Иван Грозный, Летописный сборник XVII века, Новгородская летопись

Великая княгиня Елена скончалась в 1538 году, власть в государстве, поскольку князь Иван еще не достиг совершеннолетия, принялись оспаривать боярские семейства – Глинские, Шуйские, Бельские. Впоследствии Иван Васильевич писал князю Курбскому:

Когда же Божьей судьбой родительница наша, благочестивая царица Елена, переселилась из земного царства в небесное, остались мы с покойным братом Георгием круглыми сиротами – никто нам не помогал; осталась нам надежда только на Бога, пречистую Богородицу, на всех святых и на родительское благословение. Было мне в это время восемь лет; подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас, государях своих, заботиться не стали, бросились добывать богатство и славу и напали при этом друг на друга. И чего только они не наделали! Сколько бояр и воевод, доброжелателей нашего отца, перебили! Дворы, села и имения наших дядей взяли себе и водворились в них! Казну матери перенесли в Большую казну, и при этом неистово пихали ее ногами и кололи палками, а остальное разделили между собой. А ведь делал это дед твой, Михайло Тучков. Тем временем князья Василий и Иван Шуйские самовольно заняли при мне первые места и стали вместо царя, тех же, кто больше всех изменяли нашему отцу и матери, выпустили из заточения и привлекли на свою сторону. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея Ивановича, и его сторонники, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, на этом дворе захватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при нашем отце и при нас, и, опозорив его, убили; князя Ивана Федоровича Бельского и многих других заточили в разные места; подняли руку и на церковь: свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение, и так осуществили свои желания и сами стали царствовать. Нас же с покойным братом Георгием начали воспитывать как иностранцев или как нищих. Какой только нужды ни натерпелись мы в одежде и в пище! Ни в чем нам воли не было; ни в чем не поступали с нами, как следует поступать с детьми. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не смотрит – ни как родитель, ни как властелин, ни как слуга на своих господ... Все расхитили коварным образом, – говорили, будто детям боярским на жалованье, а взяли себе, а их жаловали не за дело, назначали не по достоинству; бесчисленную казну нашего деда и отца забрали себе и наковали себе из нее золотых и серебряных сосудов и надписали на них имена своих родителей, будто это их наследственное достояние; но известно всем людям, что при матери нашей у князя Ивана Шуйского шуба была мухояровая [полушерстяная] зеленая на куницах, да еще на ветхих, – так если бы это было их наследственное имущество, то чем сосуды ковать, лучше бы шубу переменить, а сосуды ковать, когда есть лишние деньги. Что касается казны наших дядей, то ее всю захватили. Потом напали на города и села, мучили различными способами жителей, без милости грабили их имения.

Так они жили долгое время, но когда я стал подрастать, я не захотел быть под властью своих рабов; князя Ивана Васильевича Шуйского отправил служить вдали от себя, а при себе велел быть своему боярину князю Ивану Федоровичу Бельскому. Но князь Иван Шуйский, собрав многих людей и приведя их к присяге, пришел с войсками к Москве, и его советники, Кубенские и другие, еще до его приезда захватили боярина нашего, князя Ивана Федоровича Бельского, и иных бояр и дворян и, сослав на Белоозеро, убили; а митрополита Иоасафа с великим бесчестием прогнали с митрополии. Потом князь Андрей Шуйский со своими единомышленниками явились к нам в столовую палату, неистовствуя, захватили на наших глазах нашего боярина Федора Семеновича Воронцова, обесчестили его, вытащили из палаты и хотели его убить. Тогда мы послали митрополита Макария и своих бояр Ивана и Василия Григорьевичей Морозовых передать им, чтобы они его не убивали, и они, с неохотой послушавшись наших слов, сослали его в Кострому; при этом они оскорбляли митрополита, теснили его и разорвали на нем мантию с источниками [цветными полосами] и толкали в спину наших бояр. Не это ли их доброжелательство, что они, вопреки нашему повелению, захватили угодных нам бояр и перебили их, предав мукам? Так ли они душу за государей своих полагают, что ходят на государей войной, сонмищем захватывают людей, и государю приходится сноситься с холопами и упрашивать своих холопов? Хороша ли такая верная служба? Поистине вся вселенная будет смеяться над такой верностью! Что и говорить о притеснениях, совершенных ими в то время? Со времени кончины нашей матери и до того времени шесть с половиной лет не переставали они творить зло!

В 1547 году Иван венчался на царство – он первым из русских правителей принял титул «царь»; зимой того же года молодой монарх женился, а летом в Москве вспыхнул грандиозный пожар, обернувшийся бунтом против бояр Глинских.

Летописи сообщают:

В лето 7055‑го, апреля, после великого дня во вторник на святой неделе был пожар на Москве. Загорелось в ряду в Москотинном на девятом часу дня, и панский двор загорелся внутрь города Китая, и на низу все дворы выгорели от стены Соляной двор. От Соляного двора торги все погорели и дворы до Николы до Старого и Устретенской улицы. И монастырь Богоявленский сгорел, и в церкви иконы. Церквей же кирпичных много погорело и деревянных, и товару в торгу и по гостиным дворам. <...>

Того же лета, месяца июня, упал колокол большой с колокольницы благовестами, с колокольницы на площади напрасно. Отломились у него уши, слит был и поставлен на деревянной колоколице при великом князе Василье Ивановиче, русском самодержце. Глас его был Богу угоден. Таков колокол преж того не бывал на Москве. <...>

Того же лета 7055‑го. Месяца июня в 21 день на память святого священномученика Иульяна Тарсанина вторник в Петрово говеино, был второй великий пожар на Москве. Загорелось за городом на посаде, на Острову, в монастыре церковь от свечи. Начало гореть на все стороны. И пришел огнь на пожар к ямскому двору и Кубенского, бе бо тогда засуха велика и ветр силен, и пренесся огнь внутрь града на цареву и великого князя конюшню. Также огнь пошел на двор великого князя хоромы брусяные и на палаты, и загорелась кровля, бе бо крыты тесом деревянным, и загорелся верх Пречистой у церкви у соборной и на Иване Святом.

Прочее же вкратце скажем: весь град выгорел. Монастыри и церкви, и дворы, и церковь кирпичная Благовещение на великого князя дворе, у казенного двора выгорели внутри чудные иконы Корсунские, иконы принесены были от древних лет, и кузнь златая и серебряная, и каменье дорогое, и жемчуг, и много мощей святых погорело. <...>

Доводилось дотоле видеть град Москву велик и чуден, и много людей в нем, и всякого узорочья исполнен, и в том часе изменился, ибо погорел. Не видеть иного ничего же, но токмо дым и земля и трупия мертвых многолежаще. Много церквей святых погорело, а каменные выгорели внутри, и сгоревшим в ней несть пения и звонения. <...>

Благоверный же царь и государь князь великий Иван Васильевич всея Руси и брат его князь Юрий Васильевич, каждый со своими боярами, приехали в свою отчину на Москву в той же день из Острова на пожар. И видели град погоревший от огня, и святые церкви и людей погорело много, лежащие трупия мертвых. И о сем сжалился князь великий, коий расплакался вельми слезно. И кто не плачется погибели градной или кто не жалует, или кто не тужит толика народа... и во дворах мужей и жен, и детей, и отроков, и отроковиц, от огня изгоревших!

Виновниками пожара объявили Глинских. В «Царственной книге» говорится, будто «Анна Глинская... вымала сердца человеческие, да клала в воду, да тою водою, ездячи по Москве, да кропила, и оттого Москва выгорела». Новгородская летопись гласит:

На той же неделе москвичи, большие и черные люди, вытащили князя Юрия Михайловича Глинского, дядю великого князя по матери, из церкви у Пречистой у митрополита во время обедни, извлекли из церкви едва живого, и скончался он злой смертью, извлекли его из града привязанного ужом; был же князь великий в то время в Воробьеве, потому что на них наговор пришел, будто они велели зажигать Москву... норовя потакать приходу иноплеменных; ибо тогда же пришел со многою силою царь Крымский и стоял в полях. В то же время было смятение людям московским, и пошли многие люди черные к Воробьеву, со щитами и с сулицами, как по боевому кличу полагалось; князь же великий, того не ведая и узрев множество людей, удивился и ужаснулся... и не учинил им в том опалы, и положил ту опалу на повелевших народ скликать. <...>

Иван приказал стрелять по толпе, и бунтовщики разбежались. Сам царь в послании к князю Курбскому так вспоминал об этих событиях:

Когда же мы достигли пятнадцати лет, то взялись сами управлять своим царством, и, слава Богу, управление наше началось благополучно. Но так как человеческие грехи всегда раздражают Бога, то случился за наши грехи по Божьему гневу в Москве пожар, и наши изменники‑бояре, те, которых ты называешь мучениками (я назову их имена, когда найду нужным), как бы улучив благоприятное время для своей измены, убедили скудоумных людей, что будто наша бабка княгиня Анна Глинская, со своими детьми и слугами, вынимала человеческие сердца и колдовала и таким образом спалила Москву и что будто мы знали об этом их замысле. И по наущению наших изменников народ, собравшись сонмищем иудейским, с криками захватил в церкви Дмитрия Селунского нашего боярина, князя Юрия Глинского; оттуда его выволокли и бесчеловечно убили в Успенском соборе напротив митрополичьего места, залив церковный помост кровью, и, вытащив его тело через церковные двери, положили его на торжище как осужденного преступника. Это убийство в святой церкви всем известно, а не то, о котором, ты, собака, лжешь. [ Мы жили тогда в своем селе Воробьеве, и те же изменники убедили народ убить и нас за то, что мы будто бы прятали у себя мать князя Юрия Глинского, княгиню Анну, и его брата, князя Михаила. Такие измышления, право, достойны смеха! Чего ради нам самим в своем царстве быть поджигателем? Из родительского имущества у нас сгорели такие вещи, каких во всей вселенной не найдешь. Кто же может быть так безумен и злобен, чтобы, гневаясь на своих рабов, спалить свое собственное имущество? Он бы тогда поджег их дома, а себя бы поберег! Во всем видна ваша собачья измена. Разве же можно кропить на такую высоту, как колокольня Ивана Великого? Это – явное безумие! В этом ли состоит достойная служба: наших бояр и воевод, что они, собираясь без нашего ведома в такие собачьи сборища, убивают наших добрых бояр, да еще – наших родственников? Этим ли душу за нас полагают, что всегда жаждут отправить нас на тот свет? Нам велят свято чтить закон, а сами нам в этом не следуют! Чего же ты, собака, хвастаешься военной храбростью и хвалишь за нее других собак и изменников?