сопровождении намека на

то, что хорошо было бы, если бы Бежар составлял подобные сборники лишь в тех

случаях, когда они будут ему заказаны.

Когда Штата в Монпелье закончились, Мольер с труппой переехал в Лион, и

тут среди комедиантов появился изумительный человек. Именовался он Шарль

Куапо д'Ассуси, и было ему уже пятьдесят с лишним лет. Д'Ассуси бродил по

Франции в сопровождении двух юных существ в мужском одеянии. Злые языки

утверждали, что в этих одеяниях девочки, а еще более злые говорили, что дело

обстоит хуже и что это действительно мальчики.

Д'Ассуси шел с лютней в руках, распевая вместе с мальчиками песни и

куплеты собственного сочинения, и именовал себя императором шутников. Все

заработанные своим изящным ремеслом деньги бродячий поэт и музыкант д'Ассуси

оставлял в игорных домах и кабаках.

Летом 1655 года ему особенно не повезло. Какие-то шулера обыграли его до

последнего гроша, оставив ему только лютню и двух его мальчиков. Застряв в

Лионе, д'Ассуси явился к Мольеру для того, чтобы засвидетельствовать свою

радость по поводу встречи с артистами и сделать им пристойный и краткий

визит. Визит этот продолжался около двенадцати месяцев.

Нам интересно то, что д'Ассуси явился восторженным свидетелем того,

насколько поднялось благосостояние мольеровского братства. За два года

покровительства принца Конти они заработали прекрасные деньги, актерские паи

разрослись, и угасли в памяти холодные ночевки на сеновалах и унизительные

поклоны местным властям. Мольер, его товарищи и подруги жили в Лионе на

хороших квартирах, у них появились запасы вина, они откормились, приобрели

чувство собственного достоинства и обнаружили беспредельное добродушие.

Император шутников понравился комедиантам и поселился у них, как свой. За

это он воспел их в лучших прозаических и стихотворных строчках.

- Вот говорят,-рассказывал на всех перекрестках д'Ассуси,-что самому

лучшему из братьев через месяц уже надоедает кормить своего брата. Но эти,

уверяю вас, гораздо более благородны, чем все братья, вместе взятые!

И д'Ассуси распевал стихи, в которых рифмовались слова "компания" и

"гармония" и где содержалось внушительное указание на то, что он, бедняк,

сидел у братьев за столом, причем каждый день к обеду подавалось семь или

восемь блюд.

Самое веселое время на этих обедах начиналось именно после последнего,

восьмого блюда, когда неистощимый император, разлив по бокалам вино,

распевал вдвоем с Мольером веселые песни или рассказывал анекдоты. Словом,

чудное время было в Лионе?

Естественно, что, когда комедианты отправились осенью того же 1655 года в

Авиньон, д'Ассуси сопровождал их. На барках братство плыло по Роне, и звезды

светили ему, и на корме до поздней ночи играл на многострунной лютне

д'Ассуси.

Пробывши месяц в Авиньоне, комедианты были вызваны принцем в город

Пезена, опять-таки на сессию Штатов.

Девятого ноября депутаты были свидетелями чрезвычайного происшествия.

Помещение для его высочества принца Конти было приготовлено в доме некоего

господина д'Альфонса. Епископы ближайших городов, в полном облачении, в

мантиях, а с епископами- представители дворянства в лице баронов де Вильнев

и. де Ланта, в парадных костюмах, явились в дом д'Альфонса, чтобы

приветствовать его высочество.

Принц вышел к депутатам, но принял их в дверях вестибюля, извинившись и

сославшись на то, что внутрь он, к сожалению, пустить их не может, так как в

комнатах страшнейший беспорядок по случаю представления комедии господином

Мольером.

Мне трудно описать лица депутатов, и в особенности епископов. Но само

собой разумеется, что никто ничего не сказал принцу по поводу беспорядка в

комнатах, и, произнеся надлежащие комплименты его высочеству по случаю

открытия Штатов, депутация удалилась в гробовом молчании.

Труппа играла в Пезена в течение нескольких месяцев, и Мольер ознаменовал

свое пребывание в городе получением шести тысяч ливров, ассигнованных его

труппе кассой лангедокских Штатов.

Пребывание Мольера в Пезена было отмечено некоторыми странными его

поступками. Так, он свел дружбу с местным уважаемым и лучшим парикмахером,

мэтром Жели.

Заведение мэтра пользовалось большою популярностью в Пезена. По субботам

в особенности дверь в парикмахерской хлопала беспрерывно, и появлялись и

мясники, и булочники, и пезенаские чиновники, и всякий другой народ. В то

время как подмастерья мэтра Жели рвали зубы посетителям или брили их,

ожидающие очереди пезенасцы болтали, понюхивая табак. Нередко забегала

какая-нибудь девчонка и, краснея, сообщала, что она получила письмо от

своего возлюбленного, находящегося в армии. В этом событии все принимали

участие и читали вслух письмо по просьбе неграмотной девушки, выражая свое

удовлетворение в случае, если письмо содержало радостные вести, или,

наоборот, сожаление, если в нем находилось что-нибудь печальное. Словом, у

мэтра Жели был как бы клуб в заведении.

Так вот, Мольер напросился к Жели по субботам помогать считать выручку в

кассе. Гостеприимный Жели предложил директору деревянное кресло у конторки,

и тот сидел в нем, принимая серебряные монеты. Однако мэтр Жели рассказывал

всем по секрету, что выручка здесь ни при чем, а что она есть лишь предлог

для других действий директора труппы Конти. Будто бы у директора под полой

кафтана всегда приготовлены чистые таблички, на которых он записывает тайком

решительно все интересное, о чем толкуют в парикмахерской. Но для чего

директор это делает, мэтру неизвестно. Правду ли рассказывал цирульник Жели

или неправду, но, во всяком случае, деревянное кресло из цирульни

впоследствии попало в музей.

Пребывая в Пезена, труппа время от времени навещала соседние селенья, а

весною 1656 года отправилась в город Нарбонну, где веселый трубадур

д'Ассуси, наконец, покинул ее. Потом опять комедианты были в Лионе, своей

постоянной резиденции, а из Лиона перебрались в город Безье, чтобы увеселять

собравшиеся в нем опять-таки Штаты.

В Безье произошли кое-какие события. Во-первых, здесь Мольер дал премьеру

новой своей пьесы, названной им "Терзания любви". Это была написанная под

очевидным влиянием испанских и итальянских авторов пятиактная вещь, говорят,

более совершенная, чем комедия "Шалый", но местами содержащая тяжелые стихи

и с очень путаным и малоестественным финалом. Но так как плохие места тонули

в массе остроумных и тонких сцен, комедианты рассчитывали на большой успех,

и они не ошиблись в этом.

Директор театра начал с того, что, прибыв в Безье, первым долгом разослал

бесплатные билеты на премьеру всем депутатам Штатов, но от них получил

страшнейший афронт. Скупые депутаты вернули билеты обратно директору.

Причина была понятна. Депутаты знали, что через некоторое время от труппы

последует просьба о денежной субсидии, и решили это прекратить. Директор

почувствовал, что ему не придется более, пожалуй, расписываться в получении

нескольких тысяч ливров из кассы Штатов, и, послав мысленно, по своему

обыкновению, проклятие депутатам, дал спектакль для простой публики. И

публика покрыла аплодисментами "Терзания любви", в которых Мольер играл роль

Альбера-отца.

Покинув негостеприимный Безье, Мольер посетил Лион, где с блеском играл

"Терзания", а затем-Ним, Оранж и Авиньон.

В Авиньоне, в 1657 году, произошли две встречи. Директор встретил своего

старого друга, клермонца Шапеля, который путешествовал. Бывшие слушатели

философа Гассенди нежно обнялись. Они вспоминали эпикурейца и толковали

насчет ужасной его кончины: проклятые врачи уморили Гассенди своими

кровопусканиями.

Вторая встреча сыграла громаднейшую роль в дальнейшей жизни Мольера. В

Авиньоне задержался, возвращаясь из Италии, знаменитый художник Пьер Миньяр.

Он должен был писать оранжскую триумфальную арку и портрет одной маркизы.

Познакомившись, Миньяр и Мольер быстро сошлись, понравились Друг другу

чрезвычайно, и блестящий портретист писал Мольера в нескольких видах.

Так как лето 1657 года было необыкновенно жаркое, то труппа на некоторое

время уходила к северу, в Дижон, а на зиму вернулась в Лион. И вот в Лионе

опять произошла встреча двух старых клермонцев-принца Армана Бурбона де

Конти и Мольера, не видевших друг друга в течение довольно большого времени.

Директор труппы радостно адресовался к принцу, но встреча не состоялась.

Принц не только не пожелал видеть директора и своих комедиантов, но даже

отдал приказ о снятии труппой присвоенного ей имени Конти. Ах, в

комедиантской жизни не только одни розы и лавры! Оплеванный директор труппы

ждал разъяснений, и они не замедлили явиться. Оказывается, что за два

последних года все перевернулось вверх дном в душе его высочества. Бывший

фрондер, а затем страстный любитель театра ныне оказался окруженным

духовенством и Погруженным в изучение религиозно-нравственных вопросов.

Один из епископов, обладавший великолепным даром слова, обратил серьезное

внимание на театральные увлечения принца и, навещая его, успел разъяснить

ему, что человек, какое бы высокое положение в мире он ни занимал, все же

более всего должен думать о спасении своей души. И если уже думать об этом,

то прежде всего нужно бежать от комедиантских представлений, как от огня,

дабы не попасть впоследствии в огонь вечный. Пышные всходы получил епископ

из тех семян, которые он посеял в душе у Конти. Конти усвоил епископские

поучения и объявил своим приближенным, что отныне он боится даже видеть

комедиантов.

- Непостоянны сильные мира сего!- говорил Мольер Мадлене.-И дал бы я

совет всем комедиантам. Если ты попал в милость, сразу хватай все, что тебе

полагается. Не теряй времени, куй железо, пока горячо. И уходи сам, не

дожидайся, пока тебя выгонят в шею! Вообще, Мадлена, нам надо подумывать о

более важных вещах. Я чувствую, что нам пора покинуть Лангедок. Нам надо...

И опять, как давно-давно в Париже, после разгрома Блестящего Театра, стали

шептаться бывшие любовники.