XXVII. О дружбе

Сказавшему: "Тот, кто находит удовольствие в уединении, либо дикийзверь, либо бог"^[138] -- было бы трудно вложить в несколько словбольше и правды и неправды, чем содержится в этих словах. Ибо совершенносправедливо, что естественная и тайная ненависть и отвращение к обществу влюбом человеке содержат нечто от дикого животного; но совершеннонесправедливо, что в уединении вообще есть нечто божественное, заисключением тех случаев, когда оно проистекает не из удовольствия, котороенаходят в одиночестве, а из любви и желания уединиться для болеевозвышенного образа жизни. Так, оно, как выяснилось, было ложным ипритворным у некоторых язычников -- у Эпименида Кандийского, Нумы Римского,Эмпедокла Сицилийского и Аполлония из Тианы; и подлинным и истинным -- уразных древних отшельников и святых отцов церкви. Но очень немногиепонимают, что такое одиночество и до чего оно доводит, ибо толпа не естьобщество и лица -- всего лишь галерея картин, а разговор -- только звенящийкимвал, где нет любви. Латинское изречение "Magna civitas, magnasolitudo"^[140] отчасти объясняет это состояние; ведь в большомгороде друзья разобщены, так что по большей части нет того чувстватоварищества, которое существует у соседей в менее крупных поселениях. Но мыможем пойти еще дальше и утверждать с полным основанием, что отсутствиеистинных друзей, без которых мир становится пустынным, и есть печальноеодиночество в его чистом виде; и даже в этом смысле одиночество кого бы тони было, кто из-за склада своей натуры и привязанностей не способен кдружбе, также происходит от дикого животного, а не от человеческих качеств. Главный плод дружбы заключается в облегчении и освобождении сердца отпереполненности и надрыва, которые вызывают и причиняют всякого родастрасти. Мы знаем, что болезни закупорки и удушья являются самыми опаснымидля тела; не иначе это и в отношении духа. Вы можете принять сарсапарельныйкорень, чтобы освободить печень, железо -- чтобы освободить селезенку,серный цвет -- для легких, бобровую струю -- для мозга; однако ни односредство так не облегчает сердца, как истинный друг, с которым можноподелиться горем, радостью, опасениями, надеждами, подозрениями, намерениямии всем, что лежит на сердце и угнетает его, в своего рода гражданскойисповеди или признании. Удивительная вещь -- наблюдать, как высоко ценят великие короли имонархи этот плод дружбы, о котором мы говорили; настолько высоко, что онипокупают его множество раз, рискуя своей собственной безопасностью ивеличием. Ибо государи, принимая во внимание то расстояние, которое отделяетих от положения их подданных и слуг, не могут сорвать этот плод, заисключением тех случаев, когда (дабы получить возможность насладиться им)они возвышают некоторых людей, делая их своими товарищами и почти чторавными себе, что не раз приводило к неудобствам. Современные языки называюттаких лиц "фаворитами" или "доверенными" (privadoes), как будто делозаключается в милости или интимном общении. Но латинское название определяетистинное их назначение и причину, именуя их participescurarum^[141], ибо именно это связывает дружеский союз. И мыотчетливо видим, что это делалось не только слабыми и чувствительнымигосударями, но и самыми мудрыми и расчетливыми из них; они часто приближалик себе некоторых своих слуг, которых называли друзьями, и разрешали другимназывать их так же, используя слово, которое принято меж близкими людьми. Когда Л. Сулла правил Римом, он настолько возвысил Помпея (впоследствиипрозванного Великим), что тот хвастал, что стал сильнее Суллы. Ибо, когдаПомпей предоставил должность консула одному из своих друзей против желанияСуллы и Сулла вознегодовал на него и стал в резких тонах говорить ему обэтом, Помпей сам обрушился на него и даже заставил его замолчать, сказав,что "больше людей поклоняется солнцу восходящему, чем солнцузаходящему"^[142]. Децим Брут имел такой вес в глазах Юлия Цезаря,что в своем завещании Цезарь назвал его своим наследником сразу послеплемянника. И он же был тем человеком, который обладал такой властью надЦезарем, что ускорил его смерть. Ибо, когда Цезарь хотел было распуститьсенат из-за плохих предзнаменований, и особенно из-за одного сна Кальпурнии,этот человек мягко поднял его за руку из кресла и сказал ему, что надеется,что он, Цезарь, не распустит сенат до тех пор, пока его жена не увидит болееблагоприятный сон. И он был, кажется, в таком великом фаворе у Цезаря, чтоАнтоний в письме, дословно приводимом в одной из филиппик Цицероном,называет его venefica -- "колдун", как будто тот околдовал Цезаря. Августтак возвысил Агриппу (хотя тот и был низкого происхождения), что когда онспросил у Мецената совета относительно замужества своей дочери Юлии, то уМецената хватило смелости сказать, что он должен либо выдать свою дочь замужза Агриппу, либо лишить последнего жизни: третьего пути нет -- таквозвеличил он Агриппу. При Тиберии Цезаре Сеян вознесся на такую высоту, чтоих обоих называли и считали неразлучными друзьями. В письме к нему Тиберийсказал: "Haec pro amicitia nostra non occultavi"^[143]; и весь сенатпосвятил алтарь Дружбе как богине, в честь великой ценности дружбы междуэтими двумя людьми. Такая же или даже еще более сильная дружба существоваламежду Септимием Севером и Плавцианом. Ибо он заставил своего старшого сынажениться на дочери Плавциана; и часто поддерживал Плавциана в его действияхпротив своего сына; и написал также в одном из посланий сенату следующее: "Ятак сильно люблю этого человека, что хочу, чтобы он меня пережил". Будь этиимператоры подобны Траяну или Марку Аврелию, можно было бы подумать, что этадружба проистекала из бесконечной доброты их натуры; но, поскольку все этилюди были так мудры, обладали такой силой и суровостью духа и настолькосильно любили себя, все это с очевидностью доказывает, что они считали своесобственное благополучие (хотя оно было настолько велико, насколько вообщевозможно для смертного) лишь половинчатым, если у них нет друга, которыйсделал бы его полным; и все это при том, что они были императорами, укоторых имелись жены, сыновья, племянники; и все же все эти родственники немогли дать того утешения, которое дает дружба. Не следует забывать и того, что Коммин заметил о своем первом хозяине,герцоге Карле Смелом, именно что тот ни с кем не делился своими секретами, иособенно теми секретами, которые более всего его беспокоили, после чего ондобавляет, что в последние годы жизни "эта замкнутость действительноослабила и немного повредила его разум"^[144]. Коммин, конечно, могбы также высказать точно такое же суждение, если бы захотел, о своем второмгосподине, Людовике XI, чья замкнутость действительно была его мучителем.Изречение Пифагора "Cor ne edito" -- "Не грызи сердце" -- несколько темно,но по смыслу правильно. Конечно же, если выразиться резко, те, у кого нетдрузей, которым они могли бы открыться, являются каннибалами своихсобственных сердец. Но одно совершенно замечательно (и этим я закончурассмотрение первого плода дружбы), а именно что это раскрытие своего "Я"другу производит два противоположных действия, ибо оно удваивает радости иделит горести пополам. Потому что нет такого человека, который, поделившисьсвоими радостями с другом, еще более не возрадовался бы; и нет такогочеловека, который, поделившись своими печалями с другом, не стал бы меньшепечалиться. Итак, в том, что касается воздействия на дух человека, дружбаобладает таким же достоинством, какое алхимики раньше приписывали своемукамню в воздействии на человеческое тело -- она производит всепротивоположные действия, однако, на пользу и на благо природе. Но даже еслине прибегать к помощи алхимиков, в обычном течении природы есть явныйобразец этого, ибо в телах соединение усиливает и поддерживает любоеестественное действие и, с другой стороны, ослабляет и притупляет любоебурное впечатление; так же обстоит дело и в отношении духа. Второй плод дружбы так же целебен и превосходен для разума, как первый-- для чувств. Ведь дружба из штормов и бурь страстей действительно делаетхорошую погоду, а разум она как бы выводит из тьмы и путаницы мыслей наясный свет. Не следует понимать, что это справедливо только в отношенииверного совета, который человек получает от своего друга, о чем мы будемговорить ниже; но совершенно очевидно, что если у кого-то ум занятмножеством мыслей, то его разум и понимание действительно проясняются ираскрываются в беседах и рассуждениях с другим человеком; он легче разбираетсвои мысли; он располагает их в более стройном порядке; он видит, как онивыглядят, когда превращаются в слова; наконец, он становится мудрее самогосебя и за один час рассуждения вслух достигает большего, чем за целый деньразмышлений. Фемистокл хорошо сказал персидскому царю: "Речь подобнааррасскому ковру, развернутому и полностью открытому для обозрения; темсамым образы появляются в виде конкретных фигур; в то время как если ониостаются только в мыслях, они подобны скатанному и свернутомуковру"^[145]. И этот второй плод дружбы, заключающийся в раскрытииразума, может быть получен не только от таких друзей, которые в состояниидать совет (они и есть самые лучшие друзья); но даже без таковых человекпознает себя, прояснит свои собственные мысли и заострит свой ум как бы окамень, который сам по себе не режет. Одним словом, человеку лучшеобратиться с речью к статуе или картине, чем позволить своим мыслямтесниться в голове, не находя выхода. И теперь, чтобы сделать этот второй плод дружбы полным, отметим тудругую его сторону, которая более открыта и поддается обычному наблюдению, аименно верный совет друга. Гераклит хорошо сказал в одной из своих загадок:"Сухой свет всегда самый лучший". И конечно же, свет, который человекполучает от совета другого человека, суше и чище, чем тот, которыйпроистекает из его собственного разума и суждения, ибо последний всегданасыщен и пропитан его чувствами и привычками. Так что между советом,который дает друг, и советом, который человек дает самому себе, существуеттакая же разница, как и между советом друга и советом льстеца. Потому, чтонет большего льстеца, чем тот, кто сам себе льстец, и нет более сильноголекарства от самолюбивой лести, чем откровенное и свободное мнение друга.Совет бывает двух видов: один относительно нравов, другой относительно дела.Что касается первого, то самым лучшим средством сохранения душевногоздоровья является справедливое предупреждение друга. Призвать самого себя кответу -- это порой слишком сильнодействующее и разрушительное лекарство.Чтение хороших книг по морали -- несколько скучновато и безжизненно.Замечать свои ошибки в других -- не всегда подходит для нашего случая. Самоеже лучшее лекарство (по-моему, лучше всего действующее и лучше всеговоспринимаемое) -- предупреждение друга. Интересно заметить, в какиесерьезные ошибки и крайние нелепости, действительно, впадают многие(особенно люди более высокого положения) из-за того, что у них нет друга,который мог бы сказать им об этих ошибках; и тем самым они наносят огромныйвред как своей репутации, так и своему благоденствию, ибо, как сказал святойЯков, они напоминают людей, "которые, посмотревшись в зеркало, тут жезабывают свой собственный образ и облик"^[146]. Что касается дела,человек может думать, если ему угодно, что два глаза видят не больше, чемодин; или что игрок всегда видит больше, чем сторонний наблюдатель; или чточеловек в гневе так же разумен, как и тот, кто спокойно пересчитает вседвадцать четыре буквы алфавита; или что из мушкета можно так же хорошострелять с руки, как и с упора, и иметь тому подобные глупые и беспочвенныефантазии, полагаться во всем только на себя. Но, когда все средстваисчерпаны, помощь доброго совета исправляет дело. И если человек думает, чтоон примет совет, но сделает это по частям, спрашивая совет по одному делу уодного, а по другому -- у другого, то это хорошо (т. е., возможно, лучше,чем если бы он вообще никого не спрашивал). Однако он подвергается двумопасностям. Первое, что ему дадут неверный совет, ибо, за исключением техслучаев, когда совет исходит от совершенно и целиком преданного друга, редкослучается так, чтобы он не был корыстен и намеренно направлен на достижениекаких-либо целей того человека, который дал его. Второе, что ему дадут советвредный и небезопасный (хотя и с добрыми намерениями), который частичнопринесет неприятности, частично же явится средством исправления дела; какесли бы вы пригласили врача, который, по общему мнению, хорошо вылечивает туболезнь, на которую вы жалуетесь, но не знаком с вашим организмом, и поэтомуон может излечить вас от данной болезни, но расстроить ваше здоровье вкаком-либо другом отношении и тем самым вылечить болезнь, но убить пациента.Но друг, в совершенстве знакомый с состоянием ваших дел, будет осторожен,исправляя данное дело так, чтобы не причинить вам какую-либо другуюнеприятность. Поэтому не полагайтесь на случайные советы: они, скорее,отвлекут и уведут вас в сторону, чем устроят ваши дела и дадут им правильноенаправление. Кроме этих двух благородных плодов дружбы (успокоение в чувствах иподдержка в суждениях) есть еще последний плод, который, подобно гранату,полон множества зерен. Я имею в виду помощь и участие во всех делах ислучаях. Здесь наилучший способ убедиться в разнообразной пользе дружбы вжизни состоит в том, чтобы взглянуть вокруг и увидеть, сколько есть вещей,которых сам человек сделать не может. И тогда окажется, что изречениедревних "друг -- это второе я" недостаточно справедливо, ибо друг гораздобольше, чем второе я. Люди проживают жизнь и умирают с тревогой о некоторыхвещах, которые особенно принимали близко к сердцу, -- устройство жизнисвоего ребенка, окончание труда и тому подобное. Если у человека естьпреданный друг, он может быть почти уверен в том, что об этом позаботятся ипосле его смерти; так что у человека тогда есть как бы две жизни дляосуществления своих желаний. У человека одно только тело, и оно занимаеттолько одно место в пространстве, но там, где есть дружба, все отправленияжизни как бы удваиваются: они даются и самому человеку, и его заместителю,ибо он может осуществлять их через своего друга. Сколько есть на светевещей, которые человек, дорожа своей честью и добрым именем, не может самсказать или сделать? Вряд ли будет скромно, если человек сам будетрасписывать свои заслуги и тем более превозносить их; случается, он не можетвынести того, что ему приходится молить или просить о чем-то, и еще многодругих подобных вещей. Но все это вполне прилично в устах друга, хотязаставило бы самого человека покраснеть, если бы их произносили его уста.Кроме того, человеческая личность связана множеством условностей, которые немогут быть нарушены. Человек может говорить со своим сыном только как отец;со своей женой -- только как муж; со своим врагом -- только употребляяопределенные выражения. В то же время друг может говорить так, как требуеттого случай, а не как это подобает данному лицу. Можно было бы бесконечноперечислять все преимущества дружбы. Я предлагаю следующее правило на тотслучай, когда человек не может подобающим образом сыграть свою собственнуюроль: если у него нет друга, он может покинуть сцену.