Ключевский В.О. История сословий в России //Сочинения: В 8 т. – М., 1959. – Т. 6.: Специальные курсы. – С. 352-363. 5 страница

НОВЫЕ НАЛОГИ; ДОНОСИТЕЛИ И ПРИБЫЛЫЦИКИ.

Финансовые затруднения стали особенно тяжелы с начала Северной войны. При старшем брате Петра, как мы уже ви­дели (лекция LI), прямое обложение сведено было в две классовые подати: одна, под названием ямских и полоняничных денег, падала на крепостных людей, другая, стрелецкая, во много раз более тяжелая, была положена на все осталь­ное тяглое население. Оба налога в прежнем окладе взима­лись и при Петре. Но регулярная армия и флот потребовали новых средств: введены были новые военные налоги, деньги драгунские, рекрутские, корабельные, подводные; драгунская подать на покупку драгунских лошадей, падавшая и на духовенство, доходила до 2 рублей с сельского двора и до 9 рублей с посадского на наши деньги. Не было обойдено, конечно, и косвенное обложение, столь трудолюбиво исполь­зованное уже старыми московскими финансистами. Но для разработки этого соблазнительного источника Петр обра­тился к небывалому средству. До той поры земной творче­ски-всемогущей силой государственного строения признава­лась свыше вдохновляемая государственная власть. Сам Петр долго, если не до конца жизни, разделял этот крем­левской колыбелью воспитанный взгляд. Но нужда побуди­ла его призвать на помощь власти воспособительное сред­ство, русский ум.

Образ действий преобразователя пробудил в обществе политическое мышление, и Петр получил на свой призыв благодарный отклик. Явился целый ряд доносителей, как их тогда называли, или публицистов, как назвали бы их мы, из разных классов общества, от сына вельможи Салтыкова, от полковника Юрлова, от сына Петрова учителя Зотова до посадского человека Муромцева и до промышленного крестьянина Посошкова. Они трактовали в своих «прожек­тах» самые разнообразные предметы, начиная от высших вопросов государственного порядка до канатного мастерст­ва, о чем подавал Петру записку мастер Максим Микулин, а Посошков представил Петру целую книгу, смелую и яркую, хотя углем написанную, картину современного положения России с целой уймой средств его исправления. Трудолюби­вые люди, наклонные отдохнуть после трудов, не забудут, что этот публицист был едва ли не первым фабрикантом игральных карт в России. Об руку с прожектерами шли при-былыцики или вымышленники, иногда меняясь ролями, а иногда совмещая в себе оба звания. В том и другом звании можно насчитать до 20 имен, кроме оставшихся неизвест­ными. Петр внимательно просматривал всякие проекты и на­граждал даже самые вздорные, говоря: «Они для меня тру­дились, мне добра хотели». Прибылыцики - это особая должность, учреждение, целое финансовое ведомство; обя­занность прибылыцика, по указу, «сидеть и чинить государю прибыли», т. е. изобретать новые источники государствен­ного дохода. Замечательно, что они выходили большею ча­стью из холопов: мы уже видели, что среди многочисленной боярской дворни были люди, грамотнее и смышленее своих господ.

Дворецкий боярина Шереметева Курбатов, путешествуя со своим барином за границей, узнал об изобретенном там незадолго до того гербовом налоге; воротясь домой, он в подметном письме в 1699 г. предложил Петру ввести в Рос­сии «орленую» бумагу, приносившую казне в первое время, по очень преувеличенному известию князя Куракина, до 300 тысяч рублей в год; в 1724 г. гербовый сбор рассчитан всего на 17 тысяч рублей. За это изобретение он сделан был чем-то вроде директора департамента торговли и промыш­ленности, а потом архангельским вице-губернатором и умер под судом по обвинению в казенной растрате. За Курбато­вым, родоначальником прибылыциков, следовали, все из бо­ярских холопов, Ершов, бывший московским вице-губер­натором, Нестеров, обер-фискал, как бы сказать, генераль­ный контролер, самый смелый обличитель вельможных каз­нокрадов и, наконец, сам уличенный во взятках и за то коле­сованный, далее Вараксин, Яковлев, Старцов, Акиншин и много, много других. Каждый из этих вымышленников вы­искивал новые предметы обложения, гулящие статьи, ускользавшие от глаз казны, и придумывал какой-нибудь новый налог, прямой или косвенный, для которого тотчас учреждалась особая канцелярия с изобретателем во главе. При этом безоброчные доходные статьи частных владельцев, угодья и промысловые заведения, или отбирались на госуда­ря, превращались в собственность казны, например рыбные ловли, или складывались оброком до четверти дохода, как было с постоялыми дворами и мельницами, а статьи оброч­ные переоброчивались в возвышенном размере. Прибылыци­ки хорошо послужили своему государю: новые налоги, как из худого решета, посыпались на головы русских платель­щиков. Начиная с 1704 г. один за другим вводились сборы: япоземельный, померный и весчий, хомутейный, шапочный и сапожный - от клеймения хомутов, шапок и сапог, подуж-ный, с извозчиков - десятая доля найма, посаженный, по-косовщинный, кожный - с конных и яловочных кож, пчель­ный, банный, мельничный - с постоялых дворов, с найма домов, с наемных углов, пролубной, ледокольный, погреб­ной, водопойный, трубный - с печей, привальный и отваль­ный - с плавных судов, с дров, с продажи съестного, с ар­бузов, огурцов, орехов, и «другие мелочные всякие сборы», говорит роспись в заключение. Появились налоги, трудно доступные разумению даже московского плательщика, до­статочно расширенному прежними порядками обложения, или прямо его возмущавшие.

Обложению подвергались не одни угодья и промыслы, но и религиозные верования, не только имущество, но и со­весть. Раскол терпелся, но оплачивался двойным окладом подати, как едва терпимая роскошь; точно так же оплачива­лись борода и усы, с которыми древнерусский человек соединял представление об образе и подобии Божием. Указом 1705 г. борода была расценена посословно: дворянская и приказная - в 60 рублей (около 480 рублей на наши день­ги), первостатейная купеческая - в 100 рублей (около 800 рублей), рядовая торговая - в 60 рублей, холопья, причет-ничья и т. п.- в 30 рублей; крестьянин у себя в деревне но­сил бороду даром, но при въезде в город, как и при выезде, платил за нее 1 копейку (около 8 копеек). В 1715 г. установ­лен однообразный побородный налог на православных боро­дачей и раскольников в 50 рублей. При бороде полагался обязательный старомодный мундир. Со смущением читаешь самолично данный Сенату в 1722 г. указ царя, додумавшего­ся до мысли о свободе совести: как серьезно и усиленно по­велевает он «подтвердить накрепко старый указ о бородах, чтоб платили по 50 рублей на год и к тому чтоб оные борода­чи и раскольщики никакого иного платья не носили, как ста­рое, а именно зипун со стоячим клееным козырем (ворот­ником), ферези и однорядку с лежачим ожерельем»! От бо­родача, явившегося в приказ не в указанном платье, не при­нимали никакой просьбы, да сверх того тут же, «не выпуская из приказу», вторично взыскивали тот же платеж в 50 руб­лей, хотя бы годовой был уже внесен; несостоятельных от­сылали в каторжный порт Рогервик отрабатывать штраф; всякий, увидевший бородача не в указанном платье, мог его схватить и привести к начальству, за что получал полови­ну штрафа да неуказное платье в придачу.

ПРИБЫЛИ. Прибыльщики проявили большую изобрета­тельность. Из перечня придуманных ими налогов, «выдан­ных прибылей», как тогда говорили, видим, что они устроили генеральную облаву на обывателя, особенно на мелкого про­мышленника, мастерового и рабочего. В погоне за казенной прибылью они доходили до виртуозности, до потери здраво­го смысла, предлагали сборы с рождений и браков. Брач­ный налог и был положен на мордву, черемису, татар и дру­гих некрещеных инородцев; эти «иноверческие свадьбы» ве­дала сборами медовая канцелярия прибыльщика Парамона Старцова, придумавшего и собиравшего пошлины со всех пчельников. Дивиться надо, как могли прожектеры и при-быльщики проглядеть налог на похороны. Свадебная пош­лина была уже изобретена древнерусской администрацией в виде свадебного убруса и выводной куницы и сама по себе еще понятна; женитьба - все-таки маленькая роскошь; но обложить русского человека пошлиной за решимость по­явиться на свет и позволить ему умирать беспошлинно - финансовая непоследовательность, впрочем исправленная духовенством. Для сбора прибылей учреждены были канце­лярии рыбная, банная, постоялая, медовая и другие, под­чиненные главной Ижерской канцелярии под начальством ижерского губернатора князя Меншикова. Потому эти сбо­ры назывались «канцелярскими». Они считались мелочны­ми; но иные являются крупными мелочами: так, рыбная канцелярия, по словам князя Куракина, собирала тысяч по 100 в год, медовая - тысяч по 70. Но к концу царствова­ния в системе прибылыциков, если можно так назвать их налоговые ухищрения, обнаружилось двоякое неудобство: ее финансовая маловажность и дурное действие на настрое­ние народа. Оба недостатка отмечены Посошковым. Пере­числив некоторые из этих налогов, он с горечью замечает, что этими мелочными базарными сборами казны не напол­нить, «а токмо людям трубация (турбация, смущение) вели­кая: мелочной сбор мелок он и есть».

Эти сборы усилили налоговое напряжение и раздраже­ние, донимали не только тяжестью некоторых из них, но еще более своею численностью, заходившей за 30, назойливым июльским оводом приставая к плательщику на каждом шагу. Постепенно эти сборы падали, накопляя недоимку; по табе­ли за 1720 г., оклад их вообще ниже цифр князя Куракина, кроме разве банного, и нет ни одного с полным прибором по смете, так что из всего оклада в 700 тысяч собрано было только 410 тысяч. Между прочим, окладная борода с неуказ­ным платьем оказалась одной из самых неисправных пла­тельщиц, из положенных на нее 2148 рублей 87 копеек дала всего 297 рублей 20 копеек. Это вынуждало казну умерять свои требования. По указу 1704 г. думные люди и первоста­тейные купцы должны были платить с домашних бань по 3(24) рубля, простые дворяне, купцы и всякие разночин­цы - по 1 рублю, крестьяне - по 15 копеек. Но в среднем разряде много скудных людей, солдат, дьячков, просвирен и т. п. не могли оплатить своих бань даже с правежа под батогами, и через год их бани перевели на крестьянский оклад. На табели 1724 г. сам Петр поставил кресты над неко­торыми из этих сборов. Работа прибылыциков любопытна тем, что вскрывает одно из основных правил финансовой политики Петра: требуй невозможного, чтобы получить наи­большее из возможного.

МОНАСТЫРСКИЙ ПРИКАЗ. Совершенно особым источ­ником дохода послужили земельные богатства церкви. Воен­ная нужда указала на этот источник прежде, чем разверну­лась деятельность прибылыциков, хотя в их канцелярии шли некоторые сборы, упавшие на церковные учреждения. После Нарвы, перелив в пушки множество церковных колоколов, Петр указом 30 декабря 1701 г. отнял у монастырей распо­ряжение их вотчинными доходами за то или под тем предло­гом, что нынешние монахи, вопреки примеру древних и свое­му обету, не питают нищих своими трудами, напротив, сами чужие труды поедают.

Сбор доходов с монастырских вотчин ведал Монастыр­ский приказ, государственное судебно-административное учреждение по недуховным делам духовного ведомства, возникшее еще при царе Алексее в 1649 г., закрытое при ца­ре Федоре, а в 1701 г. восстановленное; потом ему подчине­ны были люди и вотчины патриаршие и архиерейские. При­каз уделял из монастырских доходов денежные и хлебные дачи, равные для всех монахов, без различия сана, по 10 рублей и по 10 четвертей хлеба на брата (рублей 140 на наши деньги). Остатки назначались указом на богадельни и убогие безвотчинные монастыри; но и казне очищалось ты­сяч по 100-200 рублей в год, если верить князю Куракину. Только в последний год шведской войны Монастырский приказ подчинен был новоучрежденному Св [ященному] Си­ноду, и церковным властям возвращено распоряжение их вотчинными доходами. Подготовленная принудительными вспоможениями от богатых монастырей в трудные минуты государства мера Петра в свою очередь подготовляла секу­ляризацию недвижимых имуществ церкви.

МОНОПОЛИИ. К прежним казенным монополиям - смо­ле, поташу, ревеню, клею и т. п., прибавились новые - соль, табак, мел, деготь, рыбий жир и...дубовый гроб: в 1705 г. эта последняя роскошь древнерусского зажиточного челове­ка была отобрана у продавцов в казну, которая продавала ее вчетверо дороже, а потом, когда отобранный товар был распродан, такие гробы были совсем запрещены. Указ 1705 г. предписал принимать соль в казну вольным порядком и продавать только из казны вдвое дороже против подряд­ной цены. Но эта монополия, дававшая казне 100% прибы­ли, устроена была так плохо, что возмущала даже благо­верного Посошкова, который требовал вольной продажи соли: в деревнях, по его словам, соль стала так редка и доро­га, что иногда платили выше рубля за пуд, айв Москве по подрядной цене пуд стоил не дороже 24 копеек; многие ели без соли, цинжали и умирали. И страсти людские стали до­ходной статьей: карты, кости, шахматы и другие игральные инструменты, как табак и водка, вошли в число монополий и отдавались на откуп. «Заплатя пошлину, вольно играть»,- замечает современник. Первый откупной год дал 10 тысяч рублей. Значительную статью дохода составляла переделка, точнее, казенная подделка, монеты. До Петра у нас ходили мелкие серебряные монеты, копейки и полукопейки, назы­вавшиеся деньгами. Они складывались в счетные единицы, алтыны (3 копейки), гривны, полтинники, полуполтинники и рубли. Притом и мелкой серебряной монеты было так ма­ло, что в некоторых местах при расчетах ходили за монету кожаные лоскутки. С 1700 г. стали выпускать и мелкую мед­ную, и крупную серебряную монету, последнюю с назва­ниями прежних счетных единиц, постепенно понижая ее вес и пробу и внося в монетное обращение кредитный элемент.

На государственный кредит у нас тогда уже смотрели патриотически-смелым взглядом современных финансистов. Посошков, например, вполне уверен, что в России, не как в иных государствах, курс денег зависит единственно от воли государя, который только прикажет копейке быть грив­ной и она станет гривной. Один вымышленник предлагал даже прямой обман для покрытия военных расходов, сове­товал, обесценив монету на 10%, хранить это в глубочайшем секрете, чем, «не докучая никому», можно помешать вывозу монеты за границу. Но рынок не был столь верноподдан и простодушен. В конце царствования денежные дворы дава­ли казне прибыли до 300 тысяч (более 2 миллионов на наши деньги). Но это была мнимая прибыль, молотьба ржи на обухе: денежный курс падал, товары дорожали; по сравне­нию хлебных цен серебряная копейка в конце царствова­ния Петра была почти вдвое дешевле таковой 70-х годов и равнялась приблизительно 8 копейкам нынешним, тогда как алексеевская стоила 14-15 наших.

ПОДУШНАЯ ПОДАТЬ. Коренной переворот потерпело при Петре прямое обложение. «Дворовое число» давно уже стало никуда не годным основанием обложения, а новая петровская канцелярия испортила его еще более. Распреде­лять налоги по переписям 1710 и 1717 гг., показавшим боль­шую убыль дворов против переписи 1678 г., было невыгодно. Правительственная статистика, оберегая казенный интерес, придумала остроумную комбинацию: в основу нового гу­бернского деления 1719 г. она положила роспись дворового числа, составленную по переписям разных лет, выбирая из прежних переписей подходящие цифры. Получился бле­стящий результат: число тягловых дворов, по переписи 1678 г. не превышавшее 833 тысяч, теперь, после засвиде­тельствованной дважды убыли, перешагнуло за 900 тысяч даже без посадских дворов. Это статистическое дурачество тогдашней канцелярии лишало подворное обложение всякого практического смысла и заставляло искать другой ок­ладной единицы, а переписи 1710 и 1717 гг. прямо на нее указывали, вскрыв любопытное явление, выясненное в упо­мянутой книге г. Милюкова: убыль дворов шла по местам одновременно с приростом населения. Средний состав тяг­лого двора сгущался и доходил до пяти с половиной муж­ских душ вместо обычных трех или четырех. При подворном обложении этот прирост для казны пропадал: оставалось пе­рейти к поголовщине. Мысль о поголовной подати зароди­лась в московских финансовых умах еще во времена Софьи -на князя Голицына. Публицисты Петра тоже ничего не придумали умнее головы мужского пола: этой окладной еди­ницей они надеялись устранить разорительную неравномер­ность подворного обложения. С этой точки зрения ратовал за поголовный налог в интересе уравнительности обложения обер-фискал Нестеров еще в 1714 г.; за ним другие писали о пользе переложения подати с дворов «на персоны» или на семьи.

Петр был, кажется, довольно равнодушен к экономи­ческой и юридической выработке новой системы обложения; его больше занимала интендантская сторона дела, доволь­ствие армии и флота. Он не понимал вопроса о согласовании военного расхода с платежными силами народа. На русского плательщика он смотрел самым жизнерадостным взглядом, предполагая в нем неистощимый запас всяких податных взносов. Прожектеры и прибылыцики писали ему, что его «низкие подданные» зело суть отягчены и, если больше бу­дут отягчены, останется земля без людей, а он в 1717 г. пи­шет Сенату из Франции, что «и без великого отягощения лю­дям денег сыскать мочно»; понадобятся деньги - приба­вить временно пошлины на всякие промыслы, ввести «пого­ловщину по городам и иные сему подобные, от чего разо­ренья государству не будет», а где объявится растрата, «чтоб немедленная инквизиция была и экзекуция». Не задумы­ваясь над сравнительными удобствами или неудобствами разных окладных единиц, двора, семьи, работника, души, предоставляя это Сенату, Петр видел в податном вопросе только два предмета: солдата, которого надо содержать, и крестьянина, который должен содержать солдата. В ноябре 1717 г., быв в Сенате, Петр сам написал указ, изложенный тем летучим стилем, который поддавался только опытному экзегетическому чутью сенаторов: «Распорядить сухопутное войско и рекруты морские, кроме жалованья, и провиант на крестьян, скольких душ или дворов один, что удобнее будет, солдат и драгун и офицер по рангам, кроме генералитета, применялся к податям нынешним, ибо как сие положится, от прочих всех податей и работ свободны будут». Итак все прямые налоги предполагалось заменить одним военным подворным ли, или подушным, все равно или еще не было ре­шено; этот налог распределялся на крестьян по расчету стоимости содержания солдата, драгуна и офицера. Через несколько дней предпочтено было распределение по душам, «работным персонам», и Сенат, толкуя указ Петра, 26 нояб­ря 1718 г. предписывал перечислить все сельское пахотное население мужского пола, всех, «не обходя от старого до самого последнего младенца».

Мы уже знаем, как медленно и с какими затруднениями производилась перепись с ее поверкой, ревизией. От нее сохранилось несколько разновременных итогов, среди кото­рых трудно разобраться: число душ по ним колеблется меж­ду 5 и почти б миллионами. Сохранилась сенатская смета подушного сбора на 1724 г., к которой в 1726 г. Камер-кол­легией по указу Верховного тайного совета присоединена роспись действительных поступлений подушной подати за сметный год с обозначением недоимки по губерниям. При­нятая в руководство для расквартирования полков и для по­датного учета 1724 г., сенатская смета с прибавленной к ней росписью представляет проверенное изображение подушной системы за первый год ее действия и за последний год жизни ее творца, без перемен, каким она подвергалась вскоре после его смерти. По этой ведомости значится всего тяглого на­селения 5570 тысяч душ, в том числе городских 169 тысяч. Подушный оклад устанавливался в связи с ходом переписи: рассчитанный сначала в размере 95 копеек, он потом спу­стился до 74 копеек; с целью уравнять в тягостях все души, на государственных крестьян взамен платежей владельцам положен был дополнительный 4-гривенный сбор; городские тяглые обыватели платили по 1 рублю 20 копеек с души.

ЗНАЧЕНИЕ ПОДУШНОЙ ПОДАТИ. Эта подать, «подуши­на», своей окладной единицей, ревизской душой, смущала многих. Даже такой горячий защитник преобразователя, как Посошков, не чает в ней проку и отказывается понять ее, «понеже душа вещь неосязаемая и умом непостижимая и цены не имеющая: надлежит ценить вещи грунтованные», зе­мельное владение. Посошков смотрел на дело с народно­хозяйственной точки зрения, совершенно чуждой Петру в этом деле. В народном хозяйстве нет душ, а есть только ка­питалы да рабочие руки; действительными плательщиками могли быть, конечно, только работники, а не старики и мла­денцы. У Петра был под руками готовый образец для обло­жения по рабочим силам: это - остзейское крестьянское тягло, или гак, в котором считалось 10 работников от 15 до 60 лет. Петр думал не о рациональном обложении, а о бездоимочном поступлении. При исполнителях и финансовых по­нятиях, какими он располагал, никакая рациональная систе­ма обложения не могла быть удачна. При невозможности мудреной регистрации производительных сил оставался простой арифметический подсчет живой наличности муж­ского пола, не обходя и вчера родившихся младенцев. Ревиз­ская душа и была такой расчетной, разверсточной окладной единицей, чисто фиктивной. Дело шло не о народнохозяй­ственной, даже не о финансовой политике, а просто о по­датной бухгалтерии Камер-коллегии по отделению оклад­ных сборов. Вложить жизненный смысл в эту фикцию пре­доставлялось самим плательщикам, и они его со временем вложили. Под ревизской душой стали разуметь известную меру рабочих сил и средств, прилагаемых тяглым человеком к соответственному тяглому же земельному участку или промыслу, с причитающейся на них по разверстке долей государственного тягла. В этом смысле крестьянин говорит о половине, четверти, об осьмухе души, не думая ссориться с психологией.

Подушная подать была преемницей подворной, распре­делявшейся и при Петре по устарелой переписи 1678 г. Податная фикция, длившаяся до наших дней, не могла пройти бесследно для народного сознания. Два века подат­ной плательщик недоумевал, за что и с чего собственно он платит. Посошков пишет, что даже господа дворяне не пони­мали, что такое крестьянский двор как платежная единица: одни считали дворы по воротам, а другие по избным дымам, не додумываясь до того, что крестьянский двор - это «зем­ляное владение», земельный участок. Ревизская душа была еще непонятнее тяглого двора, и какие бы замысловатые толкования ни вкладывал народ в такие финансовые учреж­дения, оставался вопрос, зачем это приказные люди приду­мывают таких плательщиков, которые за себя платить не мо­гут. Государственная повинность превращалась в своенрав­ное требование начальства. Государство, загораживаемое канцелярией, отдалялось от народа, как что-то особое, ему чуждое: плохая школа для воспитания чувства государст­венного долга в народе, и чичиковские мертвые души были заслуженным эпилогом этого «душевредства душевных по­боров», как ядовито определил подушную подать все тот же Посошков. Исполнение податной реформы Петра усиливало это впечатление. В оправдание подушной подати выставля­лась двоякая цель: уравнение подданных в казенных плате­жах и увеличение казенных доходов без отягощения народного. Но указы о подушной подати с крестьян не разъясня­ли, что такое ревизская душа - счетная ли только, или и раскладочная единица; лишь указ 1722 г. о подати с посад­ских людей пояснил: «А им верстаться между собою города­ми по богатству». С сельского населения подушная взима­лась по точному смыслу ее названия: не только высчитыва­лась в сметах по количеству душ, но и при сборе расклады­валась прямо по душам, а не по работникам.

Шли жалобы на «отягчение и неравенство в народе», на то, что скудный крестьянин с 3 малыми сыновьями дол­жен платить вдвое больше богатого с одним сыном. Одно­образный уравнительный налог на деле усиливал естествен­ное неравенство семейных составов и состояний. Трудно определить тяжесть подушного налога сравнительно с по­дворным по несоизмеримости этих окладных единиц и по недостатку данных. Можно думать, что Манштейн, много помнивший и слышавший о последних годах Петра, в запис­ках своих передал мнение его современников о подушном налоге, написав, что Петр принужден был собирать двойную подать против прежней. Это вывод, взятый глазомером, а не точным расчетом. Подворный налог чрезвычайно разно­образился по местностям и разрядам плательщиков. Дворы посадские и дворцовые были обложены тяжелее черносош­ных и церковных, а эти - тяжелее помещичьих. Притом и однородные дворы в разных областях платили неодинако­во: в Казанской губернии на помещичий двор падало в сред­нем окладных налогов 49 копеек, а в Киевской - 1 рубль 21 копейка. Этой видимой цифровой неравностью отчасти уравнивалось различие местных экономических условий. Огромная убыль дворов, обнаруженная переписью 1710 г. в центральных и северных губерниях, разрушила всякую уравнительность. Там при продолжавшемся подворном об­ложении по переписи 1678 г. уцелевшим дворам приходи­лось платить почти вдвое, оплачивая опустелые дворы, а в губерниях Киевской, Казанской, Астраханской и Сибир­ской, где оказался прирост дворов, подворные платежи по­нижались. При столь сложных и даже запутанных условиях подушная подать отозвалась неодинаково на разных пла­тельщиках: она вообще повысила прямой налог, но иным лишь на нечувствительный процент, а другим вдвое, втрое и даже больше. Средний подворный налог на крестьянский двор по трем губерниям, Архангельской, Казанской и Киев­ской, около 1710 г. значительно превышал половину подуш­ного сбора со среднего 4-душевого крестьянского двора (190 и 74Х4= 296 копеек).

Больнее всех пострадали и без того наиболее обездоленные помещичьи крестьяне. Прямой подворный налог ща­дил их во внимание к их тяжелым господским повинностям. Подушная подать легла на них в одинаковом размере с луч­ше устроенными дворцовыми и церковными крестьянами, увеличив втрое и по местам даже вчетверо их окладные платежи. Справедливость требовала, чтобы помещики со­размерно понизили свои поборы с крестьян, и этого, кажет­ся, ожидало правительство. В интересе уравнительности предположено было государственных крестьян, свободных от господских требований, обложить сверх общей подуш­ной подати дополнительным платежом, применяясь к тому, «как помещики получать будут с своих крестьян или иным каким манером, как удобнее и без конфузии людям». Этот дополнительный сбор высчитан был в 40 копеек. Но помещи­ки и не думали довольствоваться какими-нибудь 4 гривнами. Напротив, усиленные расходы по службе и по оплате казен­ных повинностей, какие легли на бездоходных дворовых лю­дей, помещики полностью и даже с избытком переложили на своих крестьян и подняли крестьянский оброк до непо­мерной высоты, пользуясь отсутствием законной оброчной нормы: в эпоху ревизии, по Посошкову, с крестьянского двора сходило помещику «рублев по 8 или малым чем мень­ше», а брауншвейгский резидент Вебер, собравший за время своего пребывания в России (1714-1719гг.) хорошие све­дения о ее положении, в своих записках (Das veranderte Russland) замечает, что редкий крестьянин платит помещи­ку свыше 10-12 рублей оброку, следовательно, крестьянин, плативший около 10 рублей, был не редок. Принимая только 7 рублей с чем-нибудь (рублей 60 на наши деньги) на двор, найдем, что при 4-душевом составе двора помещичий оброк с лишком вдвое превосходил подушную подать и почти впя­теро был выше 40 копеек, нормальной по указу суммы по­мещичьего оброка.

Можно только недоумевать, откуда брались у крестьян деньги для таких платежей при тогдашнем тесном простран­стве денежного крестьянского заработка, хотя бы половина их покрывалась хлебом или работой. Значит, подушная по­дать, сглаживая старые податные неровности, усиливала или вводила новые, подтягивала под одну схематическую, канце­лярски составленную мерку возникшие из жизни разнооб­разные местные и классовые уровни налогоспособности, в общем итоге значительно отягощала бремя прямого об­ложения и, таким образом, не достигала ни одной из своих целей - ни уравнительности казенных платежей, ни увели­чения доходов казны без отягощения народа. Есть и офици­альное, притом очень яркое свидетельство о неудаче в дости­жении этой последней цели. В упомянутой ведомости Ка­мер-коллегии 1726 г. читаем, что в 1724 г. недобрано подуш­ного 848 тысяч, а это - 18% всего подушного сбора по сме­те того года. К своей ведомости Камер-коллегия приложила такое жалобное примечание: «А о вышеописанной доимке в Камер-коллегию губернаторы и вице-губернаторы, и вое­воды, и камериры, и земские комиссары доношениями и ре­портами объявляют; тех де подушных денег по окладам со­брать сполна никоторым образом невозможно, а именно за всеконечною крестьянскою скудостью и за хлебным недоро­дом и за выключением из окладных книг написанных вдвое и втрое и за сущею пустотою и за пожарным разорением и за умерших и беглых безвестно и за взятых в рекруты и за пре­старелых и увечных и слепых и сирот малолетних и бездворных бобылей из солдатских беспашенных детей». Это как бы посмертный аттестат, выданный Петру за подушную подать главным финансовым его учреждением.

БЮДЖЕТ 1724 г. В других налогах, окладных и неоклад­ных, повторились те же явления: преувеличенные требова­ния казны, внушенные нуждой и предрассудком, будто день­ги всегда найти можно, и молчаливый ответ плательщика - огромный недобор. Прибылыпики поусердствовали в изо­бретении разных пошлин и поборов с промыслов и угодий и оклады налогов этого разряда приблизительно с 1,5 миллио­на первых годов столетия взогнаны были в 1720 г. почти до 2,6 миллиона, но поступления, даже за вычетом перебора, дали полмиллиона недобора, почти 20% против сметы. Фи­нансовые успехи, достигнутые Петром, открываются из его последнего доходного бюджета за 1724 г., составившегося из подушной подати, которую начали собирать в этот год, и из прочих сборов, таможенных, кабацких, промысловых и т. п. Из расходного бюджета приведу только главную статью, военный расход.

Ревизские души: