Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. очам ребенка, перед его взглядом, перед его лицом является лик той, что плачет в Салетте, или шепот той

очам ребенка, перед его взглядом, перед его лицом является лик той, что плачет в Салетте, или шепот той, что исцеляет в Лурде. Лурд соответствует Лудену — или, во всяком слу­чае, указывает еще один ключевой эпизод в этой длинной истории плоти.

Обобщая, надо сказать следующее. В 1870-1890-е гг. складывается перекличка Лурда и Салетта, с одной сторо­ны, и Сальпетрйера*, с другой стороны, на фоне Лудена как исторического узла этого процесса: образуется треуголь­ник. С одной стороны, Лурд, откуда говорится: «Возможно, Луденская чертовщина и в самом деле была истерией на­подобие той, что теперь есть в Сальпетриере. Так оставим ее Сальпетриеру. Нас это никоим образом не касается, ибо мы теперь заняты явлениями и маленькими детьми». На что Сальпетриер отвечает: «Мы можем сами сделать все то, что делалось в Лудене и Лурде. Мы вызываем конвульсии и мо­жем вызвать явления». Лурд возражает: «Лечите по-своему, но есть исцеления, на которые вы не способны, и вот ими займемся мы». Таким образом, и опять-таки на старинном фоне истории конвульсий, складывается это переплетение и это соперничество между церковной и медицинской вла­стями. Между Луденом и Лурдом, Салеттом, Лизье произо­шел грандиозный сдвиг, перераспределение медицинских и религиозных ставок на тело, своеобразная передислокация плоти с соответствуюшим передвижением конвульсий и яв­лений. И мне кажется, что все эти феномены, очень важные для возникновения сексуальности на территории медицины, могут быть поняты не в терминах науки или идеологии, не в терминах истории умозрений, не в терминах социологичес­кой истории болезней, но в рамках исторического изучения технологий власти.

И наконец, надо сказать о третьем антиконвульсанте. Первым, напомню, был переход от правила всеохватного дискурса к стилистике дискурса сдерживаемого; вторым

Старинная больница в Париже, включающая и большое отделение для душевнобольных.

была передача конвульсии как таковой на попечение меди­цинской власти. Третий же антиконвульсант, о котором я буду говорить в следующий раз, это опора, которую церков­ная власть нашла со стороны дисциплинарно-педагогичес­ких систем. Чтобы поставить под контроль, чтобы пресечь, чтобы окончательно искоренить все эти феномены одержи­мости, о которые споткнулась новая механика церковной власти, была предпринята попытка привить руководство со­вести и исповедь, все эти новые формы религиозного опы­та, в среде дисциплинарных механизмов, которые в эту же эпоху были введены в казармах, школах, больницах и т.д. В виде иллюстрации этой прививки или, если хотите, внед­рения духовных техник, отлаженных католицизмом после Тридентского Собора, в те новые дисциплинарные аппара­ты, которые приобретают контуры и организуются в XVIII веке, я приведу только один пример, на котором подробно остановлюсь в следующий раз. Это пример Олье, основа­теля семинарии при церкви Сен-Сюльпис, решившего пос­троить для нее здание, которое отвечало бы поставленной шдаче. Семинария Сен-Сюльпис, задуманная Олье, должна была воплотить, и воплотить во всех деталях, те самые тех­ники духовного контроля, самоанализа и исповеди, что были характерны для тридентской религиозности. Потребовалось соответствующее здание. Олье не знал, как построить такую семинарию. Тогда он отправился в Нотр-Дам и попросил у Богоматери совета на сей счет. И действительно, Богоматерь явилась ему и вручила план, который стал планом семина­рии Сен-Сюльпис. Вот что сразу поразило Олье: вместо дортуаров там были отдельные комнаты. Именно это, а не расположение капеллы, не размеры молельни и т.п., было главной особенностью преподнесенного Богоматерью пла­на сооружения семинарии. Ибо Богоматерь не ошибалась. Она хорошо понимала, что опасности, достигшие крайней степени, границы, предела в рамках этих техник духовного руководства, коренятся именно в ночи и в постели. Иначе говоря, именно постель, ночь, тела, созерцаемые в подроб­ностях и в самом раскрытии их возможных сексуальных

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

проявлений, — именно это является принципом всех опас­ностей, в которые за последние годы начали попадать ду­ховные наставники, недостаточно искушенные в том, чем в действительности является плоть. Необходимо было вы­яснить процесс конституции этой плоти — богатой, слож­ной, преисполненной ощущениями, но и обуреваемой кон­вульсиями, с которыми наставники имели дело; необходимо было подобраться к истоку плоти, понять, каковы механиз­мы ее функционирования. Поэтому, оградив тела, поместив их в детально обозреваемое пространство, дисциплинарные аппараты (коллежи, семинарии и т.п.) позволили заменить всю эту сложную и несколько ирреальную теологию плоти дотошным наблюдением за сексуальностью в ее последова­тельном и реальном раскрытии. Так в центре внимания ока­зались тело, ночь, уход за собой, ночная одежда, постель, ибо не где-нибудь, а именно в простынях следует искать ме­ханизмы возникновения всех тех расстройств плоти, кото­рые тридентское пастырство выявило, вознамерилось конт­ролировать, но в итоге само оказалось в их западне.

Так в самом сердце, в самом средоточии, в самом оча­ге всех этих плотских расстройств, сопряженных с но­выми формами духовного руководства, в конечном счете обнаружилось тело, поднадзорное тело юноши, тело мас-турбатора.

* * *

Теперь я намерен попытаться охарактеризовать эволю­цию контроля над сексуальностью в христианских, прежде всего католических, учебных заведениях школьного уровня в XVII и XVIII [rectius: XVIII и XIX] веках. С одной сторо­ны, в это время все отчетливее проступает тенденция к ог­раничению той нескромной словоохотливости, той дискур­сивной пристрастности к телу желания, которая отличала техники руководства душами в XVII веке. Делаются попыт­ки, в некотором смысле, успокоить словесные бури, разго­равшиеся вокруг самого анализа желания и удовольствия,