Роспись сочинения

УСТАНАВЛИВАЮТСЯ ШЕСТЬ ЕГО ЧАСТЕЙ

Первая: Разделение наук. Вторая: Новый Органон, или Указания для истолкования природы. Третья: Явления мира, или Естественная и экспериментальная история дляоснования философии. Четвертая: Лестница разума. Пятая: Предвестия, или Предварения второй философии. Шестая: Вторая философия, или Действенная наука.

Содержание каждой из частей

Часть нашей задачи заключается в том, чтобы изложить все ясно инаглядно, насколько это возможно. Ибо нагота духа, как некогда нагота тела,есть спутник невинности и простоты. Итак, раскроем прежде всего строй и плансочинения. Частей его мы устанавливаем шесть. Первая часть^[6] даеточерк или общее описание того знания или той науки, обладанием которыми внастоящее время пользуется человеческий род. Мы сочли нужным несколькозадержаться и на том, что нами унаследовано, лишь с той мыслью, чтобы легчедостигнуть и усовершенствования старого, и доступа к новому. Ибо почтиравное усердие нас влечет и к упорядочению старого и к достижениюдальнейшего. К тому же это содействует приобретению доверия, согласноположению: "Не воспринимает невежда слов науки, если не сказать прежде то,что заключено в его сердце". Итак, мы не пренебрежем тем, чтобы совершитьплавание вдоль берегов унаследованных наук и искусств и мимоходом внести вних кое-что полезное. Но при этом мы дадим такое распределение наук, которое обнимет нетолько то, что уже найдено и известно, но и то, что до сих пор упускалось итолько подлежит нахождению. Ведь и в мире разума, как в мире земном, нарядус возделанными областями есть и пустыни. Поэтому не должно казатьсястранным, если мы иногда отступаем от общепринятых разделений. Ибо всякоедобавление, изменяя целое, неизбежно изменяет и части, и их разделы; иунаследованные разделения пригодны только для унаследованной совокупностинаук, какова она теперь. По отношению же к тому, что мы отметим как пропущенное, мы будемпоступать таким образом, что предложим нечто большее, чем простые заглавия икраткое содержание нужного: если мы что-нибудь укажем среди пропущенного(лишь бы только оно имело своим содержанием достаточно важный предмет) и онопредставится несколько темным, так что мы будем иметь основание опасаться,что людям будет трудно понять, что мы имеем в виду и какова та работа,которую мы намечаем в мыслях, то в этих случаях мы всегда озаботимсяприсоединить или наставление о том, как должна производиться подобнаяработа, или часть самой работы, выполненной нами в качестве образчика длявсего целого; таким образом, мы в каждом случае поможем или советом, илиделом. Притом же мы считаем важным не только для пользы других, но и длянашей доброй славы, чтобы никто не думал, будто нашего ума коснулось лишьнекое слабое представление о вещах этого рода и то, чего мы желаем и к чемустремимся, подобно мечтам. Между тем все это таково, что и у людей есть дляэтого полная возможность (если только они не повредят сами себе), и мы даемнекоторый определенный и развернутый план. Ведь мы хотим не измерять этиобласти умом, как авгуры, чтобы найти в них предзнаменования, но войти в нихкак вожди, и только в этом видим заслугу. Такова первая часть сочинения. Далее, миновав старые искусства, мы подготовим человеческий разум кпереправе. Итак, для второй части предназначается учение о лучшем и болеесовершенном применении разума к исследованию вещей и об истинной помощиразума, чтобы тем возвысился разум (насколько это допускает участь смертных)и обогатился способностью преодолевать трудное и темное в природе. Этоприносимое нами искусство (которое мы обыкновенно называем истолкованиемприроды) сродни логике и все же чрезвычайно и даже прямо бесконечно от нееотличается. Действительно, ведь и обычная логика заявляет, что онапроизводит и доставляет поддержку и помощь разуму; в этом одном онисовпадают. Но резкое различие между ними заключается главным образом в трехвещах: в самой цели, в порядке доказательства и в началах исследования. В самом деле, перед этой нашей наукой стоит задача нахождения недоказательств, а искусств, и не того, что соответствует основным положениям,а самих этих положений, и не вероятных оснований, а назначений и указанийдля практики. Но за различием в устремлениях следует и различие в действиях.Там рассуждениями побеждают и подчиняют себе противника, здесь -- деломприроду. Такой цели соответствует также природа и порядок самих доказательств. Вобычной логике почти вся работа строится вокруг силлогизма. Об индукции жедиалектики, кажется, едва ли и подумали серьезно, ограничиваясьповерхностным упоминанием о ней, чтобы поспешно перейти к формуламрассуждений. Мы же отбрасываем доказательство посредством силлогизмов,потому что оно действует неупорядоченно и упускает из рук природу. Ибо, хотяникто не может сомневаться в том, что содержания, совпадающие со среднимтермином, совпадают между собой (в этом заключена некая математическаядостоверность), тем не менее остается та возможность ошибки, что силлогизмсостоит из предложений, предложения из слов, а слова -- это символы и знакипонятий. Поэтому если понятия разума (которые составляют как бы душу слов иоснову всех такого рода схем и построений) дурно и опрометчиво отвлечены отвещей, смутны и недостаточно определены и очерчены, короче, если они порочныво многих отношениях, то все рушится. Итак, мы отбрасываем силлогизм, и нетолько применительно к принципам (к которым и другие его не прилагают), но иприменительно к средним предложениям, которые силлогизм, правда, так илииначе выводит и порождает, но лишь как бесплодные в работе, удаленные отпрактики и совершенно непригодные в действенной части науки. Таким образом,хотя мы оставляем за силлогизмом и тому подобными знаменитыми ипрославленными доказательствами их права в области обыденных искусств имнений (ибо здесь мы ничего не затрагиваем), однако по отношению к природевещей мы во всем пользуемся индукцией как для меньших посылок, так и длябольших. Индукцию мы считаем той формой доказательства, которая считается сданными чувств и настигает природу и устремляется к практике, почтисмешиваясь с нею. Итак, и самый порядок доказательства оказывается прямо обратным. До сихпор обычно дело велось таким образом, что от чувств и частного сразувоспаряли к наиболее общему, словно к твердой оси, вокруг которой должнывращаться рассуждения, а оттуда выводилось все остальное через средниепредложения: путь, конечно, скорый, но крутой и не ведущий к природе, апредрасположенный к спорам и приспособленный для них. У нас же непрерывно ипостепенно устанавливаются аксиомы, чтобы только в последнюю очередь прийтик наиболее общему; и само это наиболее общее получается не в видебессодержательного понятия, а оказывается хорошо определенным и таким, чтоприрода признает в нем нечто подлинно ей известное и укорененное в самомсердце вещей. Но и в самой форме индукции, и в получаемом через нее суждении мызамышляем великие перемены. Ибо та индукция, о которой говорят диалектики икоторая происходит посредством простого перечисления, есть нечто детское,так как дает шаткие заключения, подвержена опасности от противоречащегопримера, взирает только на привычное, и не приводит к результату. Между тем для наук нужна такая форма индукции, которая производила бы вопыте разделение и отбор и путем должных исключений и отбрасываний делала бынеобходимые выводы. Но если тот обычный способ суждения диалектиков был такхлопотлив и утомлял такие умы, то насколько больше придется трудиться приэтом другом способе, который извлекается из глубин духа, но также и из недрприроды? Но и здесь еще не конец. Ибо и основания наук мы полагаем глубже иукрепляем, и начала исследования берем от больших глубин, чем это делалилюди до сих пор, так как мы подвергаем проверке то, что обычная логикапринимает как бы по чужому поручательству. Ведь диалектики берут принципынаук как бы взаймы от отдельных наук; далее, они преклоняются перед первымипонятиями ума; наконец, успокаиваются на непосредственных данных хорошорасположенного чувства. Мы же утверждаем, что истинная логика должна войти вобласти отдельных наук с большей властью, чем та, которая принадлежит ихсобственным началам, и требовать отчета от самих этих мыслительных начал дотех пор, пока они не окажутся вполне твердыми. Что же касается первыхпонятий разума, то среди того, что собрал предоставленный самому себе разум,нет ничего такого, что мы не считали бы подозрительным и подлежащим принятиюлишь только в том случае, если оно подвергнется новому суду, который ивынесет свой окончательный приговор. Мало того, и данные самих чувств мыподвергаем многообразной проверке. Ибо чувства неизбежно обманывают, однакоони же и указывают на свои ошибки; только ошибки близки, а указания на нихприходится искать далеко. Недостаточность чувств двояка: они или отказывают нам в своей помощи,или обманывают нас. Что касается первого, т. е. множества вещей, которыеускользают от чувств, хотя бы и хорошо расположенных и нисколько незатрудненных, это происходит либо вследствие тонкости тела, либо вследствиемалости его частей, либо вследствие дальности расстояния, либо вследствиезамедленности или быстроты движения, либо вследствие привычности предмета,либо по другим причинам. С другой стороны, и тогда, когда чувства охватываютпредмет, их восприятия недостаточно надежны. Ибо свидетельство иосведомление чувств всегда покоятся на аналогии человека, а не на аналогиимира; и весьма ошибочно утверждение, что чувство есть мера вещей. И вот, чтобы помочь этому, мы, в своем усердном и верном служении,отовсюду изыскиваем и собираем пособия для чувств, чтобы егонесостоятельности дать замену, его уклонениям -- исправления. И замышляем мыдостигнуть этого при помощи не столько орудий, сколько опытов. Ведь тонкостьопытов намного превосходит тонкость самих чувств, хотя бы и пользующихсясодействием изысканных орудий (мы говорим о тех опытах, которые разумно и всоответствии с правилами придуманы и приспособлены для постижения предметаисследования). Таким образом, непосредственному восприятию чувств самому посебе мы не придаем много значения, но приводим дело к тому, чтобы чувствасудили только об опыте, а опыт о самом предмете. Поэтому мы полагаем, чтопредстаем бережными покровителями чувств (от которых нужно всего искать висследовании природы, если только мы не хотим безумствовать), а немалоопытными истолкователями их вещаний, так что выходит, что иные лишьнеким исповеданием, а мы самим делом чтим и охраняем чувства. Таково то, чтомы готовим в качестве светоча, который надо возжечь и внести в природу; иэто само по себе было бы достаточно, если бы человеческий разум был ровен иподобен гладкой доске (tabula abrasa)^[7]. Но так как умы людейнастолько заполнены, что совершенно отсутствует гладкая и удобная почва длявосприятия подлинных лучей вещей, то возникает необходимость подумать обизыскании средства и против этого. Идолы же, которыми одержим дух, бывают либо приобретенными, либоврожденными. Приобретенные вселились в умы людей либо из мнений и ученийфилософов, либо из превратных законов доказательств. Врожденные же присущиприроде самого разума, который оказывается гораздо более склонным кзаблуждениям, чем чувства. Действительно, как бы ни были люди самодовольны,впадая в восхищение и едва ли не преклонение перед человеческим духом,несомненно одно: подобно тому как неровное зеркало изменяет ход лучей отпредметов сообразно своей собственной форме и сечению, так и разум,подвергаясь воздействию вещей через посредство чувств, при выработке иизмышлении своих понятий грешит против верности тем, что сплетает исмешивает с природой вещей свою собственную природу. При этом первые два рода идолов искоренить трудно, а эти последниевовсе невозможно. Остается только одно: указать их, отметить и изобличитьэту враждебную уму силу, чтобы не произошло так, что от уничтожения старыхсразу пойдут новые побеги заблуждений в силу недостатков самой природы ума ив конечном итоге заблуждения будут не уничтожены, а умножены, но чтобы,напротив того, было наконец признано и закреплено навсегда, что разум неможет судить иначе как только через индукцию в ее законной форме. Итак, нашеучение об очищении разума, для того чтобы он был способен к истине,заключается в трех изобличениях: изобличении философий, изобличениидоказательств и изобличении прирожденного человеческого разума. Когда же всеэто будет развито и когда наконец станет ясным, что приносила с собойприрода вещей и что -- природа ума, тогда будем считать, что припокровительстве божественной благости мы завершили убранство свадебноготерема Духа и Вселенной. И свадебное пожелание заключается в том, чтобы отэтого сочетания произошли средства помощи для людей и поколение изобретений,которые до некоторой степени смягчат и облегчат нужды и бедствия людей. Такова вторая часть сочинения. Но в наши намерения входит не только указать и проложить путь, но ивступить на него. Поэтому третья часть сочинения обнимает явления Мира, т.е. разнообразный опыт, а также естественную историю такого рода, котораямогла бы послужить основой для построения философии^[8]. Ведь как быни был превосходен путь доказательств и способ истолкования природы, он неможет, предохраняя и удерживая ум от ошибок и заблуждения, в то же времядоставлять и подготовлять ему материал для знания. Но кто ставит перед собойзадачу не высказывать предположения и бредить, а открывать и познавать и ктонамерен не выдумывать каких-то обезьян мира и басни о мире, а рассматриватьи как бы рассекать природу самого этого подлинного мира, тому надо всеискать в самих вещах. И никакая мудрость или размышление или доказательство,хотя бы сошлись все силы всех умов, не могут оказаться достаточными, чтобызаменить или возместить этот труд и исследование -- это проникновение в мир.Таким образом, или все это должно быть налицо, или надо навсегда отказатьсяот задуманного дела. Но до нынешнего дня у людей дело обстояло так, что нетничего удивительного, если природа им не открывалась. Действительно, во-первых, осведомление самих чувств и недостаточное, иобманчивое; наблюдение, недостаточно тщательное и беспорядочное и как быслучайное; предание, суетное и основанное на молве; практика, рабскиустремленная на свое дело; сила опытов, слепая, тупая, смутная инезаконченная; наконец, естественная история, и легковесная, и скудная --все это давало разуму лишь совершенно порочный материал для философии инаук. А потом, при совершенно безнадежном положении дела, пытаются найтизапоздалое средство помощи в превратной и суетной тонкости рассуждений, ноэто нисколько не улучшает положения и не устраняет заблуждений. Такимобразом, вся надежда на больший рост и движение вперед заключена в некоемВосстановлении наук. Начало его надо почерпнуть в естественной истории; но и сама она должнабыть нового рода и состава. Ведь бесполезно было бы полировать зеркало, еслибы отсутствовали предметы изображения; и, конечно, необходимо приготовитьдля разума подходящий материал, а не только дать ему верные средства помощи.Отличается же паша история (как и наша логика) от ныне существующей весьмамногим: целью или задачами, самим содержанием и составом, далее, тонкостью,наконец, отбором и расположением, учитывающим дальнейшее. Действительно, прежде всего мы предлагаем такую естественную историю,которая бы не столько привлекала разнообразием предметов или была бы полезнанепосредственными плодами опытов, сколько пролила бы свет на нахождениепричин и дала бы питающую грудь вскармливаемой философии. Ибо хотя мы болеевсего устремляемся к практике и к действенной части наук, однако мы выжидаемвремя жатвы и не пытаемся пожинать мох и зеленые всходы. Ведь мы хорошознаем, что правильно найденные аксиомы влекут за собой целые вереницыпрактических приложений и показывают их не поодиночке, а целой массой.Преждевременную же и ребяческую погоню за немедленным получением залоговновых практических приложений мы решительно осуждаем и отвергаем, как яблокоАталанты^[9], задерживающее бег. Такова задача нашей естественнойистории. Что же касается содержания, то мы составляем историю не толькосвободной и предоставленной себе природы (когда она самопроизвольно течет исовершает свое дело), какова история небесных тел, метеоров, земли и моря,минералов, растений, животных, но в гораздо большей степени природы,обузданной и стесненной, когда искусство и занятия человека выводят ее из ееобычного состояния, воздействуют на нее и оформляют ее. Поэтому мы описываемвсе опыты механических искусств, действенной части свободных искусств,многих практических приемов, которые не соединились еще в особое искусство,насколько нам удалось все это исследовать и насколько все это содействуетнашей цели. Более того, мы (чтобы высказать все о состоянии дела), необращая внимания на высокомерное пренебрежение людей, уделяем этой частигораздо больше труда и внимания, чем той другой, поскольку природа вещейлучше выражается в состоянии искусственной стесненности, чем в собственнойсвободе. При этом мы даем не только историю тел, но сочли, сверх того,необходимым требованием для нашего усердия отдельно составить также историюсамих качеств (мы говорим о тех, которые могут считаться как бы основными вприроде и на которых явно утверждены начала природы как на первичныхпретерпеваниях и стремлениях материи, а именно о плотном, разреженном,теплом, холодном, твердом, жидком, тяжелом, легком и многом другом). Что касается тонкости, мы стараемся изыскать гораздо более тонкий ипростой род опытов в сравнении с теми, которые ныне встречаются. Мы выводимиз тьмы и обнаруживаем многое, что никому не пришло бы на ум исследовать,если бы он не устремился верным и прямым путем к нахождению причин; ибо самипо себе эти опыты не приносят никакой пользы, так что совершенно ясно, чтоих ищут не ради них самих, но они имеют такое же значение для вещей ипрактики, какое имеют для речи и слов буквы алфавита, которые, будучибесполезны сами по себе, тем не менее составляют элементы всякой речи. В выборе же опытов и того, что мы рассказываем, мы позаботились олюдях, как мы полагаем, лучше, чем те, кто до сих пор занимался естественнойисторией. Ибо мы принимаем все лишь в случае очевидной или по крайней мереусматриваемой достоверности, с величайшей строгостью; так что мы не приводимничего прикрашенного с целью вызвать удивление, но все, что мы рассказываем,свободно и очищено от сказок и суетности. Более того, некоторыераспространенные и прославленные выдумки (которые вследствие какого-тостранного попустительства получили силу и укоренились на протяжении многихвеков) мы особо упоминаем и клеймим, чтобы они больше не вредили наукам. Ибоесли сказки, суеверия и выдумки, которыми няньки дурманят детей, серьезноизвращают их умы, как это разумно заметил кто-то, то и нас это жесоображение заставило приложить старание и даже боязливую заботу, чтобыфилософия, коей как бы младенчество мы воспитываем в естественной истории,не привыкла с самого начала к какой-либо суетности. При этом для каждогонового и несколько более тонкого опыта, хотя бы (как нам кажется) надежногои заслуживающего доверия, мы все же присоединяем, ничего не скрывая,описание способа, которым мы производили опыт, чтобы люди, узнав, какобосновано каждое из наших положений, видели, какая в чем может скрываться икорениться ошибка, и побуждались к более верным и более изысканнымдоказательствам (если таковые имеются); наконец, мы повсюду рассыпаемнапоминания, оговорки и предупреждения и в своих опасениях прибегаем чуть лине к заклинаниям, чтобы устранить и отбросить все ложные представления. Наконец, зная о том, как опыт и история округляют острие человеческогоума, и о том, как трудно (в особенности для умов или слабых, илипредубежденных) с самого начала привыкнуть к общению с природой, мы частоприсоединяем свои замечания как некие первые обращения и наставления и какбы окна из истории в философию, чтобы в этом был для людей и залог того, чтоони не всегда будут оставаться в пучинах истории, и чтобы тогда, когда мыдойдем до дела разума, все было более подготовлено. При помощи такого родаестественной истории (какую мы описываем) мы считаем возможным создатьнадежный и удобный доступ к природе и доставить разуму доброкачественный ихорошо подготовленный материал. После того как мы и разум укрепили самыми надежными средствами помощи иподдержки и со строжайшим отбором составили правильный строй божественныхдел, не остается, казалось бы, ничего иного, как только приступить к самойфилософии. Однако делу столь трудному и рискованному необходимо ещепредпослать кое-что, отчасти для поучения, отчасти ради непосредственныхприменений. Первое здесь -- это дать примеры исследования и открытия согласнонашему правилу и методу, представленные на некоторых предметах, избираяпреимущественно такие предметы, которые и представляли бы наибольшуюважность среди всего, что подлежит исследованию, и были бы наиболее отличныдруг от друга, чтобы ни в одной области не отсутствовал пример. Мы говоримне о тех примерах, которые присоединяются для пояснения к каждомупредписанию и правилу (ибо такие примеры мы в изобилии дали во второй частисочинения); мы понимаем под ними настоящие типы и образцы, которые должны наизвестных предметах, и притом разнообразных и значительных, поставить как быперед глазами все движение мысли и весь непрерывный ход и порядок открытия.Здесь нам приходит на ум, что в математике при наличии механизма (machina)доказательство получается легким и наглядным; без этого удобства, напротив,все представляется запутанным и более сложным, чем оно есть на самом деле.Итак, примерам этого рода мы уделяем четвертую часть нашего сочинения,которая в сущности есть не что иное, как обращенное к частному и развернутоеприменение второй части^[10]. Пятая часть применяется только временно, пока не будет завершеноостальное, и как бы выплачивается по процентам, пока не окажется возможнымполучить весь капитал^[11]. Ведь мы не в таком ослепленииустремляемся к нашей цели, чтобы пренебрегать тем полезным, что намвстречается по дороге. Поэтому пятую часть сочинения мы составляем из того,что мы или изобрели, или одобрили, или добавили, притом не на основанииправил и предписаний истолкования, а на основании того же применения разума,каким обычно пользуются другие при исследовании и открытии. Ибо хотяблагодаря нашему постоянному общению с природой мы ожидаем от нашихразмышлений большего, чем это позволяли бы нам силы ума, однако то, о чем мыговорим, сможет послужить как разбитая в дороге палатка, в которой ум,устремляясь к более верному, мог бы немного отдохнуть. Однако мы уже теперьподтверждаем, что отнюдь не собираемся держаться того, что найдено илидоказано не на основании истинной формы истолкования. Пусть никого неустрашает эта задержка суждения в том учении, которое не утверждает просто,что ничего нельзя знать, а лишь что ничего нельзя узнать иначе как вопределенном порядке и определенным методом, устанавливая, однако, при этомв целях облегчения практики известные степени достоверности на то время,пока ум задерживается на объяснении причин. Ведь даже и те школы философов,которые просто утверждали акаталепсию^[12], были не хуже тех,которые позволяли себе свободу суждений; но они не доставили средств помощичувству и разуму, как это сделали мы, а только отвергли веру и авторитет; аэто нечто совсем иное и даже почти противоположное. Наконец, шестая часть нашего сочинения (которой остальные служили иради которой существуют) раскрывает и предлагает ту философию, котораявыводится и создается из такого рода правильного, чистого и строгогоисследования (каковое мы выше показали и наметили). Завершить эту последнюючасть и довести ее до конца -- дело, превышающее и наши силы, и нашинадежды. Мы дадим ей лишь начало, заслуживающее (как мы надеемся) некотороговнимания, а завершение даст судьба человеческого рода, притом такое, какое,пожалуй, людям, при нынешнем положении вещей и умов, нелегко постигнуть иизмерить умом. Ведь речь идет не только о созерцательном благе, но поистинео достоянии и счастье человеческом и о всяческом могуществе в практике. Ибочеловек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает,сколько охватил в порядке природы делом или размышлением; и свыше этого онне знает и не может. Никакие силы не могут разорвать или раздробить цепьпричин; и природа побеждается только подчинением ей. Итак, два человеческихстремления -- к знанию и могуществу -- поистине совпадают в одном и том же;и неудача в практике более всего происходит от незнания причин. Таково положение вещей, если кто, не отводя от вещей умственного взора,воспримет их образы такими, каковы они на деле. Да не допустит того Бог,чтобы мы выдали за образец мира грезу нашего воображения, но да подаст он всвоей благости, чтобы в нашем Писании было откровение и истинное видениеследов и отпечатков Творца на его творениях. Ты, Отец, который изначала дал творению свет видимый и, в завершениетвоих дел, вдохнул в облик человека свет разума, соблюди и направь этоттруд, который порожден твоей благостью и взыскует твоей славы. Когда тыобратился, чтобы посмотреть на дело рук твоих, ты увидел, что все хорошовесьма, и опочил. Но человек, обратившись к делу рук своих, увидел, что всесуета и томление духа, и опочить не мог. Поэтому если мы в поте лицапотрудимся в твоих делах, то ты сделаешь нас причастными твоему видению итвоей субботе. Молим тебя укрепить в нас этот дух и руками нашими и других,кому ты уделишь от этого духа, ниспослать роду человеческому новые подаяниятвоего милосердия.