Великое восстановление

Предисловие^[3]

О том, что состояние наук неблагоприятно и не показывает их рост, и отом, что необходимо открыть человеческому разуму новую дорогу, совершенноотличную от той, которая была известна нашим предшественникам, и дать емуновые средства помощи, чтобы дух мог пользоваться своими правами на природу Нам кажется, что люди не знают вполне ни своих богатств, ни своих сил ипредставляют себе первые большими, а вторые -- меньшими, чем они есть вдействительности. От этого происходит, что они, придавая непомерную ценуунаследованным искусствам, не ищут ничего большего или, слишком низко ставясебя, тратят свои силы на ничтожное, а не испытывают их в том, что важно длясущества дела. Поэтому и у наук есть как бы свои роковые пограничныестолбы^[4], и проникнуть далее не побуждает людей ни стремление, нинадежда. Но так как преувеличенное представление о своем богатстве являетсяодной из главнейших причин бедности и так как доверие к настоящемузаставляет пренебречь истинными средствами помощи для будущего, то уместно идаже прямо необходимо в самом начале нашего труда отвести избыток почета ипреклонения от всего того, что найдено до сих пор (оставив при этом встороне околичности и притворство), и надлежащим увещанием достигнуть того,чтобы люди не преувеличивали и не прославляли изобилие и пользу того, что уних имеется. В самом деле, если кто внимательно рассмотрит все то разнообразие книг,в которых превозносятся науки и искусства, то повсюду он найдет бесконечныеповторения одного и того же, по способу изложения различные, но посодержанию заранее известные, так что все это с первого взглядапредставляющееся изобильным после проверки окажется скудным. Что же касаетсяполезности этого, то тут надо сказать открыто, что та мудрость, которую мыпочерпнули преимущественно у греков, представляется каким-то детством науки,обладая той отличительной чертой детей, что она склонна к болтовне, нобессильна и не созрела для того, чтобы рождать. Она плодовита в спорах, нобесплодна в делах, так что настоящее достояние наук живо изображается баснейо Сцилле, у которой голова и лицо девы, а у чресл -- опоясание из лающихчудовищ. Так и привычные нам науки содержат общие положения, привлекательныеи благообразные, но если обратиться к их специальным разделам, как быпроизводящим частям, чтобы они выдали плоды и дела, то вместо плодов всезаканчивается препирательствами и злобным лаем споров. Кроме того, если бынауки этого рода не были совершенно мертвы, то, очевидно, менее всего моглобы произойти то, что наблюдается на протяжении уже многих столетий, аименно, что они остаются почти неподвижными на своем месте и не получаютприращений, достойных человеческого рода; так что часто не толькоутверждение остается утверждением, но и вопрос остается вопросом, и диспутыне разрешают его, а укрепляют и питают. Вся последовательность ипреемственность наук являют образ учителя и слушателя, а не изобретателя итого, кто прибавляет к изобретениям нечто выдающееся. В механических жеискусствах мы наблюдаем противоположное: они, как бы восприняв какое-тоживительное дуновение, с каждым днем возрастают и совершенствуются и,являясь у первых своих творцов по большей части грубыми и как бытяжеловесными и бесформенными, в дальнейшем приобретают все новыедостоинства и какое-то изящество, так что скорее прекратятся и изменятсястремления и желания людей, чем эти искусства дойдут до предела своегосовершенствования. Напротив того, философия и умозрительные науки, подобноизваяниям, встречают преклонение и прославление, но не двигаются вперед.Нередко бывает даже так, что они наиболее сильны у своего основоположника, азатем вырождаются. Ибо, после того как люди стали послушными учениками иобъединились вокруг мнения кого-либо одного (наподобие "пеших"сенаторов^[5], они не заботятся более о развитии самих наук, азанимаются, как прислужники, тем, что превозносят и сопровождают того илииного автора. Пусть никто не возражает, что науки, понемногу подрастая,дошли наконец до некоторого удовлетворительного состояния и только послеэтого (как бы завершив положенный путь) в трудах немногих людей обрелинадежное место и что раз ничего лучшего изобрести нельзя, то остаетсявозвеличивать и чтить изобретенное ранее. Хорошо было бы, если бы это былотак. Но справедливее и вернее, что это пленение наук порождено не чем иным,как самонадеянностью немногих людей и нерадивостью и косностью остальных.Ибо, после того как науки в своих частях были, может быть, прилежноразработаны и развиты, нашелся кое-кто, кто, обладая смелым умом и сумевизящной сжатостью рассуждения снискать общее расположение и похвалу,казалось бы, учредил искусства, а на самом деле извратил труды древних. Ноэто и оказывается обыкновенно желательным для потомства, потому что такойтруд легко доступен, а новое исследование скучно и утомительно. Между темесли кто поддается впечатлению от всеобщего и уже укоренившегося согласия --как бы суда времени, -- то пусть он знает, что опирается на совершеннообманчивое и шаткое основание. Ведь нам в значительной части неизвестно, чтобыло обнаружено и обнародовано в науках и искусствах различных веков истран, и еще гораздо менее -- какие попытки и тайные замыслы принадлежалиотдельным людям. Так остаются вне летописей как своевременные, так ипреждевременные плоды. Самое же согласие и его длительность решительнонельзя высоко ценить. Действительно, в то время как существует многоразличных родов государственного устройства, у наук есть один единственныйстрой, и он всегда был и останется народоправством. А наибольшую силу ународа имеют учения, или вызывающие и драчливые, или краснобайские и пустые,то есть такие, которые приобретают сторонников, или запутывая их в сети, илизаманивая. Поэтому, несомненно, наиболее одаренные во все временаподвергались насилию: люди, обладавшие незаурядными дарованиями и разумом,все же подчинялись суждению современности и толпы, желая возвыситься в еемнении. Поэтому, если где-либо и появились проблески более возвышенныхмыслей, их сразу же изгонял и гасил ветер ходячих мнений; так что время,подобно реке, донесло до нас то, что легко и надуто, и поглотило то, чтополновесно и твердо. Ведь даже и те самые авторы, которые установили покуюдиктатуру в науках и с такой самоуверенностью высказываются о вещах, времяот времени, словно опомнившись, обращаются к сетованиям о тонкости природы,сокровенности истины, темноте вещей, запутанности причин, слабостичеловеческого ума, проявляя, впрочем, при этом нисколько не большескромности, так как они предпочитают сослаться на общее положение людей ивещей, чем признаться в собственном бессилии. Мало того, у них стало чуть лине обязательным все то, чего какое-либо искусство не смогло достигнуть,объявлять невозможным на основании этого самого искусства. Но конечно,искусство не может оказаться осужденным, если оно само ведет суд иразбирательство. И вот их старания направлены к тому, чтобы освободитьневежество от бесславия. Что же касается того, что унаследовано ивоспринято, то оно примерно таково: в практической части бесплодно, полнонерешенных вопросов; в своем приращении медлительно и вяло; тщится показатьсовершенство в целом, но дурно заполнено в своих частях; по содержаниюугождает толпе и сомнительно для самих авторов, а потому ищет защиты ипоказной силы во всевозможных ухищрениях. А те, кто решился, отдавшисьнаукам, сам сделать попытку расширить их пределы, не отважились нирешительно отказаться от воспринятого ранее, ни обратиться к источникамвещей. Они считают, что достигнут чего-то великого, если придадут и добавятхоть что-нибудь свое, благоразумно полагая, что согласием с чужим онипроявляют скромность, а добавлением своего утверждают собственную свободу.Но в заботе о мнениях и приличиях эти хваленые посредственности приносятбольшой ущерб науке. Едва ли возможно одновременно и преклоняться передавторами и превзойти их. Здесь перед нами подобие вод, которые неподнимаются выше того уровня, с какого они спустились. Таким образом, этилюди кое-что исправляют, но мало двигают дело вперед и достигают улучшения,но не приращения. Были, впрочем, и такие, которые с большей решимостью сочлидля себя все подлежащим пересмотру и, со стремительной пылкостью уманиспровергая и сокрушая все предшествующее, расчистили доступ для себя исвоих мнений; но произведенный ими шум не принес большой пользы, так как онистарались не пополнить философию и искусства трудом и делом, а толькозаменить одни мнения другими и захватить власть в их царстве, а это,конечно, приносило мало плодов, поскольку противоположным заблуждениямсвойственны почти одни и те же причины блужданий. Если же иные, неподчиняясь ни чужим, ни своим собственным мнениям, но, желая содействоватьсвободе, были одушевлены стремлением побудить других к совместным исканиям,то хотя их рвение было похвально, но в своих попытках они осталисьбессильны. Ибо они, очевидно, следовали только соображениям вероятности и,увлеченные водоворотом доказательств, подорвали строгость исследованиябеспорядочной вольностью своих поисков. Никого мы не находим, кто должнымобразом остановился бы на самих вещах и на опыте. С другой стороны, многие,пустившиеся в плавание по волнам опыта и почти сделавшиеся механиками, всеже в самом опыте прибегают к какому-то зыбкому пути исследования и неследуют какому-либо определенному закону. Кроме того, большинство из нихпоставило перед собой какие-то ничтожные задачи, считая чем-то великим, еслиим удастся произвести на свет какое-нибудь единственное изобретение --замысел столь же ограниченный, как и неразумный. Ведь никто не можетправильно и удачно исследовать природу какой-либо вещи, ограничиваясь самойэтой вещью; трудолюбиво видоизменяя свои опыты, он не успокаивается послених, а находит предмет для дальнейших исследований. Но прежде всего нельзяупускать из виду, что любое усердие в опытах всегда с самого начала спреждевременной и неуместной торопливостью устремлялось на какие-нибудьзаранее намеченные практические цели; оно искало, хочу я сказать,плодоносных, а не светоносных опытов и не последовало божественному порядку,который в первый день создал только свет и на это уделил полностью одиндень, не производя в этот день никаких материальных творений, но обратившиськ ним лишь в последующие дни. Те же, кто приписал величайшее значениедиалектике, надеясь найти в ней самую верную помощь наукам, вполнесправедливо и правильно поняли, что человеческий разум, предоставленныйсамому себе, не заслуживает доверия. Но лекарство оказывается слабееболезни, да и само не свободно от болезни. В самом деле, общепринятаядиалектика, будучи вполне применима в гражданских делах и в тех искусствах,которые основаны на речи и мнении, все же далеко не достигает тонкостиприроды; и, пытавшись поймать неуловимое, она содействовала скорееукоренению и как бы закреплению ошибок, чем расчистке пути для истины. Итак, сделаем вывод из сказанного: до сих пор, по-видимому, людям неподали счастливого света для наук ни посторонняя помощь, ни собственноестарание, тем более что и в доказательствах и в опытах, известных доныне,мало пользы. Здание этого нашего Мира и его строй представляют собой некийлабиринт для созерцающего его человеческого разума, который встречает здесьповсюду столько запутанных дорог, столь обманчивые подобия вещей и знаков,столь извилистые и сложные петли и узлы природы. Совершать же путь надо приневерном свете чувств, то блистающем, то прячущемся, пробираясь сквозь лесопыта и единичных вещей. К тому же (как мы сказали) вожатые, встречающиесяна этом пути, сами сбиваются с дороги и увеличивают число блужданий иблуждающих. При столь тяжелых обстоятельствах приходится оставить всякуюнадежду на суждения людей, почерпнутые из их собственных сил, и также наслучайную удачу. Ибо, каково бы ни было превосходство сил ума и как бы частони повторялся жребий опыта, они не в состоянии победить все это. Надонаправить наши шаги путеводной нитью и по определенному правилу обезопаситьвсю дорогу, начиная уже от первых восприятий чувств. Впрочем, это не должнобыть понято так, будто столькими столетиями и такими трудами вовсе ничего недостигнуто. Мы отнюдь не досадуем на то, что уже найдено. Несомненно, в том,что зависит от отвлеченного размышления и от силы ума, древние показали себялюдьми достойными уважения. Но подобно тому как в прежние века, когда люди вморских плаваниях направляли свой путь только посредством наблюдений звезд,они могли, конечно, обойти берега Старого Света или пересечь некоторые малыеи окруженные землями моря; но, прежде чем переплыть океан и открыть областиНового Света, необходимо было узнать употребление мореходной иглы как болееверного и надежного вожатого в пути, точно так же все то, что до сих порнайдено в искусствах и науках, -- это вещи такого рода, которые могли бытьдобыты практикой, размышлением, наблюдением, рассуждением, ибо они близки кчувствам и лежат почти под самой поверхностью обычных понятий; но, преждечем удастся причалить к более удаленному и сокровенному в природе,необходимо ввести лучшее и более совершенное употребление человеческого духаи разума. И вот мы, побежденные вечной любовью к истине, отважились вступить нанеизведанный путь среди круч и пустынь и, полагаясь и уповая на божественнуюпомощь, противопоставили наш дух и ожесточению, и как бы боевому строюобщераспространенных мнений, и собственным внутренним колебаниям исомнениям, и затемненности, туманности и повсюду представляющимся ложнымобразом вещей, чтобы добыть наконец для ныне живущих и для потомства болееверные и надежные указания. И если мы в этом достигнем чего-нибудь, то путьк этому нам открыло не какое-либо иное средство, как только справедливое изаконное принижение человеческого духа. Действительно, ранее нас все, ктообращался к изобретению искусств, бросив поверхностный взгляд на вещи,примеры и опыт, тотчас же как бы взывали к собственному духу, чтобы он подалим оракул, как будто изобретение -- это не что иное, как некое измышление.Мы же, постоянно и добросовестно оставаясь среди вещей, не отвлекаем разумот них далее, чем это необходимо, чтобы могли сойтись изображения и лучивещей (как это бывает в случае ощущений), вследствие чего немногое остаетсяна долю сил и превосходства ума. И той же смиренности, которую мы проявляемв изобретении, мы следуем и в поучении. Мы не стараемся придать этим нашимизобретениям большой вес триумфами опровержений, взыванием к древности,каким-либо использованием авторитета или, наконец, покровом затемненности;хотя найти все это было бы нетрудно тому, кто пытался бы снискать свет длясвоего имени, а не для душ других. Мы не создали, повторяю, и не готовимникакого насилия и никакой западни для суждений людей, а приводим их к самимвещам и к связям вещей, чтобы они сами видели, что им принять, чтоотвергнуть, что прибавить от себя и сделать общим достоянием. Если же мы вчем-либо приняли на веру ложное, или задремали и не были достаточновнимательны, или, утомившись в пути, оборвали исследование, -- если это итак, все же мы показываем вещи обнаженными и открытыми таким образом, чтонаши ошибки можно отметить и выделить раньше, чем они проникнут в глубинутела науки, а вместе с тем оказывается легким и удобным продолжение нашихтрудов. Таким образом, как мы полагаем, мы навсегда укрепили истинное изаконное сочетание способностей опыта и рассудка, коих опрометчивое излополучное расторжение и разлучение создало общее смятение в семье людей. Поэтому в начале нашего труда мы возносим к Богу-Отцу, Богу-Слову иБогу-Духу смиреннейшие и пламеннейшие моления о том, что не в нашей власти,-- чтобы они, помня о тяготах рода человеческого и о превратностях этойжизни, в коей мы проводим немногие и горькие дни, удостоили подать семьелюдей через наши руки новый дар своего милосердия. И еще мы коленопреклонномолим о том, чтобы человеческое не оказалось во вред божественному и чтобыоткрытие путей чувств и яркое возжжение естественного света не породило внаших душах ночь и неверие в божественные таинства, но чтобы, напротив,чистый разум, освобожденный от ложных образов и суетности и все же послушныйи вполне преданный божественному откровению, воздал вере то, что верепринадлежит. Наконец, чтобы, отбросив тот влитый в науку змием яд, от коеговозносится и преисполняется надменностью дух человеческий, мы немудрствовали лукаво и не шли далее трезвой меры, но в кротости чтили истину. Совершив моление, мы обратимся к людям со спасительным увещеванием и сосправедливым требованием. Прежде всего мы увещеваем их -- о чем мы ивозносили моления -- сдерживать чувство в его деятельности, поскольку делокасается божественного. Ибо чувства (подобно солнцу) лик земного шарараскрывают, а небесного свертывают и сокрывают. С другой стороны, пусть они,избегая этого зла, не погрешат противоположной ошибкой, в которую онивпадут, если будут думать, что исследование природы в какой-либо части какбы изъято от них запретом. Ведь не то чистое и незапятнанное знание природы,в силу которого Адам дал вещам названия по их свойствам, было началом ипричиной падения; тщеславная и притязательная жажда морального знания,судящего о добре и зле, -- вот что было причиной и основанием искушения ктому, чтобы человек отпал от Бога и сам дал себе законы. О науках же,созерцающих природу, святой философ говорит так: "Слава Бога -- в том, чтобыскрывать, слава же царя -- в том, чтобы открывать", не иначе как если быбожественная природа забавлялась невинной и дружелюбной игрой детей, которыепрячутся, чтобы находить друг друга, и, в своей снисходительности и добротек людям, избрала себе сотоварищем для этой игры человеческую душу. Наконец,мы хотим предостеречь всех вообще, чтобы они помнили об истинных целях наукии устремлялись к ней не для развлечения и не из соревнования, не для того,чтобы высокомерно смотреть на других, не ради выгод, не ради славы илимогущества или тому подобных низших целей, но ради пользы для жизни ипрактики и чтобы они совершенствовали и направляли ее во взаимной любви. Ибоот стремления к могуществу пали ангелы, в любви же нет избытка, и никогдачерез нее ни ангел, ни человек не были в опасности. Требования же, которые мы предъявляем, таковы. О самих себе мы молчим;но в отношении предмета, о котором идет речь, мы хотим, чтобы люди считалиего не мнением, а делом и были уверены в том, что здесь закладываютсяоснования не какой-либо секты или теории, а пользы и достоинствачеловеческого. Затем, чтобы они, отбросив предубеждения и пристрастия ккаким-либо мнениям, со всей непредвзятостью сообща пеклись о своемпреуспеянии и, нашей поддержкой и помощью освобожденные и защищенные отблужданий и препятствий в пути, приняли и сами участие в тех трудах, которыееще предстоят. Наконец, чтобы они прониклись доброй надеждой и непредставляли в своем уме и воображении наше Восстановление чем-тобесконечным и превышающим силы смертных, тогда как на самом деле оно естьзаконный конец и предел бесконечного блуждания; оно не забывает и осмертности человеческой, так как совсем не предполагает, что дело может бытьзавершено на протяжении одного века, но предназначает его потомкам; наконец,оно не ищет высокомерно науки в кельях человеческого ума, а смиреннообращается за ними к великому миру. Но то, что пусто, обыкновенно бываетобширным; твердое же бывает наиболее сжатым и располагается в малом объеме.Наконец, мы считаем нужным (дабы никто не вздумал проявить по отношению кнам несправедливости, опасной для самого дела) потребовать от людей, чтобыони подумали, насколько им позволительно, на основании того, что мы должны снеобходимостью утверждать (раз мы хотим быть последовательны), выноситьмнение и суждение о том, что мы предлагаем; ибо мы отвергаем все этомышление, человеческое, незрелое, предвзятое, опрометчиво и слишкомторопливо отвлеченное от вещей (поскольку оно касается исследованияприроды), как вещь непостоянную, беспорядочную и дурно устроенную. Нельзятребовать, чтобы суд совершался тем, что само должно быть судимо.