Фрэнсис Бэкон. Великое восстановление наук. Новый Органон

--------------------------------------------------------------- Игорь Маханьков ([email protected])--------------------------------------------------------------- ВТОРАЯ ЧАСТЬ СОЧИНЕНИЯ, НАЗЫВАЕМАЯ ИЛИ ИСТИННЫЕ УКАЗАНИЯ ДЛЯ ИСТОЛКОВАНИЯ ПРИРОДЫ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Те, кто осмелился говорить о природе как об исследованном уже предмете,-- делали ли они это из самоуверенности или из тщеславия и привычки поучать-- нанесли величайший ущерб философии и наукам. Ибо, насколько они былисильны для того, чтобы заставить верить себе, настолько же они преуспели втом, чтобы угасить и оборвать исследование. Они принесли не столько пользысвоими способностями, сколько вреда тем, что погубили и совратилиспособности других. Те же, кто вступил на противоположный путь и утверждал,что решительно ничего нельзя познать, -- пришли ли они к этому убеждению изненависти к древним софистам, либо по причине отсутствия стойкости духа, илидаже вследствие обладания некоторого рода ученостью -- приводили в пользуэтого доводы, которыми, конечно, нельзя пренебречь. Однако они отправлялисьв своем мнении не от истинных начал и, увлекаемые вперед усердием истрастью, решительно превзошли меру. Древнейшие же из греков (писаниякоторых погибли) более благоразумно удерживались между самонадеянностьюокончательных суждений и отчаянием акаталепсии. И хотя они довольно частосетовали и жаловались на трудность исследования и темноту вещей, однако, какбы закусив удила, не переставали стремиться к цели и испытывать природу.Они, как видно, полагали, что этот вопрос (т. е. можно ли что-либо познать)разрешается не спором, а опытом. Но и они, знакомые только с силой разума,не обращались к правилам, но все возлагали на остроту мысли, на подвижностьи постоянную активность ума. Наш же способ столь же легок в высказывании, сколь труден в деле. Ибоон состоит в том, что мы устанавливаем степени достоверности, рассматриваячувство в его собственных пределах и по большей части отбрасывая ту работуума, которая следует за чувством, а затем открываем и прокладываем разумуновый и достоверный путь от самых восприятий чувств. Без сомнения, этопонимали и те, кто такое же значение придавал диалектике. Отсюда ясно,почему они искали помощи разуму, относясь с подозрением к прирожденному исамопроизвольному движению ума. Но слишком поздно прилагать это средство,когда дело уже загублено: после того как ум уже пленен привязанностямиповседневной жизни, ложными слухами и учениями, когда он осажден пустейшимиидолами^[1]. Итак, это искусство диалектики, поздно (как мы сказали)становящееся на защиту разума и никоим образом не поправляющее дело, скорееповело к укреплению заблуждений, чем к открытию истины. Остаетсяединственное спасение в том, чтобы вся работа разума была начата сызнова ичтобы ум уже с самого начала никоим образом не был предоставлен самому себе,но чтобы он был постоянно управляем и дело совершалось как бы механически. Всамом деле, если бы люди взялись за механические работы голыми руками, безпомощи орудий, подобно тому как в делах разума они не колеблются приступатьк работе почти лишь только с усилиями ума, то невелики были бы те вещи,которые они могли бы подвинуть и преодолеть, хотя бы они посвятили этомуусердные и притом соединенные усилия. И если угодно несколько остановитьсяна этом примере и вглядеться в него, как в зеркало, то представим себеобелиск значительной величины, предназначенный для ознаменования триумфа илиподобного торжества, который должно перенести на другое место. Если людивозьмутся за это голыми руками, то не признает ли это любой трезвыйнаблюдатель проявлением некоего тяжкого безумия? И не признает ли он ещебольшим безумием, если они увеличат число работающих и решат, что такимобразом они сумеют это свершить? А если они сделают известный выбор, иотделят немощных, и используют только сильных и здоровых, и понадеются, чтотаким путем они выполнят работу, то не скажет ли он, что они еще сильнееотступают от разума? А если, наконец, они, не довольствуясь и этим, решатобратиться к атлетическому искусству и прикажут всем прийти с хорошоумащенными и подготовленными для этого руками и мышцами, то не воскликнет лион, что они трудятся только для того, чтобы сумасбродствовать по известномуправилу и умыслу? Так люди с подобным же неразумным рвением и бесполезнымединодушием принимаются за дело разума, когда они возлагают большие надеждына многочисленность умов или на их превосходство и остроту или дажеусиливают крепость ума диалектикой (которую можно почитать некоейатлетикой); а между тем тому, кто рассудит правильно, станет ясно, что привсем их усердии и напряжении они все же не перестают применять только голыйразум. Но ведь совершенно очевидно, что во всякой большой работе, за которуюберется человеческая рука без орудий и машин, силы отдельных людей не могутни быть вполне напряжены каждая в отдельности, ни соединены все вместе.Итак, из установленных нами предпосылок мы выводим две вещи, о которых мыхотели бы предупредить людей, чтобы это не ускользнуло от их внимания.Первая из них состоит в следующем. Мы полагаем, что было бы хорошимпредзнаменованием, если для уменьшения и устранения разнотолков ивысокомерия как за древними сохранились бы нетронутыми и неущемленными ихчесть и почитание, так и мы смогли бы свершить предназначенное, пользуясьпри этом, однако, плодами своей скромности. Ибо если мы заявим, что мы можемпринести лучшее, чем древние, вступив на ту же самую дорогу, что и они, томы не сможем никаким красноречием воспрепятствовать тому, чтобы возниклисравнение и спор относительно дарований, или превосходства, или способности.Конечно, этот спор не был бы чем-то недозволенным или чем-то новым, Ибо еслибы древние что-либо установили и открыли неправильно, то почему бы мы немогли с таким же правом, как и все люди, отметить и опровергнуть это?Однако, хотя этот спор и справедлив и дозволен, все же он, возможно, несоответствовал бы мере наших сил. Но так как мы стремимся к тому, чтобыразуму открылся совершенно новый путь, не известный древним и не испытанныйими, то дело меняется. Прекращаются соревнование и споры сторон. Мысохраняем за собой только роль указующего путь, что представляет, конечно,лишь посредственную ценность и в большей степени является делом фортуны, чемспособности и превосходства. Это предупреждение имеет отношение к личностям,другое же -- к самим вещам. Мы вовсе не пытаемся ниспровергнуть ту философию, которая нынепроцветает, или какую-либо другую, которая была бы правильнее и совершеннее.И мы не препятствуем тому, чтобы эта общепринятая философия и другиефилософии этого рода питали диспуты, украшали речи и прилагались длянадобностей преподавания в гражданской жизни. Более того, мы открытообъявляем, что та философия, которую мы вводим, будет не очень полезна длятаких дел. Она не может быть схвачена мимоходом, и не льстит разумупредвзятостями, и недоступна пониманию толпы, кроме как в своей полезности идейственности. Итак, пусть будут -- на счастье и благополучие обеих сторон -- дваистока учений и два их разделения и подобным же образом пусть будут два родаили как бы два сродства созерцающих или философствующих, никоим образом невраждебных и не чуждых друг другу, но связанных взаимной помощью и союзом.Одни из них пусть занимаются наукой, другие ее изобретают. Тем, для когопредпочтительнее первое по причине ли поспешания или по причине требованийгражданской жизни, или потому, что они не могут охватить и воспринять этодругое из-за недостаточной силы своего разума (а это неизбежно должновстречаться очень часто), -- тем мы желаем достигнуть счастливой удачи втом, чем они занимаются, и продолжать придерживаться избранного направления.Но если кто из смертных желает не только оставаться при том, что ужеоткрыто, и пользоваться этим, но проникнуть глубже и не спором побеждатьпротивника, но работой -- природу и, наконец, не предполагать красиво иправдоподобно, но знать твердо и очевидно, -- такие пусть, если пожелают,соединятся с нами как истинные сыны науки для того, чтобы, оставив атриумыприроды, которые осаждали бесконечные толпы, проложить себе наконец доступ кее недрам. Для того чтобы мы были поняты лучше и то, чего мы желаем, предстало вназваниях более близких, мы обычно называем один из наших способов, илипутей, предвосхищением ума, а другой -- истолкованием природы. Есть у нас еще одно пожелание. Мы, конечно, стремились в своихразмышлениях и приложили старание к тому, чтобы предлагаемое нами не толькобыло истинно, но имело бы незатрудненный и беспрепятственный доступ к душамлюдей, хотя и весьма занятым и обремененным. Однако по справедливости мыможем ожидать (в особенности в столь великом восстановлении наук), что те,кто пожелает что-либо высказать об этом нашем труде на основании лисобственного понимания, или множества авторитетов, или форм доказательств(которые теперь стали как бы судебными законами), не попытаются сделать этомимоходом и как бы между прочим. Пусть они прежде надлежащим образом изучатпредмет; пусть они сами понемногу испытают тот путь, который мы указываем ипролагаем; пусть они привыкнут к тонкости вещей, запечатленной в опыте;пусть они, наконец, исправят посредством своевременного и как бы законногопромедления превратные и глубоко укоренившиеся наклонности ума; и тогданаконец (если будет угодно), после того как это станет им по силам, пустьони воспользуются своей способностью суждения.