Ключевский В.О. История сословий в России //Сочинения: В 8 т. – М., 1959. – Т. 6.: Специальные курсы. – С. 352-363. 4 страница

Таким образом государственные и дворцовые крестьяне были прикреплены к земле и образовали замкнутый класс: ни их не выпускали на владельческие земли, ни в их среду не пускали владельческих крестьян, и это обособление является в подмогу круговой поруке для обеспечения подат­ной исправности сельских обществ. Такое прикрепление, разумеется, не имело ничего общего с крепостным правом. Это чисто полицейская мера.

ССУДЫ. Как на казенных землях круговая порука привела к поземельному прикреплению крестьян, так на землях вла­дельческих ссуда подготовила крепостное право.

Около половины XV в. застаем владельческих крестьян с признаками довольно льготного положения, несмотря на широкое распространение ссуды или издельного серебра, Переход крестьян не был стеснен ни сроком, ни обязан­ностью немедленной уплаты занятого серебра: крестьянин-серебряник мог уплачивать свой долг землевладельцу в два года по уходе без процентов. Старожильцы даже пользо­вались особыми льготами за то, что усидчиво сидели на своих местах или добровольно на них возвращались. Но с конца XV в. положение этих крестьян изображается совсем в ином свете. Преподобный Иосиф Волоколамский убеждает окрестных землевладельцев во вреде непосильных работ и оброков, какими они привыкли обременять своих крестьян. Вассиан Косой в полемике с землевладельческим монаше­ством жестоко нападает на него за то, что оно разоряет своих крестьян жадным ростовщичеством и бесчеловечно выбивает разоренных из своих сел. Герберштейн, дважды приезжавший в Москву при отце Грозного и хорошо озна­комившийся с порядками в его государстве, пишет, что кре­стьяне здесь работают на своих господ шесть дней в неделю, что положение их самое жалкое и имущество их не ограж­дено от произвола родовитых и даже рядовых служилых людей. В первой половине XVI в. крестьяне еще свободно переходили с места на место. В житии Герасима Болдин-ского читаем, что когда к основанному им под Вязьмой мо­настырю начали стекаться из окрестных волостей крестьяне, слыша о хозяйственном благоустройстве обители, и осно­вали около нее слободу, проезжавший через Вязьму санов­ник из Москвы, узнав про то, рассердился, зачем эти мона­стырские слобожане не тянут тягла вместе с мирскими кре­стьянами, велел призвать их к себе и бить нещадно, а когда Герасим вступился за своих, боярин обругал преподобного, послав ему «нелепые глаголы», а задержанных поселенцев приказал бить пуще прежнего.

Различные условия содействовали ухудшению положе­ния владельческих крестьян: и усиление податных тягостей с расширением государства, и развитие служилого помест­ного землевладения с отягчением службы помещиков от учащавшихся войн, и распространение ссудного крестьян­ского хозяйства, особенно на поместных и церковных зем­лях, и нерадение законодательства о регулировании позе­мельных отношений крестьян, которым только предписыва­лось во всем своего владельца слушать, пашню на него па­хать и оброк ему платить, чем он их изоброчит.

Но до половины XVI в. в поземельных описях и актах центральных уездов государства крестьянство является на­селением, довольно плотно сидевшим по многодворным се­лам и деревням на хороших наделах, с ограниченным ко­личеством перелога и пустошей. Иностранцы, проезжавшие в половине XVI в. из Ярославля в Москву, говорят, что край этот усеян деревушками, замечательно переполненными на­родом.

Во второй половине века, особенно в его последние де­сятилетия, картина резко изменяется. Сельское население центра сильно редеет: старые деревни превращаются в пу­стоши; починки попадаются редко или совсем отсутствуют; по городам, селам и деревням отмечается в актах небыва­лое дотоле множество пустых дворов и дворовых мест, где и постройки уже исчезли; в Муроме на посаде в 8 лет (1566-1574) из 587 тяглых дворов осталось только англичанин Флетчер по пути между Вологдой и Москвой встречал села, тянувшиеся на версту, с избами по сторонам дороги, но без единого обывателя; площадь пашни перелож­ной и лесом зараставшей расширяется; остававшиеся на ста­рых местах крестьяне сидят на сокращенных пахотных уча­стках; одновременно с сокращением крестьянской запашки увеличивается барская пашня, обрабатываемая холопами за недостатком крестьянских рук. На счет центра заселя­лись юго-восточные окраины, верхняя Ока, верхнее Подонье, среднее и нижнее Поволжье.

При такой перемене в распределении населения поло­жение центрального владельческого крестьянства затрудня­лось и в хозяйственном, и в юридическом отношении. Го­сударственные и владельческие повинности становились тя­желее по мере убыли рабочих сил. Ссудное хозяйство рас­ширялось, а с ним усиливалась и долговая зависимость кре­стьян. И старые землевладельцы центральных областей, надо полагать, поддерживали дело новых степных помещи­ков, разрежение старинного крестьянского двора, образуя усиленной ссудой новых домохозяев из неотделенных чле­нов старых семей, из сыновей, младших братьев и племян­ников. На владельческих землях так же, как и на черных и дворцовых, существовал слой старожильцев, но с иным ха­рактером. Там старожильцы - основные кадры, которые поддерживали тягловую способность сельских общин, несли на своих плечах всю тяжесть круговой поруки; здесь - это наиболее задолжавшие, неоплатные должники.

Я уже говорил, как разлагались стянутые круговой по­рукой старые волостные общества с появлением среди них привилегированных частных имений, вотчин и поместий, образовавших в их составе особые общества, новые юриди­ческие лица. В 1592 г. все крестьяне поместья Астафья Ор­ловского в Вологодском уезде заняли у другого дворянина «в мирской расход на все поместье» 4 рубля (более 200 руб­лей на наши деньги) и совершили заем без всякого участия своего помещика. Но в круговой крестьянской поруке по уплате податей землевладелец должен был принять участие: облагая своих крестьян работой и оброком по усмотрению, нередко обладая правом суда и полицейского надзора над ними, даже правом льготить их от государского тягла, он неизбежно становился ответственным посредником в их де­лах о казенных платежах и повинностях, даже когда во­лость сохраняла свою тягловую цельность, и все волостные крестьяне без различия землевладельцев «тягло государское всякое тянули с волостью вместе, по волостной ровности», т. е. по уравнительной разверстке.

В этом обособлении вотчин и поместий - начало и при­чина ответственности землевладельцев за казенные плате­жи своих крестьян, которая потом стала одною из состав­ных норм крепостного права. Уже в XVI в. землевладельцу приходилось иногда самому платить подати за своих кре­стьян. В 1560 г. власти Михалицкого монастыря жалова­лись царю, что их крестьяне терпят многие обиды от сосед­них помещиков и вотчинников и они, власти, принуждены постоянно давать своим разоряемым крестьянам льготы в монастырских повинностях, «да и тягли многие (казенные налоги) во много лет, измогаясь и займуя, за тех своих кре­стьян платили сами собою».

Собственный интерес побуждал благоразумного земле­владельца становиться хозяйственным попечителем своих крестьян раньше, чем закон дал ему право быть их облада­телем. Этим и объясняется положение старожильцев на владельческих землях. Землевладелец не стал бы слишком щедро льготить крестьянина и даже платить за него подати, если б видел в нем кратковременного сидельца, которого ближайший Юрьев день осенний может унести с его участка. Его заботой было усадить крестьянина возможно прочнее, сделать старожильцем. Естественные побуждения клонили к тому и самого крестьянина. Обстроившись и обжившись на своем месте, домовитый хлебопашец не мог иметь охоты без нужды бросать свой участок, в который вложил много своего труда, в усадьбе которого нередко родился.

Некоторые признаки указывают на присутствие значи­тельного класса старожильцев и на владельческих землях до половины XVI в. Потом, с завоеванием Поволжья, кре­стьянство было взбудоражено переселенческим движением с центрального суглинка на южный чернозем. Уход млад­ших членов семьи, людей неписьменных, на новые места обессиливал старый крестьянский двор и вынуждал его со­кращать запашку. На владельческих землях множество крестьянских дворов, значившихся жилыми по описям пер­вой половины века, в конце его являются пустыми: хлебо­пашца, которому наскучила работа над неподатливым лес­ным, хотя и отческим суглинком, манила степная черно­земная новь с новыми ссудами и льготами. Навстречу опас­ности остаться без «живущего», с одними «пустошами, что были деревни», центральные землевладельцы шли с усилен­ными ссудами, льготами и неустойками; и ссуда, и неустойка за уход и за неисполнение обязательств к концу XVI в. по­степенно увеличиваются: первая с полтины поднимается до 5 рублей (225 рублей), вторая - с 1 рубля до 5 и 10 рублей.

На отдельных примерах можно видеть, как трудно было рассчитаться крестьянину, засидевшемуся у землевладельца до старожильства, т. е. просидевшему больше 10 лет. Возь­мем наиболее легкие условия расчета. Крестьянин поря­дился на участок и взял 3 рубля ссуды без льготы, что быва­ло не часто. Прожив 11 лет и став старожильцем, он при уходе должен был возвратить ссуду и уплатить за свой двор пожилое, в лесных местах по 14 копеек за год (в поле­вых местах, где было далеко до «хоромного», строевого ле­са,- вдвое), и пошлин б копеек. Все эти платежи во второй половине XVI в. составили бы на наши деньги сумму больше 200 рублей. Меньше этого пришлось бы платить редкому старожильцу. Приведу пример краткосрочного сиденья. В 1585 г. два казенных или дворцовых крестьянина сели на пустую монастырскую деревню с обязательством в три льготные года поставить двор и хоромы, обстроиться, рас­пахать и унавозить запустевшую пашню, и за это получили 5 рублей ссуды. Если бы они отсидели льготные годы, не исполнив обязательств, и захотели бы уйти, они должны были бы заплатить пожилое за три года, ссуду и 10 рублей неустойки, как уговорились с монастырем: все это на наши деньги составило бы сумму около 700 рублей. Едва ли бы они оказались в состоянии уплатить такой долг. Как свободные люди, они могли уйти и без расплаты; но тогда монастырь вчинил бы против них иск о взыскании, суд присудил бы их к уплате и по их несостоятельности выдал бы их мона­стырю «до искупа», т. е. превратил бы их на много лет в сроч­ных холопов кредитора, зарабатывающих свой долг.

Так ссуда создавала отношения, в которых владельче­скому крестьянину приходилось выбирать между бессрочно-обязанным крестьянством и срочным холопством. Это было не полицейское прикрепление к земле, какое устано­вила круговая порука для государевых черных крестьян, а хозяйственная долговая зависимость от лица, от земле­владельца-кредитора по общему гражданскому праву. Эту разницу надобно особенно принять во внимание, чтобы из­бежать недоразумений.

СВОЗЫ И ПОБЕГИ. Итак, крестьянское право выхода к концу XVI в. замирало само собой, без всякой законода­тельной его отмены. Им продолжали пользоваться лишь не­многие крестьяне, поселение которых не соединялось ни с какими затратами для землевладельцев и которым потому легко было рассчитаться с ними, заплатив только пожилое. Для остальных крестьян вольных переход выродился в три формы: побег, своз и сдачу - заместительство уходившего другим жильцом. В поземельных описях XVI в. первые две из этих форм обозначаются выражениями: «выбежал», «сшел» или «сбег безвестно», «скитается», «вывезен» тем-то или туда-то. Между этими формами была разница ка­чественная и количественная. Побег возвращал задолжав­шему крестьянину свободу, но был незаконен; своз допу­скался законом, но не возвращал крестьянину свободы; сда­ча возвращала свободу и допускалась законом, но была затруднительна сама по себе и возможна лишь в редких случаях. На дворцовых землях великого князя Симеона Бекбулатовича в Тверском уезде по книге 1580 г. из 306 слу­чаев крестьянского перехода не отмечено ни одного заме­стительства. Случаи нормального перехода без сторонней помощи и нарушения закона довольно редки: их - 17%. Чаще случались побеги не в срок и без отказа, без установ­ленной явки, без уплаты пожилого, вообще без расплаты с землевладельцем: их - 21%.

Господствующей формой перехода был своз: на землях Бекбулатовича таких случаев отмечено 61% с лишком. Это понятно. Крестьянин редко мог расплатиться с землевла­дельцем; обыкновенно его выручал другой землевладелец, который вносил за него пожилое и ссуду и вывозил его на свою землю. Такой крестьянин, меняя участок, не менял своего юридического положения, а лишь переходил от одно­го кредитора к другому. Свозы крестьян чрезвычайно уси­лились в продолжение XVI в. В этой операции принимали участие землевладельцы всех разрядов, и монастыри, и боя­ре, и мелкие вотчинники, и помещики; даже черные и двор­цовые волости свозили крестьян у светских землевладель­цев, притом «насильством», против воли господ, нуждаясь в тяглецах на пустые участки.

Благодаря этой погоне за крестьянами в XVI в. возникла ожесточенная борьба землевладельцев за крестьянские ру­ки. Время около 26 ноября, Юрьева дня осеннего, было по­рой, когда в селах и деревнях разыгрывались сцены наси­лия и беспорядков. Приказчик богатого светского земле­владельца, слуга или посельский богатого монастыря ехал в села черных крестьян или мелких помещиков и «отказы­вал» крестьян, подговорив их к переселению, платил за них ссуду и пожилое и свозил на землю своего госпо­дина. Крестьянские общества и мелкие землевладельцы, лишаясь тяглецов и рабочих рук, старались силой удержать их, ковали свозимых крестьян в железа, насчитывали на них лишние платежи и грабили их пожитки, а не то собирали своих людей и встречали самих отказчиков с каким могли оружием в руках. Жалобы мелких помещиков и государ­ственных крестьян ярко рисуют эти юрьевские столкно­вения.

МЕРЫ ПРОТИВ НИХ. Обе формы, в какие выродилось крестьянское право перехода, а не самое это право, москов­ское правительство с конца XVI в. старалось стеснить или даже уничтожить. И побеги, и свозы, не улучшая положения крестьян, сопровождались важными неудобствами для госу­дарства и государственного хозяйства, а особенно для сель­ских обществ с круговой порукой и для обязанных службой мелких землевладельцев. Крестьянский выход превратился в одностороннюю привилегию или в игру крупных земле­владельцев, не поддерживавшую свободу крестьян, но силь­но вредившую интересам государства. Сельские общества казенных крестьян, теряя своих тяглецов, становились не­исправными податными плательщиками; мелкие служилые землевладельцы, лишаясь рабочих рук, переставали быть исправными ратниками. Наконец, крестьянские свозы и по­беги косвенно содействовали переходу тяглых крестьян в класс холопов.

Судебник 1497 г., определяя условия крестьянского вы­хода, назначает только срок для него с уплатой пожилого за двор. В Судебнике 1550 г. встречаем важное добавление: «а который крестьянин с пашни продастся кому в полную в холопи, и он выйдет бессрочно и пожилого с него нет». Крестьянин, запутанный свозами в своих долговых обяза­тельствах, разрушивший свое хозяйство побегами, невольно мог искать выхода из своих затруднений в этой добавке Су­дебника. Но, становясь полным холопом, тяглый крестья­нин переставал быть податным плательщиком, пропадал для казны.

Против этих невыгодных последствий крестьянского вы­хода и было направлено московское законодательство кон­ца XVI и начала XVII в. В царствование Бориса Годунова 28 ноября 1601 г. издан был указ, по которому дозволялось вывозить крестьян друг у друга только мелким землевла­дельцам, служилым людям второстепенных и низших чи­нов, и то не более двух крестьян зараз; землевладельцы Московского уезда, в большинстве люди высших чинов и крупные вотчинники, равно церковные учреждения, а также черные и дворцовые волости совсем лишены были права вывозить чьих-либо крестьян на свои земли. Этот указ яв­ляется мерой, направленной против землевладельцев в поль­зу крестьян: он гласит, что царь позволил давать крестья­нам выход по причине налогов и взысканий, которыми зем­левладельцы их обременяли. Указ начинается объявлением о дозволении выхода крестьянам, а далее ведет речь вовсе не о выходе, а о вывозе крестьян землевладельцами: под выходом разумели уже только вывоз, которым заменился выход. Указ 24 ноября 1602 г. повторил прошлогоднее огра­ничение вывоза, но мотивировал его не каким-либо общим законом, прежде изданным, а желанием прекратить бои и грабежи, которыми обыкновенно сопровождался своз кре­стьян одним землевладельцем у другого. Так как эти беспо­рядки происходили от нежелания землевладельцев отпу­скать перезываемых крестьян, то оба указа, и 1601 г., и 1602 г., надобно понимать в том смысле, что они определя­ют, кому у кого дается право вывозить крестьян, т. е. выво­зить без согласия их владельцев, только по соглашению с вывозимыми крестьянами. Следовательно, вывоз крестьян с дозволения их владельцев был признан постоянным пра­вилом, изъятие из которого допускалось этими указами как временная мера, только на те два года, когда они были изда­ны. Притом второй указ дозволял вывозить крестьян «во крестьяне-ж», т, е. даже в дозволенных границах вывоз не мог выводить крестьян из их тяглого состояния: крестьянин и у нового владельца должен был оставаться крестьянином, не переходя в нетяглые дворовые люди. При первом самозванце указом 1 февраля 1606 г. прямо запрещен был пере­ход крестьян в холопство. В продолжение 1601-1603 гг. на Руси были неурожаи. Это заставило многих крестьян бежать от своих землевладельцев, отказавшихся поддержи­вать их хозяйство в голодные годы. Многие беглецы, при­нятые другими землевладельцами, поступили к ним в хо­лопство. Указ 1 февраля предписывал всех крестьян, бежав­ших до голодных лет и отдавшихся в холопство, возвращать к старым владельцам по-прежнему в крестьянство. Этим отменялась статья Судебника 1550 г., дозволявшая крестья­нам продаваться с пашни в холопство. Крестьяне, бежав­шие от своих землевладельцев, отказавшихся кормить их в голодные годы, не возвращались на прежние места, оста­ваясь в том состоянии, в какое вступили после побега.

Все эти указы не признают крестьян прикрепленными ни к земле, ни к землевладельцам, не касаются и права вы­хода, а говорят только о крестьянах свозных и беглых. Не отменяя права выхода, законодательство направлялось только против невыгодных для государственного порядка последствий этого права: 1) оно старалось прекратить пере­ход крестьян в нетяглое состояние, в холопство; 2) оно пы­талось уничтожить игру в крестьян, какую вели крупные землевладельцы, сманивая их с земель казенных крестьян­ских обществ или мелких землевладельцев; наконец, 3) по искам землевладельцев оно преследовало незаконные по­беги крестьян, нарушавшие право собственности землевла­дельцев. Такое отношение законодательства, не вмешивав­шегося в юридическое существо сделок землевладельцев с крестьянами, а только стремившегося предотвратить зло­употребления, поддерживало чисто гражданский характер этих сделок. На то же указывает и пятилетняя исковая давность, установленная законом 1 февраля 1606 г. для дел о крестьянских побегах: «а на беглых крестьян... дале пяти лет суда не давати».

Законодательные меры против беглых крестьян заверши­лись указом 9 марта 1607 г., который впервые попытался вывести крестьянские побеги из области гражданских пра­вонарушений, преследуемых по частному почину потерпев­шего, превратив их в уголовное преступление, в вопрос го­сударственного порядка: розыск и возврат беглых крестьян независимо от исков землевладельцев он возложил на обла­стную администрацию под страхом тяжкой ответственности за неисполнение этой новой для нее обязанности, а за прием беглых, прежде безнаказанный, назначил сверх вознаграж­дения потерпевшему землевладельцу большой штраф в пользу казны по 10 рублей (около 100 рублей на наши деньги) за каждый двор или за одинокого крестьянина, а под­говоривший к побегу сверх денежной пени подвергался еще торговой казни (кнут). Однако и этот указ допустил дав­ность для исков о беглых крестьянах, только удлиненную до 15 лет. Зато он прямо признал личное, а не поземельное прикрепление владельческих крестьян: тем из них, которые за 15 лет до указа записаны в поземельных описях, в пис­цовых книгах 1592-1593 гг., указано «быть за теми, за кем писаны». Однако указ или не удался, или понят был только в смысле запрещения крестьянских побегов и вывозов, а не как отмена законного выхода крестьян. Крестьянские по-рядные и после того совершались на прежних условиях; самое допущение 15-летней исковой давности для беглых поддерживало за крестьянскими поземельными договорами характер чисто гражданских отношений. Указ был издан, когда разгоралась Смута, несомненно помешавшая его дей­ствию. Он затягивал узел обязательных отношений крестьян к господам, когда колебались все основы государственного порядка, когда тяглые и несвободные классы сбрасывали с плеч свои старые обязательства и еще менее стеснялись новыми.

ВЛАДЕЛЬЧЕСКИЕ КРЕСТЬЯНЕ В НАЧАЛЕ XVII в. Таким образом, вопрос о владельческих крестьянах до кон­ца Смуты оставался нерешенным. Хозяйственная зависи­мость их от землевладельцев все усиливалась, фактически лишая их права выхода. Но законодательство не отменяло этого права прямо и решительно, а только стесняло невы­годные для государства формы, в которые оно вырождалось; не установляя крепостной неволи крестьян, оно старалось пресекать нарушения законных отношений между обеими сторонами. Такое положение дела помогло к началу XVII в. укорениться среди землевладельцев взгляду на крестьян, как на своих крепостных. Выражение этого взгляда встре­чаем уже в царствование Бориса Годунова в известии сов­ременного наблюдателя, иноземца Шиля, который писал, что еще при прежних государях московских землевладель­цы привыкли считать своих крестьян за крепостных. Согласно с этим взглядом, во второй половине XVI в. зем­левладельцы в своих духовных приказывают своим крестья­нам наравне с дворовыми людьми работать на их вдов до смерти последних. К исходу Смуты выяснились в вопросе две идеи: 1) о не­обходимости прекратить выход, т. е. вывоз крестьян без согласия их владельцев, как главный источник беспорядков и злоупотреблений в сельской жизни, и 2) о том, что владельческий крестьянин, если и крепок, то не земле, а землевладельцу. Запрещения крестьянского выхода требуют и договор Салтыкова с Сигизмундом 4 февраля 1610 г., и до­говор московских бояр с ним же 17 августа того же года, и земский приговор ополчения Ляпунова (30 июня 1611 г.), которое собралось под Москвой выручать ее из рук поля­ков. Мысль о личном прикреплении настойчиво выступает в ряде вкладных монастырских грамот начала XVII в., в ко­торых вкладчики на случай выкупа вкладной вотчины роди­чами ставят им условие: что монастырские власти крестьян посадят, дворов устроят, пашни распашут, лесу расчистят и сенных покосов раскосят, взять за то по их сказке, во что то вотчинное строение стало, «а посаженных крестьян вы­вести вон в троицкие вотчины». Но это была не норма, а только терпимая законом практика, которая всегда могла быть отменена судом. В 1622 г. Ларионов продал Маматову свою вотчину с условием, что в случае выкупа ее родичами Ларионов оплачивает ссуды, выданные Маматовым поса­женным им крестьянам, «а крестьян (Маматову) вывести вон, а буде тех крестьян с вотчиною отсудят вотчичу», то на Ларионове взять за крестьян, за человека и за животы, смотря по крестьянским животам. Эта оговорка показывает, что в начале третьего десятилетия XVII в. вопрос о личной крестьянской крепости не был решен даже в принципе.

ВЫВОДЫ. Итак, законодательство до конца изучаемого периода не устанавливало крепостного права. Крестьян го­сударственных и дворцовых оно прикрепляло к земле или к сельским обществам по полицейско-фискальным сооб­ражениям, обеспечивая податную их исправность и тем об­легчая действие круговой поруки. Крестьян владельческих оно ни прикрепляло к земле, ни лишало права выхода, т. е. не прикрепляло прямо и безусловно к самим владельцам. Но право выхода и без того уже очень редко действовало в своем первоначальном чистом виде: уже в XVI в. под дей­ствием ссуды оно начало принимать формы, более или менее его искажавшие. Законодательство имело в виду только эти формы вырождения крестьянского права, следило за их развитием и против каждой ставило поправку с целью пре­дупредить вред, каким она грозила казне или обществен­ному порядку. Вследствие неоплатной задолженности кре­стьян при усилении переселенческого движения учащались крестьянские побеги и запутывались иски о беглых: усили­вая меры против беглых и их приема, правительство зако­нами об исковой давности старалось ослабить и упорядочить иски и споры из-за беглых. Право вывоза вызывало беспорядки и запутанные тяжбы между землевладельцами: вывоз был стеснен чиновной классификацией отказчиков и согласием владельца, у которого отказывали крестьян. Судебник 1550 г. дозволял крестьянину продаваться с паш­ни в холопство, лишая казну податного плательщика; ука­зы 1602 и 1606 гг. установили вечность крестьянскую, без­выходность тяглого крестьянского состояния. Так крестья­нин числясь по закону вольным со своим устарелым правом выхода, на деле был окружен со всех сторон, не мог уйти ни с отказом, ни без отказа, не мог по своей воле ни пере­менить владельца посредством вывоза, ни даже переменить звания посредством отказа от своей свободы. В таком поло­жении ему оставалось только сдаться. Но такое решение крестьянский вопрос получил несколько позднее, за преде­лами изучаемого нами периода. В первые два десятилетия XVII в., когда уже действовали все экономические условия неволи владельческих крестьян, не была еще найдена юридическая норма, которая закрепи­ла бы эту фактическую неволю, превратив ее в крепостную зависимость. Я наперед обозначу эту искомую норму, объяснение которой и послужит нам исходной Точкой при даль­нейшем изучении истории крепостного права: она состояла в том что крестьянин, рядясь с землевладельцем на его зем­лю со ссудой от него, сам отказывался в поряднои записи навсегда от права каким-либо способом прекратить прини­маемые на себя обязательства. Внесение такого условия в порядную и сообщило ей значение личной крепости.

Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций: В 3 кн. – М., 1993. – Кн. 2. – Лекция 65. –

С. 562-579.

 

ЛЕКЦИЯ LXV

ФИНАНСЫ.- ЗАТРУДНЕНИЯ. - МЕРЫ ДЛЯ ИХ УСТРАНЕНИЯ. - НОВЫЕ НАЛОГИ; ДОНОСИТЕЛИ И ПРИБЫЛЫЦИКИ. - ПРИБЫЛИ. - МОНАСТЫР­СКИЙ ПРИКАЗ. - МОНОПОЛИИ.- ПОДУШНАЯ ПОДАТЬ. - ЕЕ ЗНАЧЕ­НИЕ. - БЮДЖЕТ 1724 Г. - ИТОГИ ФИНАНСОВОЙ РЕФОРМЫ. - ПОМЕХИ РЕФОРМЕ

 

ФИНАНСЫ. Обозрев меры Петра для увеличения количе­ства и подъема качества народного труда, т. е. для расшире­ния источников государственного дохода, перечислим их финансовые результаты. Не было, кажется, другой сферы деятельности, в которой Петр встретил бы больше затрудне­ний, частию им и созданных или поддержанных, и где бы он обнаружил меньше находчивости для их устранения. Он сам признавался, что из всех правительственных дел для него нет ничего труднее торгового дела и что никогда он не мог составить себе ясного о нем понятия. В значительной мере это признание приложимо и к финансовой политике. Он хорошо понимал источники народного богатства, созна­вал, что налоги должны быть вводимы без отягощения для народа, но в практической разработке этих понятий не шел дальше столь же простой, как и бесполезной истины, выра­женной в инструкции новоучрежденному Сенату: «Денег как возможно собирать, понеже деньги суть артериею войны».

ЗАТРУДНЕНИЯ. В 1710 г. Петр приказал сосчитать свои доходы и расходы. Оказалось, что по 3-летней сложности за 1705-1707 гг. средняя ежегодная сумма доходов с соляной прибылью не превышала 3330 тысяч рублей. Армия и флот поглощали до 3 миллионов; на все остальные расходы шло около 824 тысяч рублей. Ежегодный дефицит простирался до 500 тысяч рублей, составляя 13% расходного бюджета. Недостаток дохода доселе восполнялся кой-как остатка­ми прежних лет, какие на всякий случай прикапливала казна; но теперь они, по-видимому, истощились. По смете на 1710 г. предвидевшийся полумиллионный дефицит положе­но было покрыть дополнительным сбором по полтине (4 рубля на наши деньги) с тяглого двора: это был при Пет­ре, как и до него, обычный вид внутреннего кредита - заем беспроцентный и безвозвратный; другого вида не было, по­тому что к казне никто не имел доверия ни дома, ни за границей. Предотвратить это затруднение на будущее время Петр надеялся новым пересмотром платежных сил. До сих пор прямое обложение основывалось на подворной переписи 1678 г. Но полного однообразного итога ее не встречаем в актах: число дворов, приводимых со ссылкой на нее, колеб­лется между 787 и 833 тысячами дворов; разные налоги рас­пределялись по неодинаковому количеству дворов.

Во всяком случае в продолжение с лишком тридцати лет старая перепись имела право устареть, и только русская кан­целярия могла услаждать себя мыслью, что делает дело, по ней располагая в 1710 г. прямое обложение. Наткнув­шись на такой дефицит, Петр велел произвести новую пере­пись в твердой надежде на 30-летний прирост плательщиков и потерпел финансовое поражение, равнявшееся военному под Нарвой: в 1714 г. Сенат рассчитал, что перепись 1710 г. обнаружила убыль тяглого населения почти на четверть, хотя более внимательное изучение данных в книге г. Милю­кова о государственном хозяйстве России при Петре смяг­чило этот испуганно-преувеличенный расчет тогдашней официальной статистики, свело убыль до 1/5. Виновником такого запустения страны был сам Петр, изъявший из тягло­го населения сотни тысяч здорового люда рекрутскими на­борами, десятки тысяч рабочих нарядами на верфи, на кана­лы, на стройку новой столицы и десятки же тысяч куда-то бежавших от тяжести управления и налогов или утаенных от переписи благодаря неуменью найти добросовестных исполнителей. Петр понимал экономию народных сил по-своему: чем больше колоть овец, тем больше шерсти должно давать овечье стадо. Новая подворная перепись 1716 и 1717 гг. показала только дальнейшую убыль тяглого насе­ления; сам Сенат в 1714 г. засвидетельствовал, что в одной Казанской губернии с 1710г. убыло 35 тысяч дворов, а это составляло почти треть тяглого населения губернии по пе­реписи 1710 г.