II. Аллегоризм в языке поэзии Тютчева 5 страница

потенций художественного мира или его деформацией,

сдвигом, нарушением, будучи созданным, делается нормой

и традицией.                                          

Лирика Тютчева, в этом плане, явление исключитель-

ное: отличаясь разнообразием, контрастной противоречи-

востью всех красок образующей ее картины, она исключи-

тельно стабильна в своих структурных особенностях. Про-

исходят разнообразные сдвиги внутри смысловых оппози-

ций, вступает в силу сложная игра их комбинаций, но са-

ми оппозиции стабильны на всем протяжении творчества.

Это объясняет давно отмеченный исследователями пара-

докс: противоречивое разнообразие текстов Тютчева имеет

органическую тенденцию складываться в единый текст -

"лирика Тютчева".                                 

Названная система смысловых оппозиций не принадлежит

области того, о чем Тютчев говорит в своих стихах, а

относится к гораздо более глубокому пласту: к тому, как

он видит и ощущает мир. Это как бы лексика и грамматика

его поэтической личности. В этом отличие поэзии Тютчева

от так называемой философской поэзии, хотя относить его

к последней стало уже традицией. Поэты "философской

школы" делали теоретические идеи темами и содержанием

своей лирики. Они излагали философские идеи в стихах,

которые от этого приобретали декларативный характер и

образовывали мир, замкнутый для внешних - бытовых, жи-

тейских, биографических - впечатлений. Лирика Тютчева

почти всегда инспирируется моментальным впечатлением,

острым личным переживанием. Это как бы роднит ее с имп-

рессионистической моментальностью поэзии Фета. Но Фет и

рассказывает об этих поэтических импульсах на языке ин-

дивидуальных ощущений, а Тютчев переводит их на язык

тех глубинных оппозиций, которые строят онтологию его

мира. Отсюда характерный парадокс: поэзия Тютчева, как

справедливо отмечала Л. Я. Гинзбург, отличается ""вне-

личностным" характером". Однако по текстам его лирики

можно с большой точностью проследить и историю его сер-

дечных увлечений, итинерарий его путешествий. Если поэ-

ты философской школы повествуют об абстрактных идеях на

языке абстракций, то Тютчев вечным языком говорит о

мгновенных впечатлениях, а Фет о них же - на языке

мгновений. Но между глубинным миром Тютчева и внешними

импульсами стоит уникальный посредник - тютчевское сло-

во. Оно настолько своеобразно, что должно быть предме-

том отдельного разговора. Отметим лишь особенность его

посреднической функции: поэтический мир тютчевской он-

тологии реализуется только в слове, но фактически лежит

за его пределами. Более того, он лишь с известной нап-

ряженностью актуализируется в слове. Одновременно и мир

житейских впечатлений, весь хаос бытия, "тундра крови"

(2, 73), по пронзительному выражению в одном из ранних

стихотворений, также не адекватны словарю обыденной ре-

чи. Это и определено Тютчевым как отношение "невырази-

мости", борьба с которым и создает специфику тютчевско-

го слова, героическую победу пророка над косноязычием.

 

1990                                           

  

 Существует традиция связывать тему "Silentium!" с

системой представлении немецкого романтизма (Н. Я. Бер-

ковский, Л. Я. Гинзбург и ряд других авторов). Эти наб-

людения имеют глубокое историко-литературное обоснова-

ние, и попытки оспорить их (см.: Журавлева А. И. Сти-

хотворение Тютчева "Silentium!": К проблеме "Тютчев и

Пушкин" // Замысел, труд, воплощение. М., 1977) выгля-

дят неубедительно. Однако можно бьшо бы указать и на

проявление коренной антиномии поэтического языка вооб-

ще, и на последующую традицию борьбы с косноязычием

(Фет, А. Белый, Цветаева). См. в наст. изд. статью "По-

этическое косноязычие Андрея Белого".                 

 

Тютчев и Данте.

К постановке проблемы

                

Воспитанник С. Е. Раича, участник его литературного

кружка, Тютчев хорошо знал итальянскую поэзию и, види-

мо, рано познакомился с творчеством Данте. Однако в его

произведениях нет прямых откликов на поэзию автора "Бо-

жественной комедии", и поэтому сама проблема "Тютчев и

Данте" может показаться надуманной. Однако более внима-

тельный взгляд, возможно, поколеблет такое представле-

ние.                                                  

Стихотворение "Уж третий год беснуются языки..." не

привлекало специального внимания исследователей. Содер-

жание его представляется слишком очевидным: поэтическая

вариация на слова манифеста Николая I1 по поводу выс-

тупления русских войск против европейских революций в

1848 г., к тому же увидевшая свет на страницах "Север-

ной пчелы", кажется не нуждающейся ни в каких специаль-

ных комментариях.                                     

Однако некоторые аспекты этого стихотворения все же

способны привлечь наше внимание. Прежде всего, обращает

на себя взгляд жанр этого стихотворения, являющегося

единственным примером сонета в творчестве Тютчева2.

Связь смыслового ареала сонетной поэзии с итальянской

традицией была для русских поэтов начала XIX в. устой-

чивой ассоциацией. Строка Пушкина "Суровый Дант не пре-

зирал сонета" связала ее с именем Данте. Тем более это

относилось к политическому сонету, выпадавшему из поэ-

тических штампов русского "петраркизма". Но не только

жанр заставляет в связи с этим стихотворением вспомнить

имя Данте.                                        

Стилистическая ткань стихотворения характеризуется

несколькими пластами. Прежде всего, это прямые цитаты

из манифеста. Они входят в более широкий пласт церков-

нославянской лексики, которая странным образом сочета-

ется с просторечной и вульгарной: "одурев", "вожжи".

Такое сочетание                                       

  

 См.: Полное собрание законов Российской империи.

СПб., 1848. Собр. 2. Т. 23. Отд. 1. С. 181-182.       

2 См.: Новинская Л. П. Метрика и строфика Ф. И. Тют-

чева // Русское стихосложение XIX в.: Материалы по мет-

рике и строфике русских поэтов. М., 1979. С. 400.     

ассоциировалось с "дантовским стилем" - ср. в пушкинс-

ких имитациях дантовского стиля:                      

  

...И лопал на огне печеный ростовщик.         

А я: "Поведай мне: в сей казни что сокрыто?"  

  

Или сочетания типа: "Одно стяжание имев всегда в

предмете" и "Как будто                                

тухлое разбилось яйцо" (III, 281; курсив мои. - Ю.

Л.). Есть, однако, в                                  

стихотворении Тютчева и прямые реминисценции. Так,

излюбленный Данте образ птиц, чей крик сопоставляется

со смятением людских толп, реализуется в тютчевском со-

нете:                                             

Как в стае диких птиц перед грозой

Тревожней шум, разноголосней крики).

                                 

Е come li stomei ne portan 1'ali

Nel freddo tempo a schiera larga e piena;

Cosi quel fiato li spiriti mali:

                   

Di qua, di la, di giu, di su li mena;

              

 E come i gru van cantando lor lai,

Faccendo in aeredi se lunga riga,

 Cosi vidi venir, traendo guai,

 

Ombre portate da la detta briga.

                   

("Inferno", canto V, 40-49)

                        

И как скворцов уносят их крыла                

В дни холода, густым и длинным строем,        

Так эта буря кружит духов зла                 

Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем;       

Как журавлиный клин летит на юг               

С унылой песнью в высоте надгорной,          

Так предо мной, стеная, несся круг           

Теней, гонимых вьюгой необорной.              

  

(Перевод М. Л. Лозинского)

  

Как стилизация звучит и описание европейской ситуа-

ции конца 1840-х гг.:                                 

 

В раздумье тяжком князи и владыки             

И держат вожжи трепетной рукой.               

  

Это скорее напоминает обращение Данте к князьям и

правителям Италии с призывом к миру по случаю избрания

императора Генриха VII, чем харак-                    

  

 Тютчев Ф. И. Лирика. М., 1966. Т. 2. С. 121.

2 Данте А. Божественная комедия. М., 1967. С. 28.          

теристику русским чиновником дипломатической службы

глав государств Европы середины XIX в.                

В чем же смысл этого неожиданного "дантовского" ко-

лорита в стихотворении, казалось бы столь далеком по

идеям и замыслу?                                      

Политическая концепция Тютчева опиралась на два ми-

фа. Один из них - идея Третьего Рима - лежит на поверх-

ности и для нашей темы не имеет первостепенного значе-

ния. Но для проблемы "Россия и Запад" не меньшее значе-

ние имел второй историко-политический миф.            

В 1850 г. 7 марта в "Северной пчеле" появился инте-

ресующий нас сонет, а в январе того же года во фран-

цузском журнале "Revue des Deux Mondes" - статья Тютче-

ва "La papaute et la question romaine" ("Папство и

римский вопрос"). Как и в других своих статьях, Тютчев

видел в папстве источник духа индивидуализма и квинтэс-

сенцию западной культуры с ее духовной атомарностью,

материализмом и революционностью. Католицизм - Ренес-

санс - революция - таковы для Тютчева закономерные вы-

явления западного духа. Тем более был ему близок дан-

товский миф об Империи, противостоящей папству. Идея

эта, пронизывающая "Божественную комедию", нашла энер-

гичное выражение и в трактате "Монархия", близком Тют-

чеву не только политически, но и философски. Тютчев

разделял мысль Данте о надличностном единстве, "спаян-

ном" "любовью" и образующем человечество, которое в

рамках единой империи складывается в коллективную лич-

ность,  реализующую высшие потенции человека. Только в

таком коллективном бытии человек способен реализовать

заложенный в человечестве "возможный интеллект" и со-

вершить то, что "не может совершить ни отдельный чело-

век, ни семья, ни селение, ни город, но то или иное ко-

ролевство"1. Не случайно вторая часть "Монархии" начи-

нается цитатой из второго псалма, звучащей прямо как

продолжение тютчевского сонета: "Зачем мятутся народы,

и племена затевают тщетное? Восстают повелители земли,

и князья совещаются вместе против Господа и против По-

мазанника Его" (Псалтырь, 2:                          

1-2)2. Здесь "повелители земли и князья", у Тютчева

- "князи и владыки". Но кто же в сознании Тютчева мог

выполнить роль этой вселенской идеальной империи и ее

главы Императора, про которого, как про Августа Римско-

го, Данте мог бы сказать:                             

  

Он подарил земле такой покой,                 

Что Янов храм был заперт повсечасно? ("Рай". VI.

8I-82)                                            

  

Роль эту Тютчев в 1850 г. предназначал России и Ни-

колаю I.                                              

И здесь приоткрывается еще один - полемический -

смысл интересующего нас сонета. Тютчев был давним

светским знакомым П. Я. Чаадаева. Они взаимно высоко

ценили ум и широту мышления друг друга, Чаадаев читал и

распространял "мемории" - политические трактаты Тютче-

ва, посылал ему с любезной надписью свой портрет, выра-

жал в письме Шевыреву                              

  

Данте А. Малые произведения. М., 1968. С. 307. 2

Там же. С. 321.         

                             

желание выслушать мнение Хомякова о тютчевских идеях1.

Однако взгляды их напоминали противоположно направлен-

ные зеркальные отражения. Чаадаев также считал папство

основой западной идеи личности, но делал из этой пред-

посылки прямо противоположные выводы. В том, что Россия

осталась чужда и католицизму, и западной цивилизации, и

идее личной свободы, Чаадаев видел страшный историчес-

кий грех и фатальную предуказанность рабства.         

Сонет Тютчева обращен к дантовской традиции. Он на-

поминает строки Данте, пронизанные гневным отрицанием

папства, продиктовавшим поэту слова (от лица апостола

Петра), принадлежащие к самым патетическим в "Божест-

венной комедии":                                      

  

Тот, кто, как вор, воссел на мои престол,     

На мои престол, на мои престол, который       

Пуст перед сыном божиим, возвел                   

На кладбище моем сплошные горы                

Кровавой грязи...                             

("Рай", XXVII. 22-26)

  

Острие тютчевских стихов было обращено против идей

Чаадаева. Проблема "Тютчев - Данте" сливается с пробле-

мой "Тютчев - Чаадаев" и проливает, таким образом, не-

который дополнительный свет на борьбу идей в России се-

редины XIX в.                                         

Романтический монархизм Тютчева приводил к тому, что

политическую действительность России он видел как бы в

двойном освещении: современную реальность - глазами

трезвого и насмешливого наблюдателя, дипломата, слишком

хорошо знающего закулисную сторону правительственной

машины, чтобы питать какие-либо иллюзии; историческое

предназначение - глазами романтика, возводящего совре-

менность до степени мифа. Такое преломление позволяло

увидеть в том, что Николай I посетил Рим и молился в

соборе св. Петра, параллель к появлению в Риме Генриха

VII, на которого возлагал надежды Данте. Поэтическая

иллюзия Тютчева наложила отпечаток на его политические

сочинения этого периода.                              

Мировоззрение Тютчева обычно рассматривается в кон-

тексте философских идей европейского романтизма. Введе-

ние в идеологический кругозор Тютчева новых - в данном

случае дантовских - источников подводит нас к более ши-

рокой проблеме: преодоление культуры XVIII в. вызывало

актуализацию более раннего, доренессансного культурного

наследия, в частности великих идей, рожденных в эпохи,

отвергнутые "веком философов". Тютчев в контексте дан-

товской и додантовской космогонии, натурфилософских

идей средних веков - проблема, еще ждущая исследования.

Одновременно дан-товские истоки имперских идей Тютчева

бросают свет на тютчевскую традицию в "имперской теме"

молодого Мандельштама.                                

  

1983                                          

 

 I См.: Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. пись-

ма: В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 214-215.                

 

"Человек природы"