Фаина Раневская о действительности

Оптимизм – это недостаток информации.

Как я завидую безмозглым!

Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: «Умерла от отвращения».

Красивые люди тоже срут.

Если бы судьба не назначила мне быть актрисой, я бы стала историком.

 

 

2. «Всю жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй»

 

Мне иногда обидно за Фаину Георгиевну. Подозреваю, что далеко не все задумываются над той глубиной, которая присуща практически всем ее цитатам. Вот как и та, которая стала заглавием этой второй главы книги. Чтобы понять весь смысл этих слов, нужно точно представлять, что такое стиль баттерфляй. Это спортивный вид плавания, один из самых быстрых, эффективных и в придачу зрелищных. Но одновременно он требует колоссального расхода сил, бесконечных тренировок и необходимости всегда быть в форме.

И вот теперь, если вы раньше ничего не знали про баттерфляй (что и не обязаны), вы уже чувствуете, каким смыслом наполняются слова Фаины Раневской.

Но это еще не все. Стиль баттерфляй – это такое плавание, когда человек ныряет, плывет под водой, выныривает, хватает воздух во все легкие, опять ныряет…

Вот теперь, согласитесь, фраза Фаины Георгиевны зазвучала во всей своей серьезности…

Что было для нее глотком воздуха? Безусловно, театр.

Но в этой главе мне бы хотелось поговорить о том, что было там, где приходилось сдерживать дыхание. Ведь наверняка те из вас, кто осведомлен хоть немного о жизни в СССР с первых его лет, невольно уже задавали себе вопрос: как же она выжила?

Действительно, с учетом того, что я написал в первой главе о прямоте, открытости, безбоязненности Фаины Раневской, с учетом вот этой фразы о своей жизни – как же она не попала в руки НКВД – Ежова, Берии? Как не коснулись ее заморозки после оттепели Хрущева? Как ее не упрятали подальше в психиатрическую лечебницу при Брежневе?

И ведь дело вовсе не в том, что она что‑то такое там говорила против советской власти, выражаясь протокольным языком, «очерняла советскую действительность». Дело в том, что с таким характером – вздорным, резким, непримиримым – Раневская, конечно же, имела мешок и небольшую торбочку врагов. Она понимала это: бездарности, которых хватало во все времена в советских театрах, и особенно в пору Сталина, ее ненавидели люто. Раневская вспоминала: «В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части».

Обратите внимание на такое необычное перечисление окружения по способностям: талантливые, бездарные, шавки. Первые два – понятно, естественно. А шавки? Это какие? Так вот, шавки – это чаще всего «засланцы». Люди НКВД‑КГБ, специально приставленные к театру под видом то ли работников сцены, то ли обслуживающего персонала, а то и актеров.

И здесь буквально один донос мог стать одновременно и приговором. Писали ли доносы на Раневскую, смачно вплетая туда ее фразы и фразочки? Писали, это несомненно.

Да и сама Фаина Георгиевна не единожды при всех вела себя так, что могло быть истолковано бдительными органами как «антисоветская пропаганда».

Пятидесятые годы. В магазинах – очереди и пустые полки. Раневскую и еще семейную чету артистов приглашают в высокопоставленный дом какого‑то крупного партийного работника. Раневская вспоминала:

«…А на столе изобилие, как при коммунизме. Закусываем мы в полное удовольствие, налегли на семгу и осетрину, и тут хозяйка останавливает нас:

– А не пришло ли время дорогим артистам показать свое мастерство? Фаина Георгиевна, может, вы нам прочтете? Просим!

И захлопала в ладоши, не улыбаясь. Я сорвалась:

– А что, настала пора харч отрабатывать?»

Были и иные случаи не менее экспрессивного поведения Фаины Раневской вблизи политического огня.

В те времена партийные собрания первичек проходили, как правило, с обязательным участием всего коллектива, в целях, так сказать, воспитания и назидания. На одном из таких партийных собраний в Театре Моссовета как‑то прорабатывали товарища за его немарксистко‑неленинское поведение. Провинился товарищ, в общем. «Неопровержимые данные» свидетельствовали о том, что он склонен к гомосексуализму. Страшное дело: как может коммунист быть гомосеком? Все шло по накатанной: доложено присутствующим о провинности товарища, поднимаются его друзья и, как то нужно, «клеймят позором и другими нехорошими словами» нарушителя.

Этот уродливый спектакль с его тупой игрой идейных товарищей вывел Раневскую из себя. Она поднялась и заявила: «Каждый волен распоряжаться своей жопой, как ему хочется. Поэтому я свою поднимаю и уебываю».

Наступила немая сцена. Нужно заметить, что на любое заседание первички всегда приходил ответственный товарищ из организации повыше. Это не театральный межсобойчик, где все оставалось меж своими (если кто не был доносчиком). Последствия для Раневской могли быть катастрофическими. Но – пронесло. Может быть, и потому, что Фаина Георгиевна не состояла в рядах коммунистов. Хотя ей не единожды делали такие предложения.

Кто защищал Раневскую? Кто оберегал?

Не кто, а что – ее талант.

Идеологи марксизма‑ленинизма прекрасно понимали, что всякое зрелищное искусство может быть использовано ими в их политической борьбе за массы. И поэтому после Октябрьского переворота в 1917 году театры рождаются один за другим. Их репертуар был узок и однонаправлен – все «о борьбе трудящегося народа». Их артисты были самые что ни на есть пролетарии – ведь истинный рабоче‑крестьянский театр возможен только с артистами из рабочих и крестьян!

И получился великий пшик. Через самое короткое время вожди социалистической республики поняли, что создать «рабоче‑крестьянский театр» во много раз сложнее, чем разогнать Учредительное собрание и взять Зимний дворец. Что артисты и режиссеры должны быть в первую очередь талантливы. Что вся воспитательная сила искусства проявляется только в том случае, если на сцене – настоящее искусство, а не жалкое его подобие. Да и сами вожди разных уровней, имеющие хоть какое‑то интеллектуальное и духовное развитие, желали видеть на сцене настоящую игру.

И поэтому вопрос наличия артистов‑профессионалов для коммунистов стоял очень остро, под особым контролем.

Сам Сталин любил театр. И разбирался в игре артистов очень даже неплохо для своего уровня. Но более театра Сталин любил кино. И если роль театра была несколько ограничена в деле «агитации и мобилизации» в силу понятных причин, то кино давало в руки вождей самый мощный инструмент воздействия на сознание людей. И мобильный к тому же. Но, образно говоря, стрелять из такого инструмента холостыми патронами было бы не только глупо, но и непростительно. Поэтому и фильмы должны были быть и мастерскими, и правильными. Например, такими, как про царя Ивана Грозного режиссера Эйзенштейна. Сталин был доволен этим фильмом. Очень доволен. И даже наградил фильм премией имени себя. Сегодня этот фильм стоит в ряду лучшего, созданного гением режиссуры. И вряд ли кто задумается о том, чем же этот фильм был угоден Сталину. А ответ прост: в фильме показано, кроме всего прочего, как один – именно один! – человек, властный царь выводит свой народ к лучшему будущему. Так почему бы, посмотрев эту «фильму», простому народу не подумать о том, что единоначалие, единый царь над всеми – это превеликое благо? (Опустим здесь подробности о второй серии, которая не понравилась Сталину.)

И поэтому Сталин всегда смотрел новые фильмы.

Пропустить роли Раневской в фильмах он, как и миллионы зрителей, не мог – из‑за ее искрометной, выразительной игры. И однажды в Кремле после просмотра нового фильма он поделился своим мнением об игре актеров: «Вот у нас актер, товарищ Михаил Жаров. Он хороший артист, там усики ему приклеят, там голову побреют, там бороду нацепят, но в любой роли все равно видно, что это – Михаил Жаров. А товарищ Раневская никогда и усы не клеит, но во всех случаях она – разная».

Надо ли говорить о том, что такая оценка игры Фаины Георгиевны была сродни подписанию указа о ее награждении орденом? Более того, с этого момента жизнь и свобода Фаины Раневской зависели уже только лично от самого Сталина – открытое восхищение актрисой означало для всех тайных и явных служб и ведомств только одно: Раневскую не трогать ни при каких условиях. Наоборот: охранять.

Это было понятно не только всесильным органам. Понял, что произошло, и Сергей Эйзенштейн, присутствующий при словах Сталина. Он тут же бросился звонить Раневской (учтем, что обычно все приемы в Кремле с участием Сталина проходили глубокой ночью). Разбудил ее и пересказал все. Фаина Георгиевна была крайне возбуждена этим известием и радовалась, как ребенок. Ее непосредственная натура требовала немедленно с кем‑то поделиться услышанным. Как была, в ночной рубашке, она, накинув только пальто, прихватила бутылочку и пошла будить дворника. Она была уверена, что уж он‑то не обидится на столь поздний визит. Что и случилось: бутылка была распита в «теплой и дружеской обстановке».

Съемки в фильмах принесли Раневской любовь миллионов зрителей. В 1939 году выходит тот самый знаменитый фильм «Подкидыш», где Фаина Раневская играет этакую жену‑мещанку, самоуверенную, властную. Как всегда, готовя свои роли, она во множестве перекраивала сценарий, придумывала свои фразы и шутки. Вот и ту самую знаменитую фразу: «Муля, не нервируй меня», Раневская придумала сама (хотя некоторые говорят, что это придумала режиссер Татьяна Лукашевич). Как бы там ни было, эта второстепенная в общем‑то роль в фильме, небольшой эпизод был сыгран с таким мастерством, что запал сразу же в сердца зрителей.

«Муля, не нервируй меня» – это первая в истории кино фраза, ставшая крылатой. К слову сказать, Раневская возненавидела потом ее, и было отчего. Не только мальчишки кричали ей вслед эти слова. Дошло до того, что и Леонид Ильич Брежнев, вручая ей награду, не удержался и сказал: «Вот, идет наша… Муля, не нервируй меня». Раневская с нескрываемым ехидством заметила, что ей так кричат вслед мальчишки и хулиганы. Брежнев покраснел…

В 1947 году вышел фильм «Весна». И пусть там в главной роли была всеобщая любимица Любовь Орлова, Раневская в паре с Пляттом сыграли так комедийно, ярко, весело, что зрители запомнили их больше, чем главных героев.

В том же, 1947 году на экраны выходит знаменитая сказка «Золушка». Помните ту злую мачеху, которая на балу у короля тщательно записывает в свой блокнот все знаки внимания, которые оказывает принц ее родным дочерям? Это была Раневская. Эта роль была настолько яркой, такой потрясающей глубины, с таким острым социальным подтекстом, что не увидеть в актрисе могучего таланта не смог бы и слепой. Раневскую полюбили всей душой, миллионы ждали ее появления на экранах.

С кумирами миллионов власти поступали по‑особому. И здесь дело не только в желании угодить миллионам. А в том, чтобы этим самым миллионам показать, что вот в такой хорошей стране есть такие выдающиеся артисты.

Раневская понимала все.

Вот поэтому и баттерфляй в туалете. Всю жизнь – среди дерьма. И только короткий вздох настоящего воздуха – это ее игра.

Нам будет трудно понять Раневскую, да и многих других артистов, если мы не отметим для себя одну очень существенную деталь. А именно: артисты никогда не служат власти. Они не служат и народу, хотя власть всегда убеждала этот народ именно в том, что ему служат. Артисты не служат ради наград или жалованья. Они служат только одному – сцене. Настоящий талант живет всегда вне той среды, в которой находится. Главным источником жизненных сил для него становится возможность играть.

Это сложно понять, в это нужно просто поверить. Таков удел настоящих артистов. И Фаина Раневская – ярчайший пример вот такой жизни, когда она жила вне системы, не отвергая ее, но и не вступая в нее душой, разве что соприкасаясь жопой, если пользоваться терминологией Фаины Георгиевны.

И сейчас нам уже легче ответить и на другой иногда звучащий вопрос: а почему она, Раневская, не эмигрировала? Ведь многие же покинули большевистскую Россию.

Но куда больше актеров и осталось.

Еще раз: артисты живут вне системы.

Да, и вот еще что. Это сегодня мы читаем и представляем, как некогда в России произошла Великая Октябрьская революция. Да нет же, было по‑другому: в городе Петрограде произошел переворот. Последствия всех этих и предыдущих потрясений всегда проявлялись постепенно, исподволь. Это поколения, выросшие при СССР, уверены, что, например, в 1905 году вся Россия была охвачена огнем восстаний, а все улицы во всех городах заняты баррикадами. Все не так. И даже наоборот.

Начало двадцатого века характерно для России всплеском в общественно‑культурной жизни. В великом множестве открывались новые театры, в число зрителей и преданных любителей все чаще попадали люди из самых разных слоев населения, театр становился востребованным в любом уголке России. Страна словно проснулась от векового сна и сейчас жадно дышала воздухом искусства. Новые идеи, новые веяния – вся жизнь дышала новью.

Опять повторимся: искусство живет вне пространства. Это потом большевики будут тщиться поставить его на службу, обрядить в политические одежды. Но настоящему таланту безразличны социальные потрясения. Артист ощущает изменение политического строя и социальной устроенности не душой, а только желудком и телом: когда наступает голод, холод, бытовые неудобства. И когда в игру пытается вмешаться товарищ в кожанке с маузером…

Фаина Раневская и здесь выделялась среди всех прочих талантливейших актрис: ее нисколько не волновал быт! Она ничуть не задумывалась о своем материальном благополучии, деньги всегда существовали для нее лишь как средство питаться и одеваться. Вообще, она не любила деньги.

«Деньги мешают, и когда они есть, и когда их нет. Вещи покупаю, чтобы дарить. Одежду ношу старую, всегда неудачную …» – говорила о себе Раневская.

В первой главе я писал о бескорыстности Раневской. И там не было преувеличений. Например, она могла получить гонорар за съемки в фильме, принести его в театр и раздать всем артистам, если жалованье опять задерживали. В быту же Раневская была беспомощна, как ребенок. Поэтому ей пришлось держать домработниц. И те обкрадывали и обманывали Раневскую как могли. Но Раневская, хотя и знала про это, никогда никого сама не выгоняла, не наказывала. Совестливые гости перед уходом от Раневской обязательно проверяли карманы своих пальто – Раневская тайком часто клала туда подарки. Были хорошие духи – засовывала духи. Не было духов – хоть новый носовой платок…

Эта непритязательность Фаины Раневской, полная ее отстраненность от быта, чуждость мещанству делали ее еще более защищенной от системы.

Но до конца защититься было невозможно.

Вездесущее КГБ во времена Хрущева вело самую активную работу во всех уголках человеческой деятельности. Те самые «шавки» в театре уже не устраивали КГБ, им нужны были не жалкие, всеми презираемые доносчики, но тайные агенты, авторитетные, умные. И поэтому практически каждый из более‑менее значимых артистов во всех театрах получал в какое‑то время предложение о сотрудничестве – артистов вербовали в открытую и тайно.

Раневская знала об этом, знала, что рано или поздно агенты госбезопасности придут и к ней. Вообще‑то, сами они не приходили – вызывали для «беседы». Уже став народной артисткой СССР (это было при Хрущеве), Раневская привлекла внимание лично начальника контрразведки генерал‑лейтенанта Грибанова. Время торопило, а тут случилась накладка – навалилось много работы. И Грибанов отправляет для вербовки Раневской своего молодого работника Коршунова.

Для Коршунова вербовка Раневской не виделась как что‑то трудное. Еврейское происхождение Раневской давало ему в то время преимущество. Но тем не менее начал Коршунов издалека. Напомнил товарищу Раневской, что вот‑де, вышла новая программа товарища Хрущева, в которой прямо сказано: нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме. И так обязательно будет. Только эти подлые империалисты так и норовят вставить палки в колеса эсэсэсэровской машины. Вредят как могут. Засылают врагов прямо сюда, в Москву. Вся страна поднялась в едином порыве выполнить программу товарища Хрущева и ответить с честью на наглые выпады Запада. И долг каждого советского человека – помочь органам выявлять тех, кто вредит, кто куплен агентами мирового империализма…

Раневская слушала, курила папиросы. И только опер закончил, как она не менее страстно и уверенно, чем только что он говорил о будущей победе коммунизма, сказала, что готова вот прямо сегодня и сейчас же начать работу с КГБ: «Сразу, без лишних слов, заявляю: я давно ждала этого момента, когда органы оценят меня по достоинству и предложат сотрудничать. Я лично давно к этому готова – разоблачать происки ненавистных мне империалистических выползней… Можно сказать, что это моя мечта с детства…»

Молодой кагэбист Коршунов засиял от удовольствия. Но вдруг Раневская упавшим голосом говорит «но». И дальше опер слушает: Раневская живет в коммунальной квартире. Это еще полбеды. Но она разговаривает во сне! Очень часто, раздумывая над ролями, она во сне их «проигрывает». Она очень ответственный и обязательный человек. Вот вдруг ей поручат какое‑то очень сложное задание, она будет обдумывать целый день, как бы его лучше выполнить, а потом ночью вдруг начнет разговаривать о нем? Ведь она же «сдаст» все пароли, явки, всех тайных агентов… И ведь никуда не спрятаться: она же видит, что буквально круглосуточно под ее дверью дежурят! Если она говорит по телефону, во всей квартире мгновенно наступает тишина – ее непременно хотят подслушать. Какие‑то темные личности встречаются ей за углами то здесь, то там, трусливо убегают, пряча лица… Нет, за ней явно следят, явно. «Я говорю вам о своих недостатках заранее и честно. Ведь между нами, коллегами, не должно быть недомолвок, как вы считаете?» – закончила Раневская.

Кагэбист Коршунов был сражен. Он настолько растерялся, что не знал, как попрощаться с Раневской: только словами или пожать ей руку уже как «коллеге». Своему непосредственному начальнику генералу Грибанову он через некоторое время докладывал, что Раневская – исключительно «наш» человек, что хоть сегодня она готова с агитационной литературой в трусах отправиться на задание в какую‑нибудь из Америк, но есть особенности, и они мешают. И рассказал о разговорах Раневской во сне и то, что она в коммунальной квартире окружена личностями со всеми признаками потенциальной вражеской агентуры.

Говорят, Грибанов был на редкость умным и проницательным человеком, к тому же ценившим юмор. Сейчас трудно сказать, поспособствовал ли этому он сам или же кто иной, но вскоре после разговора с агентом КГБ Фаина Раневская получила однокомнатную квартиру.