Ленинград, Васильевский остров 7 страница

Боцман снял с Теремка и Кувшина все, что мог, проговорил нужные слова между полными стаканами портвейна и заручился поддержкой:

— Ежели что — подсобим…

 

* * *

 

Приложение 12

К Наставлению

 

СЕКРЕТНО

Экз. № 1

 

ГУВД ЛЕНОБЛГОРИСПОЛКОМОВ

7 УПРАВЛЕНИЕ ГУВД

 

Исх. № 7/8

__1334 м_

«24» 09 1990 г.

 

Начальнику управления (отдела)

Управление Уголовного розыска

полковнику милиции

(кому) Апачиди Х.Я.

для Виноградова М.Д.

 

ОПЕРАТИВНАЯ УСТАНОВКА К 8871

 

Требовалось установить:

Кувшинова А.А. ОПД, 34–90.

Квартирные кражи.

 

Кувшинов Алексей Андреевич, 05.02.1929 г.р., уроженец Ленинградской области, Тосненского района, пос. Рябово, русский, неоднократно судимый, прописан и проживает по адресу: Ленинград, Средний проспект, д. 26, кв. 341.

По адресу проверки располагается 2-комнатная квартира, находящаяся в ведомственном доме. В вышеуказанной квартире прописан только Кувшинов А.А. Фактически в ней проживают он и его сожительница Елена с двенадцатилетней дочерью Надеждой.

Соседи характеризуют Кувшинова как спокойного человека, хотя все знают о его неоднократных судимостях. Многие ставят ему в заслугу порядок на лестничной площадке. Так, около года назад неизвестные им люди сильно избили гр-на Трунова из кв. 329, который «терроризировал» всех соседей. Источник из кв. 321 не сомневается, что это сделали связи Кувшинова по просьбе соседей. Часто у Кувшинова собираются его знакомые, явно ранее судимые. Но беспокойств это не вызывает.

Некоторые соседи говорят, что лучший друг Кувшинова — это оперуполномоченный 16-го отделения милиции, которого все на его территории знают, как Боцмана. Он очень известен, так как проработал в Василеостровском районе около двадцати лет. Боцман часто приходит к. Кувшинову, они выпивают. Соседи не видят в этом ничего особенного. Как заявил дворник участка, «от таких пьянок, только спокойствие народу».

 

Начальник 2 отдела

7-го управления ГУВД ЛО

Капитан милиции Березкин.

Исп. Рыбкина.

М.н. № 7/1 — 274 с.

 

 

* * *

 

Женя Родин не наткнулся ни на что, потому что все нераскрытое, выкопанное им, было жутким, но знакомым. Потому Родин и доложился Токареву уверенно.

— Искомый к чужой плоти не имеет отношения. Или — не я поймал, взял и расколол животное на 82 эпизода развратных действий? И — заметьте — без единой зуботычины!

Кореша Птицы нарыли убийство из-за чемодана, набитого лотерейными билетами. Хозяина убили в затылок гвоздем из строительного «пистолета». По данным из дела, к барыге чуть раньше, чем надо, пришел некто для сбора мебели… А кто пришел — «установить не представилось возможным». Кореша приволокли Птице рулоны сводок, от которых он мгновенно очумел. Так и отрапортовал Василию Павловичу.

— По этой линии систему не найдем. Если он и есть — то никогда не повторяется.

А группа Лаптева-Петрова продолжала обходить жил массив. Легче, наверное, было от Ленинграда до Нерчинска докандыбать — на том пути скорбном хоть просвет какой-никакой виден, хоть и очень вдали. Однажды Петров-Водкин присел возле парадной на корточки и заорал в голос:

— Достал, сука! На ломти постругаю!!! Потом он затянулся беломориной, сплюнул по-блатному, встал и скомандовал:

— Поехали дале, перекрестясь! Им было тяжело. Они натыкались на сотни характеров — кто дверь не открывает, а кто — открывает, но по десять минут гонит всякую чепуху, кто-что… Пару раз они доставили похожих молодых людей на всякий случай в ОУР, но Харламовский источник Тимов только головой качал:

— Тот еще более «никакой» был…

За два дня Артем похудел на несколько килограммов. Харламов тоже осунулся, и только Лаптев с Петровым-Водкиным внешне почти не изменились — у них лишь злее обозначились морщины вокруг глаз, да сильнее пожелтели пальцы, которыми они, куря, держали папиросы. На них пошли жалобы, так как стали сдавать нервы. Однажды на лестничной площадке Лаптев встретил знакомого, тот терпилой в одном эпизоде был. Сергей тогда взял щипача на кармане, но кошель тот сумел ловко скинуть. И пихались, и зубы скалили — ну нет вешдока, пришлось карманника, помучив, выставить вон. А терпила таким нудным оказался! Сколько он на Лаптева жалоб написал, где отмечал его топорную работу и требовал вернуть «трудовые сбережения»! И вот — встретились. Терпила и заявил Лаптеву:

— Вы бы лучше воришек ловили, а не беспокоили соседей порядочных людей!

Сергей сорвался и дал ему под зад ботинком — с устатку. Так этот терпила даже брюки свои испачканные принес в прокуратуру для сравнительной экспертизы пятна и подошвы ботинка оперуполномоченного. Заранее предупрежденная Токаревым, Яблонская начертала на жалобе резолюцию, что у нее, дескать, нет оснований не доверять рапортам офицеров.

Однако, пожалуй, самую интересную информацию получил все-таки Варшава. На исходе вторых суток всеобщей «штурмовщины» он, не показывая своих эмоций, сказал Артему:

— Есть кой-чего… Но говорить буду только с твоим отцом. У нас виски седые, мы покумекаем наедине, а ваша задача «фас», когда гикнем.

Артем, конечно, встречу организовал, несмотря на позднее, если не раннее время, но на вора чуток надулся. Правда, отец потом ему смысл разговора передал, а разговор и впрямь был интересным…

Косясь на Крузенштерна в белой ночи, Варшава сказал Токареву:

— Я, Василь Палыч, своих собирал и еще соберу… Пошуршим… Люди все больше надежные, хотя для тебя и беспокойные… но об этом после. Вот что я тебе скажу: нарушаю я все мыслимые законы наши.

Токарев нервно ухмыльнулся и перебил вора:

— Я тоже, Май, нарушаю, а под моим чутким руководством — и все мои. Люди, кстати, тоже надежные, хотя для твоих и хлопотные.

Варшава улыбкой показал, что юмор оценил, и продолжил:

— Потому и говорю тебе следующее: жил да был в Балашихе, что под Москвой, паренек. Наконец загремел он по третьей ходке в колонию на этот раз — надолго…Строгая изоляция, конечно, строгой изоляцией, но сбежал он — так бывает… На нем только по Москве четыре трупа, да и у нас успел гранату бросить где-то на нервном разговоре — тут уж я не считал, сколько полегло. При себе у него ствол, «ТТ», это точно, а может, еще какая приблуда. Не вертухай — не обшаривал. Парень этот истеричный, гибкий и характерный. Никто с ним не работает. Живет он где-то у Некрасовского рынка. Фамилия его Матросов, а прозвища нет. Ты полистай-полистай формуляры — найдешь депешу «ищем-свищем», контактные телефоны…

Василий Павлович, понимая, что услышал только прелюдию, коротко кивнул:

— Не вопрос!

Вор все-таки не удержался от чуть театральной паузы и продолжил лишь после нее:

— …Сказывали мне, что рядом с ним паренек, несудимый и умный. Спросил я про его глаза — и в цвет! Нет глаз! И запомнили-то почему: у Матросова этого глаза, как огни на елке. А у того — алюминий ржавый. Контрастно очень. Вот я и думаю: оно!

Возбуждение Варшаву передалось и Токареву, он облизнул пересохшие губы и сказал почему-то шепотом:

— Поконкретнее бы… Вор аж фыркнул:

— Ты подними бумаги, достань аусвайс его, а я, глядишь, найду и поконкретнее…

— Завтра же, — глухо откликнулся Токарев, и Варшава прищурился:

— Ты это мне или себе?

— Себе.

— Тогда, до завтра.

Вор собрался было уходить, но Василий Павлович удержал его:

— Варшава… А все-таки, откуда тебе накапало?

На этот раз никаких пауз не было:

— Белки сказали.

— Живы еще? — удивился Токарев. — Ты будешь смеяться, но я рад за них…

(Белками кликали двух воровок — ушлых и неугомонных. Первой было за шестьдесят, второй втрое меньше. Старая Белка рубила «хвост» мгновенно, подходила к операм и говорила с укоризной:

— Ребятки, и не совестно вам за старухой присматривать? Вон, вокруг что деется!.. Глаза-то разуйте! А меня все равно не возьмете! А возьмете — так дело прекратят, старая я больно.

Она учила молодую так: натянет леску через всю комнату, развесит ридикюли, и — давай, открывай! Если хоть одна сумочка шелохнется — все, экзамен не сдан. При этом она сама обязательно сидела за круглым пушкинским столом, на котором стояли графинчик толстенного стекла, старорежимная рюмка и блюдце с икоркой. Старуха очень напоминала Фаину Раневскую.)

Варшава так быстро ответил про Белок, потому что слукавил. На самом деле «цинканул» ему Раб — божий человек. Ортодокс с политическим душком. Раб сидел и за урок, и за убеждения. На его лбу красовалась наколка: «РАБ» — и потом еще, мелко-мелко «Коммунистической партии Советского Союза». Вот так — без комментариев.

Последние двадцать лет Раб носил на голове специальную повязку, за что и стал живой легендой. Раб был злым, но в разговоре с Варшавой чуть потеплел:

— Чую, не только для тебя слова мои… Но передай, что…

И рассказал про Матросова из Балашихи. При этом добавил:

— Я многое видал, но этот… Шатун он подстреляный, и резону ему сдаваться, сам понимаешь, никакого… И второй — мутный совсем, но по-другому. От обоих смертью несет, но от первого горячей кровушкой, а от второго — тухлятиной… Так что — гляди! И другим передай…

На прощание Токарев не удержался и все-таки спросил вора:

— Варшава, а все-таки почему люди с тобой такой информацией делятся? Вор усмехнулся:

— Как-то раз начальник отряда в колонии-поселении отпускает меня в город, одного, а я ему говорю: отпусти, мол, остальных. А он мне: «Варшава, знаешь, чем ты от них отличаешься? Я тебя знаю, а их — нет. Хотя, возможно, они и лучше тебя». И отпустил только меня. Понял?

— Знаю, мать писала, — улыбнулся Василий Павлович, но вор переспросил уже серьезно.

— Понял?

— Понял, — также всерьез ответил ему Токарев и пошел к Артему, стоявшему на набережной неподалеку и героически боровшемуся со сном.

Токарев приобнял сына и услышал коронно-прощальное от Варшавы напоследок:

— Токаре-ев! А я в рай попаду?

Начальник розыска устало рассмеялся:

— Мы с тобой в одно место попадем, правда, куда — еще точно неизвестно…

Отец с сыном побрели домой, держась друг за друга, словно боялись оступиться. Глядя на вымотанного в дым Артема, Василий Павлович почувствовал вдруг спазм в горле, однако откашлялся и сказал почти весело:

— Надо тебе, сынуля, сегодня отоспаться. А то скоро события могут начаться — будет не до сна, а ты уже никакой. А я чувствую — атмосфера разреженная, как перед грозой, и все наэлектризованные. Значит, скоро жахнет. Зато потом дышать легче будет. Надо только саму грозу пережить, а для этого силы нужны и бодрость. Умотался, Сивка, в крутых-то горках?

— Ничего, — еле ворочая языком, ответил Артем. — Завтра Артур выходит, будет полегче.

— Как он?

— Уже нормально. А так — траванул-то себя прилично, колотило его по полной программе. Ну, а потом эти таблетки с уколами — его ж снотворным и успокаивающим прокалывали… — Артем вдруг забеспокоился, словно проснулся: — Только пап, я прошу тебя, ты его не ругай сильно. Он и так-то трясется, на работу идти боится. Не говорит, конечно, но я же вижу…

Василий Павлович пожал плечами с некоторой досадой:

— Да никто его есть поедом и не собирается… Но и поощрять — сам понимаешь, не за что… Дай-то бы бог, если он лишь надломился, а не сломался… Девка, что ли, такая уж сладкая была?

Артем, отвечая, все-таки дрогнул голосом:

— Да… Она была интересная… И живая… Была…

Токарев-старший искоса посмотрел на сына и больше ничего не спрашивал. В ту ночь Артем уснул раньше, чем улегся… А Василий Павлович еще долго не спал. Он курил и смотрел на своего взрослого спящего сына…

 

 

Тульский

 

 

Июня 1990 г.

Ленинград, В.О.

Выходя на работу после почти недельного отсутствия, Артур в полной мере ощутил на себе действие так называемого «синдрома тревоги». Ему казалось, что все как-то по-особенному на него смотрят, а если не смотрят на него — то, значит, специально отворачиваются и думают про него, причем, думают плохо. Между тем коллеги, наоборот, стремились делать вид, что ничего такого особенного не произошло, что все идет своим чередом, и не думали о Тульском плохо. Русский человек, он ведь странно устроен — ежели даже действительно в чем-то виноватый вдруг запьет по этому поводу зверски — его тут же все начинают жалеть, видимо, как искупившего вину чудовищным воздействием алкоголя на организм… Нет, Ткачевский, еще не поправившийся до конца, конечно, сказал Артуру пару слов для острастки — но действительно пару. А Тульскому нужно было, чтобы на него орали, топали ногами, долго разговаривали бы — тогда бы он понял, что — прощают, предварительно поругав. А тут — ежели не ругают, так, значит, и прощать не хотят, в категорию пропащих занесли… Одна надежда оставалась на Токарева-старшего — Артур ждал, что начальник ОУРа вызовет его к себе — ну и там вздрючит, естественно. Потому что если не захочет вызывать — значит дела совсем плохи, значит, и видеть не хочет, и разговаривать не желает…

Во второй половине дня «синдром тревоги» Тульского превратился уже в синдромище, но тут Токарев все же передал через Ткачевского, чтобы Артур явился. Тульский пулей долетел до кабинета начальника и робко-робко постучал в дверь.

— Входи-входи, чего скребешься-то, — приветствовал его Василий Палыч. — Ну как, алкоголики рисуют нолики? Или — пьянству бой?

— Василий Павлович, — сказал Артур, клятвенно прижимая руки к груди, — Я… я сам не знаю…

— Искупишь в бою… — усмехнулся Токарев. — Хотя, конечно… Честно говоря, от тебя не ожидал. Вот я от Харламова мог таких закидонов ждать — они во внутренних войсках и не такое вытворяли… Но ты-то…

Артур сжал зубы и очень тяжело выдавил все-таки из себя:

— Я… Мне… Мне самому, очень стыдно… Я…

Начальник ОУРа вздохнул и улыбнулся по-человечески:

— Добро, если так. Значит, не все еще потеряно. Ладно… Был бы ты бабой — я бы сказал: не бери в голову, бери в рот. Но ты не баба. Все, хорош мусолить, работы полно… Давай-ка, впрягайся. А то, понимаешь, чеку из гранаты выдернул — и забухал на нервяке. Неплохо устроился. У нас, между прочим, тоже нервы… Все. Сделай так, чтобы у меня больше не было поводов для таких разговоров. Обещаешь?

— Обещаю…

— Ну и славно…

И в этот момент Василию Павловичу позвонил Ужинский…

Токарев-старший даже не понял сначала, кто звонит и по какому вопросу. По мере того, как до Василия Павловича доходило то, о чем говорил пострадавший от «милицейского террора» — в кровь ему огромными порциями начал поступать адреналин. А рассказал Ужинский новости действительно интересные и совершенно неожиданные: только что ему звонил тот самый парень из бара, который представился Артемом и заколол Светлану.

Голос его трудно было перепутать с каким-нибудь другим. Этот «Артем» потребовал денег — много денег. Говорил он тихо, резонно, без угроз, видимо подразумевая, что Ужинский и в бреду не посмеет ему сопротивляться. Проявил «Артем» осведомленность и в том, как Ужинского отделали в милиции — спросил, понял ли, дескать, что от ментов надо стараться быть подальше? Ужинский сказал, что понял…

«Вот она, удача!» — подумал Токарев и испугался в это поверить.

Он откашлялся и скомандовал Ужинскому — корректно, но твердо:

— Из дома — не выходить! Ни в коем случае. Поздно ночью мы проверим все вокруг — тогда выйдете, и мы спокойно все обсудим и подготовим…

Василий Павлович повесил трубку и ошалелыми глазами посмотрел на Тульского:

— Позвонил красавец. Денег хочет. Ну до чего же наглая тварь… Ты понял, Артур, кто позвонил?

Тульский по реакции Токарева и обрывкам его фраз уже начал догадываться, но боялся поверить. Он смотрел на Василия Павловича, и ему казалось, что сердце перестало стучать в груди. Начальник розыска закивал, сам с трудом сдерживая азартную радость.

— Он, он… Ужинский уверен… Поперло, Артурчик. Давай, родной, собирай всех! Свои тары-бары мы потом дотарыбарим…

Тульскому дважды повторять было не нужно — он рванулся выполнять указание начальства, как наскипидаренный. Радостное возбуждение Василия Павловича передалось и Артуру, а от него шло ко всем остальным участникам концессии…

Вот когда пригодились возможности Богуславского по «наружке» — экстренно поставленный пост наружного наблюдения до ночи отрабатывал адрес Ужинского, и только когда появилась близкая к стопроцентной уверенность, что его никто не пасет, коммерсанту позвонили, сняли его практически от самого подъезда машиной и доставили в кабинет Токарева, куда внесли почти что на руках. А в кабинете уже собралась почти вся гвардия (без Варшавы и его «коллег», естественно). Надо сказать, что после звонка коммерсанта Василий Павлович практически перестал думать о той информации, которую ему передал ночью Варшава. Потом Токарев об этом очень пожалеет… Но это будет потом. А тогда наркотическое опьянение от предчувствия победы — такой желанной, такой справедливой, — вскружило головы почти всем…

Ужинский, войдя в кабинет, увидел сразу Тульского и Харламова и вздрогнул. Токарев-старший нахмурился и гаркнул Артуру и Степе:

— Выйдите! Оба!

Опера нога за ногу поплелись к выходу, ежесекундно оборачиваясь, как печальные жирафы.

Ужинский протиснулся внутрь кабинета, опасаясь приближаться к своим мучителям. Косясь на них, он нервно спросил Василия Павловича:

— Вы же говорили, что их отправят в Коми, в какой-то Печорск участковыми?

Начальник ОУРа развел руками:

— Посылали — так не берут! Послушайте… вот если бы вашу кровь убили… — вы бы хотели, чтобы кто следствие вел… следователь Знаменский? Вы подумайте, не спешите…

Уловив ушами-локаторами такой поворот разговора, Тульский и Харламов приостановились в дверях и подперли собой косяк — один справа, другой слева. Ужинский несколько раз нервно вздохнул, оглянулся на Артура и Степу — (оба сразу надели на рожи пионерские выражения) и, наконец, не выдержав пристального взгляда Василия Павловича, признал:

— Наверное, вы правы… Но ведь они меня не били, а пытали…

— Не! Пытают по-другому, — не согласился Боцман, жуя кусок черного хлеба. — Я вот как-то у отца спросил: «Батя, ведь били же в своем СМЕРШе?» А он: «Что за глупость! Где ты такого начитался? Ну… был случай… привели как-то одного… Ну, фашистская рожа! Питер бомбил, летал штурманом, а — русский сам. Так потом капитан Дрогов кричит, мол, вы бы стенку известкой спрыснули — все ж в крови!» Вот. Тогда — били… А сейчас…

— Хорош! — стукнул ладонью по столу Токарев-старший. — Ужинский, вы же сами понимаете, как важно и нам, и вам, что убийца позвонил. Сейчас нужно отставить все личное в сторону и задержать его. Тогда — поверьте — сядет и не выйдет!

Ужинский вздохнул, но уже примирительно, и сказал тихонько, кивнув на Артура со Степой:

— С такими кадрами он до суда не дотянет…

Василий Павлович открыл было рот, но в этот момент в кабинет влетел Птица — он раньше не мог подтянуться, только-только закруглился на Литейном:

— Позвонил!!! Все!!! Моя очередь! Люблю его, как утром булку!

— Да погодите вы, святой отец! — попытался урезонить его Родин.

Токарев-старший не выдержал и взорвался от этого галдежа, жахнув кулаком по столу:

— Шабаш! Тихо! У нас тут прям, как в банде батьки Кикотя! Все! Говорю я — остальные выполняют!

Договорились жестко: Ужинский не выходит из дому, всю сумму держит у себя. От него убийца потребовал 20 тысяч долларов, но потом быстро и с хохотком упал на 5 тысяч зеленых и 20 штук в 1 рублях. И с этих цифр не двигался уже никуда. А для 1990 года, когда хождение валюты еще не было свободным — сумма получалась почти запредельной… Ужинский должен был по уговору выйти из квартиры и передать деньги на лестничной клетке. Номера собранных купюр, конечно, переписали на всякий случай, хотя их и не собирались передавать. Решили не рисковать и брать наглеца на входе в парадную. Тем более что парадная глухая, то есть — один вход, окон во двор нет и лаза на чердак — тоже. Если вошел в парадную — то в ней и остался, чудес ведь не бывает… Однако, на всякий случай, в квартиру Ужинскому решили посадить Тульского, Токарева-младшего и для особой бронебойности еще и Птицу. Со стороны улицы прорваться или уйти уроду будет невозможно — напротив чебуречная, там Боцман как засядет за лавашем…

В общем, казалось бы, предусмотрели все…

Артур в эту ночь так и не смог уснуть. Он, считая минуты, ждал, когда время приблизится к полудню — именно на это время была назначена передача денег…

Убийца перезвонил Ужинскому в 10 утра. Коммерсант, как и было условлено, твердо сказал, что из парадной выходить не будет — все передаст на лестничной клетке. Убийца только хохотнул:

— Ты взрослый — тебе решать!

У Ужинского уже сидели Птица, Артур и Артем.

(Поднимаясь ранним утром к квартире коммерсанта, невыспавшийся Птица внимательно осмотрел перила на четвертом этаже и свесился в пролет:

— Вот отсела — хабах ему на загривок! И — цурюкжабен, шпакен зи квакен!..)

Боцман, Родин и Токарев-старший сели в чебуречной. Боцман сразу позвал заведующую:

— Нюр Ванна, салатики там, чанахи… Ежели курить будем — ты милицию не вызывай!

Заведующая только рукой махнула:

— Да уж после ваших «дней вареньев»!..

Ей было что вспомнить. Последний раз гуляли у нее по случаю дня рождения участкового Мтишашвили. Боцман тогда на спор пытался выпить стакан портвейна, стоя на голове и, кстати, почти выпил, но, в самый последний момент рухнул, а вместе с ним рухнул навсегда и стол для почетных гостей…

Лаптев и Петров встали на перекрестке и моментально смешались с толпой. Харламов перекрыл другую сторону улицы. Он сел на корточки по-арестантски, привалившись спиной к стене дома. Так он умел сидеть часами. Проскочить мимо конвойного пса было невозможно…

Чем ближе время подходило к полудню, тем больше нарастало напряжение. Когда до назначенного срока осталось полчаса, в квартире Ужинского как-то сами собой смолкли разговоры. Самым спокойным был Птица, но и его слегка начал поколачивать мандраж. Артур смотрел на медленно двигающуюся стрелку часов и пытался решить для себя сложную нравственную дилемму — если карта ляжет стрелять насмерть в Невидимку или же… Тульский все это время жил мечтой о том, как он убьет выродка, а вот подошло все к настоящей черте из области фантазий, и совсем не так очевидно стало — сможет ли он произвести осознанный смертельный выстрел… Артур перехватил внимательный взгляд Артема — ему показалось, что приятель как-то уловил, о чем он думает…

Когда до полудня осталось минут пять, недалеко от парадной Ужинского остановилась черная «Волга» с таксистскими шашечками. Рядом с водителем на переднем сиденье находился человек — он сидел ссутулившись и всматривался в окна дома, выворачивать голову из окна ему было неудобно…

Токарев-старший из подсобного помещения кафе позвонил в квартиру Ужинского. Тот взял трубку, побледнев и разом пробившись потом, но потом вздохнул чуть облегченно и позвал Птицу:

— Это вас…

Птицын схватил трубку и выслушал информацию о «Волге» от Василия Павловича. Токарев-старший считал, что «такси» настоящее и водила, скорее всего, не при делах.

— А что туг думать?! — заорал Птица так, что все остальные, находившиеся в квартире вздрогнули: — Сейчас зайдет гандон в парадник — и Хася!

Начальник розыска, в общем, не возражал, считая, что особо мудрить не стоит:

— Терпилу из квартиры не выпускайте — ему хватит. Птица, аккуратно вылезай через соседнее окно и из другой парадной заходи с тыла. Ориентируйся по обстановке — но лучше прыгай в машину на заднее сиденье…

— Ага! — сказал Птица, коротко объяснил ребятам расклад и полез в окно, выходившее во двор…

В это время в квартире снова зазвонил телефон. Ужинский взял трубку и услышал холодно-непререкаемое:.

— Выходи с лавэ.

И сразу же пошли короткие гудки.

Артур и Артем переглянулись — парень из «Волги» звонить не мог, значит… Думать о том, что это значит, времени не осталось — Птица уже добрался до соседнего подъезда и огромными прыжками несся вниз. Артур открыл входную дверь, и они с Артемом также начали спускаться…

Птица вышел на линию, подошел к «Волге» и быстро прыгнул на заднее сиденье, рассчитывая схватить сзади пассажира за горло — но у того оказалась отменная реакция. Парня из машины словно взрывом вышвырнуло, и он побежал в парадную. На входе на него наскочили Тульский и Токарев-младший. Парень выхватил ствол и выстрелил в Тульского практически в упор. Артур, вообще-то, всегда считал, что с метра промахнуться невозможно, но никакой пули в себе не почувствовал. Пугаться было некогда. Тульский кубарем упал парню в ноги и телом вытолкнул его из парадной. В это же мгновение Артем сходу ударил человека с пистолетом ногой в голову — того развернуло так, что он оказался на животе, руки с пистолетом около груди, а Артур очутился у него за спиной. Тульский ухватился одной рукой за ствол, другой — за рукоятку, вернее за руку на рукоятке. Артем успел еще раз ударить парня в голову кулаком — но не «пробил» его, наоборот, тот зарычал и начал привставать:

— Ну, сука!!!!

Артур стал выкручивать ствол так, чтобы он уперся парню в грудь — все это происходило, как в замедленном воспроизведении кинофильма. Вдруг Тульский увидел расширившиеся глаза Артема, который посмотрел на манипуляции со стволом и крикнул:

— Это же тэтэха — насквозь пробьет!..

Поняв, что пуля, пройдя через тело парня, может войти в него самого, Артур начал разворачивать ствол обратно. (Свое собственное оружие Тульский так и не вынимал.) Раздался выстрел. Пуля из ТТ вошла в старинный мрамор между дверьми дома, некогда бывшего доходным. Каменные крошки посекли руки всем троим…

…В этот момент, собственно, и подскочил Птица, вылезший из «Волги», где оставил полуобморочного таксиста.

— Да хули ж вы возитесь!

Птица упал на колени, поднял голову парня за волосы и несколько раз ударил его своим лбом. Парень затих, и в этот момент подбежали все остальные… Харламов единственный не полез в кучу — он стоял чуть в стороне и внимательно оглядывал «поляну»… С матом и невнятными выкриками задержанного буквально спеленали и на руках занесли обратно в «Волгу», приказав водиле гнать в РУВД… Артур обнимал как родного человека, несколько минут назад стрелявшего в него, и боялся оторваться от его ватно-бесчувственного тела. Среди всеобщего радостного возбуждения Тульский вдруг ощутил какую-то смутную тревогу — но вспомнить о том, что хотел сказать Токареву-старшему о звонке, который никак не мог сделать парень в «Волге», ему не позволил адреналин — мысль скакала с одного на другое, возбуждение мешало спокойно проанализировать ситуацию…

Харламову, Петрову и Лаптеву места в машинах (считая служебную шестерку) не хватило — они побрели пешком, явно загибая к гастроному. Харламову Токарев-старший поручил заскочить потом к Ужинскому — чтобы заодно и помириться окончательно.

Задержанного приволокли в Ленинскую комнату РУВД, ошмонали и привели в чувство. Очень скоро по его лицу, по взгляду, по урывистым движениям всем стало ясно, что человек этот сидел, причем — не один раз.

Василий Павлович прищурился и спросил:

— Ты откуда такой прыткий, мил человек?

Ответ последовал незамедлительно:

— Оттуда, начальник, оттуда!

Боцман наклонился к лицу задержанного и прогудел иронично.

— А тебя, часом, не ловят майками?

Парень осклабился:

— Ежели кто ловит — вот у них и спрашивай!

Артур со странным чувством всматривался в этого человека. Он был совсем не похож на того, кого они искали. По крайней мере, в голове Тульского сложился совсем иной образ… Артур снова подумал о телефонном звонке, который никак не мог сделать этот человек. А значит — был второй… Может быть, этот второй… Мысль почему-то никак не могла окончательно оформиться в мозгу Тульского, но его смутное тревожное ощущение стало усиливаться.

Между тем Боцман продолжал вести «светскую беседу»:

— В плен сдаваться не хотел, стало быть?

— А мне смысла нет, начальник! — улыбка у парня была, как ни странно, широкой и достаточно симпатичной. Женя Родин встал и пошел к выходу из Ленинской комнаты — уже в дверях на всякий случай равнодушно бросил:

— Может, чистосердечное?.. Задержанный рассмеялся ему вслед.

— А мне что так, что наперекосяк, начальник, — все вышка, да не с часовым!

— Перебор, — констатировал Василий Павлович, но парень покачал головой:

— Ничего, скоро все образуется, телетайпируют — я процедуру знаю.

— Тебе видней, — ответил Токарев-старший. По его лицу было видно, что ему в голову пришла какая-то интересная мысль. Начальник розыска нахмурился, встал, сделал несколько шагов и резко обернулся:

— А твоя фамилия, голубь ты мой — не Матросов ли?

Задержанный чуть дернулся, промолчал, продолжая ухмыляться, но взглядом он себя выдал. Василий Павлович стал очень серьезным. Артур открыл было рот, чтобы сказать о звонке, но в этот момент в Ленкомнату с перекошенным лицом ворвался Родин:

— Харламов… Он дозвонился в дежурку… В квартире Ужинского…

— Что, блядь?! — Артур даже не понял, кто это выкрикнул, может быть, и он сам…