Иван Грозный, Пискаревский летописец, Генрих Штаден

 

Завершение строительства Покровского собора совпало по времени с началом «темных лет» правления Ивана Грозного: царь заподозрил в измене своих ближайших советников (Андрей Курбский, Алексей Адашев, священник Сильвестр), их самих удалил от двора, а их родственников и близких преследовал и казнил. Наговоры новых фаворитов вели к тому, что вырезались целые боярские роды, а в 1564 году, после путешествия с семьей по монастырям, Иван из Александровской слободы отправил в Москву послание боярам, дворянам и духовенству, обвинив всех в измене и отрекаясь от престола. В письме князю Курбскому царь так излагал свои побуждения:

 

По возвращении в царствующий град Москву бог оказал нам милосердие и дал нам наследника – сына Димитрия; когда же, немного времени спустя, я, как бывает с людьми, сильно занемог, то те, кого ты называешь доброжелателями, с попом Сильвестром и вашим начальником Алексеем во главе, восстали, как пьяные, решили, что нас уже не существует и, не заботясь о нашей душе и своих душах, забыв присягу нашему отцу и нам – не искать себе иного государя, кроме наших детей, – решили посадить на престол нашего отдаленного родственника князя Владимира, а младенца нашего, данного нам от бога, погубить, подобно Ироду... Когда же мы, слава богу, выздоровели, и замысел этот рассыпался в прах, поп Сильвестр и Алексей и после этого не перестали утеснять нас и давать злые советы, под разными предлогами изгоняли наших доброжелателей, во всем потакали князю Владимиру, преследовали ненавистью нашу царицу Анастасию и уподобляли ее всем нечестивым царицам, а про детей наших и вспомнить не желали. В это время собака и изменник, князь Семен Ростовский, который был принят нами в думу не за свои достоинства, а по нашей милости, изменнически выдал наши замыслы литовским послам и говорил им оскорбительные слова про нас, нашу царицу и наших детей, мы же, расследовав это злодейство, наказали его, но милостиво. А поп Сильвестр после этого вместе с вами, злыми советниками своими, стал оказывать этой собаке всяческое покровительство и помогать ему всякими благами, и не только ему, но и всему его роду. Таким образом, после этого всем изменникам было хорошо, а мы терпели притеснения; ты также в этом участвовал. <...>

Когда же началась война с германцами [ливонцами], о которой дальше будет написано подробнее, поп Сильвестр с вами, своими советниками, жестоко на нас за нее восстал: когда за свои грехи заболевал я, наша царица или наши дети, – все это, по их словам, случалось за наше непослушание им! Как не вспомнить немилостивый обратный путь из Можайска с больной царицей Анастасией? Из‑за одного неподобающего слова! Молитв, путешествий к святым пустыням, приношений и обетов о душевном спасении и телесном выздоровлении и о благополучии нас самих, нашей царицы и детей – всего этого нас коварно лишили, о врачебном же искусстве против болезни и помянуть нельзя было.

Пребывая в такой жестокой скорби и не будучи в состоянии снести эту тягость, превышающую силы человеческие, мы, расследовав измены собаки Алексея Адашева и всех его советников, наказали их за все это, но милостиво: смертной казнью не казнили, а разослали по разным местам. Поп же Сильвестр, увидя, что его советники впали в ничтожество, ушел по своей воле, но мы, благословив его, не отпустили, не потому, чтобы устыдились его, но потому, что за его коварную службу и понесенные от него телесные и душевные страдания мы хотим судиться с ним не здесь, а в будущей жизни, перед агнцем божьим. Поэтому и сыну его я и до сих пор позволил пребывать во благоденствии, только являться к нам он не смеет... Что же касается мирских людей, бывших под нашей властью, то мы наказали их по их изменам: сначала никого не казнили смертной казнью, но всем, кто не был с ними заодно, повелели с ними не общаться, в чем и была взята присяга; но те, кого ты называешь мучениками, и их сообщники презрели наш приказ и нарушили присягу, и не только не отстали от этих изменников, но стали им помогать еще больше и всячески старались вернуть их на первое место, чтобы устраивать против нас еще более коварные заговоры, и так как тут обнаружилась неутолимая злоба и непокорство, то виновные получили наказание, достойное их вины. Не из‑за того ли, что я не подчинился тогда вашей воле, ты и попрекаешь меня отступничеством? Вы, бессовестные, привыкли нарушать клятвы ради золота, – видно, вы и нам то же советуете?

 

Так или иначе, Иван добился того, что бояре стали умолять его вернуться на трон; он согласился, но поставил два условия – отныне царь имел право казнить изменников по своему усмотрению, а территория государства делилась на опричнину (личные владения царя) и земщину (остальные земли). Опричные земли Иван раздавал тем боярам и дворянам, которые пользовались его доверием, а те, кто этого доверия лишался, расставались со своими владениями, переходившими в опричнину. Людей ссылали, пытали, убивали без суда и следствия.

Пискаревский летописец гласит:

 

Того же года попущением Божиим за грехи наши возъярился царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси на все православное христианство по злых людей совету Василия Михайлова Юрьева да Олексея Басманова и иных таких же, учинил опричнину, разделение землям и градам. И иных бояр и дворян, и детей боярских взяли в опричнину, а иным повелел быть в земских. А грады также разделил, и многих выслал из городов, кои взял в опричнину, и из вотчин, и из поместий старинных. А сам царь, живя за Неглинною на Петровке, ходил и ездил в черном, и все люди опричницы. И была в людях ненависть на царя от всех людей. И били ему челом и давали ему челобитную за руками об опричнине, что не достоит сему быть. И пристали тут лихие люди, ненавистники добру, стали клеветать великому князю на всех людей, а иные по грехам словес своих погибали. И потом большая беда зачалася.

Лета 7078 положил царь и великий князь опалу на многих людей и повелел их казнить разными казнями на Поганой луже. Поставили стол, а на нем всякое оружие: топоры и сабли, и копия, ножи да котел на огне. А сам царь выехал, вооружась в доспехе и в шеломе и с копием, и повелел казнить дьяка Ивана Висковатого, по суставам резать, а Никиту Фуникова, дьяка же, варом обварить; а иных многих разными муками казнили. И всех 120 человек убили грех ради наших. <...>

Положил царь опалу на многих людей, повелел казнить на площади у Пречистой в Большом городе при себе боярина князя Петра Куракина, Протасия Юрьева, владыку наугородского, протопопа архангельского, Ивана Бутурлина, Никиту Бороздина, архимандрита чудовского и иных многих; а главы их метали по дворам к Мстисловскому ко князю Ивану, к митрополиту, Ивану Шереметеву, к Андрею Щелкалову и иным. <...>

 

Свидетельства очевидца об опричнине оставил Г. Штаден, вестфалец на русской службе, волей обстоятельств записанный в опричнину.

 

Так управляли при всех прежних уже умерших великих князьях. Некоторые из последних заводили было опричные порядки, но из этого ничего не выходило. Также повелось и при нынешнем великом князе, пока не взял он себе в жены княжну, дочь князя Михаила Темрюковича из Черкасской земли. Она‑то и подала великому князю совет, чтобы отобрал он для себя из своего народа 500 стрелков и щедро пожаловал их одеждой и деньгами и чтобы повседневно и днем и ночью они ездили за ним и охраняли его. С этого и начал великий князь Иван Васильевич всея Руси и отобрал из своего народа, а также и из иноземцев особый избранный отряд. И так устроил опричных и земских. «Опричные» – это были люди великого князя, земские же – весь остальной народ. Вот что делал [дальше] великий князь. Он перебирал один за другим города и уезды и отписывал имения у тех, кто по смотренным спискам не служил со своих вотчин его предкам на войне; эти имения раздавались опричным.

Князья и бояре, взятые в опричнину, распределялись по степеням не по богатству, а по породе. Они целовали крест, что не будут заодно с земскими и дружбы водить с ними не будут. Кроме того, опричные должны были носить черные кафтаны и шапки и у колчана, куда прятались стрелы, что‑то вроде кисти или метлы, привязанной к палке. По этому узнавали опричников. <...>

Великий князь из‑за мятежа выехал из Москвы в Александрову слободу – в двух днях пути от Москвы; оцепил эту слободу воинской силой и приказал привести к себе из Москвы и других городов тех бояр, кого он потребует.

Великий князь послал в земщину приказ: «Судите праведно, наши виноваты не были бы».

Тогда‑то из‑за этого приказа земские и пали духом. Любой из опричных мог, например, обвинить любого из земских в том, что этот должен ему будто бы некую сумму денег. И хотя бы до того опричник совсем не знал и не видал обвиняемого им земского, земский все же должен был уплатить опричнику, иначе его ежедневно били публично на торгу кнутом или батогами до тех пор, пока не заплатит. И тут никому не было пощады: ни духовному, ни мирянину. Опричники устраивали с земскими такие штуки, чтобы получить от них деньги или добро, что и описать невозможно. <...>

Великий князь вместе со своими опричниками поехал и пожег по всей стране все вотчины... Села вместе с церквами и всем, что в них было, с иконами и церковными украшениями – были спалены. Женщин и девушек раздевали донага и в таком виде заставляли ловить по полю кур.

Великое горе сотворили они по всей земле!

Под Александровой слободой, в 3 верстах от нее на юг, по Московской дороге была застава, Каринская по названию. И те, кто были при великом князе в Слободе, не могли выйти и никто извне не мог войти без памяти, то есть памятной записки в качестве удостоверения [...]. Об этом узнали все неверные слуги своих господ – земских. И когда кто‑нибудь из них подходил к заставе и говорил: «У меня есть дела господарские», его тотчас же доставляли от заставы в Слободу, в приказ, и всему, что бы ни говорил он о своем господине, всему давалась вера.

А великий князь продолжал: приказывал приводить к нему бояр одного за другим и убивал их так, как ему вздумается, – одного так, другого иначе.

Митрополит Филипп не мог долее молчать в виду этого. Он добром увещевал великого князя жить и править подобно своим предкам. И благодаря этим речам добрый митрополит попал в опалу и до самой смерти должен был сидеть в железных, очень тяжелых цепях. А великий князь вновь избрал митрополита – по своему желанию.

Затем великий князь отправился из Александровой слободы вместе со всеми опричниками. Все города, большие дороги и монастыри от Слободы до Лифляндии были заняты опричными заставами, как будто бы из‑за чумы; так что один город или монастырь ничего не знал о другом.

Как только опричники подошли к яму, или почтовому двору, Черная, так принялись грабить. Где великий князь оставался на ночь, поутру там все поджигалось и опаливалось.

И если кто‑нибудь из его собственных избранных людей, из князей, бояр или их слуг, приходил из Москвы на заставу и хотел [проникнуть] в лагерь, того приводили от заставы связанным и убивали тотчас же. Некоторых приволакивали к великому князю нагими и гоняли по снегу до смерти. То же самое было и с теми, кто хотел (уйти) из лагеря в Москву и был схвачен стражей.

Затем великий князь пришел в Тверь и приказал грабить все – и церкви, и монастыри; пленных убивать, равно как и тех русских людей, которые породнились и сдружились с иноземцами. Всем убитым отрубали ноги – устрашения ради; а потом трупы их спускали под лед в Волгу. То же было и в Торжке; здесь не было пощады ни одному монастырю, ни одной церкви. <...>

Великий князь разделил Москву на две части. [Себе] он взял совсем незначительную часть: город и кремль он оставил земским.

Всякий раз, когда великий князь брал в опричнину какой‑либо город или уезд, он отписывал себе в опричнину одну или две улицы из пригородных [московских] слобод.

Так убывали в числе земские – бояре и простой люд. А великий князь – сильный своими опричниками – усиливался еще более.

Князь или боярин, не включенный в [опричный] список, заносился в особый список, с тем чтобы взамен его вотчины ему было дано поместье где‑нибудь в другом уезде. Это случалось редко. А когда это случалось, и великий князь «перебирал» уезды, а опричники отбирали от земских их вотчины, то отбирали они все, что в этих вотчинах находили, не оставляя ничего, если им что полюбится.

Через Москву протекает ручей Неглинная в один фут шириной и глубиной. Ручей этот и был границей опричнины и земщины. На нем великий князь приказал отстроить такой большой двор, какого в Русской земле еще и не видывали. Он так дорого обошелся стране, что земские желали, чтобы он сгорел. Великий князь узнал об этом и сказал своим опричникам, что он задаст земским такой пожар, что они не скоро его потушат. И своим опричникам он дал волю всячески обижать земских. Многие рыскали шайками по стране и разъезжали якобы из опричнины, убивали по большим дорогам всякого, кто им попадался навстречу, грабили многие города и посады, били насмерть людей и жгли дома. Захватили они много денег, которые везли к Москве из других городов, чтобы сдать в казну. За этими делами присмотра тогда не было.

Опричники не могли насытиться добром и деньгами земских. [Раньше] если опричники искали на ком‑нибудь из земских 1000 рублей [будто бы данные им в долг], тогда как земские получили [от них] только сотню, а то и того меньше, но записывали‑то они [опричные] всю сумму [в 1000 рублей] – все жалобы [потерпевших] вместе с расписками и судными списками. клались под сукно: ведь опричные присягали, что они не будут дружить с земскими, что с ними они не будут иметь никаких дел.

[Теперь] великий князь сыграл обратную игру: он приказал подобрать все жалобы. И если опричные говорили: «на 1000» и на эту сумму была дана расписка, а земские получили [на самом деле] не все полностью, то опричники должны были выплатите земским дополнительно.

Это решение пришлось не по вкусу опричникам.

Тогда великий князь принялся расправляться с начальными людьми из опричнины.

Князь Афанасий Вяземский умер в посаде Городецком в железных оковах. Алексей [Басманов] и его сын [Федор], с которым великий князь предавался разврату, были убиты. Малюта Скуратов был убит в Лифляндии под Вейссенштейном: этот был первым в курятнике! По указу великого князя его поминают в церквах и до днесь.

Князь Михаил сын [Темрюка] из Черкасской земли, шурин великого князя, стрельцами был насмерть зарублен топорами и аллебардами. Князь Василий Темкин был утоплен. Иван Зобатый был убит. Петр Suisse – повешен на своих собственных воротах перед спальней. Князь Андрей Овцын – повешен в опричнине на Арбатской улице; вместе с ним была повешена живая овца. Маршалк Булат хотел сосватать свою сестру за великого князя и был убит, а сестра его изнасилована 500 стрельцами. Стрелецкий голова Курака Унковский был убит и спущен под лед [...] в прошлом году затравлен собаками у Каринской заставы под Александровой слободой. <...>

Всех опричников и земских, всех тех, кого должны были казнить, били сначала публично на торгу батогами до тех пор, пока те, у кого было добро или деньги, не передавали их в казну великого князя. А у кого не было ни денег, ни добра, тех [сразу] убивали [где ни попадя] и у церквей, и на улицах, и в домах – во время сна или бодрствования, а потом выбрасывали на улицу. При этом писалась цидула, в ней указывалась причина казни. Записка эта пришпиливалась к одежде мертвеца, и труп должен был лежать в острастку народа – все равно, был ли [казненный] прав или виноват.

Если бы Москва не выгорела со всем, что в ней было, земские получили бы много денег и добра по неправильным распискам, которые они должны были получить обратно от опричников. Но так как Москва сгорела, а с ней вместе и все челобитья, судные списки и расписки, земские остались в убытке.

До того как великий князь устроил опричнину, Москва с ее Кремлем и слободами была отстроена так.

На восток город имел двойные ворота; на север он широко раскинулся по реке; на юге лежал Кремль; на запад были также двойные ворота. [В Кремле] было 3 ворот: одни ворота Кремля были на запад и двое ворот на север. От восточных ворот города до западных, город – весь насквозь – представлял собою площадь и рынок – и только! На этой площади под Кремлем стояла круглая церковь с переходами; постройка была красива изнутри и над первым переходом расписана многочисленными священными изображениями, изукрашенными золотом, драгоценными камнями, жемчугом и серебром. Митрополичий выезд со всеми епископами на вербную субботу происходил ежегодно именно к этому храму. Под переходом похоронено несколько человек; на их могилах горели день и ночь восковые свечи; они [т. е. мертвые] не тлеют, как говорят русские, а посему они считают их очень святыми и молятся им днем и ночью. У этого храма висело много колоколов.

Там, где стоит храм, площадь сама по себе расположена высоко, как маленькая гора. Неподалеку от храма стоят несколько пушек, [из них] можно стрелять поверх восточных ворот через стену и Москва‑реку.

На этой‑то площади умерщвляли и убивали господ из земщины. Тогда вся площадь – от западных ворот и до этого храма – бывала окружена и занята опричными стрелками. Трупы оставались обнаженные на площади и днем и ночью – народу в назидание. Потом их сбрасывали в одну кучу в поле, в яму. <...>

С площади на юг – вниз к погребам, поварням и хлебням – шла лестница. С площади на запад был переход к Большой палате, которая была перекрыта медью и все время стояла открытой.

Здесь от перехода в середине было четырехугольное крыльцо; через это крыльцо в большие праздники проходил обычно великий князь в своем одеянии в сопровождении многочисленных князей и бояр в бриллиантах и золоте. Великий князь держал в руке прекрасный драгоценный посох с тремя огромными драгоценными камнями. Все князья и бояре также держали в руках по посоху; по этим посохам отличали правителей. Теперь с великим князем ходят новодельные господа, которые должны бы быть холопами тем – прежним!..

Вдоль западных стен с внутренней их стороны до ворот, которые ведут в город, было несколько сотен житных дворов: они принадлежали опричному двору.

[В Кремле] было еще несколько монастырей, где погребались великие князья и иные великие господа.

Посреди Кремля стояла церковь с круглой красной башней; на этой башне висели все большие колокола, что великий князь привез из Лифляндии.

Около башни стояла лифляндская артиллерия, которую великий князь добыл в Феллине вместе с магистром Вильгельмом Фюрстенбергом; стояла она неприкрытая, только напоказ.

У этой башни сидели все подьячие, которые всем и каждому ежедневно писали за деньги челобитные, кабалы или расписки; все они приносили присягу. По всей стране челобитья писались на имя великого князя. Около этой башни или церкви ставили на правеж всех должников из простонародья. И повсюду должники стояли на правеже до тех пор, пока священник не вознесет даров и не зазвонят в колокола.

Между башней и церковью висел еще один колокол: самый большой по всей стране. Когда звонили в него по большим праздникам, великий князь в своем одеянии направлялся в церковь в сопровождении священников, несших перед ним крест и иконы, и князей и бояр. <...>

Посредине города был заново отстроенный двор, в нем должны были лить пушки.

По всем улицам были устроены «решетки», так что вечером или ночью никто не мог через них ни пройти, ни проехать – разве что по знакомству со сторожем. А если хватали кого‑нибудь под хмельком, того держали в караульной избе до утра, а затем приговаривали к телесному наказанию.

Вот как по всей стране устроены все города и посады [...]. В этом городе [Москве] все епископы страны имеют свои особые дворы – в городе и слободах, равно как и все знатнейшие монастыри; священники и дьячки, воеводы и начальные люди; все приказы и дьяки... Но когда была учреждена опричнина, все те, кто жил по западному берегу речки Неглинной, безо всякого снисхождения должны были покинуть свои дворы и бежать в окрестные слободы, еще не взятые в опричнину. Это относилось одинаково и к духовным, и к мирянам. А кто жил в городе или слободах и был взят в опричнину, тот мог легко перейти из земщины в опричнину, а свои дворы в земщине или продать, или, разобрав, увести в опричнину.

Тогда же подоспели великий голод и чума. Многие села и монастыри от того запустели. Многие торговые люди из‑за указа, который пришел от великого князя из опричнины в земщину, покидали свои дворы и метались по стране туда и сюда.

Великий князь приказал разломать дворы многих князей, бояр и торговых людей на запад от Кремля на самом высоком месте в расстоянии ружейного выстрела; очистить четыреугольную площадь и обвести эту площадь стеной; на 1 сажень от земли [выложить ее] из тесаного камня, а еще на 2 сажени вверх – из обожженных кирпичей; наверху стены были сведены остроконечно, без крыши и бойниц; [протянулись они] приблизительно на 130 саженей в длину и на столько же в ширину, с тремя воротами: одни выходили на восток, другие – на юг, третьи – на север. Северные ворота находились против кремля и были окованы железными полосами, покрытыми оловом. Изнутри – там, где ворота открывались и закрывались – были вбиты в землю два огромных толстых бревна и в них [проделаны] большие отверстия, чтобы через них мог пройти засов; засов этот [когда ворота были открыты] уходил в стену, а когда ворота закрывались, его протаскивали через отверстия бревен до противоположной стены. Ворота были обиты жестью. На них было два резных разрисованных льва – вместо глаз у них были пристроены зеркала; и еще – резной из дерева черный двуглавый орел с распростертыми крыльями. Один [лев] стоял с раскрытой пастью и смотрел к земщине, другой такой же смотрел во двор. Между этими двумя львами стоял двуглавый черный орел с распростертыми крыльями и грудью в сторону земщины.

На этом дворе были выстроены три мощных постройки и над каждой наверху на шпице стоял двуглавый черного цвета орел из дерева, с грудью, обращенной к земщине.

От этих главных построек шел переход через двор до юго‑восточного угла.

Там, перед избой и палатой, были выстроены низкие хоромы с клетью вровень с землей. На протяжении хором и клети стена была сделана на полсажени ниже для [доступа] воздуха и солнца. Здесь великий князь обычно завтракал или обедал. Перед хоромами был погреб, полный больших кругов воску.

Такова была особная площадь великого князя. Ввиду сырости она была засыпана белым песком на локоть в вышину. Южные ворота [калитка] были малы: только один и мог в них въехать или выехать.

Здесь были выстроены все приказы и ставились на правеж должники, которых били батогами или плетьми, пока священник не вознесет за обедней даров и не прозвонит колокол. Здесь подписывались все челобитья опричников и отсылались в земщину, и что было здесь подписано, то было уж справедливо. <...>

 

В июне 1570 года на площади перед Кремлем состоялась показательная казнь бывших предводителей опричников и любимцев царя. Их ожидали 18 виселиц. Около половины из 300 приговоренных в итоге помиловали, остальных казнили. Осенью же 1572 года царь объявил об отмене опричнины.